О том, что утром будет жутко стыдно, он тоже помнил, конечно, но был не вполне трезв, да и закрадывались который день мысли о том, что ничего «старого» и привычного не осталось. Ни Остина, ни Мориса, ни войны со старостой. Они живут вместе, они постоянно напиваются вдвоем, втайне ото всех, болтают обо всякой ерунде, и прежние обиды если не забыты, то оплачены сполна.
Утром будет не так стыдно, как после Хэллоуина, только потому, что сейчас они практически трезво и адекватно оценивают, что делают. Поэтому делают медленно, внимательно и прислушиваясь.
Когда Олли положил свою руку поверх его руки и убрал ее от своих трусов, за которые держался, как за спасательный круг, Николас потерся щекой о его щеку, и староста запрокинул от удовольствия голову, подставляя шею. Он закрыл глаза и приоткрыл рот, хрипловато, но почти ровно дыша, пока Николас языком вел по шее, прихватив губами кадык, стискивая руками сам торс, тесно прижав ладони к бокам.
Если бы в комнате был хоть какой-то источник света, он отражался бы у него в глазах, потому что они сверкали от восторга, когда Бедетти практическим путем выяснял каждую деталь, которая заставляла старосту забываться, а потом снова приходить в себя и пытаться в ужасе его оттолкнуть.
При одной только мысли о том, что Морис хотел бы оказаться на месте старосты вот так, Николаса жутко тошнило. Наверное, Морису здорово было с Остином, который сам по себе был безумно агрессивным и постоянно хотел показать свою эту самцовость. Морис мечтал о том, чтобы его принуждали, чтобы кто-то был сильнее и настойчиво требовал от него чего-то.
Бедетти от этого готов был корчить такие рожи, что любого бы это отпугнуло. Он представить себе не мог, как в порыве «безумной страсти» стаскивал бы с привычного Грэйсли одежду.
Староста, казалось, сбежал бы из комнаты полуголым, при этом крича от ужаса и повторяя «гомик, гомик!!» если бы он так себя начал вести. Бедетти себя так и не вел, поддаваясь лени и действию нескольких глотков вина, замирая в какие-то моменты. Олин слабым, на самом деле, не был, в отличие от того же Питера. Левой рукой он в один из таких расслабленных моментов стянул с Бедетти наполовину рубашку, а правой взял за волосы у самых корней, запустив всю пятерню в них, языком провел по верхней губе и просунул его внутрь, прижимаясь губами к распухшим губам, приоткрыв рот.
Николас на него чуть не упал, голой грудью прижимаясь к такой же голой, только более узкой груди, осознав, что так даже удобнее, чем с девчонками. Поверхность кожи, которая соприкасалась с чужим телом, чуть не горела, и руку он снова запустил, сжав пальцы, напряженной ладонью за резинку плавок.
Олли воспользовался моментом, в этот раз уже не мешая стянуть с него трусы, просунул колено между чужих бедер и приподнялся на локте, толкнул Николаса в плечо, переворачивая на спину. Тот только не постанывал пока, но уже вздыхал от каждого поцелуя, и чем глубже он был, тем протяжнее был вздох, когда губы от губ с чмокающим звуком отстранялись.
Одеяло соскользнуло с края верхней полки и расстелилось по полу и краю нижней. Стало прохладнее, и даже движения стали как-то быстрее и резче, гораздо требовательнее.
Староста совсем забыл о том, как выглядел при этом, выставил руку, упираясь ей в стену, а вторую просунул между их животами. Бедетти любезно стащил его трусы ниже, взял его руку в свою и сжал крепче, чем сам Олли собирался это сделать. Он закрыл глаза и не стиснул зубы, как собирался, а открыл рот, сначала просто вдыхая через него и судорожно, грубым голосом выдыхая, а потом начав протяжно что-то выть. То одну гласную, то другую, всхлипывая и задыхаясь. Рука на мгновение подогнулась, и он чуть не рухнул на подушку, с которой Бедетти приподнялся и увлеченно, с необъяснимой иронией вылизывал его правый сосок, целовал в плоскую грудь. Свободной рукой он прижимал его за пояс к себе, прогибая в позвоночнике, и староста отклячил зад, расставив колени и встав так, как в здравом уме даже представить себе не мог.
