Пес наклонил голову, навострил уши и подошел к нему, опустив морду и виляя хвостом. Дэниел не опустился на колени, чтобы приласкать его, как сделал бы обычно, а только нагнулся, чтобы потрепать бархатные уши и разок поскрести под белым подбородком.
— Привет, старина, — прошептал он и посмотрел в сторону кухни, ощущая, как сильнее забилось сердце в предчувствии ссоры.
Сквозь окна потоком лился солнечный свет.
Минни, согнувшись, стояла на заднем дворе. Ее коричневая юбка подпрыгнула, выставляя напоказ подбитые гвоздями бурые ботинки. Минни ремонтировала курятник, попутно выдергивая сорняки и бросая их в компостную кучу.
Когда Дэниел открыл задвижку на задней двери и шагнул за порог, Минни уже была с железным ведром и щеткой в руках. Он наблюдал за ней от двери и в глубине души по-прежнему был рад видеть ее после месяцев разлуки. Двор вдруг показался ему таким красивым, с его навозным душком и травой, общипанной козами до состояния дорожки для боулинга. Козочки выросли, и одна стала даже больше козы. Боль в горле напомнила ему, что это был его первый настоящий дом — и последний.
Она по-прежнему его не замечала, и Дэниел подумывал о том, чтобы дождаться, когда она повернется и увидит его в дверях. Блиц сел на порог рядом с ним.
— Минни, — позвал Дэниел.
«Минни», не «мама».
Она повернулась, выронила ведро со щеткой и приложила ладони к щекам, словно сдаваясь, бросая оружие.
— О боже, лапушка… какой сюрприз!
Положив руку на больное бедро, она направилась к нему, улыбаясь так широко, что ее голубые глаза почти исчезли. Она шла, подняв ладонь козырьком, чтобы заслонить глаза от солнца. Дэниел знал, что она не могла увидеть выражение его лица. И представил себя, черный силуэт в дверном проеме.
Минни засмеялась, и Дэниел втянул в себя воздух. Ее смех был так важен для него, и он привык его ценить. Она вытерла грязные пальцы о юбку.
— И чему мы обязаны такой чести?
Она подошла совсем близко, отняла руку от глаз и, распахнув объятия, шагнула в прохладную тень, в которой стоял он. И только теперь наконец встретилась с ним взглядом.
— Лапушка, ты в порядке? Что такое?
Ее ладонь опустилась на его плечо успокаивающим жестом. Минни озабоченно нахмурилась, от поджатых губ на щеках появились ямочки.
— Не совсем, — прошептал он, вырываясь и проходя мимо, во двор.
Одна из коз ухватила его за футболку, и он, отгоняя, топнул раз, другой, пока животное не двинулось прочь.
Минни направилась к нему. Блиц метался у ее ног, вставая перед ней, и заглядывал в глаза, чтобы понять, что не так. Он заскулил и поскреб землю передними лапами. Минни вытянула руку, чтобы погладить собаку по голове, неотрывно смотря на Дэниела.
— В чем дело, лапушка? Что случилось?
Сердце у Дэниела бешено колотилось, ладони вспотели. Он пытался собраться с духом и высказать ей все спокойно, но у него слишком пересохло в горле. Он собирался рассказать ей о своих мыслях, о нестерпимом желании выяснить, что стало с его настоящей матерью, ведь ему исполнилось восемнадцать. Он планировал рассказать ей об отделе записи актов гражданского состояния, о свидетельстве о смерти, и о кладбище с белым мраморным крестом, и о том, что с букв, которыми написано ее имя, уже отслаивается краска. О том, что, когда Минни сказала ему, что его мать умерла, та уже завязала с наркотиками. Завязала ради него и перебрала с дозой, только когда подумала, что он никогда не будет ее искать, что он ее позабыл. Это было для него слишком, и он заорал:
— Моя мать умерла в прошлом году!
Он сам удивился, почему вдруг брызнули слезы. Набухла вена на виске, стало драть в горле. Слезы разозлили его еще больше. Он не хотел плакать. Этого он не планировал.
— В прошлом году!
Он подхватил железное ведро. Прицелившись в Минни, сначала запустил его вперед, не отпуская ручки, чтобы напугать ее, но она даже не шелохнулась. Тогда он швырнул его по-настоящему, и оно приземлилось на метр справа от нее, с грохотом ударившись о порог, отчего козы разбежалась по углам двора, а Блиц присел на задние лапы. Дэниел поднял метлу и отшвырнул ее тоже, а потом схватил лопату, стоявшую у стены курятника, и взмахнул ею, наслаждаясь тем, какой легкой она ему показалась, по-прежнему чувствуя, как из глаз капают слезы.
Он прикусил губу, прошептав:
— Ты мне солгала.
Минни стояла перед ним с тем же выражением лица, которое он помнил с детства: спокойным и решительным.
Он подбросил лопату в руке, наблюдая за реакцией Минни.
— О чем ты должна мне рассказать? О чем ты должна мне рассказать?
На него снова накатила волна гнева.
— А?! — крикнул он.
Он схватил лопату и занес ее над головой, шагнул вперед и со всей силы ударил в угол курятника. И продолжал бить с размаху, пока курятник не покосился. Вокруг беспокойно квохтали куры. Он крутанул лопатой по дуге и опрокинул ведро с кормом и поддоны для насестов, поставленные стопкой у сарая. Блиц сначала замер в испуге, а потом подобрался поближе к Минни, припав на передние лапы, залаял и зарычал на Дэниела и принялся бросаться на него, будто чтобы укусить, призывая к порядку, как отбившуюся от стада овцу.
— Мне дали ее свидетельство о смерти. Я был на ее могиле. Она умерла в прошлом году. Я мог бы с ней увидеться. Мог бы…
По его щекам бежали горячие слезы. Он даже не пытался их стереть. Он не смотрел ей в лицо. Задний двор мелькал у него перед глазами отдельными кадрами: сломанный курятник, Минни, стоящая перед ним, сцепив руки, напуганные козы и собака, защищающая хозяйку, оскалив зубы.
— Давай зайдем в дом. Давай сядем и обо всем поговорим, — сказала Минни.
— Я не хочу идти в дом. Я не хочу ни о чем говорить. Я хочу, чтобы ты умерла.
Он бросил лопату. Собака отскочила назад и зарычала. Дэниел закрыл лицо ладонями. По языку растеклась соль.
Минни положила руку ему на плечо:
— Лапушка, пойдем, давай я налью тебе чаю.
Он так резко дернулся в сторону, что она потеряла равновесие и тяжело рухнула на бок. Блиц скакал взад и вперед, то рыча, то поскуливая. Минни посмотрела на Дэниела. Ему на секунду показалось, что она испугалась, но это впечатление тут же пропало, и ее выражение стало таким же, как обычно, как будто она видела его насквозь. Он вспомнил, как наблюдал за ней через дверь в гостиной, как слезы капали у нее с подбородка на клавиши из слоновой кости, а босые ноги давили на педали и как ему хотелось тогда понять ее так же, как она понимала его.
— Вставай! — крикнул он.
Слезы высохли, солнце спряталось за домом, и двор погрузился в тень.
— Вставай!
Он пнул ее в ботинок, и Блиц кинулся на него и тут же отскочил. Минни перекатилась на колени, поднялась на согнутую ногу и медленно выпрямилась во весь рост.
Дэниел смотрел на нее, тяжело дыша, словно только что пробежал от Ньюкасла до Брамптона. Она повернулась и медленно пошла в дом. Он подумал о том, чтобы ударить ее лопатой, снова сбить с ног, ухватить за седые кудри и шмякнуть лицом о стену ветшающего дома. Собака последовала за ней и остановилась в дверях, всем видом предупреждая Дэниела не идти следом.
Дэниел судорожно вдохнул и оглядел двор. Козы вернулись и пощипывали ему карманы в поисках угощения. Куры успокоились и принялись за сорняки. Он пошел в дом.
На кухне ее не было. Дверь в ванную была открыта, и Дэниел заглянул внутрь, в который раз увидев длинную узкую полосу пола, залитого солнцем, и фарфоровую бабочку, стоявшую на полке, расправив крылышки. Он отвернулся.
Минни стояла в гостиной, опершись одной рукой о пианино, а другую положив на бедро, и по-прежнему хмурилась.
Дэниел оглядел комнату, будто увидел ее впервые. На камине была фотография Минни в молодости, с мужем и дочерью. Рядом — три фотографии Дэниела, две — в школьной форме, и одна — сделанная на рынке.
Он сунул руки в карманы. Ярость по отношению к Минни показалась ему смутно знакомой и напомнила те времена, когда он был мальчишкой. Входя в дверь, он ощутил себя слишком высоким, слишком широкоплечим для подобного гнева. Он вспомнил, что много лет назад уже чувствовал все это: злость, недоверие, одиночество. Тогда он был намного меньше. Минни могла придавить его к полу своим весом, но те времена прошли. Теперь он стал сильнее.
— Выпить хочешь? — спросил он.
Минни молча покачала головой.
— Почему нет? Самое время.
— Ты ведь хочешь что-то со мной обсудить, — сказала она.
Голос у нее был особый, так она говорила на рынке с теми, кто ей не нравился.
— Ага, например, почему ты мне лгала.
К горлу снова подступили слезы. Собака металась по комнате, озадаченно глядя то на одного, то на другого, то махая хвостом, то пряча его между лапами.
— Ты был маленьким мальчиком. Тебе была нужна надежность. Возможность устроиться на одном месте, любить, доверять. Я просто дала тебе шанс пару лет никуда не бежать. Я дала тебе возможность побыть… — Она говорила шепотом, и Дэниел с трудом разбирал слова.
— Побыть с тобой? — поддел он ее.
— Просто побыть самим собой…
— Меня от тебя тошнит.
Она пожала плечами и провела рукой по пианино, словно смахивая пыль.
— Зачем я был тебе нужен? Чтобы заменить ее, да, черт побери?
Минни повернулась к нему, грудь у нее вздыбилась. Помолчав, она сказала:
— Ты никого мне не заменял. Ты мой сын. Мой сын.
— Ты так хотела меня присвоить, что убила мою мать за пять лет до ее настоящей смерти? Я мог бы еще раз с ней увидеться. Я мог бы…
Он прикрыл нос тыльной стороной ладони. Минни по-прежнему смотрела на него.
— Тебе было нужно пространство, чтобы не думать о ней. Чтобы…
— Чтобы что? Чтобы думать о тебе, мамочка?
— Чтобы ты мог хоть раз подумать о себе, быть просто мальчишкой, не обязанным ни за кем присматривать.
— Что тебя укладывать в постель, что ее — в чем разница?
Это ее проняло. Она прикрыла огонь заслонкой и собрала разлетевшиеся по дивану газеты, оборвав его:
— Прекрати.
Голос у нее был уставший, лишенный сил бороться, но она подняла подбородок. Ее решительная мягкость высасывала из него злость, как всегда.
— Понимаю, тебе больно, — спокойно продолжила Минни. — Понимаю. Наверное, нужно было тебе сказать, когда ты уезжал в университет, но мне показалось, что тебе лучше было на это не отвлекаться. Мне жаль, что она умерла. Я думала, что, когда ты станешь старше, я смогу тебе объяснить. Ты даже не представляешь, как изменился, когда перестал за нее беспокоиться. Посмотри на себя. Бог даст, скоро станешь юристом. Твоя мать гордилась бы тобой. Ты был хорошим, добрым мальчиком, но тебе нужно было освободиться от нее, чтобы начать делать собственный выбор.
Дэниел процедил сквозь зубы:
— Я приехал сюда, чтобы сказать тебе в лицо, что я больше никогда с тобой не увижусь и не буду разговаривать. Мне не нужно от тебя ни пенса. Знать тебя не хочу. Я тебя ненавижу.
Минни выпрямилась, держась за подлокотник кресла. Лицо у нее было искажено горем. Дэниел вспомнил вечера, когда она заливалась слезами и в глазах у нее было такое же выражение. Она сглотнула, приоткрыв рот.
— Сынок, пожалуйста. Давай еще раз все обсудим, когда ты успокоишься. Ты расстроен. Я хочу, чтобы ты понял, почему я так сделала. Ты не понимаешь, как она тебя разрушала. Мысли о ней раздирали тебе душу, и, пока она была в твоей жизни, ты не мог ни о чем больше думать. Посмотри, чего ты добился только потому, что у тебя было несколько лет покоя, когда тебе не надо было к ней бежать.
— Но мне нужно было к ней бежать, как ты не понимаешь! А теперь она умерла, и уже слишком поздно.
Дэниел шагнул к Минни. Она смотрела на него в упор, словно ожидая, что он ее ударит. Он вздрогнул, мышцы шеи свело от напряжения.
— Мне очень жаль, — сказала Минни. — Может быть, я ошиблась. Я сделала это для твоего блага, но, наверное, ты прав: я не должна была тебе лгать. Прости меня.
От сдерживаемых слез у Дэниела заболело в горле. Прикусив губу, он натянул на пальцы манжет свитера и одним движением сбил с камина все фотографии. Они упали на пол, и собака отпрыгнула и залаяла на звон стекла.
Минни прикрыла рот руками.
— Да, ты не должна была лгать, но сделанного не воротишь. — Дэниел направился к ней, прижав кулаки к бокам. — Ты видишь меня в последний раз. Ты для меня умерла.
Он ушел. И открывая дверь, и шагая вниз по холму, он снова чувствовал на щеках горячие слезы. Ему казалось, что он слышит ее зов: «Пожалуйста, вернись».
Ноги у него дрожали. Он запинался, как раненый, но солнце обнадеживающе согревало спину. Он вытер лицо ладонью, зная, что оставляет позади те единственные тепло и любовь, которые познал в этом мире. И даже не оглянулся.
Вернувшись с пробежки, Дэниел принял душ и брился, обернув полотенце вокруг талии. Обычно он делал это в спешке и прохаживался электробритвой по коже уже на кухне перед завтраком. Этим же утром у него была уйма времени, поэтому он выбрал пену для бритья. Судья удовлетворил прошение Ирен. Сегодня Себастьяну предстояло дать показания. К концу недели можно было ждать вердикта.
Дэниел закончил бриться и насухо вытер лицо. Он стоял, положив руки на раковину, и пристально рассматривал свое отражение. Вот четкая линия мускулов на плечах, а если задержать дыхание и напрячься, вздуваются мышцы внизу живота. Ниже пупка — редкий треугольник, а грудь совсем гладкая, если не считать пары волосков. Дэниел провел ладонью по выбритой челюсти. После пробежки он расслабился, но на душе оставалось неспокойно.
Каннингем занимался продажей дома. Ферма Дэниелу была не нужна, но каждый раз, думая о ней, он чувствовал острый укол горя.
Он снова всмотрелся в свое лицо. Он помнил, как Минни поднимала ему подбородок двумя пальцами и говорила, что он красив. Помнил, как смахнул с камина ее фотографии. Помнил ее лицо, искаженное от боли при мысли о том, что она все же теряет его после всего, через что им пришлось пройти. Теперь он признавал, что скучал по ней. Он скучал по ней уже тогда, когда стоял перед ней, заявляя, что она больше никогда его не увидит. Полный решимости закончить учебу без ее помощи, полный решимости доказать, что она ему не нужна, он набрал кредитов и по ночам работал в шеффилдских барах. Он скучал по ней тогда, и он скучал по ней сейчас.
Она хотела приехать на выпускную церемонию, но он ей не позволил. Он никогда себе в этом не признавался, но в тот день ему тоже ее не хватало. Он помнил, как нервно озирался вокруг, на случай если она все же приехала. Ко всем остальным приехали родители, братья, сестры. Он в одиночестве напился шампанского и развлекся с официанткой.
А потом он начал работать, и Минни уже не занимала все его мысли. Успех пришел быстро, и он выплатил взятые кредиты и купил квартиру в Боу.
Дэниел, держась за раковину, наклонился вперед, и его карие глаза поймали в фокус свое отражение. Он не мог понять, как ему удавалось поддерживать в себе столько ярости к Минни, и так долго. Он постоянно хотел от нее большего — одного раскаяния было мало. Ему было все равно, сколько она уже потеряла в жизни, он заставил ее потерять и себя тоже.
Дэниел вздохнул. Ему не хотелось начинать день под непосильным грузом сожаления, но он был к нему готов.
Сидя в камере, Себастьян играл с полицейским в «камень, ножницы, бумага». Он залез на скамью с ногами и хихикал, стоя на ней на коленях в костюме и галстуке. Дэниел подумал, что присяжным стоило бы это увидеть — не монстра, а ребенка, сохранившего способность получать удовольствие от детских игр.
— Денни, хотите поиграть? — предложил Себ.
— Нет, нам уже пора.
Судья согласился на то, чтобы Себастьян дал показания, но настоял, чтобы это было сделано по видеосвязи. Не было никакой возможности предугадать, как мальчик себя поведет, кроме того, были практические сложности: он был слишком мал ростом для свидетельской ложи, а суду было необходимо видеть выражение его лица. Много лет систему уголовного правосудия критиковали за ее безразличие к молодым людям, обвинявшимся в серьезных преступлениях, и судья Бэрон не собирался давать повод к очередному шквалу критики. Было решено, что видео покажут на открытом судебном заседании, отвернув экран от публики.
Шагая к суду номер тринадцать, Дэниел проверил телефон. Пришло текстовое сообщение от Каннингема: «Обмен договорами на дом в конце недели. Перезвони».
Дэниел замер на плиточном полу коридора под натянутыми над головой каменными арками старинного суда. Не сейчас. Не сейчас. Он выдохнул и сжал губы. Подошла Ирен.
Дэниел выключил телефон и положил его в карман.
— Послушай, наблюдай за ним сегодня получше, — сказала Ирен. — Если почувствуешь, что он не справляется, мы сможем это остановить. Вроде он тебя слушается.
— Меня с ним не будет. У них для этого социальный работник…
— Знаю, но у нас будут регулярные перерывы. Заглядывай к нему.
— Обязательно… Удачи.
— Милорд, я вызываю… Себастьяна Кролла.
Экран заморгал, и на нем появилось лицо Себастьяна. Он сидел прямо и слегка улыбался.
— Себастьян? — обратился к нему Филип Бэрон, поворачиваясь лицом к экрану.
— Да, сэр?
Дэниел откинулся на спинку стула. «Да, сэр». Во время репетиции Себастьяна не учили обращаться к судье подобным образом. Дэниел посмотрел на публику. Сегодня все скамьи были заняты, но люди нервничали. Он отметил разочарование журналистов тем, что им нельзя увидеть экран; на краю балкона показались вытянутые шеи и вцепившиеся в балюстраду пальцы.
— Я хочу задать тебе вопрос. Ты знаешь, что означает говорить правду?
— Да, сэр, это означает не лгать.
— А ты знаешь разницу между правдой и ложью?
— Да, правда — это то, что случилось на самом деле, а ложь — то, чего не было.
— И если ты сегодня пообещаешь говорить правду, что, по-твоему, это будет значить?
— Что я должен говорить правду.
— Отлично, — обратился Бэрон к суду. — Приводите его к присяге.
Ирен встала и обратилась к Себастьяну:
— Расскажи нам о своих отношениях с Беном Стоксом. Как давно ты знал Бена?
— Года три или четыре.
— И как бы ты назвал Бена, он был твоим другом?
— Он был моим другом, моим соседом и товарищем по школе, — отчетливо произнес Себастьян.
— Вы с ним часто играли?
— Иногда.
— Насколько часто?
Изображение Себастьяна приобрело задумчивость, большие зеленые глаза посмотрели вверх и в сторону, обдумывая вопрос.
— Раза три в месяц.
— И чем вы занимались?
— Ну, если мы были в школе, то играли в мяч или в догонялки. Если дома, то иногда он приходил к нам, а иногда — я к ним, но обычно мы играли на улице.
— В тот день, когда Бен исчез, ты его видел?
— Да.
— Ты можешь рассказать, что тогда случилось?
— Я говорил полицейским. Он катался на велосипеде по улице, и я спросил, не хочет ли он поиграть. Мы немного поиграли у дома, а потом решили пойти на детскую площадку.
— Чье это было решение?
— Думаю, что общее.
Вмешался судья, его набрякшие щеки побагровели от гнева:
— Притормозите, мисс Кларк. Вы забываете, что мне нужно все это записывать!
— Да, милорд, я немного увлеклась… Итак, Себастьян, немного помедленнее, ты сказал своей маме, куда идешь?
— Нет.
— Почему?
— Мы же просто пошли в парк. Это же совсем рядом, и мы вернулись бы раньше, чем взрослые заметили бы, что нас нет.
Дэниел резко втянул воздух. Себастьян вдруг изменил темп речи, останавливаясь после каждой фразы, чтобы судья успел записать.
— И что было, когда вы пришли в парк?
— Сначала мы играли в догонялки, а потом начали драться — понарошку, ну а потом уже как бы по-настоящему… Бен стал обзываться и толкать меня… Я сказал ему, чтобы он перестал, но он не слушался. Поэтому я толкнул его в ответ. Это тогда тот высокий мужчина с собакой… мистер Рэнкин, на нас закричал.
Ирен на миг застыла: Себастьян запомнил имя свидетеля.
— Он крикнул нам, чтобы мы перестали, и мы как бы перестали и побежали через холм.
— И что было дальше? — Ирен кашлянула.
— Ну, мы побежали на игровую площадку. Она была закрыта, но туда все равно можно пролезть. Там мы забрались на перекладину рамы для лазанья, но потом я подумал о маме. Она лежала дома с больной головой. Мне захотелось вернуться и проверить, как она…
Дэниел заметил, что плечи у Ирен больше не были такими напряженными. Себастьян справлялся на «отлично».
— Но… Бен не хотел отпускать меня домой. Он снова стал толкаться и пихать меня. Я испугался, что он столкнет меня с лазалки. Он бил меня кулаком в живот, тянул за волосы и хватал за руки. Я просил его перестать, но он не слушался, поэтому я сказал, что мне это не нравится и я точно пойду домой.
— А потом?
— Я уже собирался слезать, но Бен вдруг расстроился, что я ухожу. Он хотел гулять дальше. Он сказал мне, что спрыгнет с лазалки, и я ответил, что пусть прыгает, но не подумал, что он на самом деле спрыгнет. Наверное, он хотел произвести на меня впечатление. Я же старше, — сообщил Себастьян с улыбкой. — Он хотел заставить меня остаться…
— Бен спрыгнул?
— Да, он спрыгнул и неудачно приземлился: ударился носом и лбом, и у него пошла кровь. Он перекатился на спину, и я слез, чтобы ему помочь.
— Как ты ему помог?
— На самом деле никак. Я немного знаю о том, как оказывать первую помощь, но совсем чуть-чуть. Я наклонился над ним и попытался остановить кровь. У него сильно текло из носа. Все лицо стало красным… Но он злился на меня. Снова стал обзываться. Не знаю почему, ведь он же сам придумал спрыгнуть вниз…
— Что было дальше?
— Я оставил его на игровой площадке. Сказал, что пожалуюсь его маме, что он дерется и обзывается, но я не стал этого делать, потому что решил, что мне тоже может попасть за то, что я побил его в ответ тогда, в парке. Теперь мне стыдно, что я его там оставил. Не знаю, кто его убил, но иногда мне хочется все вернуть, чтобы я не оставлял его там одного. Думаю, я смог бы что-то сделать…
— Почему ты так думаешь? — спросила Ирен.
По тону ее голоса чувствовалось, что она почти боится услышать ответ.
Дэниел подумал, что мальчик использует показания выступавших свидетелей, хочет объяснить выдохнутую кровь на рубашке. Интересно, копировал ли он тех, кто выражал сожаление о собственном бездействии, как Рэнкин.
— Я не знал, что его кто-то обидит. Если бы мы помирились и вместе вернулись домой, он мог бы быть еще жив.
Себастьян опять посмотрел прямо в камеру. Дэниел задержал дыхание. Тонкая улыбка исчезла, и зеленые глаза были полны слез.
— И в котором часу ты оставил Бена на площадке и вернулся домой?
— Около трех.
— Спасибо, Себастьян.
Направляясь на свое место, Ирен с ободрением взглянула на Марка, сидевшего сзади, и вопросительно — на Дэниела.
После перерыва настала очередь Гордона Джонса. Губы мальчика вновь тронула тонкая улыбка. Дэниел наклонился вперед, не в силах отвести глаз от экрана.
— Себастьян, ты слышал аудиозаписи, сделанные в полиции, которые прослушивались в начале процесса, — записи твоих показаний после задержания?
— Да, сэр.
— Сейчас я зачитаю выдержку из твоего заявления: «Мы пошли на игровую площадку и залезли на самый верх, но потом мне пришлось пойти домой. Я хотел проверить, как там мама, не нужно ли ей помассировать голову». Ты помнишь, как говорил это в полиции?
На большом экране Себастьян кивнул, не мигая.
— Себастьян, — обратился к нему судья Бэрон, — я знаю, что тебе, возможно, странно, что тебя… гм, показывают по телевизору… Но если бы ты произносил свои ответы вслух, это бы очень нам помогло… Я имею в виду…
— Хорошо, я понял. Мне нельзя кивать, нужно отвечать «да» вслух.
— Верно.
Уткнувшись в записи, судья выдавил еле заметную кривую улыбку в знак признательности.
— Себастьян, — продолжил Джонс, — ты помнишь, как сделал в полиции такое заявление?
— Да.
— И только потом, когда полицейские сообщили, что на твоей одежде и обуви найдена кровь Бена Стокса и что эта кровь — выдохнутая, ты изменил свой рассказ, включив в него падение и кровотечение из носа.
— В полицейском участке я был очень напуган, — ответил Себастьян.
Глаза у него были огромными, и Дэниел пристально в них уставился.
— У меня забрали всю одежду и дали взамен какой-то костюм… Они сказали, что мама не придет — что ей не разрешат ко мне войти, — пока я не отвечу на все вопросы. Я запутался. Мне было очень страшно…
И снова увеличенные экраном глаза заволокло слезами.
Дэниел еще раз про себя улыбнулся. Он верил в то, что Себастьян одолеет Гордона Джонса: дротики обвинения поранят его, но не сломают. Себастьян вспомнил раздражение Дэниела, когда следователи не разрешали Шарлотте вернуться в комнату дознания, и теперь использовал это в качестве преимущества. Берд, психолог, обращенный стороной обвинения, нанес их позициям серьезный урон, но Себастьян разворачивал процесс в свою пользу. Дэниелу случалось защищать взрослых, у которых не было и доли находчивости этого мальчика.
— Был ты напуган или нет, ты понимаешь, что сказал полиции одно, а когда понял, что твои показания не состоятельны, изменил их… ты солгал… Себастьян, это правда?
— Я не считаю, что я на самом деле лгал. Я просто испугался и запутался, кое-что перепутал, кое-что забыл. Мне просто хотелось к маме.
— Себастьян, — продолжил Гордон Джонс, — кровь Бенджамена Стокса была обнаружена у тебя на рубашке, джинсах и кроссовках. Под ногтями Бена нашли твою кожу, а волокна джинсов — на талии брюк Бена, как если бы — я уверен, ты слышал, как патологоанатом предположила такой вариант, — ты сидел на нем верхом. Я спрашиваю тебя: это ты ударил Бена Стокса кирпичом в лицо на игровой площадке?
— Нет, сэр.
— Ты ударил его в лицо, размозжив глазницу, чем нанес тяжелую черепно-мозговую травму, которая стала причиной его смерти?
— Нет, сэр.
Голос Себастьяна стал громче и настойчивее, глаза расширились и округлились.
— Ты лжец. Ты признаешь, что солгал полицейским?
— Я запутался. Я не лгал.
— И ты лжешь нам сейчас, разве нет?
— Нет, сэр, я не лгу.
Себастьян склонил голову. Крошечная рука прикрыла лицо. Он ткнул себе в глаз костяшкой указательного пальца, словно чтобы остановить слезу.
Несколько секунд все слушали сопение мальчика, а потом судья обратился к социальному работнику с вопросом, не нужно ли сделать перерыв.
Дэниел видел, как социальный работник наклонилась к Себастьяну, мальчик покачал головой и отпрянул прочь.
Гордон Джонс продолжил. Он листал папку на кольцах, и Дэниел подумал, что сейчас он снова начнет ссылаться на стенограммы полицейских допросов.
Джонс неоправданно затянул паузу. Как актер на сцене, он хладнокровно, насколько возможно, продлевал свое пребывание в центре внимания, не позволяя публике отвлечься.
— Себастьян, ты умный мальчик?
— Думаю, да.
— И многие так думают?
— Может быть.
— Твои учителя?
— Наверное.
— Родители?
— Да.
— Я тоже думаю, что ты умный. Я думаю, что ты очень умный мальчик…
Себастьян улыбнулся похвале, не размыкая губ.
— Ты очень хорошо понимаешь, что сегодня происходит здесь, в суде. — Голос у Джонса был зловещий. — Ты понял, что говорила доктор про травмы Бенджамена Стокса, кровь и ДНК, которые обнаружили на твоей одежде?
— Да, — осторожно кивнул Себастьян.
— Ты смотришь телевизор?
— Да.
— Каждый день?
— Да, почти каждый день.
— Сколько часов каждый день ты смотришь телевизор?
— Не знаю. Два или три.
— Что ты любишь смотреть?
— Да почти все.
— Тебе нравятся детективные фильмы?
— Иногда.
— А передачи про криминал, где показывают, как ищут убийцу?
— Иногда.
— Понятно. Себастьян, тебе интересны убийства?
— Всем интересны убийства, — ответил мальчик.
Дэниел задержал дыхание.
— Я имею в виду, что об этом очень много передач. Если бы людям было не интересно, их бы не снимали столько.
Дэниел выдохнул.
— Ты слышал, — продолжил Джонс, — что сказал доктор, что у тебя наблюдается нездоровый интерес… вернее, болезненное любопытство… к крови, смерти и телесным повреждениям?
Он тянул каждое слово, наслаждаясь драматичным эффектом, производимым на аудиторию.
— Да, я слышал, — ответил Себастьян, — но я не думаю, что он много про меня знает. Мы встречались всего два раза. Он не знает, что мне интересно или что мне нравится и не нравится.
— Понятно, — произнес Джонс, почти про себя. — Экспертный свидетель ничего не знает… но он прокомментировал твой предыдущий диагноз, синдром Аспергера. Себастьян, ты страдаешь синдромом Аспергера?
— Нет!
Лицо мальчика исказилось от гнева. Зеленые глаза потемнели под нависшими над ними бровками.
— Ты знаешь, что такое Аспергер?
Себастьян, насупившись, молчал, и Ирен вскочила на ноги:
— Милорд, с вашего позволения, экспертный свидетель заявил, что Себастьян не страдает синдромом Аспергера и что предыдущий диагноз был ошибочным.
Бэрон пожал плечами и выгнул рот подковой:
— Мистер Джонс, пожалуйста, переформулируйте вопрос.
— Себастьян, я хочу спросить, это правда, что у тебя нет друзей?
— У меня есть друзья.
— Понятно. Но твои учителя так не думают. С кем ты дружишь? С Беном Стоксом?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |