Носорог для Папы Римского 30 страница

Улицы опять сузились, и фасады зданий выпирали, словно борта огромных кораблей, тяжело плывущих рядом. Несколько человек спали вповалку в арках, устроившись под лестницами, ведущими на верхние этажи. Они вчетвером проходили через недоступные для взгляда участки, появлялись целыми и невредимыми и продолжали путь. Сальвестро не знал, как назывался этот квартал, но по сравнению с уже виденными он смотрелся совсем убого. Однообразные ряды домов, змеившиеся вдоль их пути, не прерывались ни фруктовыми, ни иными деревьями. Даже источающих вонь каналов здесь было меньше. Раздававшийся впереди шепот был обрывочным и бессмысленным. Помни хотя бы об этом… Конечно, но что, если… Рассчитывай на это… Здесь положись на меня… Самое худшее… Нет, не раньше, чем он… В конце одной из улиц стояли трое солдат, одетые лучше, чем те, которых они видели раньше, более бдительные и настороженные. Сержант кивнул им, трое кивнули в ответ. В доме неподалеку на мгновение показался свет. Воздух был наполнен едким древесным дымом — где-то жгли костер.

— В этом доме находится семья Альдо, — сказал им сержант. — Его жена, синьора Анна-Мария, ее служанка и двое детей. Они здесь в безопасности, и ваша обязанность в том, чтобы они были в безопасности. Никого, кроме меня, не впускать. Никому ничего не говорить. Вы — люди полковника и будете держать ответ перед ним, если семье Альдо причинят какой-нибудь вред.

Эти указания сержант на разные лады повторил дважды, а то и трижды, и они втроем всякий раз тупо кивали. Теперь до них доносился запах готовившейся в доме еды. Еще одна тройка солдат чуть виднелась на другой стороне улицы. Сальвестро видел, что все дома разграблены, двери и ставни сорваны с петель, разбитые стулья, кровати и горшки сложены в кучи у внутренних стен. Разграблены, а потом тщательно прибраны. Где, подумал он, те люди, что прежде здесь жили?

— Еду вам будут приносить, — сказал сержант, указывая на только что прошедших мимо людей. — Выходить без надобности.

Окна в доме забрали решетками. Двери обили гвоздями и полосами железа. Какой-то человек, кивнувший сержанту, открыл ее, а затем осторожно оглядел улицу и мягко затворил дверь за ними. Как только они вошли, двое человек поднялись с коек и, едва глянув на новопришедших, присоединились к своему товарищу у двери. В очаге и дальнем конце комнаты горел слабый огонь, из горшка, подвешенного над ним, веяло густыми мясными запахами. Когда-то переднее помещение отделялось от заднего перегородкой. Теперь доски были аккуратно уложены в углу, и задняя комната открывалась взорам. Поперек нее тянулись веревки, с которых свисали простыни, образуя нечто вроде занавеса. Из-за него появилась женщина, окинула их презрительным взглядом и снова скрылась. За простынями зашептались.

— Трогать их вам нельзя, вы понимаете? — сказал сержант, вытирая с рукава пятнышко грязи. — Ничего такого.

Как раз в этот миг простыни распахнулись, и из-за них показалась другая женщина. Сальвестро отметил вздымающиеся юбки, незамысловатые украшения, прямую осанку. Взгляд женщины скользнул по ним троим. Сальвестро заметил, что ее богатые одежды — шелка, кружева, золотая нить — были также и грязными.

— Итак, — вызывающим тоном обратилась она к сержанту, — убийцы прибыли. Что, мой муж так быстро умер?

— Вы понапрасну пугаете своих детей, синьора, — отозвался сержант. Он повернулся к ним. — Не забывайте о данных вам указаниях. Если будете им следовать, то вас щедро вознаградят. Если нет… — Он не закончил, направившись к двери.

— Стойте! — с новой ноткой в голосе воскликнула женщина.

Сержант не обратил на нее внимания. Дверь закрылась. Гроот пошел запереть ее на засов, меж тем как Бернардо рухнул на ближайшую койку.

Из-за занавеса показалось лицо мальчика, а затем — маленькой девочки. Мальчик посмотрел на Сальвестро, потом направился к нему, держа сестру за руку. С пояса у него свисали миниатюрные пустые ножны. На вид ему было лет десять-двенадцать, не больше, а девочка казалась вдвое младше.

— Вы убили моего отца? — спросил он у Сальвестро.

Сальвестро через силу улыбнулся.

— Никто твоего отца не убивал, — сказал он. — Он так же жив, как и я.

— Он предатель, — холодно сказал мальчик. — Он сдал город. Вы должны его убить. Я бы сам его убил, если бы мог.

— Тихо! — крикнула на него синьора. На крик снова явилась служанка.

— Укокошьте его и скормите свиньям, — продолжал мальчик.

Мать схватила сына и прижала его голову к своей груди. Тот смирился и позволил увести себя за занавес. Осталась дочь. И Сальвестро.

Одетая в белое платье или ночную рубашку до самого пола, она стояла перед ним, доходя ему до пояса. У Сальвестро было такое чувство, словно его неким образом оценивают; он пытался найти хоть какие-нибудь слова, но его сознание все еще вязло в трясине, погруженное под воду, где в ушах ревет и пузырится тишина. Девочка с любопытством рассматривала его. Неожиданно она ухватилась руками за край своего платья и одним резким движением задрала его до шеи. Сальвестро увидел ее голые ноги, безволосую промежность округлый живот, белую ткань, собранную в жгут у ее горла.

— Смотри, — велела она. — Я девственница.

Ее звали Амалией. Она верила в Бога.

— Бог не большой, — сказала она ему доверительно. — Он маленький, как муравей. Если бы ему захотелось выбраться отсюда, он выполз бы через замочную скважину.

— Здесь нет замочной скважины, — сказал Сальвестро.

— Нет, есть. Там, сзади. — Она провела его мимо своей спящей матери к дальнему концу комнаты пленников. За сваленной там мебелью имелся низкий люк, затянутый паутиной и покрытый толстым слоем пыли. — Смотри вон там. — Она ткнула рукой между ножек стульев и корзин. — Замочная скважина.

Если не считать того случая, он ни разу не осмеливался проникнуть в обиталище синьоры Анны-Марии и ее семьи. Ни Гроот, ни Бернардо тоже туда не заглядывали. Когда появлялась служанка, чтобы готовить еду, она в мрачном молчании стояла к ним спиной, помешивая ложкой в горшке. Как только все было готово, служанка удалялась с четырьмя полными тарелками, а они втроем выскребали горшок — это был их ужин. Мальчик после первоначальной вспышки оставался угрюмым и малоподвижным. Его мать тихонько рыдала, спала и смотрела на них троих с отвращением, если вообще смотрела. Семья жила за занавесом, куда не было доступа. Вот и все. Они втроем обитали на кухне.

Еду доставляли по утрам — после единственного удара в дверь ее оставляли на ступеньке снаружи. К тому времени, как они успевали отодвинуть засовы, тот, кто приносил провизию, уже исчезал. Гроот или Сальвестро окидывали взглядом распахнутое небо, хватали корзины и два ведра с водой, после чего снова отступали в маслянистый свет своей тюрьмы. Поскольку окна были не только зарешечены, но и забраны ставнями, они не имели возможности сказать, день или ночь стоит снаружи, и плавали во времени, словно сомнамбулы. Проведя там день или два, он стали невероятными молчунами, ворчливо приветствуя друг друга при пробуждении, обмениваясь замечаниями о еде и дремля через неравномерные промежутки, хотя Гроот и пытался установить расписание дежурств. Их движения стали медлительными и тяжелыми. Только Амалия была выше этого.

Она вприпрыжку носилась по дому, болтая главным образом с Сальвестро, изредка — с Бернардо и никогда — с Гроотом. В золе очага она рисовала замысловатые схемы и объясняла, сколько существует ангельских чинов и насколько ангелы малы. («Даже меньше, чем Бог».) Она много чего рассказывала наизусть, играла в сложные воображаемые игры. Как-то раз она целый день считала вслух, сколько камней в длинных и низких стенах. Оказалось, ровно две тысячи восемьсот семь. Как Амалия ни молила, никто не пожелал оспорить эту цифру. Через несколько дней после подсчета камней (но через сколько именно?) Сальвестро заметил, какая она чистая.

Белое платье не было ни серым, ни бурым, ни измазанным, ни испачканным, ни запятнанным, ни замаранным. Оно было белым — и оставалось белым. Сальвестро ломал над этим голову. Затем он обратил внимание на волосы девочки, которые не были ни свалявшимися, как у него, ни засаленными, как у ее матери или у служанки. Они колыхались в воздухе позади нее. Когда она ходила, он отметил, что и подошвы ног у нее тоже оставались чистыми. Зола очага, пыль, грязь, общая нечистота в доме… Ничто ее не касалось. Или же не прилипало. Он не мог этого объяснить, точнее, даже не пробовал и не хотел пробовать. Как долго они здесь пробудут? Он не знал. Один день сменялся другим. Мать рыдала. Мальчик дулся. Служанка готовила. Они втроем ждали. Как-то раз зазвонили колокола. Маленькая девочка подскакивала, болтала и уносилась. Как-то раз зазвонили колокола и продолжали звонить.

— Ты помнишь колокола? — спросил он у Гроота; сквозь открытые окна, выходившие на маленький двор позади пекарни, струился солнечный свет.

Гроот кивнул:

— Они звонили по Альдо.

Не колокола, а овечьи колокольчики, думал Сальвестро позже. Колокольчики жителей Прато, единственный их протест против навалившихся ужасов. Началось это с одиночного отдаленного раската, на который отозвалась звонница ближайшей церкви. Вскоре по всему городу, с каждой колокольни, стал доноситься оглушительный звон, несогласованный ни по времени, ни по тональности. Звон проник в их темницу, и Сальвестро вскинул в удивлении голову, Гроот вскочил с койки, Бернардо разом прекратил свои упражнения с пикой: «Раз, два, три; раз, два…»

Амалия выкладывала узор из маленьких белых камешков, вставляя их в рыхлую штукатурку стены. Она остановилась и повернулась на шум. Из-за простыней появилась ее мать и безмолвно уставилась на них. Кровь отхлынула у нее от лица.

— Что это такое? — требовательно спросил у нее Гроот.

Она помотала головой и повернулась на нетвердых ногах, меж тем как звон набирал силу, крепчал и сотрясал мозги волнами ударного звука.

— Вам надо пойти и посмотреть, — сказала Амалия. — Ступайте.

Она вернулась к своим камешкам, а трое мужчин переглянулись.

— Нам велено оставаться здесь, — сказал Бернардо.

Через несколько минут дверь захлопнулась позади Сальвестро. Два громких удара и пять тихих, напомнил он себе. Стояла ночь. В тридцати-сорока ярдах вверх по улице сгрудились трое солдат, охранявших вход, — они переговаривались и куда-то показывали. Также вели себя и их двойники на другой стороне. Пока Сальвестро смотрел, к первой группе кто-то приблизился, быстро сказал несколько слов, и все четверо удалились беглым шагом. Он обернулся через плечо. Другие стражники тоже исчезли. Сальвестро нахмурился, затем скользнул в проулок, отделявший их тюрьму от соседнего дома, — темный и безлюдный. От него отходил другой. Вскоре Сальвестро уже приближался к кварталу Сан-Марко.

Нестройный звон катился по улицам. Собравшиеся вокруг костров солдаты нерегулярных частей тревожно озирались вокруг. Некоторые окликали Сальвестро, спрашивая, что случилось, но на устах у него застыл тот же самый вопрос. Он лишь пожимал плечами — «не знаю» — и двигался дальше. Все высыпали на улицу, спать под эти раскаты продолжали только самые пьяные. Группы людей направлялись к старой крепости, но стражники никого не пропускали. Сальвестро видел, как за частоколом пик при свете факелов седлают лошадей. Он протолкался через толпу.

— В чем дело? Что случилось? — крикнул он, перекрывая шум.

С тражники не обратили на него внимания.

— Маменька. Где-то теперь его маменька?

Сзади раздался смешок. Голос был ему знаком. Сальвестро повернулся и оказался лицом к лицу с расплывшимся в улыбке Чиппи.

— Мамамамама…

В руке у Чиппи был нож, а позади него толкались какие-то люди.

— Что случилось? — спросил он.

— А ты не знаешь, маменькин сынок? Старый ублюдок подох, Альдо Великий. Больше не…

Сальвестро подался назад. Чиппи смотрел на крепость.

— Они бы убили нас, если б могли. Свалили бы в какую-нибудь дыру. Ублюдки…

Сальвестро отвернулся от него и бросился бежать. Он потерялся в путанице улочек и проулков, расползавшихся от длинного строения без окон, некогда служившего зернохранилищем, и дважды оказывался перед его фасадом, прежде чем разыскал дорогу обратно в тюрьму. Солдаты беспорядочно мельтешили, а колокола все звонили, сотрясая воздух могучими лязгающими ударами. Несколько человек опустились на землю, зажав уши руками. Теперь повсюду распространялся слух о том, что Альдо мертв, но никто не знал, что это предвещало. Кроме Сальвестро. Сальвестро считал, что знает.

Когда он снова вышел на нужную ему улицу, стражники на свои места не вернулись. Он отсутствовал больше часа. Может быть, два. Слишком долго, подумал он. Огней в доме было не видно, но ставни и дверь оставались закрыты. Два громких удара, затем пять потише. При первом же ударе дверь приоткрылась. Внутри было темно.

— Гроот? — прошипел он. — Бернардо?

Молчание. Только колокола, вблизи и вдали, со всех направлений. Он снова позвал их по именам. Ничего. Он толкнул дверь, чтобы открылась шире, но уже знал, что входить не будет. Значит, колокола возвещали, среди прочего, и об этом. Там были мертвецы.

— Они ушли.

Это сказала Амалия. Она стояла футах в десяти от него посреди улицы, незапятнанная в своем незапятнанном платье.

— И мама, и Агата, и Чезаре. Боже мой. — Она изобразила плачущего ребенка, потирая глаза костяшками пальцев. — Все мертвы и оправились на небо. Теперь пойдем. Пора перехватить Большого Бернардо и Грубияна Гроота.

Сальвестро уставился на нее, неспособный осознать, что девочка здесь, перед ним, и говорит какие-то слова.

— Пойдем! — Она топнула ногой и пустилась по улице. Сальвестро пошел следом.

Гроот и Бернардо нашлись тремя улицами дальше — они непринужденно шагали рядом с тремя охранниками. Сальвестро показалось, что Бернардо опять упражняется со своей пикой.

— Я останусь здесь, — прошептала Амалия, хотя до тех было пятьдесят ярдов. — Приведи их. — Она присела в ближайшем дверном проеме. — Ну, иди же! — прикрикнула она на него.

Когда Сальвестро рысью приблизился к ним, все пятеро остановились. Стражники в темных одеяниях смотрели на него с опаской.

— Вот ты где! — вместо приветствия сказал Гроот. — А мы тебя искали. Надо было оставаться, я же говорил. Эти колокола звонили из-за того, что Альдо помер. Для нас — хорошая новость. Нас сменили. Теперь их будут охранять регулярные войска.

— Вы хорошо потрудились, — сказал тогда один из солдат. — За все про все — толстые кошельки.

— Слыхал, а? — встрял в разговор Бернардо.

Сальвестро усмехнулся.

— Толстые кошельки! Славно! — Он посмотрел себе под ноги. — К несчастью, я оставил там кое-какие вещи. Вам с Бернардо лучше бы вернуться и помочь мне с ними.

— Обо всем уже позаботились, — сказал тот же солдат, что и раньше. — Возвращаться без надобности.

— Какие еще вещи? — спросил Гроот. — Нет у тебя никаких вещей.

— Пойдем, Гроот, — сказал он, но Гроот не шелохнулся. Сальвестро посмотрел на солдат, затем на Бернардо. — Бернардо? — Гроот и Бернардо не отрывали от него взглядов. — Они все мертвы, — выпалил он.

Один из солдат положил руку на эфес меча. Другой ошеломленно затряс головой. Сальвестро стоял неподвижно.

— У него ум за разум зашел, — сказал наконец Гроот.

Ближайший из солдат бочком отошел и стал кружить позади. Сальвестро следил за ним краешком глаза.

— Ты прав, — сказал он, отступая.

Бернардо, подняв пику, переводил взгляд с Сальвестро на Гроота и обратно. Сальвестро пятился, пока не отошел на двадцать ярдов от ближайшего к нему солдата.

— Сальвестро! — позвал его Гроот. — Не дури!

Он потряс головой, продолжая пятиться.

Амалия по-прежнему оставалась в своем укрытии.

— Что, не хотят идти? — спросила она.

Сальвестро оглянулся. Пятеро оставались там, где он их покинул, неразличимые в темноте. Колокола продолжали лязгать, нестройно и несогласованно.

Они быстро пошли, причем Амалия шагала впереди, ведя его обратно к дому. Едва они добрались до следующей улицы, как услышали звук шагов то ли одного человека, то ли нескольких. Амалия скакала вприпрыжку, платье ее взмывало и опадало. Услышав, что их преследуют, девочка стала двигаться быстрее, и Сальвестро запыхался, стараясь поспевать за ней. Они свернули за последний угол перед домом, а шаги позади то стихали, то слышались снова, то отставали, то приближались. Когда дом стал виден, девочка неожиданно повернулась к нему, белая ткань платья завихрилась, и Сальвестро почувствовал, как крошечная ладонь хватается за его собственную и как его оттаскивают в сторону.

Перед домом было еще больше солдат, факелов, людей, выкрикивавших приказания с оттенком смятения в голосе. К дверям подогнали крытую двуколку. Это для трупов, подумал Сальвестро. Они с Амалией присели на корточки в темном проулке между двумя заброшенными домами. Всем руководил человек в шлеме и нагруднике, восседавший на могучем чалом коне и честивший солдат за медлительность, — полковник. Амалия потащила Сальвестро дальше по проулку. Он протиснулся мимо выступа дымохода, поскальзываясь на скопившихся отбросах.

— Быстрее! — прикрикнула Амалия.

Они почти достигли дальнего конца. Там, где стены домов заканчивались, он почувствовал, что земля под ногами круто идет под уклон. Услышал плеск воды. А потом крик:

— Сальвестро!

Он донесся с улицы, а потом в узком проулке — поздно! — появился кто-то с задранной кверху пикой, издавая рев.

— Бернардо, — заметила Амалия, боком, по-крабьи спускаясь по склону.

А Сальвестро, находившийся выше, оглядывался на великана, который, содрогнувшись, остановился и разинул рот при виде солдат — теперь они его видели, и Бернардо видел, что солдаты его видят (Сальвестро, сердце которого ухнуло в пятки, отметил Остановку, затем Упор Ногой: то и другое предшествовало счету «один, два, три», который вел каждый хорошо натасканный пикинер). Крики, стук лошадиных копыт, затем снова: «Сальвестро!», на этот раз звучавшее жалобно. Он перепуган, подумал Сальвестро.

— Бедный Бернардо, — сказала Амалия, которая достигла дна канавы и вброд пробиралась через зловонный поток черной жидкости-сбитый с толку Бернардо озирался так, словно прирос к земле. — Они отрубят ему голову.

— Бернардо! Бернардо! Сюда, вниз! Сюда! — Это был его собственный голос.

— Глупый Сальвестро, — сказала Амалия, плывя на спине по течению: невесомый белый посланец неба на фоне черноты. — Он приведет их сюда, и тогда они отрубят головы всем нам. Кроме меня.

Какую-то секунду Сальвестро думал с замершим сердцем, что Бернардо его не слышит, потом тот повернулся и, топоча ногами, неуклюже побежал по проулку: тело его было огромным черным силуэтом, а пика высекала искры, ударяясь о стены. Он преодолел больше половины пути, когда в дальнем конце проулка раздался грохот копыт и появился полковник, пришпоривая коня, устремляя его вперед, словно всепоглощающую тень, поблескивающую металлом и фыркающую ноздрями; в каждый миг животное покрывало большее расстояние, чем представлялось возможным. Бернардо же, казалось, бежит все медленнее и медленнее, пока Сальвестро не понял, что великан не успеет.

Это был выступ дымохода, дошло до него позже. Конь вместе со своим всадником остановились как вкопанные. Только что они неслись во весь опор. Через мгновение — замерли. Конь издал ужасающее ржание, но это было ничто по сравнению с воем, вырвавшимся из глотки полковника. Конь и всадник застряли намертво, но в голосе полковника звучала не боль. В нем были ярость, желание, жажда, вонзить им в черепа металл. Солдат смотрел на них с открытым ртом, источая ненависть, пока Бернардо несся вперед с Сальвестро, а потом они кубарем катились под откос, чтобы приземлиться в застойной темной воде глубиной три фута.

Берега канавы с обеих сторон круто поднимались. Задние стены домов казались с ее дна еще выше. Они слышали, как полковник кричит своим людям: «Нет! Нет! Назад!» Амалия ждала их — безупречно белая лодка в вонючем потоке.

— Фу, — сказала она, отталкивая комок дерьма. — Сюда.

Они пошли вброд вслед за ней.

Мальчик, храня угрюмое молчание, принес им по кружке пива.

— Он неплохой малый, — сказал Гроот, когда тот вышел, и обернулся к Сальвестро.

— Значит, девочка помогла вам оттуда выбраться. Позже они меня о ней расспрашивали. — Он теребил свои перчатки, — И о вас тоже расспрашивали.

Канава и вода в ней. Двое мужчин — они сами — и Амалия. В канаву впадали другие, тоже полные нечистот, отчего поток становился все глубже, темнее и быстрее, пока вода не дошла Бернардо по грудь, Сальвестро же был вынужден отчасти брести, отчасти плыть, всякий раз захлебываясь кашлем, когда набирал полную глотку этой жижи. Они проходили под небольшими мостами, а однажды, задыхаясь, молча пережидали, пока по мосту не проследуют люди и лошади. Амалия плыла безо всяких усилий, вытянувшись на спине и глядя в небо. Они добрались до стены, которая поднималась из воды на сорок футов. Сальвестро уставился на стену в отчаянии, но, прежде чем он успел сформулировать вопрос, Амалия на него ответила:

— Не через нее, глупый Сальвестро. Под ней…

Она нырнула под поверхность и исчезла.

— Ну вот, — произнес Бернардо через минуту молчания. — Она умерла.

— Она выплыла, — отозвался Сальвестро. — Она ждет нас по другую сторону этой стены.

— Я не могу, — пробормотал Бернардо. — Пойду обратно. Не могу… Только не под стеной.

— Возвращаться нельзя, — сказал Сальвестро. — Если мы вернемся, нас повесят.

— Я вернусь, — упорствовал Бернардо. — Надо было нам остаться с Гроотом.

— Забудь о Грооте. Начнем с твоей головы…

— С головы?

— Зажми вот так нос, зажмурь глаза, а потом…

Он не мог припомнить, сколько времени они провели там, пока Бернардо мотал головой, повторяя, что не может, нет, не может, а Сальвестро настаивал и в конце концов перешел на крик, угрожая оставить Бернардо там одного.

— Грооту, болван, нет до тебя никакого дела!

Несколько секунд слепого ужаса, впавший в панику великан, молотящий руками и ногами, тяжесть камней, уложенных над ними, и подводный туннель впереди… Сальвестро угрем вился вокруг Бернардо, подталкивал его, раз-другой ударил, чувствуя, как рвутся к нему руки охваченного ужасом гиганта, как мечутся и взбрыкивают его ноги. Так прошло несколько секунд, долгих, точно часы, а потом снова появился воздух, и все та же стена возвышалась над ними, и он смог вздохнуть полной грудью, а Бернардо рядом с ним отплевывался и кашлял. Они выплыли.

— Бедный старина Бернардо! — приветствовала их Амалия, стоявшая на берегу потока. Она выглядела обеспокоенной. — Вы сможете сюда забраться. Это просто. — (Мужчины, задыхаясь, с трудом выбрались из воды.) — Быстрее! Нам еще несколько миль одолеть надо.

Она бросилась бежать по засеянному грубыми травами пастбищу, перепрыгивая через кочки и размахивая руками. Сальвестро и Бернардо, спотыкаясь, побежали за ней.

— Куда мы теперь? — тяжело дыша, спросил Бернардо.

— Прочь отсюда, — ответил Сальвестро. Куда угодно, только подальше отсюда.

Первые факелы показались вскоре после этого. Их было четыре — позади них и левее. По мере приближения факелы, казалось, развертываются веером. Впереди появилось еще больше, и скоро они услышали голоса солдат, резкие и озлобленные. Они испуганы, подумал Сальвестро. Где-то там должен быть и полковник. Они шли торопливо, но осторожно. Прикинуть расстояние — никак. Амалия молчала. Земля под ногами стала влажной, и в Сальвестро пробудилось старинное воспоминание, знакомый страх, причин которого он не мог понять.

Раздался внезапный вопль, полный ужаса. Несколько факелов вроде бы собрались в пучок. Один исчез. Затем другой. Раздались еще крики, но вдалеке. Сальвестро ничего не мог понять. Амалия казалась размытым маяком, белым пятном посреди черноты. Она перестала бежать и подпрыгивать. Сзади донесся еще один крик. Он обернулся. Ничего. Амалия по-прежнему продвигалась вперед, но порой поскальзывалась — с землей творилось что-то странное.

— Теперь мы почти в безопасности, — сказала Амалия. — Еще совсем немного вперед.

Потом, почти одновременно, кто-то из солдат начал вопить, призывая на помощь, возможно, рядом с ними — ничего не было видно, — а Сальвестро ступил в воду. Нога его погрузилась до колена, и он понял, что за воспоминание его изводило.

— Стой, — сказал он быстро. — Ты ведешь нас в болото.

Сначала ребенок, ковыляющий малыш, затем еще дети, помельче впереди и покрупнее сзади, мать, затем отец, лошадь, бык, полностью загруженная телега: да, соблюдая осторожность, через болото можно было провезти телегу. Но для этого требовался ребенок. Он наблюдал за такими процессиями, пересекавшими болота вокруг Козерова, из какого-нибудь убогого укрытия над пружинистым сфагнумом, выросшим в воде. Замысловатые зигзаги и путаные следы были в порядке вещей, а иногда тот или иной участок мшистой корки начинал раскачиваться и прогибаться под возрастающим весом и неуверенное шествие понемногу останавливалось, люди поворачивались в сторону, начиная поиски единственной тропы, одного-единственного безопасного прохода, невидимой извивающейся линии, скрытой под поверхностью торфяника. Внизу находилось собственно болото, торфяной суп из земли и воды, томимый голодом и нетерпеливо ждавший, когда эта поверхность окажется пробита неосторожной ногой или колесом, чтобы приступить к засасыванию, затягиванию, а затем и к утоплению. Поэтому, для того чтобы найти единственный путь, требовался ребенок. И требовалось мягкое и постепенное возрастание последующей нагрузки. Идти по мху означало смерть…

Он медленно лег на спину, раскинув руки и стараясь высвободиться из хватки болота. Где-то позади он снова услышал крик солдата, а затем звук, который его ужаснул, — приглушенный плеск, свидетельствовавший о том, что человек стал метаться. В болоте метаться недопустимо. Необходимо сохранять спокойствие. Крики внезапно оборвались. А потом, подумал Сальвестро, над лицом смыкается мох. Его нога медленно высвобождалась, хватка теперь была не такой крепкой.

— Ляг на спину, — сказал он Бернардо.

— Что это ты делаешь? — спросил Бернардо.

— Ляг!

У них есть ребенок, подумал он. Они здесь не умрут. Голоса солдат были тонкими и отдаленными, доносились разрозненные крики отступления: победа осталась за болотом. Он почувствовал, как прогнулся мох, когда Бернардо на него опустился. Нога была уже почти свободна.

— Амалия, — сказал он, — не шевелись. Просто ляг и протяни руку. Не бойся.

— Я не боюсь! — с возмущением ответила она. — Это ты боишься.

— Просто ляг, Амалия.

— Нет! — Она стояла в десяти футах от них: десять футов, которые нельзя преодолеть. — Вы слишком тяжелые, — добавила она, помолчав. — А мне пора идти.

— Погоди, Амалия! Погоди!

Она повернулась и пошла, нет, поскакала все глубже в болото, во тьму.

— Постой! А как же мы? — крикнул он ей вслед умоляющим голосом.

— Бог спасет вас, — бросила она через плечо. — Прощай, Сальвестро!

Она исчезла.

— Болото, — содрогнулся Гроот. — Неудивительно, что они так и не отыскали ее тела. А как выбрались вы?

— На брюхе. Это заняло у нас почти всю ночь… Мы, Гроот, думали, что они тебя повесили.

Мальчик где-то исчез, и они остались одни.

— Что, повесили? — Гроот рассмеялся. — Ну, ты и раньше попадал пальцем в небо. Нет, под конец все обернулось именно так, как я говорил. — Он умолк, разглядывая свои обтянутые перчаткой пальцы. Когда снова поднял взгляд, то попытался улыбнуться. — Они хотели знать, куда вы с Бернардо подевались. Очень хотели. — Гроот стянул перчатку с левой руки. Сальвестро уставился на его кисть прямо перед своими глазами. — Вот этот, — Гроот указал на пустое место, где полагалось быть мизинцу, — они оттяпали ножичком. А вот этот, — он слабо шевельнул коротким отростком на месте следующего пальца, — щипцами.

Последовало долгое молчание.

— Мне очень жаль, — сказал наконец Сальвестро.

Гроот кивнул.

— Один палец — за тебя. Другой — за Бернардо. Не так уж плохо. Руфо потом обо мне позаботился…

— Руфо?

— Тот сержант, разодетый дьявол. Сразу же вытащил меня оттуда. Как только я сказал, от кого получал приказы, они стали набивать мне глотку едой, а карманы — золотом. Я купил на него вот это заведение.

Он снова надел перчатку.

— Он здесь, — сказал Сальвестро.

— Здесь? Откуда ты… Нет. Я точно знаю, что его здесь нет.

— Я его видел. Полковника.

— А, этого! Да, я и сам его видел. О нем можешь не беспокоиться. После Прато ему выдрали зубы. Капитан Диего теперь трусит на пони и по собственной воле не обидит и мухи.

Сальвестро обернулся на заплесневелые мешки, на покрытые засохшим тестом инструменты на столе Гроота.

— Пекарня, да? Чудесно.

Гроот оценил комплимент и с любопытством посмотрел на одеяние Сальвестро, но не произнес ни слова. Сальвестро теребил нашейную цепочку.

— Я еще кое-что должен тебе сказать. Это не очень-то важно, но теперь я называюсь не Гроотом, — Сальвестро смотрел на него выжидающе. — Грооти. Я теперь римский гражданин.

Они продолжили беседу. Сальвестро вспомнил о своем сотоварище лишь тогда, когда «Грооти» спросил о Бернардо. Последовали торопливые слова прощания и призывы увидеться в «Сломанном колесе». Сальвестро поднялся, собираясь уходить.

— Где вы остановились? — спросил невзначай Гроот.

Дата добавления: 2015-08-29