Олли от стены рукой оттолкнулся и встал на коленях, откинулся назад, хватаясь за верхнюю ступеньку лестницы, сжимая на ней пальцы в кулак. Николас остался ни с чем, наблюдая за тем, как он совсем забыл о главном свидетеле и исходил сдавленными стонами, быстрее и быстрее двигая рукой. Олли не рассчитал только то, что слишком широко расставил колени, что влажные от пота бедра и многое другое в темноте уж очень сильно манили прикоснуться, не отвесить звонкого шлепка и крепко схватиться, но точно сжать, сдерживая порывы.
Бедетти согнул ноги в коленях, так что они оказались у старосты за спиной, точно удержали бы, навернись он с кровати мимо лестницы, за которую держался. Николас не удержался, обеими руками схватил его за пояс, обхватив так, что собственными ладонями снова коснулся своих же плеч. Олли грозило переломиться пополам, но горячие поцелуи и попытки укусить его за натянутую на животе и груди кожу вынудили почти взвизгнуть, трепыхнувшись в чересчур душных объятиях. Мутные капли стекали у Николаса даже не только по груди, попав на ключицы и на шею. Он отодвинулся, отставив одну руку назад, но от занятия своего не отрывался, поставив целью оставить хоть один эффектный засос районе солнечного сплетения, где это было слишком сложно. Уставшего и почти невменяемого старосту, который не в силах был сопротивляться, он потянул за собой, а потом уложил спиной на свои ноги, снова их вытянув.
Олли свесил ногу с кровати, но решил, что так успеет и навернуться с грохотом прямо на пол, и ночь станет не просто постыдной, а по-настоящему ужасной. Он поставил ногу обратно, согнув ее, и Николас ее обнял свободной рукой. Второй он увлеченно дрочил, разглядывая старосту, задрав, как будто гордо, нос и глядя сверху вниз, только изредка закрывая глаза и облизываясь.
Олли вынужденно молчал, лежал, скривив губы, понимая, что положение идиотское, позорное, но вырываться было бы нечестно. И почему-то было приятно так лежать, вырываться просто не хотелось. Он отдышался только и заметил, что Бедетти уже на него совсем не смотрит, зажмурившись, сел, подвинувшись к нему и дотянувшись рукой до торса, чтобы размазать ладонью по его груди подсыхающие капли.
Николас ненавязчиво коснулся второй рукой его живота, надавив на него, и Олли отклонился назад, опираясь на обе руки, широко расставив их по углам кровати.
Взгляд, брошенный на него в этот момент, он поймал и не отпустил, не моргнув и не отвернувшись, задержав дыхание, когда слева в паху обожгло вдруг и стекло на кровать, впитываясь в простыню и оставляя пятно.
Все так же, не отрывая взгляда, закрыв глаза только на расстоянии двух сантиметров от одного лица до другого, тянулись они друг к другу, как будто все же были под чем-то, забыв, что надо сохранять дистанцию, полагающуюся бывшим «заклятым врагам».
Олли даже не запомнил, когда заснул и что в этот момент делал, потому что точно знал – чужие руки от него не убирались целую ночь, а он не переставал щупать чужое тело, проверяя, рядом ли оно. Он даже никогда не думал, что будет засыпать от усталости, при этом облизывая чужие пальцы. Бедетти трогал шершавыми подушечками пальцев его губы, будто не мог до конца поверить, что ему такое разрешили, что можно оборзеть вконец. Олли облизнул сначала большой палец, с давлением погладивший его по губам, а потом не дернулся даже, с закрытыми глазами облизывая указательный и средний.
У Николаса не было сил шевелиться, он только целовал одно место на шее, почти сразу под ухом, не кусая, а просто прикасаясь и обжигая дыханием. Когда вместо пальцев он в рот старосте засунул язык, тихо постанывая от удовольствия, мокрые пальцы, оставляя влажный след посреди тела, провели от подбородка Олли по его торсу до пупка, зацепили его кончиком среднего пальца, а потом повели еще ниже.
Староста, увлекшись, обнимая обеими руками «злейшего врага» за шею крепко и рискуя задушить, тренировался целоваться. Тыльной стороной пальцев, чтобы чувствовать лучше, чтобы прикосновение было жестче, Николас водил по вьющимся волоскам в паху, умиляясь так же, как утром в классе, будто увидел и потрогал котенка. Трогал он что-то пушистое, а урчал староста, не обращая внимания на стекающую по щеке слюну, не хуже котенка.
До последнего не верилось, что это именно Бедетти, мерзкий и припудренный со своей любовью к шмоткам, дышит спокойно ему в щеку, положив голову рядом на подушку и крепко прижимая к себе одной рукой, вторую вообще засунув между бедер, будто грея.
Утром, когда действие даже каких-то нескольких глотков вина должно было пройти, грозило случиться страшное. Олли даже не представлял, как вести себя теперь. Не просто после «досадной ошибки», «глупого порыва из-за недостатка прикосновений и избытка алкоголя и химии в крови». После осознанного ужаса, который он взял и совершил, будто после этого у них обоих должна исчезнуть память.
«К черту утро», - подумал он, повернув голову и зевнув широко и сладко, почти закинул ногу на бедро Бедетти. Тот даже не брыкнулся, не попытался отодвинуться, обняв его только крепче, и это определенно давало уверенность в том, что стыдно будет не одному только старосте.
Глава 26
Радоваться чужим неприятностям не было для Остина любимым занятием. Этим обычно занимался именно Олин, когда они проводили все время вместе, обсасывая чужие косточки, как могли.
Когда же на утреннем сборе Остин заметил, что между старостой и Бедетти нет вообще никакого разговора, не то что короткого и ехидного, настроение неожиданно улучшилось. Поговорить с Анной после уроков и даже прошлым вечером ему не удалось, она была, как назло, занята, но он намекнул ей, что неплохо было бы освободить его от первого урока для важного разговора.
А теперь еще и Бедетти с Олином разругались, хоть и стоят теперь в одном ряду и рядом, но смотрят в разные стороны. Олли – в землю, Николас – в небо над лесом, разглядывая плывущие облака.
Анна, проходя мимо, заменяя задержавшуюся директрису, возле Бедетти остановилась и осмотрела с ног до головы.
- Мистер Бедетти, - она удивленно подняла брови и с явно позитивным настроением улыбнулась. – Выглядите сегодня как-то иначе. Или… это новый одеколон?
- Канализации Парижа, - донеслось из ряда напротив, ближе к предпоследнему классу, за этим послышался смех, но быстро стих.
Николас закатил глаза, как мученик.
- Нет, кто-то стащил его у меня, а новый я закажу сегодня.
- Не стащил, а спрятал, - паскудно уточнил Олли, все равно глядя в сторону. Анна на него взглянула с таким же удивлением.
- Может, не стоит тратиться, - она посмотрела убедительно Николасу в глаза и поправила его и без того безупречный воротник, стряхнув с него невидимую пыль.
Она сделала несколько шагов обратно, в начало живого коридора, и только потом Бедетти протянул, будто ни к кому не обращаясь.
- Потрясающе.
- Она тоже оценила.
- Не то чтобы меня это волновало.
- Надо же, - староста пожал плечами и скрестил руки на груди.
«Почему она вообще спросила про одеколон, если его нет? Или это такой… тонкий женский юмор?» - Николас мучительно гадал, все еще не представляя, как жить, не чувствуя привычное облако сильного и резкого запаха вокруг себя.
- Если это не одеколон, что за запах тогда?.. - бесцеремонно уточнил Нил, стоявший слева, повернув к нему голову.
Николас открыл было рот, чтобы ехидно уточнить, знает ли новенький о такой вещи, как шампунь или что-то подобное, но староста опять его опередил.
- Естественный запах самца, Макмиррен. Такая штука. Обычно манит только баб, как наша психолог, а ведь нет, смотри, тебя тоже приманил.
Нил моргнул, потом чуть заметно смутился и встал обратно в ряд, не высовываясь.
- Самца?.. – сдерживая порыв разрыдаться от смеха, переспросил Бедетти, глядя по-прежнему перед собой, сквозь голову Остина, за ним наблюдавшего в упор.
- Ну… маленького самца, - исправился Олли, пожав плечами.
- Маленького?.. – с еще более заметной иронией переспросил Бедетти.
Староста страдальчески вздохнул, закатывая глаза и переступая с ноги на ногу.
Остина от них почему-то начало тошнить. Он все равно не мог представить себе, как можно было бы внести бывшего друга в список «обработанных» в этом году одноклассников, но отделаться от мыслей о нем до сих пор не получалось. То ли мешала совесть и память о светлой дружбе, обо всех моментах, о которых знали только они вдвоем, то ли просто наглости не хватало представить что-то такое.
Остин даже сам не верил, что такой, как Олин Чендлер, позволил бы ему, Остину, делать с собой что-то «такое». Он был не таким. И не сказать, что действительно гомофобом или убежденным натуралом, потому что девчонка на его счету, насколько Остин знал, была только одна…
Просто он был не такой. Как будто на нем висела табличка «Для кого угодно, только не для тебя, Остин Дэнли». И это бесило, раздражало, но в то же время не вызывало никакого инстинкта завоевания, никакой ревности и желания доказать обратное.
Именно это Остина и пугало – отсутствие желания бороться за возможность. Он запутался и понятия не имел, что делать. Секса все так же хотелось, но никто не подходил на роль партнера хотя бы на один раз. Не говоря уже о том, что никто не вызывал безумного желания сделать это именно с ним, любой ценой заставив или соблазнив.
Речь директрисы в этот раз обращена была только к младшим классам и касалась проведения зимних каникул в академии, без отъезда домой. Остин особо не слушал, только думал о том, что окончательно загнал сам себя, что его изнутри распирает нерастраченная энергия, а тратить ее не на кого, да и ни на кого из тех, кто рядом, тратить ее не хотелось бы. Все же, парни – это либо не его, либо такие, какие есть в наличии – не в его вкусе.
«Жаль, что Морис уехал», - подумал он в очередной раз, когда уже из академии донесся звонок.
Он схватил за руку кого-то, кто пытался незаметно вытащить гриппер с таблетками из кармана форменных брюк. Таблетки Остин теперь предпочитал носить все время с собой, впечатлившись намеками Бедетти об обыске комнаты.
- Мне не очень… но больно, Остин. Не сделаешь одолжение, не уберешь руку? – уточнил Уиллсон, занявший место возле Остина, на котором раньше всегда стоял Олли.
Остин на него с сомнением смотрел, очнувшись от размышлений и сдвинув недоверчиво брови. Он даже сначала не поверил, что именно Питера поймал за руку, посмотрел на нее внимательно, стиснул посильнее, проверяя, не показалось ли.
- Кто бы мог подумать, что ты любишь шарить по карманам.
- Не понимаю, о чем ты, но мне бы не хотелось, чтобы ты думал обо мне то, чего на самом деле нет, - Питер сначала поморщился, а потом улыбнулся мягко, как обычно, глядя сквозь профилированную челку. – Рука онемела, ты долго будешь держать? – он пошевелил пальцами.
- Я думаю, тебе лучше найти себе другое место в ряду, Уиллсон, - заметил Остин искренне, отпустив его руку и чуть не отпихнув от себя.
- Почему? Я тебе мешал? Я же молчал.
- Мы никогда особо не дружили и даже не общались. И я не Бедетти, чтобы общаться с тобой только потому, что ты задохлик, - честно ответил Остин, даже не стараясь подобрать слова.
- Ну и что? Я же просто рядом стою, я и не подразумевал, что ты резко начнешь общаться со мной и, тем более, дружить, - Пит подчеркнуто намеки игнорировал, но последовавший за его репликой ответ проигнорировать не получилось бы в любом случае.
- Ты мне тупо не нравишься, - Остин улыбнулся, немного к нему наклонившись. – Понятно? Не хочу с тобой рядом стоять. Завтра чтобы тебя рядом не было.
- Но меня мое место устраивает, - Питер развернулся медленно к крыльцу и задумчиво посмотрел в небо. – Может, лучше тебе найти себе другое место?..
- Мне неприятно это говорить, но… может, кое-кто, чьи шансы дожить до обеда зависят от ингалятора, не будет ставить мне условия?
- А как это связано с моим местом в ряду рядом с тобой?
- А медсестра успеет добежать до того конца озера, если вдруг ты окажешься там с разбитым ингалятором? Может, уронишь его в воду даже. Она тебя, вообще, услышит оттуда? А как кричится, когда приступ? Легко?
- Ты мне что, угрожаешь?.. – напевным шепотом уточнил Питер, хлопая ресницами и снова глядя на здание академии.
- Нет, конечно, я просто спросил, - Остин продолжал язвить, не в силах остановиться из-за собственного плохого настроения. Да и друзьями они с Питером, в самом деле, никогда не были. И симпатии особой друг к другу не испытывали.
- Ну, раз просто спросил, то я отвечу. Вопросом на вопрос. Что я забыл на том конце озера? – Питер усмехнулся.
- А вот это уже другой вопрос, да, - Остин кивнул, прищурившись как-то странно. – Мало ли. Прогуляться захочется. В общем, мне все равно, с кем ты местами поменяешься, но со мной стоять не будешь. А еще раз полезешь мне в карман, сломаю руку. Или обе. И увидимся… ах, нет! Не увидимся, тебя же опять увезут на «Скорой», а потом уже и год закончится, - он широко и дружелюбно улыбнулся, помолчал, дожидаясь ответа, но не дождался, выпрямился и пошел к академии, чтобы не опоздать. Предстоял еще долгий, не самый приятный разговор с Анной, которую он жутко хотел поймать с поличным на каких-то экспериментах на нем, как на подопытной крысе.
Пит постоял еще, глядя ему вслед, оставшись совсем один на месте сборов, а потом просунул правую руку в левый рукав и дотянулся пальцами до локтя, возле которого остались лежать две прозрачные пилюли с белым порошком внутри. Гриппер он, на самом деле, вытаскивать не собирался, только нащупал, раскрыл и сунул пальцы внутрь, вытаскивая таблетки наугад, одновременно просто в шоке пребывая от того, что у привычного, казалось бы, Остина Дэнли хранится в карманах. Когда же Остин схватил его за руку, он сдвинул пальцы «лодочкой», и пилюли закатились в рукав рубашки, так что Остин, когда задрал его руку, стискивая запястье, только помог им прокатиться до самого локтя. Опустив руку уже после, Пит держался за отступающий от руки рукав, чтобы пилюли не выпали в траву, изо всех сил гадая, что это такое, а если и представляя примерно, то не догадываясь, каким именно действием «это» обладает.
Угрозами по поводу ингалятора и случайных прогулок на озеро Остин его совершенно не напугал, даже вздрогнуть по-настоящему не заставил. Откуда ему было знать, что родительская забота о здоровье единственного и любимого чада – всего лишь результат паранойи из-за чрезвычайной болезненности Питера в детстве и постоянных сказок врачей, которые обожали тянуть бесконечные деньги за свои услуги.
Остин же уверен был, что поставил противного Уиллсона, у которого вечно руки чесались что-нибудь у кого-нибудь украсть просто ради удовольствия, на место. Нужно же как-то держать эту костлявую глупость в кулаке, чтобы не наглел из-за безумной любви к нему всех преподавателей.
«Надеюсь, хоть Анна не проникнется к нему адской заботой, потому что он такой… глист», - подумал он сначала, а потом остановился перед дверью кабинета психолога и вспомнил, что Анна, возможно, вообще больше не тот человек, которому стоит доверять или просто верить. А может, таким человеком никогда и не была даже.
Стало не по себе от чувства, что в целой академии нет вообще никого, кто не смог бы вот так запросто, в любой момент сорваться и взбеситься, начать выговаривать свои претензии, чуть не из пальца высосанные, а потом просто послать к черту. Не было друзей. Не было вообще никого. И цели не было тоже, она исчезла вместе с верой в то, что сказанное Анной можно считать направлением в нормальную, взрослую, но при этом не скучную жизнь.
Ведь если посмотреть на нее, как можно верить, что она сама знает что-то о нормальной, не скучной жизни? Ей тридцать шесть, и пусть отсутствие хоть какой-то семьи можно списать на современный взгляд на жизнь, то что она забыла в академии? Наблюдать за тем, как живут другие, терпеливо дожидаясь их визита в свой кабинет, чтобы помочь, продемонстрировав свою мудрость и образованность?
Остину это не казалось таким уж потрясающим делом всей жизни. Если у Анны и была цель, то либо она ее хорошо скрывала, либо она была на поверхности, но Остин ее не замечал, потому что не мог всерьез считать чем-то, ради чего стоило жить.
В общем, в качестве примера для подражания или просто наставника, Анна была кадром неподходящим, и Остин жалел, что понял это только теперь. В кабинет, постучавшись и не услышав ничего, что помешало бы войти, он заглянул уже без особого восхищения и веры в магию психологии.
- Просто прогуливаешь или действительно хочешь поговорить о чем-то? – Анна ему улыбнулась, свежая с утра и какая-то то ли подозрительно довольная, то ли просто умиротворенная.
Остин подобному спокойствию и довольству собственной жизнью искренне позавидовал. Ему бы как-то усмирить инстинкты, которые плевать хотели на его планы.
- Действительно поговорил бы, если ты не против, - он вздохнул и разлегся на кушетке, закинул руки за голову и закрыл глаза.
- Давай, рассказывай.
- Рассказывать особо нечего, - Остин двинул бровями, по-прежнему с закрытыми глазами. – Зря ты потратилась на ежедневник, наверное. Записывать в него мне нечего.
- Можешь хоть стихи там сочинять или домашнее задание записывать, это уже не мое дело, - Анна пожала плечами, усаживаясь в кресло и подвигаясь к столу, чтобы взять блокнот и ручку. Разговаривать, рисуя завитки и глаза, никак не относящиеся к лицу, было интереснее.
- Анна… а ты никому не говорила, случайно, о том, что подарила мне этот ежедневник?
- А почему ты спрашиваешь? – ответила она вопросом на вопрос только потому, что ей вдруг почудилось, будто честное «нет» может испортить чьи-то планы, в которые она влезать права не имеет.
- Если я спрашиваю, мне, должно быть, нужно это знать, - Остин хмыкнул. – Так говорила или нет?
- Поправь меня, если я неправа. Ты – ученик, который пришел в кабинет психолога за советом.
- Именно так, а что?
- Уверен, что психолог обязан отвечать на вопросы, касающиеся его поступков, а не твоих? – Анна на него посмотрела исподлобья, чтобы не отвлекаться слишком сильно от своих рисунков. Остин не видел этого, но практически почувствовал взгляд.
- Ладно, извини. Мне просто интересно было уточнить кое-что.
- О ежедневнике и говорить никому не нужно, ты его не прячешь. Ведь не прячешь?
- Не то чтобы слишком тщательно.
- Тогда какое отношения я имею к тому, что кто-то о нем узнал?
- А с чего ты взяла, что кто-то узнал.
- А к чему тогда вопросы о том, говорила ли я о нем кому-нибудь?
- Ладно, узнал. Олли и Бедетти. И новенький тоже в курсе. В общем, Олли-то ладно, но вот этих двоих я посвящать не собирался.
- А Олли, может, и собирался.
- Нет, Бедетти сказал, что это не он, и что ему сказал кто-то другой.
- Кто сказал, что он говорит правду?
- Кто сказал, что правду говоришь ты? – Остин не удержался и огрызнулся, открыл глаза резко, чтобы увидеть реакцию в первую же секунду. Анна только подняла брови еще выше, ухмыльнулась и пожала плечами.
- Никто не сказал. Ты можешь верить мне, а можешь не верить, дело твое. Вопрос в том, что если у тебя есть сомнения, значит, у тебя есть две разных версии. Одну говорю я, другую – кто-то еще. Если ты не веришь мне, ты веришь второму человеку. И, опять же, дело твое – действительно ли ты готов верить ему больше, чем мне. А мне, если честно, абсолютно без разницы, кому ты веришь. Так в чем дело? Что-то изменилось из-за того, что Николас и Нил узнали о твоих записях?
- Даже не знаю, с чего начать. Чендлер смылся вместе со своим барахлом к Бедетти, теперь они живут вместе и ведут себя странно, будто у них такие тайны, такие тайны, каких у нас не было ни разу, да и у Мориса с Бедетти тоже такой фигни не было. Еще Макмиррен просто отшил меня ко всем чертям, хотя я пытался его выгородить перед Олли, когда он взбесился. Потому что Бедетти растрепал ему про дневник, и Макмиррен теперь уверен, что я – педик-извращенец, который общается только с целью залезть в штаны. Ах, да. Еще приехал Уиллсон, а его хлебом не корми, дай что-нибудь спереть, и он уже успел меня достать, лезет, как будто назло, именно ко мне.
Анна увлеклась рисованием и, казалось, совсем его не слушала, а когда Остин замолчал, только улыбнулась равнодушно и блаженно.
- Надо же, какое дело. Все кругом виноваты, что портят тебе жизнь. Я, в основном, наверное, да? Потому что Николас тебе так сказал. То есть, он сказал, что про дневник он узнал не от Олина, а больше не от кого узнать, и ты, поверив ему, сложил два и два, получил вывод – про дневник ему рассказала я. Не задавался вопросом, зачем я это сделала?
- Задавался. Потому и пришел уточнить.
- Ну, а ты подумай получше, зачем я могла это сделать. Предположи.
- Не знаю, - Остин раздраженно покачал головой, садясь на кушетке и опуская с нее ноги на пол. – Скажи мне, зачем.
- Да без понятия, Остин. Я не знаю, зачем я это сделала, если вообще это делала, конечно. Ты не знаешь. Спроси у того, кому веришь, зачем я это сделала.
- Он сказал, что я могу спросить у тебя.
- А я этого не делала. Кому из нас ты веришь больше? Определись, чтобы жить было легче.
- Тогда откуда он узнал?
- Ему сказал Олли.
- Зачем?
- Потому что ты «пытался выгородить» Нила Макмиррена перед Олином, когда он «взбесился»? – с определенной долей иронии в голосе «предположила» Анна. – Зачем еще ему это было делать? Наверное, он хотел сделать тебе больно и выбрал для этого неплохой способ, надо признать. Подумай, зачем ему это могло понадобиться. За что он так сильно мог на тебя обозлиться?
- За то, что я, черт возьми, заступился за Нила?
- Я не поняла, вы с Олином на тот момент еще дружили, или он уже решил перебраться к Николасу?
- Еще не решил.
- Тогда с какой стати ты решил, что ты можешь себе позволить испытывать его терпение? Твоя проблема, Остин, в том, что ты живешь совершенно в другом каком-то мире.
- Что?.. – Дэнли поморщился и улыбнулся, отводя взгляд, не поверив, что услышал именно то, что услышал.
- Давай начистоту. Ежедневник и совет по поводу вишни с бифштексом был чем-то, вроде проверки. А она подтвердила догадки. Рассказать тебе о моих выводах по поводу твоих проблем?
- У меня не было проблем, пока я не познакомился с тобой, и ты не заявилась сюда со своими сказками, честно, - мрачно заверил ее Остин.
- Это тебе так казалось. Неужели до моего приезда и до знакомства со мной, вообще, у вас с Николасом были прекрасные отношения? До моего приезда Олин никогда не злился на тебя?
- Никогда не злился.
- Тогда почему начал, как думаешь?
- Потому что его взбесила вся эта гомосятина, которую ты мне впарила.
- Я ничего тебе не впаривала, - Анна улыбнулась слаще некуда. – Я всего лишь сказала тебе, что ты имеешь право попробовать, если хочешь. Если хочешь. Я не говорила, что ты должен это делать. Значит, могу сделать вывод, что если ты это все-таки сделал, ты этого хотел. Почему ты тогда не рад? Ты хотел, ты сделал то, что хотел, это не понравилось твоему другу. Вопрос в том, что для тебя важнее – твой друг или то, что ты хочешь сделать, если это не нравится твоему другу и он угрожает разорвать с тобой отношения. То есть… вопрос в том, чего ты хочешь больше – дружбы с ним или того, что ты сделал. Ты делаешь выбор, а потом отвечаешь за последствия. Ответственность за твой поступок лежит только на тебе. Причем здесь я, Остин? Если ты хотел дружбы с Олином больше, чем того, что продолжал делать, зачем ты продолжал? Мне ведь действительно все равно, что ты будешь делать весь этот год, что ты будешь писать в этом ежедневнике. Когда тебе на день рождения дарят ручку, никто не знает, что ты ей напишешь. Человек может подарить тебе даже пачку презервативов, но он не в ответе за последствия, которые начнутся после того, как ты ее используешь по своему усмотрению. Заметь, своему, только своему.
У Остина на глазах выступили слезы, и он почувствовал себя полным неудачником.
- Я запутался, - он почти шепотом пробормотал и шмыгнул носом, чтобы не выдавить ни слезинки. – Я даже не уверен, реально хотел это делать или делал ему назло. В смысле, согласись, дело не только во мне, когда я с кем-то общаюсь. Если вопрос в том, чего я хочу больше – дружбы с ним или того, что делаю, то у него тоже должен стоять такой же вопрос. Чего он хочет больше – дружбы со мной или дружбы с кем-то, кто будет вести себя так, как захочет он.
- Согласна. Но посмотри на это с другой стороны. Если тебя так сильно волнует, выберет ли он тебя в этой ситуации, получается, он тебе действительно важен. А настолько ли важен, чтобы уступить ему – уже опять твое дело.
- Он готов послать меня, чуть что не так.
- Значит, он не готов тебе уступать, и его принципы для него важнее, чем дружба с тобой. Прими это, как факт, и смирись с этим. Ты готов его принять таким? Если нет, то вам не по пути, он отказался от тебя добровольно, а ты волен делать, что тебе угодно. Если ты готов принять его таким, то готов и уступить ему, забыв про свои желания. Ты в этой ситуации не хватаешься за человека, который тебя отшил, Остин. Он еще не отшил, он предоставил тебе возможность ему уступить. Если уступишь, никто ни от кого не откажется, и все получат то, что хотели. Он не поступится принципами, а ты не потеряешь его.
- А поздно уже об этом думать. Я уже выбрал не его, а он уже меня послал, - Остин хмыкнул, вспоминая, что в комнате он уже живет один.
- Научись отвечать за последствия своего выбора, Остин, тогда не придется ненавидеть себя за собственные желания. Посмотри правде в лицо. Олин отказался от общения с тобой не из-за того, что я предложила тебе попробовать, а ты согласился. Я наблюдаю за вами каждый день, даже если мне этого не хочется, так получается. Он уже согласился не замечать твоих занятий. Он принял тебя таким, каким ты попросил его тебя принять, заметь. Он поступился принципами ради дружбы с тобой. А ты поступился дружбой с ним ради своих принципов, когда вдруг заступился за совершенно чужого вам человека. Ради чего? Ты настолько дешево оценил вашу дружбу, что придал большее значение призрачному шансу наладить ее с Нилом?
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |