Взаимодействие терапевта и пациента.

Когда мы были маленькими, даже наказания носили позитивный характер. В Америке очень распространено наказание, когда ребенку запрещают выходить из комнаты, смотреть телевизор и т.п. В нашей же семье наказания всегда имели характер поручений: мы пропалывали грядки в розарии или как‑то помогали по дому. И примерно к середине эта работа начинала нравиться: грядки становились такими чистыми и аккуратными. А когда «наказание» заканчивалось, папа выходил и комментировал то, как сделана работа: «Вот здесь надо еще немножко подчистить, а вот здесь уже все аккуратно и розам будет легко дышать». И в процессе наказания всегда было достаточно времени, чтобы обдумать свое поведение, а результатом можно было гордиться. Я всегда говорю своим пациентам: «Не наказывайте своих детей, отбирая у них что‑то, старайтесь лишь добавлять». Наши родители использовали и другие формы наказания: мы переписывали страницы из словаря, учили стихотворения наизусть. Конечно, наказание оставалось наказанием, но вся атмосфера выполнения этих заданий была позитивной. Мы всегда выносили что‑то полезное для себя из происшедшего. Эриксон никогда не заставлял нас сделать что‑то, он просто удивлялся: «Неужели ты этого еще не сделала?» Он мог разбудить нас посреди ночи, чтобы обсудить, как это получилось, что такое важное поручение еще не выполнено. «Как, ты действительно забыла выбросить мусор?» Я говорила: «О, папа, я сейчас сделаю». А он: «Нет, погоди, это было слишком трудное задание?» Уверяю вас, это не настолько приятная тема, чтобы обсуждать ее в два часа ночи. В результате мы становились самостоятельнее, надежнее, и у нас не было горькой обиды, сопутствующей обычным наказаниям.

Огромная часть эриксоновской терапии может рассматриваться с этой же точки зрения. Терапевт добивался от пациента выполнения необходимых заданий, но так, чтобы у последнего не возникало тяжелого и неприятного ощущения управляющего им «тяжелого кулака».

Иногда про Эриксона говорят, что он прославился своими «двойными связками», смысл которых состоит в том, что любое твое решение и поступок позитивны по отношению к тебе. Приведу два примера. Первый пример наиболее ярко описывает «двойные связки», а второй представляет наиболее типичный вариант работы Эриксона.

Однажды я гостила у брата. И вот рано утром, когда я спала, в гостиной стали играть дети — много маленьких детей пяти, шести, семи лет. И одна маленькая девочка упала, ушибла коленку и расплакалась. Я подумала, что, наверное, придется вставать, но решила немного подождать. В это время я услышала, как восьмилетний ребенок сказал: «Кому больно, кто ушибся, переходите в тот угол гостиной и вам станет не больно». Это великолепный пример закрытой связки. Человеческое общение устроено таким образом, что если мы исполняем половину какого‑либо условия, то автоматически соглашаемся на выполнение второй половины. Конечно, девочка могла отказаться переходить в тот угол гостиной, сказать, что ей это не поможет. Но это в каком‑то смысле противоречит правилам человеческого общения.

Второй пример описан в литературе. В эриксоновской терапии вы начинаете с наиболее простой проблемы и постепенно забираетесь в глубину. Вы идете все глубже и глубже, встречая наиболее скрытые причины. Папа часто сравнивал терапию с вылупляющимся цыпленком. Сначала он делает в скорлупе первую маленькую трещинку своим клювиком, потом еще и еще, потом открывается скорлупа и цыпленок выходит. Никогда нельзя узнать, на каком клевке распадется скорлупа. И каждый фермер знает, что если переусердствовать, помогая цыпленку избавляться от скорлупы, он может умереть. Поэтому терапевт должен позволить пациенту в максимальной степени оставаться независимым.

Однажды к папе привели девочку 14‑15 лет. Как часто бывает с подростками, она почему‑то решила, что ее ступни невероятно огромные и уродливой формы. Она закрывалась в комнате и отказывалась выйти, потому что все увидят ее уродливые ноги. Неизвестно, с чем ассоциировались у девочки ее ноги — с физическим развитием, которое ее в это время пугало, с тем, что она взрослеет и скоро придется оставить родительский дом или, например, с будущим материнством. На поверхности был страх: «Ноги уродливые, меня никто никогда не полюбит, умру старой девой». Можно было работать разными способами. Эриксон начал сверху. Он заставил ее с самого начала принять о себе некоторую положительную информацию. Он «случайно» сильно наступил ей на ногу. Выглядело это так. Сидит эта девушка со своими уродливыми ногами, «на которой никто не женится». Отец проходит и наступает ей на ногу. Она в испуге и удивлении отпрянула к спинке стула и ждет, что будет дальше, по крайней мере, рассчитывая на извинения. Состояние ожидания у пациента всегда наилучшее для небольшой интервенции. Отец, посмотрев ей в глаза, сказал: «Если ты дорастишь свои ступни до такого размера, что мужчина их заметит, он никогда на них не наступит». У нее был два выхода: принять к сведению высказанное мужчиной мнение о том, что ноги у нее небольшие, или сказать: «Вы мне на ногу наступили!». Но по правилам человеческого общения мы обычно этого не делаем. А хорошо воспитанная молоденькая девушка никогда не скажет пожилому джентльмену с палочкой: «Эй, вы, смотрите, куда идете!» Так что остался единственный путь. И на этом ее терапия была завершена.

Иногда люди спрашивают, сколько времени занимает терапия. Эриксон в ответ на это, как всегда, рассказывал историю. Во времена его молодости в их городе жил парень по имени Джо, который постоянно попадал в исправительные заведения и, не успев выйти из тюрьмы, снова совершал что‑то такое, за что оказывался под судом и затем в тюрьме. Все были уверены, что в тюрьме он и закончит свою жизнь. Однажды он спросил очень красивую девушку, пойдет ли она с ним на танцы. Она ответила: «Да, если ты джентльмен!» Он сказал: «Я буду джентльменом!» И стал им. И это была единственная терапевтическая помощь, оказанная Джо.

Дата добавления: 2015-07-10