Носорог для Папы Римского 35 страница

— Кто такие?

Тот, кто его окликнул, словно вырос из-под земли. Он возвышался над Сальвестро на целую голову, а голос у него был хриплым от выпивки. Сальвестро начал было говорить, но вскоре его оборвали.

— Домми! Подь сюда! Тут пара господ ищут ночлега!

Последнее слово он произнес невнятно.

Убийца, переодетый овцой, подумал Сальвестро, когда приблизился Домми. На него были наброшены овечьи шкуры, обмотанные бечевой. Он ударил Сальвестро кулаком по лицу, и Бернардо сразу же повалился наземь. Домми с любопытством его оглядел.

— Стыдно, — заметил он. — При этаких своих размерах он мог бы уберечь тебя от пинков.

Другие нищие — вокруг их лодыжек колыхалась мешковина — подбирались ближе, чтобы понаблюдать за обещанными пинками. Они начались с невероятно болезненного удара в пах. Сальвестро медленно опустился на землю. Последовал удар пяткой по макушке. Кто-то сказал: «Славная одежонка», — а кто-то еще проворчал: «Этот камзол возьму я», — а потом еще кто-то — кто-то с высоким пронзительным голосом или же кто-то с тремя высокими пронзительными голосами — добавил:

— Эй!

— Это же Сальвестро!

— Не трожь его, Домми!

Вульф, Вольф и Вильф, похожие в своих обрезанных рясах на воробышков, так и прыгали, танцуя вокруг Сальвестро, а Домми поносил их грязными словами, но без особой убежденности в голосе. Потом они обнаружили Бернардо. В тот же миг все трое встали над ним в круг, воздели руки и принялись медленно распевать:

— Бер-нар-до! Подымись! Бер-нар-до! Подымись!

Бернардо знай себе похрапывал.

Домми, прервав серию пинков, призадумался.

— Можете остаться на одну ночь, — сказал он, уперев ноги в землю по обе стороны от головы Сальвестро. — Видишь вон тот кусок стены?

Сальвестро осторожно кивнул.

— Будешь спать там.

Домми отступил, взял у себя из-за спины какую-то штуковину и замахнулся ею. Сальвестро съежился и попытался прикрыться рукой. Штуковина с треском ударилась о землю в дюйме от его носа. Домми похлопал по ней ладонью.

— Видишь этот ящик? Я буду сидеть на нем, прямо здесь, и всю ночь буду за тобой следить, а если ты мне чем-нибудь досадишь, снова стану тебя пинать. Пинать, пока у тебя кишки из задницы не вылезут, а потом ими же тебя и удушу. Как по-твоему, это справедливо?

Сальвестро кивнул.

— Хорошо, — сказал Домми. — Рад, что ты считаешь именно так.

— Как насчет его одежды? — запротестовал чей-то голос. — Я мог бы взять этот…

— Заткнись, — велел Домми.

Сальвестро медленно пополз к стене. В голове у него вылуплялись маленькие птички с острыми клювами. Пах был расщелиной плавающей боли, доходившей до желудка и колен. Один за другим нищие начали опрокидываться навзничь или же перекатываться, пока им не попадался устраивающий их клочок земли. Однорукий мужчина привалился к стареющей женщине, и оба они несколько минут постанывали и терлись друг о друга, прежде чем уснуть. Вульф, Вольф и Вильф прекратили наконец свои песнопения. Домми сидел на своем ящике, наблюдая за Сальвестро.

Было очень поздно, но, памятуя о том, что за ним следит человек, для которого досада является достаточной причиной для выпускания кишок, Сальвестро не мог уснуть. Что может «досадить» этому Домми? Храп? Он закрыл глаза и прислушался к подъемам и падениям храпа Бернардо, но мысли его устремлялись к завтрашнему дню, где их обоих ждал корабль, который увезет их из этого места, где им не было места, из этого Ри-има.

— Никому мы не нужны, — сказал Домми после молчания, длившегося час или более того. Ударение прозвучало на первом слове, точно он сделал множество тяжелых пробных попыток, прежде чем достиг состояния полнейшей никомуненужности; Сальвестро, по-прежнему бодрствовавший, осторожно приоткрыл один глаз. — Вот кто мы такие, — продолжал Домми, быстро набирая обороты. — Люди, которые никому не нужны.

Казалось, требовался какой-то ответ. Ни сочувствие, ни ободрение не прозвучали бы уместно… А вдруг молчание подвигнет Домми на обещанные пинки? Сальвестро вспомнил о грабителях, обосновавших в руинах, и стал рассказывать нищему о встрече с ними.

— О них мы знаем, — оборвал его тот.

Снова последовало молчание. Сальвестро попробовал пойти по другому пути. Может, и Домми выберет что-то другое?

— Мы искатели приключений… — начал он.

— О вас мы тоже знаем, — сказал Домми. — О вас двоих нам все известно. Многое слышим, а как же. И запоминаем. Вы — пара клоунов, нанятых Жирным Ублюдком во-он оттуда. — Он глянул через плечо в сторону замка Святого Ангела. — Пара чертовых клоунов.

Оба они посмотрели через реку на темный обрубок папской крепости, маячивший над берегом. Ночью замок выглядел гораздо массивнее, казалось, он не содержал в себе никаких комнат, залов, коридоров, подвалов, а был сплошным камнем. Потом что-то привлекло внимание Сальвестро, какое-то движение на противоположном берегу. Земля между набережной и краем реки двигалась, разрыхляясь и приподнимаясь, как будто ее вспахивали, но не сверху, а снизу.

— Это крысы, — сказал Домми. — Раньше они сюда не являлись. А теперь с каждой ночью их все больше.

Крысы покрывали землю бесшумным ковром из пушистых тел, скользя, взбирались друг на друга. Возможно, счет шел на тысячи, а может, и на десятки тысяч.

— Обрати внимание на их размеры, — пояснял Домми, глядя теперь не на них, а на Сальвестро. — Это крысы из Борго. — Он сплюнул. — Крысы Жирного Ублюдка.

Слышно было, как о быки моста бьется и плещется река. Откуда-то издалека доносился звон овечьих колокольчиков. Но писка не было. Визга не было. Карабкаясь и наваливаясь друг на друга, крысы не издавали ни звука.

Должно быть, тогда он и уснул, проснувшись, едва только в черноте неба появился малейший просвет. Единственная лодка, везшая единственного пассажира, проходила под дальним сводом моста. Над водой поднималась дымка, густая и белая, как дым. Домми все еще бодрствовал, сидя на ящике. Сальвестро протер глаза, подумал, не встать ли, решил, что не стоит, и задремал. Когда он вновь пробудился, Домми не было видно, а на противоположном берегу появились первые лодки. Крысы исчезли.

Высокий человек в изысканной шляпе и с украшенной узорами шпагой осторожно спустился по ступенькам, затем остановился, чтобы оценить почву под ногами, тронул землю носком туфли и медленно двинулся вперед. Лодочники разгружали доски и укладывали их поверх самых грязных участков, устраивая нечто вроде сходней от лестни цы к кромке воды. Господин в шляпе терпеливо ждал, пока они не закончат. Сальвестро с трудом сел и огляделся в поисках Бернардо. Тот крепко спал рядом с грудой конечностей, принадлежавших Вульфу, Вольфу и Вильфу. Сальвестро тихонько растолкал здоровяка.

— Мне снился сон, — невнятно проговорил Бернардо.

— Пойдем, — сказал Сальвестро, указывая на ту сторону реки. — Дон Антонио уже здесь.

Глазам великана предстали мост, река, трое спящих подростков и пустой ящик. Сон уже рассеивался. В нем не было ни собак, ни камней. В нескольких футах от него ворчала и ворочалась дышащая груда лохмотьев. Бернардо в недоумении огляделся.

— Где это я? — спросил он.

По-прежнему слышны были сухие постукивания, докладывавшие о прочности сооружения, меж тем как десятник методично продвигался вдоль скамей, нагибаясь и стуча киянкой, и постепенно поднимался по ярусам трибуны — уже во второй раз за утро.

Начал он на рассвете и, когда достиг небольшого помоста наверху, остановился и бросил взгляд сначала на запад, в открытое море, а затем на юг, в сторону причала, где последние сардинные суда выходили в море чуть дальше пирса, к которому была пришвартована «Санта-Лючия». По четырем углам трибуны высились опоры, на которых покоилась решетка из балок и брусьев. Парусиновый навес, который защитит его святейшество от солнца, будет натянут чуть позже. В последнюю очередь десятник обернулся на север, в сторону постоялого двора, из самой верхней комнаты которого Диего глядел на человека, чьи хлопоты его разбудили.

Десятник простоял там несколько минут, а потом стал осторожно спускаться, шагая по скамейкам, словно по огромным ступенькам, как будто трибуна была лестницей, извлеченной из исчезнувшего дома расы титанов и ведущей теперь к призрачной площадке, в никуда… Неверно, поправился Диего. С верхней платформы его святейшеству, окруженному маленьким кружком особо приближенных, откроется прекрасный вид. Эти ступени будут вести к Папе Медичи. Все остальные рассядутся внизу.

Затем мастер вошел в свое сооружение с задней стороны, где ярусы выглядели множеством навесов, в резонансную камеру; буханье киянки теперь отдавалось эхом. Тогда она пошевельнулась. Ночью Диего к ней потянулся, но она отказала. Капитан не удивился, хотя не было ни предостережения, ни какого-то особого охлаждения между ними. Это выглядело как перевод их отношений, или их контракта, на новые условия. Спала она, точно шлюха, голышом. При желании он мог бы взять ее силой.

На набережной начали собираться люди, местные. Он узнал бакалейщика и женщину из парусной мастерской. За последнюю неделю распространился слух, что прибудет Папа, дабы благословить корабль — «Санта-Лючию», — и что корабль этот поплывет на край света. На самую нижнюю скамью трибуны присел какой-то рыбак с перекинутыми через плечо плетенками для рыбы, и на него тут же накричал мастер. Тот устало поднялся и побрел дальше вдоль набережной, справа от себя оставляя пирс, а слева — парусную мастерскую, шел и шел, пока не затерялся среди сарайчиков и раскиданных вокруг города надворных построек — не будь моря, они тянулись бы до бесконечности. Море было спокойным. Позже легкий северо-восточный ветерок окрепнет, как вчера и позавчера, и унесет судно за волнолом, в открытое море.

Народу прибывало все больше, образовывались небольшие группки, в которых обменивались домыслами и пересудами. Один только взгляд на Папу охраняет от проклятия лучше, чем целый день покаяния. Прикосновение к его перстню защищает от малярии. Папское благословение излечивает от некоторых видов слепоты, а также — ходили слухи — от генитальных бородавок и, возможно, от сифилиса. Во всяком случае, хозяину трактира он предложил именно такое объяснение. Эусебия, укрытая своей кружевной вуалью, насмешливо фыркнула.

— Это ее беда, — тихонько пояснил Диего.

Скептичный трактирщик кивнул, ничего не ответив.

Солдат и жена его командира — к такому общему решению пришли завсегдатаи «Последнего вдоха» после их ухода. На следующее утро «солдат» тратился, не мелочась, но практично, обходя мастерские и лавки окрестных торговцев и направляя свои покупки на борт «Санта-Лючии». Итак, это был испанец, подобно другому испанцу, который тратился не так щедро и далеко не так практично и к которому здесь испытывали смутную, но основательную неприязнь. В любое другое время его появление обсуждалось бы куда живее, но сейчас ожидали приезда Папы, его святейшества, чье дыхание пахнет фиалками, чья моча густа, словно мед, чей пронзительный взгляд может излечивать от зобной болезни, успокаивать бури, убивать кошек на расстоянии пятнадцати шагов, а иногда и больше… Он назывался капитаном Диего и носил при себе короткую шпагу без каких-либо вычурностей и излишеств. В дальнейшие расспросы никто не вдавался.

Накануне вечером какой-то лодочник дважды цеплялся за дно, приближаясь к пристани, каждый раз отталкиваясь веслом обратно. Его лодка была римским гуари, с килем и изрядной осадкой, что позволяло справляться с течениями и водоворотами в водах более быстрых и глубоких, нежели эти. Местные лодки были ближе к плоскодонным шаландам, чтобы скользить поверх песчаных отмелей устья. Ночью на причале стояли три такие лодки. Нынче утром их было по-прежнему три. Между перил уже натянули флагдук. Когда Диего смотрел на реку, утреннее солнце светило ему прямо в лицо, так что он щурился и прикрывал глаза ладонью. Еще рано, говорил он себе. Где-то в недрах трактира заскрипели половицы под нетвердыми шагами, хриплые спросонья голоса громко переругивались, затем с грохотом распахнулись двери и ставни, и обитатели «Последнего вдоха» глотнули наконец утреннего воздуха. Речные излучины щетинились светом — с небес беззаботно сбросили шелковые канаты. Диего моргал и тер глаза, потом смотрел снова. Несколько минут назад это было черной точкой, плывущей среди блеска и сияния воды. Но вот эта точка сделалась лодкой, вот уже — лодкой с высокими бортами, с задранным форштевнем, и стал виден человек, стоявший и орудовавший рулевым веслом. В это время она тоже подошла к окну и вместе с ним смотрела на лодку, которая, легко рассекая воду, приближалась к пристани, и на троих ее неподвижных пассажиров, не смотревших друг на друга и не разговаривавших.

— Которого из них ты боишься?

Ее голос вывел его из задумчивости.

— Не боюсь, — поправил он ее. — Я его остерегаюсь. И его среди них нет.

Пристань была слишком открытой, слишком выставленной напоказ, инстинкт должен был предостеречь его от появления там. Улыбчивый подручный Папы на лодке не приплывет.

— Он, может быть, уже здесь, — сказал Диего. — Но показываться пока не будет.

Руфо должен был разобраться с теми тремя, что выбирались сейчас из лодки, разминали ноги, зевали и озирались. Великан почесывал живот. Держись к ним ближе, сказал он себе. Руфо будет кружить, выжидать, выискивать момент. Трое поднялись по ступенькам от пристани и пошли в сторону трактира. Он отступил в глубь комнаты, чтобы те не увидели его в окне, и потерял их из виду, когда они подошли ближе. Они сбегут, если его увидят, и Серон, возможно, тоже. Но встречи с Сероном не избежать. С Сероном ему необходимо было уладить одно дело, сообщить ему о некоем неожиданном решении.

Диего быстро подошел к окну, выходившему на юг, и снова отыскал их взглядом — они пробирались через толпу, собравшуюся у трибуны, и следить за здоровяком было намного легче, чем за его товарищем. Серон повел обоих за собой, говоря с ними через плечо, когда они направились дальше вдоль набережной и остановились там, прежде чем повернуть на пирс. С палубы «Санта-Лючии» за приближением этих троих наблюдал какой-то человек, который затем провел их на борт. Помощник капитана, подумал Диего, хотя на таком расстоянии черты лица не различались. Он улыбнулся про себя, воображая, что за разговор сейчас между ними происходит, рисуя себе удивление секретаря, его обеспокоенность и проистекающие отсюда расчеты. К добру, дон Антонио, они тебя не приведут, дал он ему мысленный совет. Никак не приведут.

— Который предатель? — спросила Эусебия. Она стояла позади него, так близко, что они почти соприкасались. Он нетерпеливо мотнул головой, погруженный в собственные расчеты. В толпе будет безопасно, она теперь разрослась и находится в постоянном движении. Он сможет пройти через нее незамеченным, подождать секретаря и схватить его, когда тот будет проходить мимо. Тогда он снова улыбнулся: еще больше тревог и расчетов, да, это утро для дона Антонио изобилует сюрпризами.

