Носорог для Папы Римского 38 страница

Он проехал мимо старого дворца Идалькао и монастыря Сан-Франсишку, стены которого уже были покрыты разводами черной плесени, которую муссон оставлял на каждом камне в городе. Площадь с pelourinho velho[59] была почти безлюдна, у столба никто не томился. Вскоре он миновал последнее из строений и оказался на проселке, шедшем среди банановых рощ. Дорога шла в гору, и деревья редели, а затем и вовсе исчезли. Две старые пинии обозначали середину пути. Из-за дождей вся местность густо поросла волокнистой травой, превратилась в зеленый ковер, скрывавший и кочки, и расселины. Переведя лошадь на шаг, он стал забирать вправо, чтобы не угодить в топь, а когда обогнул последний подъем, открылся вид на реку Зуари. До частокола и стен Сан-Паулу оставалось не более пятисот шагов, а вода в реке, если не было прилива, здесь доходила разве что до пояса. Один из людей, сидевших за внешней стеной, заметил приближение Тейшейры и стал махать рукой, чтобы тот удалился. Он спешился и, пригнувшись, повел лошадь в поводу, порой переходя на бег, спеша под прикрытие частокола. Не было никаких признаков ни отрядов Идалькао, ни дона Франсишку.

Все началось, как только Тейшейра привязал свою лошадь с задней стороны крепости, — град выстрелов, за которым последовали три или четыре более мощных залпа. Значит, у тех имелась небольшая пушка, не такая крупная, чем те, с которыми они столкнутся в случае отплытия, но звучавшая сейчас пугающе, ибо человеческая плоть и кости противостоять ей не могли.

— Ложись! Ложись! — крикнул ему Трухильо, когда он бросился к стене и раздался еще один залп.

Он прыгнул вперед и вниз, упав в пыль рядом с сержантом. Подняв голову, он увидел, как один из людей, лежавших ниже в цепи, поднимается на ноги, словно сомнамбула. Трухильо снова закричал, но вставший молодой человек только тупо обернулся. Вид его был недоуменным. Снова ударило по ушам, и Тейшейре показалось, будто солдат подпрыгнул, кружась едва ли не в танце, если не считать того, что челюсть его взорвалась месивом из крови и костей. Парень упал, попытался встать, не осознавая, что ранен, пока рука его, приподнявшись, не обнаружила пустоты, и все с тем же недоуменным видом — как, это все, что осталось от моего лица? — он извлек из полости большой костяной осколок. Тогда он завопил.

— Дон Франсишку, — крикнул Тейшейра, обращаясь к Трухильо, который раздраженно помотал головой.

— Попробуйте дальше, на посту Мендеша! — Он крикнул что-то еще, но Тейшейра уже отправился в путь.

Пост Мендеша представлял собой деревянный блокгауз. Там никого не было. По ту сторону реки густой кустарник и низкорослые деревья доходили чуть ли не до самого берега. Ветер менял направление, дул то в одну сторону, то в другую. На реке дуть будет сильнее, сказал себе Тейшейра. Время еще оставалось. Он поглядел налево, туда, где земля полого спускалась к воде. Болото.

— Вас прислал Трухильо?

Тейшейра резко обернулся. Там стоял обнаженный по пояс человек с изможденным лицом и налитыми кровью глазами. В одной из его худых рук покачивалась бутылка. Человек опустился на землю и сморщился, а потом поднес бутылку ко рту. Тейшейра ему кивнул и снова осведомился насчет дона Франсишку. Человек рассмеялся, потом закашлялся и сплюнул.

— Вы Мендеш? — спросил Тейшейра.

— Я был Мендешем, — последовал ответ.

Он начал сильно дрожать, лицо его исказилось судорогой, затем он перекатился на бок. Тейшейра попятился.

— Вот именно, — прошипел Мендеш. — Беги, беги, и как можно быстрее. Лихорадка и к тебе подбирается. Давай, беги! Беги! — Он уткнулся лицом в землю.

Тейшейра побежал. Когда он оглянулся, то увидел, что Мендеш лежит на прежнем месте, но к нему подошли трое других, таких же истощенных, как и он. Они стояли и смотрели на Тейшейру, пока он не отвернулся.

Мота выстроил своих людей в пальмовой роще за городом и разъезжал перед ними, помахивая изукрашенной узорами аркебузой. Тейшейра, легким галопом проезжавший мимо, счел это зрелище нелепым и не ответил на приветствие самозваного командира.

— Дон Жайме! Дон Жайме Тейшейра! — крикнул Мота ему вслед, но тот продолжал ехать. — Вы же искали дона Франсишку!

При этих словах Тейшейра остановился и развернул лошадь. Мота указал куда-то между деревьев. Среди стволов едва виднелось здание с красными стенами из местного камня, уже покрытыми черными полосами местной плесени: это была церковь Носса-Сеньора-да-Серра, выстроенная уже после того, как герцог вернулся с Малакки. Но чтобы дон Франсишку молился?

— Он позади, на лугу! — крикнул Мота, а затем засмеялся над нескрываемым изумлением Тейшейры. — Пытается поймать коня!

Мота продолжал хохотать, но Тейшейра уже повернулся к нему спиной. Среди деревьев, да еще под прикрытием города, ветра не было вообще.

Он увидел то, что и было обещано: человека и коня. Дона Франсишку и его белого мерина, единственного белого коня на всем острове, о чем с самого дня своего прибытия дон Франсишку не уставал повторять каждому, кто соглашался его слушать. Человек, протягивавший коню горсть увядшей травы, был ростом чуть выше Тейшейры, ширококостным и мускулистым. У него было тяжелое лицо, лицо крестьянина, которое он пытался превратить в нечто более утонченное и благообразное, отращивая маленькую заостренную бородку. Был он румяным и сердечным в общении, если только ему ни в чем не перечили. Тогда его близко посаженные глаза прищуривались, уходя глубоко в глазницы, вслед за чем дон Франсишку разражался вспышками гнева. У него имелся зуб на многих других фидалгу, проживавших на острове. В первую же неделю по прибытии сюда он убил человека, и герцог отчитал его за это. Третий или четвертый сын из благородной семьи, он никогда никому не объяснял, почему оказался здесь, в Индиях, на другом конце света. Сделки, которые он заключал, были случайными и неприбыльными. Но он владел единственным на острове белым конем.

Сейчас конь сопел. Дон Франсишку подошел к нему с травой в протянутой руке. Конь сделал было шаг навстречу, но когда дон Франсишку свободной рукой потянулся за уздечкой, мерин повернулся и легким галопом отбежал на несколько шагов.

— Черт! — воскликнул дон Франсишку, швыряя наземь несоблазнительную приманку.

Конь наблюдал за ним с безразличием. Дон Франсишку посмотрел в небо, словно очи, к которым он взывал, могли даровать ему утешение. Потом он заметил Тейшейру.

— Слишком уж норовист! — крикнул он, неожиданно повеселев, и хлопнул Тейшейру по плечу. — Вдвоем мы с ним живо управимся. — Он принялся указывать Тейшейре, где ему стоять, как сам он будет гнать коня на него, рассказал о причудах и странностях своего любимца. Наконец он обратил внимание, что лицо Тейшейры превратилось в застывшую маску. — Что такое? — спросил он. — Дурные вести из Бенастерима? Я там нужен?

— Вы нужны на борту корабля, — сказал Тейшейра. — Вы были нужны там еще час назад.

Он увидел, что глаза дона Франсишку на секунду сузились, но потом его веселость вернулась.

— Что ж, корабли ведь никуда не убегают, верно? В отличие от этого жалкого одра… — Он выдавил из себя смех; конь наклонил голову и принялся пощипывать пучки травы. — Давайте, дон Жайме. Мы в минуту доставим его на борт.

Тейшейра тяжело сглотнул, загоняя внутрь плотный комок гнева, набухавший у него в горле.

— У нас нет времени для таких, — он едва не сказал «дурачеств», — дел. И на «Ажуде» нет сена для вашего коня. Все тюки предназначены для Ганды. Мы с вами так решили еще неделю назад. Вы что, не помните?

Последняя его фраза была ошибкой. Он понял это, когда дон Франсишку побагровел, недолго сопротивляясь нарастающей злости, которая легко взяла верх, и тогда он принялся выплевывать в Тейшейру слово за словом — дескать, тот и «выскочка», и «подхалим», и «прихвостень герцога», не стоящий «одного копыта этого коня» или даже «двух его отсеченных яиц», а вот конь поплывет с ним, даже если это означает ждать до следующего года…

Тейшейра отвернулся от всего этого в холодной ярости. Дон Франсишку все еще кричал, когда он обогнул церковь и отвязал свою лошадь от ограды.

— Ветер переменчивый. — В тени дверного проема обнаружился Гонсалу. — Я увидел здесь вашу лошадь, — сказал он в объяснение своего присутствия. — И его. — Он указал по другую сторону церкви. — Думаю, теперь самое время рискнуть и отплыть. И он нам тоже нужен, если мы не хотим, чтобы наши люди сидели сложа руки. Им это Не нравится…

Тейшейра коротко кивнул:

— Ждите здесь.

Он поскакал обратно к пальмовой роще, где люди Моты теперь растянулись на земле и обмахивались листьями, изнывая от жары. Мота расседлал свою лошадь и присоединился к ним. Когда к нему подошел Тейшейра, он в удивлении поднял голову, сел, затем с трудом поднялся на ноги.

— Вы нашли его, дон Жайме?

Ухмылка Моты казалась частью его лица — неискоренимая, почти оскорбительная. Тейшейра спешился, собрался, тяжело сглотнул.

— У меня к вам просьба, дон… дон…

Он вдруг осознал, что не знает имени Моты.

— Жайме, — сказал Мота, ухмыляясь еще шире при виде внезапного смущения. — Я, как и вы, дон Жайме. В чем состоит ваша просьба?

Когда Тейшейра вернулся, в лице Гонсалу что-то промелькнуло — скорее проблеск осмотрительности, но не удивления. Потом он снова принял вид безучастного наблюдателя или же протоколиста какого-то абстрактного суда, далекого от всего, что могло произойти в следующий миг. Он не сказал ни слова. Дон Франсишку в очередной раз пытался приблизиться к своему коню, который играл с ним в ту же игру, позволяя подойти к себе и потянуться за уздечкой, чтобы потом неожиданно отступить.

— Дон Франсишку!

Тот обернулся. Тейшейра поднял аркебузу Моты, уравновешивая ее одной рукой. Дон Франсишку перевел взгляд с его лица на оружие. Мгновение казалось, будто он не понимает, что это такое, потом он выбросил вперед руки и растопырил ладони, как будто мог отразить пулю. Рот его приоткрылся, и он, похоже, пытался что-то сказать, но изо рта его не вырвалось ни звука. Он сделал шаг вперед. Тейшейра нажал на спуск.

Он увидел, как дон Франсишку споткнулся и едва не упал. Грохот ударил в голову, затем стал биться в ней, словно угодил там в ловушку. Глаза слезились, а ноздри горели от пороховой гари. Дон Франсишку изумленно уставился себе на грудь. Изумление сменилось недоумением, затем гневом, когда он обернулся, чтобы увидеть, как ноги коня подгибаются под его брюхом, как животное падает. Тяжелая пуля снесла ему верхнюю часть головы, и конь был мертв еще до того, как грянулся оземь.

Ощущая резь в глазах, он наблюдал, как фидалгу отворачивается от трупа, а затем шагает к нему, нашаривая рукой шпагу. Тейшейра бросил свое оружие и стоял на месте, скрестив на груди руки. Десять быстрых шагов, и лицо дона Франсишку оказалось прямо перед его собственным, красное от злости, потрясения и даже неверия в то, что ему могли нанести такое безмерное оскорбление. Глаза дона Франсишку усохли до черных олив, глубоко погрузившись в глазницы; рот открывался и закрывался так близко, что Тейшейра ощущал запах дыхания, но при этом он ничего не слышал.

— Нам пора отправляться, — сказал он.

Звуки собственной речи странно бухали у него в голове. Выстрел оглушил его.

Когда они подходили к причалу, слух стал урывками возвращаться. Странные шумы прорезывались сквозь вату, набитую в его череп, — неистовые крики и громкие доклады, которые могли быть также стрельбой или хлопаньем люков. Тейшейра стоял посреди палубной суматохи, глядя вверх, на такелаж, меж тем как матросы так и носились вокруг, следуя приказаниям Гонсалу и дона Франсишку. Он искал глазки Осема, но нигде его не видел.

— В трюме! — наконец прокричал ему Эштеван Гомеш, когда Тейшейра спросил о нем трижды, всякий раз указывая себе на уши. — Со зверем!

Боцман махнул рукой в сторону открытого люка. Посмотрев вниз, Тейшейра увидел одни только движущиеся тени, но он и так прекрасно знал, как выглядит зверь. В случае надобности, чувствовал Тейшейра, он сумел бы описать зверя так точно, что по описанию можно было бы выполнить рисунок. Он снова взглянул вверх. Паруса наполнялись и пустели, натягивались и расслаблялись. Матросы теперь карабкались вниз по реям. Он услышал приглушенное ритмичное ворчание — крики тех, понял он, кто вытягивал самый толстый трос на «Ажуде» — швартовочный канат. Слух понемногу возвращался. А потом, когда он поднял взгляд, все полотнища на корабле, от большого треугольного паруса на корме до крохотного вымпела на носу, неожиданно опали. Ветер стих.

Все остановилось, и в это мгновение к Тейшейре полностью вернулся слух. Люди глядели то на паруса, то друг на друга. Он слышал глубокую и непроницаемую тишину, воцарившуюся на «Ажуде». Гонсалу в одиночестве стоял на полуюте, отвернувшись от всех остальных. Потом тишину нарушил донесшийся из открытого люка странный звук, что-то вроде визга…

Нет, фырканье, переходящее в визг, и это повышение тона звучало подобно насмешке. Это был зверь: тот самый, которого Осем называл Гандой. И тогда ему вспомнился тот солдат у Бенастерима с озадаченным выражением на лице — или на том, что оставалось от его лица. Голос Гонсалу развеял эти мысли.

— С тех реев — убрать! Быстро!

Он указывал на разные паруса. Команда недоуменно переглядывалась, ничего не понимая. Гонсалу показал в сторону от моря, и тогда они увидели то, что раньше увидел он.

К ним плыла огромная плотная стая черных туч. На востоке возвышались зеленые холмы, покрытые буйной растительностью, в которую там и сям вклинивались ярко-красные заплаты глинистой почвы. Буря уже была над ними. Ближе поблескивали серебристые речушки и ирригационные каналы, проходившие через рисовые поля туземцев. А это красивая страна, подумал Тейшейра, особенно теперь, когда я ее покидаю. Он взобрался по трапу на полуют.

— Ветра будет достаточно, — сказал Гонсалу. — Теперь помолимся о воде.

Вскоре баркасы потянули их от причала, и «Ажуда» стала слепо тыкаться носом в поток воды. Тейшейра подождал, пока перед глазами у него пройдет грот, а затем снова взглянул через реку. Сначала он ничего не увидел, но затем вспышка света на дальнем берегу сообщила ему о том, что люди Идалькао успели перетащить свои пушки выше по течению. Над равниной в глубине острова быстро распространялась тень, меж тем как приближавшийся ветер пригибал дикорастущие травы, тростники и посевы.

— Дон Франсишку под палубой, наводит пушки, — сказал Гонсалу, потом крикнул одному из матросов, чтобы тот подтянул трос, который свободно раскачивался над их головами, свисая с рея треугольного паруса.

Тейшейра оглядел заполненную народом палубу, но Осема по-прежнему нигде не было видно. Двое матросов, перегнувшись через борт в средней части судна, производили замер глубины: они перехватывали руками натянутый линь, который расслаблялся, как только лот касался дна, и ритмично, один за другим, выкрикивали показания.

— Три сажени, и поднимается! — крикнул один.

— Лево руля двадцать градусов! — приказал Гонсалу, и Тейшейра, всматриваясь вниз через кормовой леер, увидел, как в воде послушно повернулся угадывавшийся по очертаниям руль.

«Ажуда» медленно ложилась на новый курс — чуть приметная кривая выводила судно на середину реки. Симметричная кривая приблизила бы ее к дальнему берегу. Он видел карты фарватера, по которому им предстояло проследовать, — тот расщеплялся мелями и песчаными банками, которые течение Мандови наносило с удаленных холмов, распределяя их по дну в произвольно меняющемся порядке.

— Так держать! — крикнул Гонсалу, затем, кивнув Тейшейре, скользнул вниз по трапу, пробрался по палубе, прыгая по ящикам, тюкам и бочкам, и занял надлежащий ему пост в рубке на баке.

Его сменил на полуюте Эштеван Гомеш и стал передавать рулевым указания, которые Гонсалу выкрикивал в сторону кормы. Лотовые продолжали замеры глубины, но так как судно сейчас находилось в самой глубокой части фарватера, то они в том же ритме, что и прежде, выкрикивали только одно: «Дна нет!» Потом их нагнал ветер, и Тейшейра почувствовал, как обшивка судна прогибается под усиливающимся шквалом, а корабль двинулся вперед, словно какой-то великан уперся плечом в корму и так впрягся в работу, что его вес начал медленно превосходить дедвейт перегруженного судна. Выкрики Гонсалу стали раздаваться чаще, а голос Эстевана, стоявшего рядом с Тейшейрой, воспроизводил указания лоцмана немедленным эхом. Тогда он понял, зачем Гонсалу до того приказал убрать некоторые паруса: «Ажуда», хоть и набирала скорость, маневрировала медленно, начиная каждый из поворотов много секунд спустя после отдачи приказа.

Мысы Дивади и Чорао скользнули мимо, и вскоре корабль пошел вдоль дальнего берега реки, не более чем в сотне шагов от него. Посмотрев вперед, Тейшейра увидел застывших в ожидании канониров и их лошадей, привязанных на порядочном расстоянии от берега. Пушки были нацелены на «Ажуду». Матросы с лотами по-прежнему выкрикивали замеры глубины: слева по борту — четыре сажени, справа по борту — свободно. Гонсалу держал корабль как можно дальше от берега, но когда по левому борту глубина уменьшалась до трех с половиной саженей, ему приходилось менять курс «Ажуды», всякий раз на десять градусов, легонько подталкивая ее обратно в фарватер и ближе к поджидающим пушкам.

— Они попробуют управиться за два залпа, — сказал Эштеван, глядя в ту же сторону, что и он. — На большее у них не хватит времени. Если мы проскочим над отмелью.

— Дон Франсишку внизу, с орудийными расчетами, — сказал Тейшейра. — Мы не останемся беззащитными.

Эштеван фыркнул.

— Мы и так перегружены, — сказал он. — Если он хочет помочь, пусть лучше выбросит все эти пушки за борт.

Пока он говорил, Тейшейра увидел, что люди на берегу быстро собрались у своих орудий, а сами пушки изрыгнули голубые дымки.

— Пригнуть головы! — проревел боцман, а мгновением позже до них долетели беспорядочные глухие щелчки. — Поторопились, — пояснил Эштеван, когда Тейшейра стал оглядываться в поисках повреждений. — Ядра упали впереди нас.

«Ажуда» невозмутимо двигалась дальше, и вскоре Тейшейра почти различил лица канониров, лихорадочно забивавших в пушки новые заряды пороха и ядра. Теперь наша очередь, подумал Тейшейра. Судно проходило прямо напротив орудий. Ну же, думал он, ты, болван, высокомерный крестьянин, давай, и, словно в ответ, сквозь люк донесся грубый рев дона Франсишку, раз, другой, а потом пушки «Ажуды» выстрелили.

Сначала он подумал, что попали в них самих. Потом — что взорвался пороховой погреб. С пушечной палубы вынеслась взрывная волна, мощный воздушный кулак, от удара которого содрогнулось все судно, и берег на секунду стал невидим из-за плотной завесы дыма. Казалось, после такого залпа ничто не могло уцелеть, но, когда дым развеялся, он увидел, что канониры остались невредимы и опять принялись за работу со своими орудиями.

— Промахнулись, — сказал Эштеван. — Теперь они нас накроют.

Тейшейра смотрел, как канониры на берегу перекатывают свои пушки, поворачивая их вслед удаляющемуся судну. Эштеван опустился на палубу.

— Когда можешь заглянуть в жерло, тогда они и стреляют, — сказал он с ухмылкой.

Тейшейра улегся рядом с боцманом.

Им пришлось ждать всего несколько секунд до нового призыва пригнуть головы, на этот раз исходившего от Гонсалу. В это самое мгновение из грузового люка выбрался дон Франсишку — лицо его почернело, и он сыпал проклятиями в адрес оставшихся внизу канониров. Тейшейра видел, как тот оглянулся, а затем вздрогнул, когда ближайший к нему моряк, пожилой человек, стоявший между двумя большими клетями, вдруг бросился на него. Но матрос упал прежде, чем достиг своей цели, и снова раздалось глухое потрескиванье. Дон Франсишку ухмыльнулся при виде промаха, и зубы его на фоне закопченного лица выглядели очень белыми. Об этом Тейшейра вспомнил впоследствии, как и о странном падении моряка — точно кто-то вдруг схватил его за ноги. А ведь рядом с ним никого не было. Последовали несколько всплесков, немного впереди корабля, по левому борту.

— Промахнулись, — сказал он Эштевану, но тот помотал головой, указывая на грот-мачту.

— Не совсем.

Брас по левому борту раскачивался, свешиваясь с конца рея. Шкафут под ним выглядел так, будто что-то оставило в нем вмятину. Дерево было расщеплено, а блок браса исчез.

— Этот человек болен!

Голос принадлежал дону Франсишку. Он перевернул матроса на спину и стоял над ним.

— Я говорю, этот человек болен! — крикнул он громче, но никто из команды не сдвинулся с места; все глядели вперед.

Дон Франсишку с отвращением осмотрелся, встретился взглядом Тейшейрой, стоявшим на полуюте, и выражение его лица стало еще жестче. Потом, не найдя ответа, он оставил моряка там, где тот лежал, стал пробираться, минуя множество препятствий, по палубе к баку, чтобы присоединиться к Гонсалу. Судно теперь двигалось быстро, выходя в устье реки и направляясь к открытому морю. Матросы молчали, и единственными звуками были выкрики лотовых, которые раздавались даже во время обстрела, — голоса их раскачивались взад-вперед, словно маятник.

— Свободно!

— Свободно!

Тейшейра оглянулся и увидел, что в городе уже разразилось наводнение. Вода в реке была переменчивой: ветер вспарывал ее поверхность в преддверии бури, а потом дожди разглаживали волны, и блеск воды тускнел. Тейшейра припомнил тяжкую теплоту муссонных ливней, дождевые капли величиной с мужской кулак. Сейчас черные тучи позади них громоздились друг на друга, складываясь в огромные башни, а порывы ветра все усиливались, ритмично наваливаясь на судно. Он слышал, как скрипят мачты, как трутся они о доски настила, а впереди виднелись смешанные воды: неспокойная поверхность устья уступала место размашистой зыби в том месте, где река становилась морем. Отмель была где-то там, невидимая под взбаламученной поверхностью.

Тейшейра представил себе этакий полумесяц, нору чудовищного червя, оградительно свернувшегося у речного устья. Говорили, что такие существа водятся во внутренних областях этой страны. В действительности, как он знал, эта отмель была утолщением песчаных наносов, которые течение Мандови способно было оттолкнуть только на такое расстояние, не дальше, неровным подводным плато, над которым местные плоскодонные пакели проскальзывали безо всякого для себя вреда. Все остальные суда ждали прилива. Как-то раз он вместе с растущей толпой наблюдал за тем, как сел здесь на мель «Синку Шагаш», убегавший от бури, а сейчас то же самое приходилось делать и им. Буря тогда настигла его и била корабль час за часом, пока не повалила набок, а потом снова била, пока тот не разломился посередине и не стал сбрасывать команду в бурные воды. Корабль слишком поздно отчалил; на него нахлынул отлив, срывая людей с палуб и увлекая их в море, где они и тонули. На берег выбрались всего пятеро. Тейшейра помнил, что одним из них был Гонсалу, но вины на него никакой возложено не было. Заслуга герцога.

Сейчас они были почти в точности посреди между мысами, и лоцман умолк: выбранное направление должно было позволить им пройти над отмелью. Гонсалу был совершенно неподвижен и до крайности сосредоточен. Он напряженно вглядывался вперед, словно бы вчитываясь в письмена вод. Умолк даже стоявший рядом с ним доц Франсишку. Лоцман старался найти пролом, какую-нибудь брешь в этой выгнутой плотине. Потом, намного раньше, чем ожидал Тейшейра, по кораблю пробежала мягкая дрожь и судно внезапно замедлило ход, так быстро, что даже лотовые не смогли ничего уловить, — словно корпус прошел через смоляное болото. «Ажуда» дернулась вперед и высвободилась.

— Господи, — бормотал Эштеван, — Господи, Господи, Господи…

Тейшейра с ухмылкой обернулся к нему.

— Мы прошли, — сказал он.

Но Эштеван помотал головой.

— Мы на мели, — сказал он. — Это был не гребень. Даже и не банка. Мы слишком низко…

Он еще не закончил говорить, когда Тейшейра увидел, что Гонсалу поднял руку. С секунду он ее подержал, потом уронил, и в это же мгновение по шпангоутам «Ажуды» пробежала та же мягкая дрожь, а вода внезапно сделалась вязкой… Песок, подумал Тейшейра. Несколько ведер песка. Неужели мы в нем завязнем? Корабль все замедлял и замедлял ход. И остановился.

Матросы немедленно побежали к мачтам, взбираясь по лестницам и линям и ползая вдоль реев, пренебрегая при этом пертами. На палубе они раскидывали в стороны клети и ящики, чтобы добраться до крепительных уток и талей, а потом собирались в группы, чтобы вытягивать фалы. Большой треугольный парус над их головами свободно болтался в одном из углов, пока трое матросов взбирались по наклонному рею.

— Режьте шкоты! — крикнул им Эштеван. — Пусть падает!

Он ухватил Тейшейру за плечо и потащил вниз с полуюта. Секундой позже огромный парус тяжело рухнул на палубу, где они только что стояли. По всему судну матросы сражались с парусиной, канатами, линями, разнообразными талями, пытаясь убрать паруса.

Тейшейра стал пробираться вперед. Двое человек, не востребованных наверху, только сейчас поднимали упавшего палубного матроса и заворачивали его в кусок парусины. Мельком взглянув на его лицо, Тейшейра понял, что тот мертв, хотя никаких ран видно не было. Он поспешно прошел мимо, взобрался по трапу в рубку на баке и увидел, что Гонсалу, по пояс перегнувшись через леер, глядит вниз, в воду. Сбоку от него стоял дон Франсишку, лицо которого при появлении Тейшейры окаменело.

— Еще бы фут воды, — негромко сказал сам себе Гонсалу. — Еще бы узел скорости.

Тейшейра проследил за его взглядом. Вода под носом «Ажуды» и вплоть до самой рубки на баке была глубокой и темной. Потом она неожиданно пожелтела. Песок, понял Тейшейра. Они застряли на самом краю отмели, балансируя на глубине чуть более одной сажени. На палубу громко упали первые брызги дождя. Все трое посмотрели наверх. Рангоут уже почти опустел, последние матросы ползли обратно по реям или спускались по мачтовым лестницам. Небо над ними удушали грозовые тучи.

— Всего лишь шторм, — угрюмо сказал дон Франсишку. — В прошлый раз мы видали и похуже. Опростал мне брюхо, словно ночной горшок, но мы сквозь него прорвались.

— Это в открытом море, — отозвался Гонсалу. — А здесь он нас разнесет в щепки.

Он еще раз посмотрел за борт. Дождь полился пуще, и ветер усилился, свища между мачтами и реями. Когда Гонсалу снова к ним повернулся, лицо у него преобразилось.

— Выход, возможно, есть. Мы еще не совсем пропали.

Говорил он быстро, повышая голос, чтобы перекрыть шум ветра. Когда он закончил, дон Франсишку принялся орать, отдавая приказания матросам.

Они разделили команду в соответствии с вахтами, и дон Франсишку взял на себя командование на нижней палубе, а Гонсалу — на верхней. Тейшейра спустился по трапу вместе с переговаривавшимися вокруг него палубными матросами. Он попал в хаос.

Между палубами все еще висела удушливая пороховая гарь, толстым слоем цеплявшаяся к изнанке верхней палубы, и воздух под ней был горячим и плотным, пропитанным запахом пота и вонью трюмной жижи. Свет, поступавший через люки и пушечные порты, едва пронизывал эту взвесь, а загружена нижняя палуба была еще безалаберней, чем верхняя. Переборки, призванные упорядочивать груз, только мешали матросам, сновавшим туда и сюда в подводном мраке, — этакие смутные промельки движения, повинующиеся окрикам дона Франсишку. Они ворочали и перетаскивали огромные ящики и сундуки, бочки и тюки, и снова тюки. Запас твердой древесины переносили вперед ствол за стволом, словно великое множество таранных бревен. Из тьмы, царившей на корме, одна за другой выкатывались бочки, подгоняемые сгорбленными фигурами. Дерево грохотало о дерево, слышались глухие удары, лязг и дребезг, пыхтение осыпаемых проклятиями и сыплющих проклятиями матросов. Тейшейра отступил под открытый люк как раз в тот момент, когда буря разразилась над ними в полной мере. Его накрыло полотнищем дождя, и он в мгновение ока промок до нитки. Глянув вверх, он успел увидеть бурлящие черные тучи. Следующее полотнище ударило Тейшейре прямо в лицо, заставив его снова отойти в сторону кормы.

— Жайме! Дон Жайме! — Перед ним смутно маячило лицо Осема, едва различимое в свете, проникавшем сквозь ближайшие к корме пушечные порты, который теперь, в зеленом мраке бури, стал еще более тусклым, чем раньше; судно содрогалось под ударами ветра. — Они что, спятили, эти белые дьяволы? — Даже сейчас с лица Осема не сходила вечная насмешливая ухмылка. — Что они делают?

Тейшейра изложил ему план Гонсалу: сдвинуть «Ажуду» с края отмели, сместив все какие только можно грузы вперед, в носовые отсеки. Осем уже тихонько смеялся, соединяя ладони в беззвучном рукоплескании.

— Сумасшедшие белые дьяволы! Все вы, до единого… — Лицо его казалось переплетением теней. Он будто бы упивался предстоящим бедствием, но затем продолжил: — Они ведь и его захотят передвинуть, так же? А он тяжелый, старина Ганда. Передвинуть его вперед вместе со всем остальным…

— Да, — сказал дон Жайме.

— Ш-ш-ш! — прошипел Осем. — Он может услышать…

Он снова засмеялся. Тейшейра покачал головой.

— Осем! Где дьявол тебя… — Крики дона Франсишку были предвестием скорого появления его самого. Увидев Тейшейру, он остановился как вкопанный и, нахмурившись, обратился к Осему. — Этот зверь, — он ткнул пальцем в темноту, — перегони его вперед. Как можно быстрее.

Он повернулся, видимо, собираясь вернуться к беспорядочной суете и шуму, которые теперь сосредоточились в носовой части.

— Как?

Вопрос был задан Осемом. Тейшейра коротко кивнул обоим и стал пробираться обратно к люку, а вдогонку ему летели разгневанные слова дона Франсишку:

— Как? Ты отвечаешь за этого зверя, и ты еще спрашиваешь меня…

Дата добавления: 2015-08-29