Их взгляды встретились. В глазах Ирен была задумчивость.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — ответила она. — Мы можем иметь это в виду, но нам не нужно соглашаться с их утверждением, что он жесток.
— Все факты ясны как день: у обвинения нет никаких отпечатков, никаких надежных свидетелей, которые бы показали, что видели Себа на месте преступления, все улики — косвенные. Но со стороны обвинения точно привлекут свидетелей, чтобы те подтвердили, что он издевался над другими детьми, даже если это не имеет прямого отношения к делу. Мы же сможем использовать свидетелей обвинения в свою пользу. Джиллиан Ходж сообщит, что вызывала Кроллам «скорую».
Ирен кивнула и положила отчет на стол.
— Спасибо, — сказала она. — Надо будет об этом подумать.
Она помолчала и серьезно посмотрела на Дэниела:
— Денни, ты выглядишь усталым.
— А ты выглядишь отлично, — отбил он, заглянув ей в глаза, прежде чем осушить бокал.
— Не ты ли в прошлом году соблазнил здесь стажерку Карла? — увернулась она от комплимента.
К собственному удивлению, Дэниел покраснел:
— Что это, допрос с пристрастием?
Ирен рассмеялась, изогнув бровь и подняв палец:
— Где ты находился в этот день в сентябре прошлого года?
Дэниел поднял обе руки ладонями кверху, позволив волосам упасть на глаза.
— Я слышала, вы расстались, — продолжила Ирен. — Месяц назад она перешла в другую контору.
— Да, я знаю.
Он посмотрел на дверь. Повисла пауза. На фоне обоев с выпуклым рисунком и толстого ковра тишина показалась особенно теплой и долгой. Дэниелу было жарко и хотелось пить.
— А что насчет тебя? — спросил он.
— Соблазнила ли я стажера?
Дэниел заносчиво рассмеялся:
— Разве ты не встречалась с тем мировым судьей?
— Боже, это было сто лет назад, твои сведения устарели.
Ирен подошла к нему с бутылкой в руке и наполнила его бокал шампанским. Дэниел чувствовал ее запах. Она заглянула ему в глаза:
— Ты правда устало выглядишь.
Дэниел провел ладонью по волосам и вздохнул:
— Знаю, просто в последнее время мало спал.
— Не из-за этого дела, я надеюсь? Чертова пресса…
— Нет, хотя частично из-за него, но… это личное… — Дэниел плотно сжал губы.
— Женщина? — кокетливо спросила Ирен.
— Нет, хотя, вообще-то, да… моя… мать умерла.
— О боже, Денни, мне очень жаль.
За дверью грянул смех. Дэниел опять покраснел. Он не знал, почему сказал Ирен правду. Он отвел взгляд в сторону — «моя мать, моя мать», — всего пару месяцев назад она была для него преступницей. Она ушла навсегда, и вот теперь он снова признал ее своей матерью.
Ирен села за стол. Она сняла туфли и покрутила ступнями в разные стороны, глядя на Дэниела и держа бокал обеими руками.
— Денни, процесс будет грандиозным.
— Знаю — «убийца из Эйнджела». Звучит мило.
— Может быть, это осадок от прошлого года, но что-то в этом деле меня пугает.
— Я знаю, что ты имеешь в виду.
— Нам нельзя поддаваться. — Она резко встала и надела туфли. — Какой бы ни была огласка сейчас, с началом суда все станет только хуже.
Они оба одновременно потянулись за отчетом, и Дэниел случайно задел ее талию.
— Извини, — сказал он, — это твой экземпляр. Можешь оставить себе.
Она кивнула и положила бумаги в ящик стола. Дэниел повернул бронзовую дверную ручку, чувствуя ладонью ее спокойную прохладу. Из-за двери ударил многоголосый гомон вперемешку с жарой, нарушив их тихое уединение.
— Спасибо за вино, — улыбнулся Дэниел.
— Спасибо за новости.
Он посторонился, давая Ирен пройти, но она ждала его, и они снова столкнулись.
— Извини, — сказал он.
Ее волосы пахли кокосом.
В коридоре она его оставила:
— Прости, я пойду. Нужно пообщаться с народом. Труба зовет!
Дэниел смотрел, как она спускалась по лестнице, пожимая руки гостям и одаривая их белозубой улыбкой.
Он прошелся среди толпы с очередным бокалом шампанского. Здесь он знал почти каждого, по крайней мере в лицо. Когда он проходил мимо, кто-то выкрикивал его имя и хлопал по плечу, кто-то махал ему через комнату. Дэниел понял, что ни с кем не хочет общаться.
Ему показалось, что виновато слишком быстро выпитое шампанское: он вдруг почувствовал приступ клаустрофобии. Дэниел привстал на цыпочки, чтобы дать пройти двум барристерам, а потом протиснулся сквозь толпу к одному из больших кабинетов на первом этаже. Окно там было открыто, и снаружи проникала ночная прохлада. Двигаясь по направлению к нему, Дэниел застрял в группе солиситоров. Засунув руку в карман и дежурно улыбаясь шуткам, он прислушивался к курильщикам у окна.
— А ты слышал, что Ирен взялась за дело убийцы из Эйнджела?
— Это правда? То еще дело для свеженького королевского адвоката.
— Зато громкое. Олд-Бейли. Много внимания.
— Понятно, но на ее месте я бы поостерегся. Я слышал, что он не признает себя виновным. Гаденыш замаран по самую макушку, иначе и быть не может.
— У семьи денег куры не клюют. Отец — трейдер в Гонконге. Ты, случайно, не знаешь Джайлса, того, что работает в «Корнеллз»? Он знаком с отцом. Говорит, что тот вроде как в ярости, считает все это ошибкой.
— Поживем — увидим. Ирен с ними разберется.
— Они в надежных руках.
— И каких прелестных!
Собеседники расхохотались.
Дэниел откланялся. Он залпом осушил бокал и поставил его на полукруглый столик красного дерева рядом с фарфоровой вазой. Должно быть, он слишком сильно на него оперся, потому что сине-белая ваза на секунду пошатнулась, прежде чем он вернул ей устойчивость.
Он застегнул пиджак и поискал взглядом Веронику, но не нашел и решил уйти. Его охватило раздражение. Может быть, Ирен была права и он действительно устал. Он двинулся к двери, чувствуя, как кожу вдоль позвоночника щекочет капля пота.
Выйти на улицу в ночь, на прохладный ветерок было большим облегчением. Он расстегнул еще одну пуговицу на рубашке и медленно побрел к метро. Такая приятная в первый момент прохлада больше не освежала, а ночь казалась такой же вязкой и душной, как толпа, из которой он только что выбрался.
Шагая по улице, руки в карманы, он решил, что ему одиноко. В этом чувстве для него не было ничего нового, но нынче вечером он решил попробовать его на вкус — положить в рот и посмаковать. Оно оказалось удивительно кислым, как ревень из Минниного огорода.
Дэниел был рад, что поговорил с Ирен. Он вспоминал, как она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, сидя в кресле, и как дразнила его из-за стажерки.
Обычно он не оставался подолгу без подружки. Но когда спадал первый восторг и начиналась настоящая близость, ему становилось трудно. Он не спешил рассказывать о своем прошлом и не доверял обещаниям. Ни одной своей девушке он не признался в любви, даже если любил. Многие говорили, что любят его, но он никогда по-настоящему этого не чувствовал, никогда не верил. Он подумал об Ирен и вспомнил ее крепкие прямые плечи. Вместе с ней он уже сражался, и они проиграли. Теперь их объединяли откровенность и простота. И все же, несмотря на дружбу, между ними стоял барьер профессионализма, и Дэниел даже помыслить не мог о том, чтобы его сломать.
Зайдя в метро, он прошел через турникет и встал по правую сторону эскалатора, позволяя утащить себя в городское нутро. Он думал о предстоящем процессе и о газетных заголовках, которые могли стать только хуже. Согласно прессе, Себастьян — безымянный и безликий — был порочен от природы. Мальчика считали не то что заочно виновным, а извращенным по своей сути. Презумпция невиновности была газетам неведома.
Но виновен Себастьян на самом деле или нет, волновало Дэниела меньше, чем другое: сможет ли мальчик выжить. Дэниел на полном серьезе считал, что подросток, которого они с Ирен защищали год назад, не доживет и до двадцати лет. Ему не хотелось такой же участи для Себастьяна.
Окунаясь в теплую духоту метро, Дэниел подумал о границе, которая отделяет взрослого от ребенка. С законом было все ясно: уголовная ответственность с десяти лет. Но где настоящая граница? Он снова подумал о себе в возрасте Себастьяна и о том, как близко он был к тому, чтобы оказаться в том же положении.
Торнтоны отказались везти Дэниела обратно к Минни. В три часа в воскресенье за ним приехала Триша, несмотря на то что выходные планировалось продлить, чтобы Дэниел остался в гостях до вечера понедельника.
Он смотрел, как коттедж его несостоявшихся приемных родителей уменьшается в размерах за окном машины. Вэл с Джимом быстро ушли внутрь, закрыв дверь прежде, чем Дэниел и Триша успели отъехать.
— Ты, Денни, свой самый худший враг. Это был твой шанс обрести семью. Ты знаешь, как трудно пристроить двенадцатилетнего мальчика? Очень трудно, говорю тебе, и ты поступил просто бесстыдно.
— Мне они не понравились. Я хотел вернуться к Минни.
— Ты же просто приехал на выходные. Разве трудно было три дня хорошо себя вести?
— Я хотел назад на ферму… — Денни помолчал. — Вы видели мою маму?
Триша кашлянула и свернула на Карлайл-роуд. Дэниел прислушивался к шороху колес по влажной дороге. На него нашло странное спокойствие, какое бывает после огромного напряжения. Опять проявив себя с самой плохой стороны, он пережил шок, возбуждение, выброс адреналина. Совершенный поступок одурманил его, как наркотик. Дэниел откинул голову на спинку сиденья и почувствовал, как его наполняет ленивая, жидкая безмятежность.
Он победил. Он хотел вернуться к ней, и вот его везут обратно. Он предвкушал ненависть к себе, поэтому возненавидел сам.
— Джим — хороший человек, — сказала Триша, — я знаю. Просто ты никому не даешь шанса.
— Я его ненавижу.
Триша вздохнула:
— Не ладишь ты с мужчинами, да, Денни? Ты так хорошо прижился у Минни, я думала, что все прошло.
Она говорила, а Дэниел пялился в окно на поля и редкие деревья.
— У тебя даже в школе дела наладились… Я рассказала Минни о вчерашнем, и это ее очень расстроило. Меня тоже, но с тобой я уже ничему не удивляюсь. Тебе несказанно повезло, что они не заявили в полицию. Если будешь продолжать в том же духе, то в ближайший год окажешься в борстале, и тогда — Бог тебя храни, парень. Бог тебя храни. Я уже ничего не смогу для тебя сделать.
Когда они приехали, Минни стояла перед дверью в плотно запахнутой кофте. Дэниел съежился от стыда и посмотрел в землю, боясь встретить пристальный лазурный взгляд. Он прошел мимо Минни в дом и отнес сумку наверх. Бледно-голубые стены, цвет которых он выбирал сам, подаренное Минни покрывало с гоночной машиной и выходящее на задний двор окно подействовали на него успокаивающе. Дэниел снял цепочку матери и положил в выдвижной ящик тумбочки. Теперь он дома и в безопасности. Нож отобрали Торнтоны, но Дэниелу было плевать. Здесь ему нож не нужен.
К двери, низко опустив голову и часто дыша, подошел Блиц и завилял хвостом от радости. Стоило Дэниелу протянуть руку, как пес бухнулся на пол и подставил мальчику брюхо. Дэниел чесал собачью шерсть и прислушивался к разговору Триши с Минни у подножия лестницы. Запах псины и приглушенные голоса напомнили ему о том, как он впервые попал на ферму Флинн. Дэниел чувствовал облегчение от привычного запаха и оживленного голоса Минни, но сойти вниз не отваживался. Он был рад, что вернулся, хотя последние двое суток не прибавили ему храбрости. Ему хотелось сидеть наверху с собакой, однако Блицу быстро наскучило это отчаяние. Пес улизнул на первый этаж. Дэниел слышал, как уехала Триша и как Минни готовит ужин. Он знал, что она ждет, когда он спустится, но сделать это не решался. Ему не хотелось чувствовать на себе ее разочарование, поджидавшее его у входа. Он скользнул под покрывало и с неохотой принялся вспоминать происшедшее.
Первый день прошел без приключений, хотя Дэниелу было неловко в большом доме с кремовыми коврами, где все блестело чистотой. Обувь снималась у порога, а стаканы ставились на специальные подставки. В его спальне обнаружились двуспальная кровать и цветной телевизор, но комната была слишком большой, а ночью в ней было так темно, что он не мог уснуть — на новом месте и от страха перед бродящими по стенам тенями.
Привыкший просыпаться с петухами, задавать корм скотине и собирать яйца, Дэниел проснулся задолго до Торнтонов и прокрался вниз. Дом был в идеальном порядке. Дэниел проголодался и пошел на кухню, где нашел хлеб и покрыл кусок слоем масла. Ставя масло обратно в холодильник, он заметил клубничный джем и намазал его сверху. Было совсем светло, но часы на панели плиты показывали десять минут седьмого. Джем оказался не таким вкусным, как у Минни, — Дэниел сам помогал ей его делать, удивляясь, как быстро все происходит: с грядки — в банку и в рот.
Он немного посидел на кухне, а потом отнес тарелку в гостиную, включил телевизор и нашел мультфильмы. Он хохотал во весь голос, когда хлеб выпал у него из руки и шмякнулся — джемом вниз — на ковер. Дэниел попытался оттереть джем теплой водой, но только размазал пятно еще больше. Он поставил на пятно тарелку и вернулся к мультфильмам.
Первым, где-то через полчаса, спустился Джим, протирая глаза, с неизменной резиновой улыбкой. Часы в корпусе видеомагнитофона показывали шесть сорок семь. Джим налил себе чашку кофе на кухне, а потом вернулся в гостиную и сел на диван. Дэниел продолжал сидеть к нему спиной, но мультики больше не смотрел; вместо этого он следил за бледным отражением Джима на экране телевизора.
Джим потер глаза, зевнул и поднес чашку к губам.
— А ты у нас ранняя пташка! — сказал он.
Дэниел молча выдавил улыбку.
— Во сколько ты проснулся?
Мальчик пожал плечами.
— И оделся уже, — заметил Джим. — Ты, вижу, совсем освоился.
— Я хотел есть, — произнес Дэниел.
— Все в порядке. Если голоден — нужно поесть. Я тебя не критикую.
Дэниел вдруг ощутил тревогу. Под взглядом Джима ему стало не по себе. Он повернулся к телевизору, следя за мужчиной боковым зрением.
— Ты закончил с этим, сынок?
Джим навис над ним и протянул руку к тарелке.
— Нет.
— Я не понял?
— Не называйте меня так.
— Как именно?
— Я не ваш сын.
— Ах вот в чем дело.
Дэниел поднял на него глаза, и лицо Джима снова растянулось в улыбке.
— Конечно, все так и есть. Ладно. Ну, хватит, дай мне забрать тарелку.
— Оставьте!
Сердце у Дэниела вдруг бешено застучало.
— Мы обычно не носим еду в гостиную, есть надо на кухне, но ты же не знал… Ну, не дури…
— Оставьте!
У Дэниела пересохло во рту.
— А в чем дело? — рассмеялся Джим. — Я же просто хочу забрать пустую тарелку.