Комната внизу оказалась уже переполненной, все столы и места за загородками были заняты, и люди стояли с кружками в руках и громко переговаривались. Там была и женщина из парусной мастерской; сегодня никакой работы. Она кивнула Диего, когда тот, быстро пробираясь сквозь давку, оказался рядом. Солнце снаружи ослепляло. Люди слонялись туда и сюда, и он заставил себя слоняться вместе с ними, постепенно пересекая открытое пространство, отделявшее его от непроницаемости толпы.

«…смело, очень смело…»; «Я бы сказал, безрассудно…»; «…одного без другого не бывает, но, по-моему, это смело…»; «По-вашему? Ха! Они глупцы. Этот корабль и на дрова не годится…».

Их голоса влетали ему в одно ухо и вылетали из другого — бессвязный успокоительный гул. То, что он намеревался сделать, обращало его в туго взведенную пружину, словно накануне битвы. Он подпрыгнул, когда чья-то рука коснулась его плеча. Это была старуха, торговавшая яблоками, и ее подвывающий голос летел ему вслед, пока он удалялся: «Господин? А, господин? Не угодно ли…»

Он успокоился, медленно передвигаясь от одной увлеченной разговором группы к другой и каждые несколько секунд бросая взгляд вдоль набережной, на корабль. Мимо него прошли два карлика, беспечно держа друг друга под руку и не обращая внимания на любопытные взгляды. Время, казалось, двигалось слишком медленно, но и это было ему знакомо. Он держался у края толпы, так, чтобы ему не перекрывали обзор. Должно быть, он успел окинуть взглядом «Санта-Лючию» раз пятьдесят, прежде чем они появились снова, сначала на палубе, потом на пирсе, потом пошли в его сторону, в сторону толпы, все трое. Он забрался поглубже в гущу тел, наблюдая за их приближением. Что-то обсуждают? Серон указывал на парусную мастерскую. Диего увидел, как Сальвестро кивнул, а потом направился в другую сторону, и здоровяк послушно за ним последовал. К трактиру? Конечно, они должны были сейчас расстаться, да, Серон возвращался туда, откуда пришел. Диего скользнул через толпу, чтобы перехватить секретаря, двигаясь быстро и решительно, сосредоточенный только на своей цели…

Однажды он видел, как человек проколол самого себя. Пикой. Это было на подступах к Пьяченце — случайная смерть в случайном бою. Боец изо всех сил бросился вперед и просто набежал на острие. Виновный в его смерти ничего не сделал, этот алебардщик застыл от испуга и просто стоял с оружием в руках. Один миг — яростный бросок вперед. Другой — остановка намертво (и замертво). Диего гадал, что успело промелькнуть в сознании мертвеца, когда он взглянул себе на грудь, на пику, вошедшую по самую перекладину. Еще секунду его ноги продолжали бежать. О чем солдат подумал в этот момент полнейшей разобщенности частей своего тела? Теперь Диего понял это. Он глядел через толпу, и вдруг шок узнавания откинул его назад, он уже поворачивался, пригибался и тянулся за пазуху, чтобы достать короткий нож, поскольку шпага в этой толпе была бесполезна, пустые мысли в пустой голове… Прямо на пути у него стоял Руфо.

Он сдержался и не бросился бежать, а опустил голову. В руке у него нож. Руфо где-то сзади. Иди спокойно, велел он себе. Убери нож и ничего не делай. Его сознание затуманилось. Он утратил сосредоточенность. Медленно уходить — это было лучше. Плыть, сливаться с толпой.

Он оказался на другой стороне толпы — той, что была ближе к трактиру. Сальвестро и его товарища нигде не было видно. Не было и Серона — тот направился по набережной, куда Диего пойти не мог. Пока не мог. Руфо его не заметил, разве только мельком увидел его спину, одну из сотен других. Ему повезло. Теперь надо думать быстро. Оставаться в толпе или рискнуть одолеть сотню ярдов между трибуной и трактиром? Руфо — в толпе. Те двое — в трактире. Он ощутил дрожь и странное облегчение. Мысль о том, что подручный Папы, возможно, не ждал его здесь, соблазняла его и дразнила. Это было не страхом, но чем-то похожим. Он вышел из укрытия толпы. Серону придется вернуться в трактир, чтобы забрать своих людей, а ему, Диего, придется этим довольствоваться. Под затылком покалывало. На протяжении всего пути к входу в «Последний вдох», к этому маленькому прямоугольнику, который увеличивался так мучительно медленно, руки-ноги казались чужими, неловкими.

Народу внутри было даже больше, чем прежде. Он устроился в углу, укрывшись за группой из пяти человек, слишком занятых своим пивом, чтобы обращать на него внимание, и стал осматривать помещение в поисках Сальвестро и его товарища, которого, по крайней мере, нетрудно было заметить. Это неважно, сказал он себе. Одно и то же — что Серон в толпе, что Серон, приближающийся к трактиру, чтобы забрать своих подопечных, тех двоих, что должны быть где-то здесь. Диего снова осмотрел комнату. Потом проделал это в третий раз, в четвертый… он стал чуть слышно бормотать ругательства. В нем поднималась тревога, все нарастая и нарастая, обещая перейти в панику. Тех двоих нигде не было видно.

И-и-и.

Лодочник оттолкнулся, проворчал, чтобы побереглись, затем перекинул поверх их голов рулевое весло и установил его в кормовую уключину. Мост скользнул назад, они оказались посреди потока, и течение надежно подхватило лодчонку, неся ее по темным водам Тибра. Было раннее утро, едва-едва начинало рассветать, и набережные представлялись продолжениями неосвещенной поверхности реки, подтянутыми кверху по краям, — русло канала в ожидании куда более мощного потока. Во мгле смутно проступали выветрившиеся каменные блоки швартовочных площадок. Когда они проплывали справа от острова, за ними наблюдали буйволы, головы которых казались чудовищными бюстами, но потом животные отвернулись, внезапно утратив к ним интерес. Из воды высовывались заброшенные лестницы, поднимались на ступеньку-другую и обрывались, ведя в никуда. Вход в Большую Клоаку выглядел черной пастью бесконечно терпеливого хищника, застывшего в ожидании добычи от водоворотов. Сальвестро, Бернардо и дон Антонио так и уставились внутрь, пока проплывали мимо. Глухой толчок слева свидетельствовал о впадении Мараны, с ее слабым летним течением. Видневшиеся кверху от устья притока здания были хаосом теней, которые медленно погружались в склоны, становясь развалинами бывшего города или будущим города, который они только что миновали, Рима или Ри-има; и тот и другой остались позади, когда река рассекла старые стены у Тестаччо и растеклась спокойным потоком футов в пятьсот шириной.

И-и-и!

Крыса? Птица? Что-то с лодкой? На левом берегу лежали лиственницы и липы, срубленные, чтобы расчистить мощеный бечевник, по которому час спустя начнут свой трудный путь быки и буйволы, таща за собой вверх по течению баржи и лихтеры. Пока же на реке было почти пусто. Они миновали одинокого рыбака, затем появились первые лодочные станции, где люди занимались погрузкой, поднимали маленькие квадратные паруса и покрикивали друг на друга. Было все еще рано. Поднялось солнце, и река преобразилась, попеременно становясь то сияющим зеркалом, то прозрачным увеличительным стеклом, через которое развалившиеся в лодке пассажиры видели, как течение перемещает также и желтый песок, устилающий дно Тибра. Большая барка стояла у Мальяны бортом к пристани, которая выглядела недостаточно прочной, чтобы обеспечить ее безопасность. На ее палубе стояла охрана — швейцарские гвардейцы. Люди в ливреях натягивали вдоль бортов вымпелы. Они продолжали плыть вдоль этой первой и самой большой излучины, а дон Антонио все перегибался через борт, чтобы удержать барку в поле зрения, но как только их собственная лодка начала крениться, он поспешил влезть обратно.

И-и-и-и…

Все трое, Сальвестро, Бернардо и Серон, переглянулись, но никто ничего не сказал, а черноглазый лодочник, орехово-коричневый от многих дней, проведенных под этим вот солнцем, молча правил их судном мимо песчаных отмелей, где пронзительно вскрикивали пеликаны, мимо суматошливых причалов, гвалт от которых накатывал так же быстро, как терялся затем в журчании воды, мимо Тор-ди-Валле, Вичинии и Ачилии, мимо дюжины безымянных деревушек, о чьем существовании давали знать лишь столбы дыма, поднимающиеся в небо. Река едва заметно расширилась, когда они миновали устье Галерии, потом это произошло еще раз, когда сам Тибр раздвоился, огибая густые заросли острова Изола-Сакра, они мельком увидели массивные обработанные камни огромных стен, ныне разрушенных и заброшенных, затем на другом берегу показалась хорошо содержащаяся крепость, лагуны за ней, первые проблески хижин, сараев и домов, и вскоре уже не осталось излучин, вдоль которых надо было плыть. Перед ними расстилалось море. Вот она, Остия.

И-и-и, и-и-и, и-и-и…

Источник этого прерывистого писка, который внезапно раздался, когда Серон ссаживал их с лодки, потом звучал слева, потом справа, ненадолго умолк, когда они проходили мимо трактира, и прорезался справа, когда им пришлось пробираться сквозь толпу у трибуны, писка непредсказуемого, но повторявшегося через каждые несколько шагов по пути к пирсу, наконец-то выяснился: это были новые туфли дона Антонио Серона.

Он остановился, уставившись на свою мятежную обувь. В броши, пришпиленной к его шляпе, в узорах, покрывавших ножны и рукоять шпаги, — во всем этом присутствовал замысловатый цветочный мотив. И в пряжках туфель — тоже. Без них весь ансамбль выглядел бы несбалансированным, незавершенным. Двое его подопечных глядели на него, ничего не понимая. Когда художник на радость потомству обязательно запечатлеет этот день альбуминной темперой, его святейшество будет показан в насыщенном пурпуре, машущим со своего помоста вслед прекрасно, во всех деталях выписанной (здесь понадобится определенная доля художественной изворотливости) «Санта-Лючии». Толпящиеся вокруг него прелаты, посланники и крестьяне будут изображены в мареновых или тускло-красных тонах, Вичу достанется нестойкий аурипигмент, и показан он будет как недальновидный Геркулес в отравленной львиной шкуре; сам же он, Серон, будет написан долговечными ультрамариновыми красками, а его красные туфли за их вероломство будут переданы различными оттенками синего. А вот как насчет этих двоих? Как насчет простофиль?

— Вот и она: «Санта-Лючия», — провозгласил он с напыщенным жестом. Они повернули головы к судну, стоявшему в конце пирса. — Насладитесь ее названием, ибо история соединит его с вашими собственными именами: Сальвестро и Бернардо, плававшие на «Санта-Лючии»…

— Чудесное судно, — сказал Сальвестро.

Он смотрел, как они смотрят на корабль, как Бернардо почти в точности воспроизводит все движения своего товарища. На протяжении сего плавания вниз по Тибру здоровяк ерзал не переставая. Нервы, наверное. Серон и сам пристальнее взглянул на корабль. Все та же мешанина новых и старых досок обшивки, одна из мачт слегка покосилась, Якопо на палубе, паруса свернуты и выглядят белее, чем ему помнилось. Возможно, команда отчистила их, но это казалось маловероятным. Когда они приблизились, дон Антонио увидел, что парусина вовсе не подвергалась чистке, более того — на ней даже заплат не было. Паруса были новыми. Он изумленно глядел в переплетение изношенных канатов и линей.

— Их поставили вчера вечером, — сказал Якопо. — Целая команда из парусной мастерской здесь работала. Вы поднимаетесь?

Все трое гуськом поднялись по сходне, последовали представления. Якопо ошеломленно глядел на Бернардо. Серон похлопал здоровяка по спине.

— Хотели бы такого в свою команду, а, Якопо? Парня вот этаких размеров?

— Да, — сказал после паузы Якопо; Бернардо засмеялся, и Серон присоединился к нему. — Команда все еще спит после прощальной вечеринки. Альфредо тоже.

— Капитан Альфредо, — поправил его Серон, и Якопо согласно кивнул.

— После такого угощения всегда болит голова, — продолжил он более шутливым тоном. — Но беспокоиться не стоит. Времени познакомиться будет предостаточно и в плавании.

Он заметил множество бочонков на палубе «Санта-Лючии» — раньше их здесь не было. Огромная бочка с водой тоже выглядела незнакомой. То ли он не уследил за выражением своего лица, то ли Якопо относился к тем, кто чувствует, когда другому не по себе.

— Что-то не так, дон Антонио?

Нахальный невежа. Серон помотал головой. Сальвестро смотрел на него с любопытством.

— Меня тошнит, — сказал Бернардо. — Кажется, сейчас меня…

Он едва успел сделать три шага до борта, прежде чем его желудок шумно опорожнился в воду. Нервы, должно быть, сказал себе Серон. Он украдкой взглянул на другого, который отвлекся на приятеля с его расстройством. Якопо приподнял бровь.

— Мы же даже еще не отплыли, — сказал здоровяку Сальвестро, когда тот выпрямился и вытер рот.

— Давайте пойдем на берег, — предложил Серон. — У меня есть одно дельце в парусной мастерской, ну а вы заслуживаете доброй порции рома в «Последнем вдохе». — Он повернулся к Якопо. — Его святейшество прибудет сюда после полудня. Приготовьте все к этому времени. — Он старался говорить непринужденно.

На берегу тошнота у Бернардо прошла так же быстро, как и появись. Лицо у него, когда они направились обратно к трактиру, снова сделалось румяным. Толпа возле трибуны стала еще больше и шумливее. Некоторые с любопытством на них поглядывали, а затем перешептывались.

— Вообразите, — обратился к ним Серон, — когда вы вернетесь, то увидите то же самое на каждой улице Рима, в каждой его таверне.

— Что? — спросил Бернардо.

— Свою славу, — пояснил он. — Свою известность. Так что держите себя соответственно. Когда вы вернетесь, то будете жить совсем по-другому. А это лишь предощущение.

— Чего? — спросил Бернардо.

— Я вскоре встречусь с вами, и мы в последний раз выпьем вместе. — Серон повысил голос, перекрывая шум толпы. — Вон там. — Он указал на трактир.

Как только двоих простаков надежно укрыла толпа, он повернулся и быстро пошел вниз по пристани, но не направился к парусной мастерской, а свернул направо, в сторону пирса, после чего решительно зашагал к кораблю.

Якопо осторожно поглядывал на него, спускаясь по сходне. Во второй раз.

— Откуда все это взялось? — резко спросил он у помощника капитана, который напустил на себя вид оскорбленной невинности, лишь еще сильнее его раздражая. — Эти бочонки? Паруса? И где команда, за наем которой вам было уплачено?

— Внизу, как я и говорил, — ответил Якопо. — А это все поступило от вас, по крайней мере, так мне было сказано. По большей части вчера.

Должно быть, лжет, подумал Серон, однако же и обида помощника, и его скудные объяснения говорили в пользу того, что это правда. Не от меня, подумал он. Тогда от кого?

— Соберите своих людей на палубе, — приказал он Якопо. — Пусть приведут себя в порядок. Когда прибудет его святейшество, они должны выстроиться в шеренгу вдоль леера.

Помощник, не сдавая позиций, сверлил дона Антонио взглядом.

Дата добавления: 2015-08-29