Дэниел вскочил на ноги. Он не знал, когда и где его тело научилось так чутко реагировать на мужской гнев, но он был наготове. Хотя Джим и не повышал голос, мальчик расслышал в нем сдавленную ярость и понурился. Слова, вылетавшие изо рта мужчины, словно били его наотмашь, летели в него тяжелыми комьями грязи. Он перестал слышать сами слова, а рот Джима превратился в отвратительную зияющую дыру, испускающую гипнотические колебания.
Что было потом, Дэниел не помнил — во всяком случае, по порядку.
Лежа под пуховым одеялом в доме Минни, он сделал глубокий вдох, втягивая в себя запах псины и фермы. Потом зарылся лицом в постель и почувствовал на лице жар собственного дыхания. Теперь он был накрыт с головой…
Дэниел смотрел Джиму в лицо. Босой, он впился пальцами ног в ковер, чтобы стать поустойчивей. Лицо Джима нависло над ним, зубы и нос неестественно увеличились. Мужчина внезапно нагнулся в сторону Дэниела.
Мальчик отпрыгнул назад и вытащил из кармана джинсов складной нож. Молниеносно открыл его и сунул мужчине в лицо.
— Боже правый! — воскликнул Джим и отшатнулся, а Дэниел шагнул вперед.
— Что тут происходит? — спросила Вэл, заглядывая в гостиную в домашнем халате.
— Уйди, я сам разберусь! — крикнул Джим так громко, что Дэниел подскочил на месте.
— Оставьте меня в покое, — сказал мальчик.
Он повернулся, выставив нож перед собой и пятясь к стене.
— Немедленно опусти нож, — скомандовал Джим.
В глазах у него застыла паника, кадык нервно ходил вверх-вниз. Лезвие отбросило на футболку Джима солнечный зайчик, и Дэниел улыбнулся. Джим сделал выпад, пытаясь схватить Дэниела за майку.
— Берегись! — взвизгнула Вэл.
Дэниел ударил ножом, оставив Джиму порез на предплечье. Мужчина отпрянул назад, зажав рану свободной ладонью. Между пальцами на ковер полилась тонкая струйка крови. Дэниел на секунду расслабился, но Джим внезапно повернулся и повалил его на пол, наступив на руку и вырвав нож.
Каждый раз, когда Дэниел прокручивал случившееся в своем воображении, выходило по-разному. Он уже не был уверен, как все произошло на самом деле. Он вроде бы помнил, что Джим поднял руку, а он сам нанес упреждающий удар. Потом все казалось не так: Джим просто повернулся, и Дэниел воспользовался возможностью.
Придавленный к полу, Дэниел взвизгнул. Как только ему удавалось немного высвободиться, он начинал брыкаться и норовил ударить мужчину. Вэл схватилась за Джима, и они оставили Дэниела на полу в гостиной, закрыв за собой дверь. Дэниел пинал и колотил эту дверь, прикусив нижними зубами верхнюю губу. Он разбил все статуэтки на камине и уселся на пол у дивана, подтянув колени к груди и теребя букву на материнской цепочке.
Лицо горело так сильно, что Дэниел сел в постели и откинул все покрывала. Стоял свежий погожий день, словно молоко под слоем сливок, но Дэниелу было плохо. Скверна давила на него изнутри. Он мог пойти стравить ее, но она никак не стравливалась. Она крепко засела в нем, там ей и оставаться.
Дэниел перевернулся на спину. Из кухни тянуло жареной курицей. От этого запаха у него засосало под ложечкой. Он лежал, уставившись в потолок, и смотрел сцены, тихо мелькавшие перед его внутренним взором.
У него заурчало в животе. Внизу заскворчала сковородка — Минни опустила влажные брусочки картофеля в раскаленное масло. Сердце у него колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, хотя он и лежал неподвижно. Потом он услышал, как Минни поднимается по лестнице: тяжелые шаги и стон деревянных перил под ее весом. И ее собственные вздохи.
Минни присела на кровать и стянула покрывало с его лица. Оставшись без прикрытия, Дэниел закрыл глаза. Ее теплые пальцы щекотали ему лоб.
— Денни, о чем ты думал? — прошептала она.
— О том, что я сделал.
— Прости?
— Я думаю о том, что я сделал.
— А почему ты это сделал, ты помнишь?
Дэниел помотал головой на подушке.
— Я не знаю, что с тобой такое, — вздохнула Минни. — Нет никакого греха в том, чтобы не любить каждого встречного. На свете масса людей, за которых я и гроша ломаного не дам, но их нельзя вот так просто бить ножом. Подумай, почему тебе захотелось это сделать?
Дэниел повернулся на бок, лицом к ней, сложив ладони у шеи и подтянув колени к груди.
— Почему? — прошептала Минни.
Он чувствовал, как она пальцами причесывает ему волосы.
— Потому что я плохой, — пробормотал он, но она его не расслышала.
Минни наклонилась к нему, положив тяжелую руку ему на голову:
— Как ты сказал, лапушка?
— Потому что я плохой.
Она взяла его за локоть и притянула к себе, и он перекинул ноги на другую сторону, чтобы сесть рядом. Двумя пальцами она приподняла ему подбородок. Дэниел посмотрел ей в глаза и увидел в них искорки, как в тот день, когда впервые с ней встретился.
— Ты — не плохой…
Он почувствовал, как ее пальцы легонько ущипнули его.
— Ты чудесный мальчик, и мне очень повезло, что мы познакомились.
Слезы были сильнее его, но он все равно пытался их унять.
Ее кофта пахла псиной и скошенной травой. День внезапно оказался для Дэниела непосильной ношей, и мальчик прислонился к Минни, опустив щеку ей на плечо. Она сжала его в объятиях, выдавив из него все дурное.
— Но это не дает тебе права причинять боль людям, Дэниел, или моим животным…
При этих словах он отпрянул. Ему до сих пор было стыдно.
— Я знаю, что тебе причиняли боль по-всякому, и я понимаю, что тебе хочется сделать больно в ответ, но вот что я тебе скажу… этот путь только для придурков. Поверь мне. Для тебя есть намного больше достойных дорог.
Дэниел фыркнул и вытер глаза и нос рукавом.
— Тебе так нужно было его пырнуть? — спросила она. — Ты мог бы поговорить с ним или попросить отвезти тебя обратно, если уж так приспичило. Тебе не нужно было размахивать ножом.
Дэниел кивнул, опустив голову так низко, что Минни было непонятно, согласен ли он с ее словами.
— Почему ты так поступил? Ты решил, что он хочет тебя ударить?
— Может быть… не знаю… нет.
Уголки глаз Минни опустились, а на переносице залегла глубокая складка.
— Тогда почему?
Он вздохнул и посмотрел себе на ноги. Носки сползли и болтались вокруг щиколоток. Он покрутил ступней, наблюдая, как носок танцует в такт.
— Я хочу остаться здесь, — признался Дэниел, продолжая наблюдать за носком.
Последовала пауза. Он взглянул на руки Минни. Они были сложены в рыхлый замок. Заглянуть ей в глаза ему было страшно.
— Ты хочешь сказать, что сделал это, чтобы они передумали тебя усыновить? — помолчав, спросила она.
Голос у нее был тихий. Упрека в нем Дэниел не услышал. Словно она действительно всего лишь хотела его понять.
У него заболело в гортани. Он вспомнил слова Триши после последнего прощания с матерью.
«Если я больше никому не нужен, значит я останусь здесь?»
«Нет, малыш… Минни — приемная мать. К ней приедут другие мальчики или девочки, которым нужна ее помощь».
«Я хочу остаться здесь» — это было все, что он мог сказать.
Дэниел сжал кулаки и ждал, что ответит Минни. Время тянулось бесконечно.
— А ты бы хотел, чтобы я тебя усыновила? Если ты действительно хочешь остаться, ничего лучше я и придумать не могу. Если мне позволят, я усыновлю тебя сразу же, моргнуть не успеешь. Если честно, я приняла тебя за сына, как только увидела. Хочешь остаться? Я попробую с оформлением. Обещать ничего не могу, но я попробую.
Она смотрела ему в глаза, держа за плечи, чтобы он тоже не мог отвести взгляд. Ему не хотелось ничего говорить, потому что он знал, что снова заплачет. Он попытался кивнуть, но напряжение сковало его настолько, что со стороны можно было подумать, что у него просто дрожит подбородок. Она нахмурилась, подняв серую бровь.
— Я хочу, чтобы ты… меня усыновила, — наконец выдавил он.
Ее пальцы впились ему в плечи.
— Знай, что я тоже этого хочу, но это делается по закону. Ты, как никто другой, знаешь, что он может повернуться против тебя. Закон — все равно что колдовство, и я его не понимаю, но ради нас я попытаюсь. Не обнадеживайся слишком, пока мы не подпишем бумаги. Понял?
Минни обняла его, и он сглотнул, позволив слезам впитаться в шерсть ее кофты. Он не издал ни звука, но сердце его разрывалось. Его переполняла радость — просто потому, что он был здесь нужен.
— Матерь Божья! — воскликнула она вдруг. — Твоя картошка совсем остынет, а курица сгорит дотла.
Он улыбнулся, предвкушая холодную жареную картошку. Никакой другой еды ему было и не нужно.
Когда Дэниел вновь пришел в изолятор, Себастьян выглядел иначе. Его самообладание осталось прежним, но сам он потяжелел, словно раздулся. Лицо мальчика поправилось, под глазами появились темные круги. Тонкие запястья пополнели, на тыльной стороне ладоней появились ямочки. Побегать в Парклендз-хаусе было негде, и Дэниел знал, что после ислингтонских органических овощей, которыми наверняка кормила сына Шарлотта, диета из жареной картошки и пиццы стала для организма ребенка шоком.
— Как дела?
— Нормально, — ответил Себастьян, подперев щеку кулаком, отчего верхняя губа поехала вверх. — Здесь скучно. И школа хуже обычной. Учителя тупые, дети еще тупее.
— Ну, до суда осталось уже совсем немного, — сказал Дэниел. — Нам нужно сегодня пройтись с тобой по нескольким пунктам.
— Я буду сидеть в наручниках на скамье подсудимых?
— Нет. Перед судом тебе все там покажут. Ты съездишь туда с хорошей женщиной, моей знакомой. Она объяснит тебе процедуру и последовательность событий. Мы уже знаем, что вместо скамьи подсудимых ты будешь сидеть рядом со мной, а твои родители — сзади нас. Тебя это устроит?
Себастьян кивнул и спросил:
— Это потому, что они не уверены в том, что это сделал я?
— Нет, это потому, что ты ребенок. Сейчас на скамью сажают только взрослых.
— И вы скажете судье, что я этого не делал?
— Ты помнишь Ирен Кларк, она твой королевский адвокат?
Себастьян энергично кивнул.
— В суде дело будет представлять она, — объяснил Дэниел.
Он открыл блокнот и снял колпачок с ручки. Себастьян встал и обошел вокруг стола, чтобы посмотреть на документы. Он прислонился к Дэниелу и принялся изучать визитные карточки, мобильный телефон, чернильную ручку и карты памяти, которые Дэниел держал в кожаной папке. Дэниел ощущал запах свежевымытых волос мальчика и его земляничное дыхание. Чувствовать вес Себастьяна на плече, сколь угодно легкий, было мучительно. Дэниел помнил, как вот так же урывал любовь у незнакомых людей, прислоняясь к ним невзначай, так что нежность не нужно было ни предлагать, ни просить о ней. Поэтому Дэниел не отодвинулся от мальчика. Он делал пометки в блокноте, стараясь не поворачиваться резко, чтобы не оттолкнуть Себа ненароком. Но через миг Себастьян сам, вздохнув, отошел от Дэниела, забрав со стола его айфон, выключенный еще на входе в Парклендз-хаус. Себастьян проворно включил его снова.
Дэниел протянул руку, ладонью вверх. Мальчик улыбался. Их взгляды встретились.
— Спасибо, — сказал Дэниел в ожидании.
Он не знал, почему позволил Себастьяну взять свой телефон, но думал, что тот вернет его без сопротивления.
— Мама разрешает мне играть со своим.
— Прекрасно, вот и делай это, когда она придет тебя навестить.
Себастьян не обратил на его слова внимания, — откинувшись на спинку стула, он прокручивал список контактов в адресной книге.
Дэниел попробовал вспомнить, что делала Минни, когда он отказывался слушаться. Она посмотрела бы на него холодным взглядом, теми же глазами, которые могли затопить теплом. И он бы убедился в ее превосходстве. При мысли о том, что он не сможет совладать с мальчиком, у Дэниела участилось сердцебиение. Когда Себастьян все же поднял глаза, Дэниел посмотрел на него в упор. Он помнил, каким стальным мог быть взгляд Минни. Она никогда никого не боялась. Дэниелу не верилось, что он может вложить в собственный взгляд такую же силу, но Себастьян отвернулся, словно ужаленный, и положил телефон в протянутую ладонь.
— Итак, — Дэниел снял пиджак и повернулся к Себастьяну, — обвинение вызывает для дачи показаний маму Бена. Возможно, она будет самая первая, потом пойдут соседи и несколько детей с вашей улицы и из школы.
— Кто?
К Себастьяну вернулась его настороженность, зеленый взгляд прояснился и стал осмысленным.
Дэниел пролистал записи и назвал:
— Паппи… Феликс.
— Я им не нравлюсь, они скажут, что я плохой.
— Для этого обвинение их и вызывает. Но мы не разрешим им говорить, что ты плохой. По закону им нельзя свидетельствовать о твоей дурной репутации. Это не имеет отношения к делу. Ирен заявит протест. Я просто хотел, чтобы ты об этом знал, потому что нам всем будет тяжело смотреть, как выступает мама Бена и твои знакомые, но это не самый главный аргумент обвинения. Тебе нужно попытаться не дать себя этим расстроить, понимаешь?
Себастьян кивнул.
— Мы сейчас заканчиваем с доказательной базой по твоему делу, — продолжил Дэниел. — Ты уверен, что больше ничего не хотел бы мне рассказать?
Себастьян на секунду отвел глаза, но тут же яростно замотал головой.
— Хорошо, — кивнул Дэниел.
— А я буду давать показания?
— Нет. На данный момент мы не планируем, чтобы ты давал показания. Это не самое приятное на свете, и я уверен, что уже просто присутствовать на суде будет достаточно трудно. Но нам нужно подождать и посмотреть, как пойдет процесс. Возможно, Ирен решит, что тебе лучше дать показания, но мы все обсудим, когда придет время. Договорились?
— Ага, — согласился Себ.
— В основном аргументы обвинения будут основаны на данных судмедэкспертизы, и, скорее всего, их оглашение займет много времени. То, что будет говориться в суде, покажется скучным, заумным и даже бессмысленным, но тебе нужно постараться сохранять внимательность. На тебя будут смотреть.
Себастьян вдруг выпрямился: слова Дэниела привели его в восторг. Он сцепил руки в замок и, сверкая искорками в глазах, улыбнулся:
— Правда? На меня будут смотреть?
Дэниел пристально наблюдал за мальчиком, но тот не отвел взгляда. В его глазах не было ни тени стыда, ни понимания того, что он сказал что-то неуместное. Но это же был ребенок.
— Вчера к тебе приходили мама с папой?
Себастьян ссутулился и кивнул, глядя на стол.
— Я понимаю, как тебе тяжело. Ты очень по ним скучаешь.
— Вам везет, — сказал Себастьян, глядя Дэниелу в глаза.
— Почему?
— У вас не было папы.
Дэниел медленно набрал воздуха в легкие и произнес:
— Знаешь, иногда мамины приятели ничем не лучше.
Себастьян кивнул. Дэниел был уверен, что мальчик его понял.
— Я хочу поскорее отсюда выйти, — сказал Себ. — Иногда у меня получается его остановить.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |