— Ты знаешь, кто я? — спросила она, и ее губы криво потянулись вниз.
— Конечно. Как поживаете?
— А кто я? Ну, как меня зовут?
Дэниел перевел дыхание:
— Вы Херриет, тетя Херриет.
— Явился, да? Теперь-то нашел время, когда она умерла?
— Я… Я не…
— Надеюсь, что тебе стыдно, парень, и что приехать тебя заставила совесть. Да простит тебя Бог.
Херриет удалилась, истово тыча тростью в булыжник парковки.
Дэниел облокотился о крышу машины. От похорон, тишины и запаха листвы у него кружилась голова. Растирая влагу на кончиках пальцев, он перевел дух и обернулся, когда его позвал Каннингем.
— Денни, у нас до сих пор не было возможности… Скажите, у вас найдется время на ланч или чашку чая?
Он бы с удовольствием послал Каннингема подальше и прыгнул за руль, но ему хотелось только одного — прилечь, поэтому он согласился.
В кафе Дэниел опустил голову и прикрыл лицо ладонью. Каннингем заказал чайник чая для них обоих и суп для себя. Дэниел от еды отказался.
— Наверное, вам сейчас нелегко, — посочувствовал ему поверенный, складывая руки на груди.
Дэниел кашлянул и отвел взгляд, смущенный собственными чувствами к Минни и резкими словами Херриет. Он не понимал, почему вдруг так разволновался, ведь он распрощался с Минни много лет назад.
— Она была золото, — вздохнул Каннингем. — Чистое золото. Прикоснулась к стольким судьбам.
— Она была ушлая старушенция, — ответил Дэниел. — Врагов у нее было столько же, сколько друзей…
— Мы бы устроили прощание в церкви, но она однозначно потребовала гражданскую панихиду и кремацию. Кремацию, можете поверить?..
— Она давно порвала с Богом.
— Знаю, — кивнул Каннингем, — она много лет не ходила в церковь. По правде, у меня самого на это нет времени, но я всегда считал, что вера много для нее значила.
— Она как-то призналась, что труднее всего ей было отказаться от ритуалов и символов, — пусть она и не верила в них, но полностью отречься не могла. Она говорила, что христианство для нее — это просто еще одна вредная привычка. Вы, наверное, знаете, что она читала молитвы, когда напивалась, — вредные привычки идут рука об руку. Мне понравилась ваша речь. Все правильно. Она была бунтаркой.
— По-моему, после смерти Нормана ей нужно было вернуться в Корк, — сказал поверенный. — Ее сестра думает так же, вы с ней говорили? Она сидела в конце нашего ряда.
— Я знаю ее сестру, — ответил Дэниел. — Она приезжала в гости. Мы с ней перекинулись парой слов…
Он отвел взгляд, но Каннингем не заметил этого и продолжил болтать:
— Минни опередила свое время, это точно. Ей нужно было жить в большом городе, космополитичном…
— Да ладно вам, она любила деревню. Здесь была вся ее жизнь…
— Но рассуждала она как горожанка, и в городе ей было бы лучше, — не согласился Каннингем.
— Может быть. Она сама сделала выбор. Как вы сказали, она любила свою живность.
Каннингему принесли суп, и он на несколько минут увлекся салфеткой и булочкой с маслом. Дэниел прихлебывал чай, гадая, о чем поверенному так срочно понадобилось с ним поговорить. Ему нравилось сидеть молча.
— Прежде чем мы выручим деньги за имение, пройдет какое-то время, — начал объяснять Каннингем. — Я должен нанять клининговую фирму, чтобы привести дом в порядок, а потом выставим его на продажу. Он в таком состоянии, что вряд ли получится продать быстро, но тут можно только гадать. Просто будьте готовы к тому, что до получения наследства истечет несколько месяцев.
— Я уже сказал по телефону, что мне ничего не нужно.
Каннингем осторожно глотнул суп и, промокнув рот салфеткой, произнес:
— Я решил, раз вы приехали на похороны, значит передумали…
— Нет, не передумал. Не знаю, зачем я вообще приехал, наверное, должен был… — Дэниел потер лицо ладонями. — Собственнолично убедиться, что она умерла. Мы с ней довольно долго не общались.
— Да, она мне говорила. С имением торопиться некуда. Как я сказал, до продажи может пройти несколько месяцев. Я свяжусь с вами ближе к делу, может, ваш настрой изменится.
— Отлично, но я готов сказать вам прямо сейчас, что не изменится. Вы можете отдать все в собачий приют. Уверен, ей бы это понравилось.
— Что ж, торопиться некуда, разберемся со всем по порядку…
Дэниел не ответил. Их молчание тянулось, словно собака, которой хочется, чтобы ее приласкали.
Каннингем посмотрел в окно и попытался продолжить разговор:
— Минни была золото. Посмеяться любила. А чувство юмора какое!
— Я не помню.
Каннингем нахмурился и сосредоточился на супе.
Дэниел перевел дыхание и спросил:
— Значит, у нее был рак?
Каннингем, глотая, кивнул:
— Но, знаете, она даже не пыталась бороться. Она могла пройти химиотерапию, были варианты с операцией, но она от всего отказалась.
— Конечно, это так на нее похоже.
— Она говорила мне, что несчастна. Вы с ней поссорились несколько лет назад…
— Она была несчастна задолго до этого, — возразил Дэниел.
— Вы ведь были одним из ее воспитанников?
Дэниел кивнул. Плечи и руки вдруг напряглись, и он поерзал, чтобы снять спазм.
Каннингем сказал:
— Она говорила, вы были для нее особенным ребенком. Все равно что родным.
Дэниел задержал на нем взгляд. На усах поверенного поблескивала капля супа, широко раскрытые глаза таили вопрос. Дэниел испытал странную злость. В кафе вдруг стало слишком жарко.
— Простите, — произнес Каннингем и потянулся к счету, поняв, что зашел слишком далеко. — Она оставила вам коробку с вещами. В основном безделушки и фотографии, ничего особо ценного, но она хотела, чтобы вы их получили. Лучше, если вы заберете все сейчас. Это у меня в машине.
Каннингем осушил чашку.
— Вам, должно быть, непросто сейчас, — добавил он. — У вас были разногласия, но, в конце концов…
Дэниел покачал головой, не зная, что сказать. У него снова заболело горло. Он чувствовал себя так же, как до этого в крематории, борясь со слезами и злясь на себя за это.
— Может, вы сами хотите заняться домом? — спросил поверенный. — Как член семьи, вы имеете право…
— Нет, просто наймите фирму, мне ничего… Мне правда некогда этим заниматься.
Сказав это, Дэниел почувствовал себя лучше. Словно глотнул свежего воздуха. Или оказался в безопасности.
— Пока вы здесь, — продолжил Каннингем, — можете забрать из дома любые личные вещи, но, как я уже говорил, она сама кое-что для вас отложила.
Они встали из-за стола. Каннингем оплатил счет.
Взявшись за ручку двери, Дэниел спросил:
— Она не страдала?
Их встретило прохладное, уже осеннее солнце. Его лучи были так пронзительно прозрачны, что Дэниел сощурился.
— Страдала, — ответил Каннингем, — но знала, что это неизбежно. Думаю, она была сыта по горло и просто хотела, чтобы все закончилось.
Они пожали друг другу руки. Дэниел почувствовал в кратком, сильном пожатии Каннингема смешанные чувства и невысказанные слова. Оно напомнило ему о рукопожатиях, которыми он сам обменивался с клиентами, когда судья выносил обвинительный приговор. Этакое жестокое выражение доброжелательности.
Дэниел уже почти отвернулся, избавленный и освобожденный, но Каннингем всплеснул руками:
— Ваша коробка! Она осталась в машине. Минутку.
Дэниел подождал, пока поверенный достанет картонную коробку из багажника. Запах полей и ферм больше не успокаивал его.
— Вот, — сказал Каннингем, — ничего ценного, но ей хотелось, чтобы вы это взяли.
Избегая второго рукопожатия, он помахал Дэниелу с парковки у крематория. Дэниела этот жест озадачил, но он все равно кивнул в ответ на прощание.
Коробка оказалась легкой. Дэниел поставил ее в багажник, даже не заглянув внутрь.
Дэниел скользнул в чересчур большие резиновые сапоги. Сквозь носки они были ледяными, словно затвердевшее желе. Он раскидал курам кухонные обрезки — как Минни его просила, — стараясь не притрагиваться к холодным овощам, но к ногтям все равно прилипло несколько зерен кукурузы. Он стряхнул их щелчком, как сопли. Минни сказала, что у него может быть сломан нос. Когда Дэниел кормил кур, ему было трудно дышать, но он был совсем не против, потому что ненавидел их вонь, смесь из аммиака, овощной гнили и мокрых перьев.
Была суббота, и на завтрак Минни жарила ему яичницу с беконом. Он видел ее за окном кухни. По утрам она бывала немногословна — изнанка пристрастия к джину. В свои одиннадцать лет он хорошо отличал алкогольное похмелье от ломки, хотя ни того ни другого никогда не испытывал. Но один раз все же напился: взял в постель две банки светлого пива и выпил, пока смотрел «Даллас»[17] по переносному черно-белому телевизору в материнской комнате. Его вырвало на пижаму.
Отправляясь кормить кур, он надел материнскую цепочку, и ему было плевать, что так он похож на девчонку. Зато он был уверен, что цепочке ничто не угрожает. И хотел, чтобы ничто не угрожало его матери. Ему было очень любопытно, что же сотрудница социальной службы шептала Минни накануне вечером. В машине, по дороге в Брамптон, Триша сказала ему, что ничего не знает ни о его матери, ни о пожаре и постарается выяснить. Но он чувствовал, что она чего-то недоговаривает.
Дэниел прислонился спиной к стене и под сочувственным взглядом козла Гектора боком поднялся в дом. Этот козел напоминал ему сотрудницу социальной службы. Зайдя в коридор, Дэниел вылез из сапог. Прямо перед дверью развалился Блиц. Когда мальчик вошел, пес поднял голову, но подвинуться даже не подумал, так что через него пришлось перешагнуть. На кухне пахло жиром, свининой и луком.
Минни накрыла на стол. Когда она ставила тарелку, сардельки чуть не попадали, такими они были скользкими. Дэниел взял вилку и проткнул кожицу сардельки. Он очень это любил: наблюдать, как течет сок.
— Как ты себя чувствуешь? Лучше? — спросила Минни.
Дэниел пожал плечами, уставившись в тарелку.
— Как нос? Ты хорошо спал?
Он кивнул.
— Нам с тобой нужно поговорить, — предупредила она.
Дэниел посмотрел ей в лицо, занеся вилку над тарелкой. Глаза у Минни были раскрыты немного шире обычного. Его аппетит сошел на нет, жир из сарделек смазкой застыл в горле.
— Иногда, — начала Минни, — когда случается что-то плохое, кажется, что проще всего — убежать, но мне хочется, чтобы ты попробовал не убегать, а встречать неприятности лицом к лицу. Это труднее, но потом тебе же будет лучше. Поверь мне.
— Я не убегал.
— А что же ты тогда сделал?
— Я поехал проведать маму.
Минни вздохнула и отодвинула свою тарелку. Она прикусила губу, а потом нагнулась вперед, чтобы взять его за руку. Дэниел стал медленно отклоняться в сторону, но она не отказалась от своего намерения, а просто остановилась, замерев с протянутой к нему через стол рукой.
— Мы узнаем, что случилось с твоей мамой, — заверила его Минни. — Буду звонить им каждый день. Я обязательно все выясню, обещаю…
— С ней все будет в порядке. С ней всегда все в порядке.
— Я тоже в это верю. Просто хочу, чтобы ты мне доверял. Лапушка, я на твоей стороне. Тебе больше не нужно быть самому по себе.
«Обещаю». «Доверять». «Сам по себе». Эти слова молотком застучали у него в груди. Словно он ее не расслышал, или словно каждое слово было камнем, брошенным в него. «Любовь». «Искренность». «Сам по себе». Дэниел не понимал, почему ему было от них так больно.
— Заткнись.
— Денни, я знаю, что ты хочешь к маме. Я понимаю. И помогу тебе узнать, где она сейчас, и мы попробуем договориться с твоим социальным работником о свиданиях, в разумных пределах. Но, Денни, будь осторожен. Нельзя, чтобы ты все время убегал. Тогда тебя у меня заберут, а мне совсем этого не хочется.
Дэниел даже не понял, что больше его напугало: не видеться с матерью или то, что его могут забрать у Минни. Он устал от переездов на новые места, откуда его всякий раз отправляли дальше, но не думал, что задержится именно здесь. Видимо, новый переезд не за горами. И лучше, если он сам поторопит события.
Сначала он почувствовал свои пальцы, все еще липкие от кукурузы, — они склеились, будто их опутало паутиной, — потом у него заколотилось сердце и стало трудно дышать. Он встал из-за стола, опрокинув стул на пол. Грохот напугал Блица, который тут же вскочил на лапы. Дэниел выбежал из кухни и понесся наверх в свою комнату.
— Денни!
Он стоял у окна и смотрел во двор. В глазах резь, в руках дрожь. Ему было слышно, как Минни поднимается по лестнице, подтягиваясь за перила с одной ступеньки на другую.
Дэниел резко повернулся — и перед ним закружил рой слетевших с обоев розочек. Он вцепился в свои волосы и принялся тянуть за них. Из глаз брызнули слезы, и он закричал, и кричал долго и надрывно, пока не выдохся. Стоило Минни войти в комнату, как он схватил с полки шкатулку и саданул по зеркалу в стенке платяного шкафа. Минни шагнула в его сторону, и он толкнул комод, опрокинул ей под ноги. Увидев, что она хочет залезть на кровать, чтобы до него добраться, он принялся стучать по оконному стеклу кулаком, а потом и головой. Ему хотелось убежать прочь, подальше отсюда. К маме.
Он не слышал, что она говорит, но губы у нее двигались, а потухший взгляд выдавал расстроенные чувства. Едва ощутив на себе ее руки, он размахнулся и треснул ей по губам. И отвернулся. Не хотел видеть в ее глазах упрек. Он опять начал стучать по стеклу ладонями, лбом, и оно треснуло, но тут он почувствовал, как она взяла его за плечи. Он крутанулся, крепко сжав кулаки, но она притянула его к себе и осела вместе с ним на пол.
Минни обняла его. Он оказался прижат лицом к ее груди, руки-канаты крепко обвили туловище, она навалилась всем весом. Дэниел боролся. Пинался, чтобы вырваться, но напрасно. Снова пробовал кричать, но она только сильнее стискивала его в объятиях.
— Все, все, лапушка, все хорошо. С тобой все будет хорошо. Не держи это в себе, выпусти. Выпусти все. С тобой все будет хорошо.
Он не хотел плакать, но даже не попытался сдержаться. Он так устал. Все само прорвалось наружу, и слезы, и всхлипы. Он не мог остановиться. Минни села ровно и прислонилась спиной к разбитому зеркалу платяного шкафа, не переставая прижимать Дэниела к себе. Она больше не держала его за руки, но обнимала еще крепче. Поцеловала в лоб. Он слышал собственные звуки — мелкие, дрожащие всхлипы — и чувствовал ее запах. Мокрая шерсть почему-то его утешила, и он вдохнул ее полной грудью.
Дэниел не знал, сколько они так просидели, но точно долго. Погода за окном поменялась — утро выдалось влажным, но сейчас яркое солнце затопило дремлющий дом и ферму. Он перестал плакать, но продолжал дышать вздохами и всхлипами, словно сунул в рот что-то очень горячее. Он был как выжатый лимон. И не знал, что будет дальше.
— Не плачь, лапушка, — прошептала Минни, пока он пытался отдышаться. — Все хорошо. Я не твоя мама. И никогда не смогу стать твоей мамой, но я все равно буду рядом. Я всегда буду рядом с тобой, если буду тебе нужна.
Он слишком устал, чтобы отстраниться или бросить что-нибудь в ответ, но в глубине души порадовался, что она рядом, и крепче обнял ее за талию. В ответ она тоже стиснула его чуть сильнее.
Вскоре он смог нормально дышать. Она отпустила его, очень медленно. Позже, вечером, отправившись спать, он, лежа в постели, пытался вспомнить, обнимал ли его так еще кто-нибудь. В основном другие люди избегали приближаться к нему на такое расстояние. Мать его целовала. Да, и еще она пробегала пальцами по его волосам. И еще успокаивала его раз или два, когда ему было больно.
Дэниел помог Минни подняться, и они вместе попытались привести комнату в порядок. Оконное стекло треснуло, зеркало было разбито вдребезги. Глядя на учиненный погром, Минни вздохнула.
— Прости, — сказал он. — Я не хотел ничего разбивать. Я позову мастера, и он все починит.
— Я и не знала, что ты такой богач, — рассмеялась она.
— Я могу раздобыть денег.
— Снова про карьеру карманника? Это вряд ли.
Минни наклонилась поднять с пола шкатулку, отчего юбка сзади подскочила и стали видны белые ноги в мужских носках до колена. Дэниел заметил, как она устала. У нее покраснели щеки, на верхней губе блестел пот.
— Я мог бы развозить газеты, — предложил он.
— Развозить газеты? Ты можешь ездить со мной на рынок по выходным. Помогать с яйцами. А я за это буду давать тебе карманные деньги.
— Согласен.
— Да, только имей в виду, мне нужен аккуратный помощник. Сможешь осторожно обращаться с яйцами?
— Я буду аккуратным, обещаю.
— Тогда посмотрим. Посмотрим.
Дэниел гнал, превышая скорость. Опустив стекла, он наслаждался свежим воздухом до боли в диафрагме. Но хмурился на дорогу, пытаясь понять, почему так расстроился на похоронах, а потом разозлился на Каннингема. Это было по-детски глупо. Он бранил себя, тихо сыпля ругательствами под шум мотора.
Теперь, на шоссе, ему стало лучше, он устал, но расслабился. Брамптон подействовал на него как транквилизатор: все, связанное с работой, отошло на второй план. Дэниел сделал еще один глубокий вдох и подумал, что это запах навоза так его одурманил. Ему нужно было свернуть на магистраль М6, ведущую прямиком в Лондон, чтобы попасть домой засветло, но вместо этого он просто ехал с открытым окном, дышал запахом полей, рассматривал домишки у обочины и вспоминал места, где бывал в детстве.
Он оказался на шоссе А69 почти случайно, а потом увяз в густом потоке машин, и впереди уже маячил Ньюкасл. Дэниел не планировал никуда заезжать, но ему вдруг захотелось еще раз кое-что увидеть, кое-что сделать — именно в этот день.
В городе он проехал мимо университета и свернул на Джесмонд-роуд. Теперь он ехал намного медленнее, почти боясь достигнуть пункта назначения.
Когда он вышел из машины, солнце спряталось за облако. Он помнил, какой долгий ему предстоит путь, но все равно решил остаться и еще раз навестить мать.
Вход на кладбище представлял собой арку из красного песчаника — прямо материнская утроба, засосавшая его в свое нутро. Он знал, куда идти, юношей он уже шел по нужной дорожке, чтобы найти ее последнее пристанище.
Дэниела удивило, как быстро он отыскал ее надгробие. Белый мрамор выцвел и покрылся пятнами. Черная краска на буквах имени почти совсем облезла, и на расстоянии оно читалось как «Сэм Джеральд Хант» вместо «Саманта Джеральдина Хантер». Дэниел вздохнул, держа руки в карманах.
Это был простой крест с гравием у подножия, что снимало необходимость в цветах, уходе, сердечных признаниях.
Покачиваясь на пятках у могилы, Дэниел думал о словах, сказанных на прощании с Минни: «Предать. Тело. Земле. Земной. Прах. Пепел. Доверие. Милосердие». Он помнил, как стоял у этой могилы еще почти подростком и чувствовал боль оттого, что на дешевом мраморе не было написано его имени. Ему хотелось, чтобы там была фраза: «Любящей матери Дэниела Хантера». Была ли она ему любящей матерью? Любила ли она его вообще?
Он долго носил в себе гнев за ее смерть, но теперь отсутствие на надгробии собственного имени не трогало его. Он знал, что у него общая ДНК с костями, лежащими у его ног, но сами кости были ему больше не нужны.
И тогда он подумал о Минни, принесенной в жертву и развеянной по ветру. Воображение возвращало ему ее запах, колючую шероховатость кофты под его щекой и водянисто-голубые глаза. Теперь он будет гоняться за ее эфемерным образом, как за вечно неуловимым настоящим моментом. Долгие годы он сторонился ее, но теперь она ушла сама, и ее больше не было ни в старом доме, ни на ферме, ни в глазах собственной сестры. Минни исчезла с лица земли, не оставив после себя даже куска мрамора, который бы молчаливо вещал о ее кончине.
Дэниел не забыл, как плакал на этой могиле. Теперь же глаза его были сухи, руки в карманах. Вызвать образ Минни ему было легче, чем вспомнить родную мать, с которой он жил, когда был еще совсем маленьким. Потом еще несколько лет их встречи были горькими и краткими. Он убегал к ней, а его оттаскивали прочь.
Он остался с Минни. Это она шла с ним рука об руку, пока он был ребенком, подростком, юношей. Теперь, когда ее не стало, он чувствовал странный покой, но в то же время и одиночество, более глубокое, чем до известия о ее смерти. Именно этого он не мог постичь. Она была потеряна для него уже много лет, но только сейчас он ощутил эту утрату.
Ему подумалось, что скорбь нельзя измерить. И все же, стоя на кладбище, он оценивал потерю обеих своих матерей, и вечная разлука с Минни казалась ему тяжелее.
Возвращаясь в Лондон, Дэниел остановился на станции обслуживания в Доннингтон-парке. Он заправил машину, купил кофе и впервые за время отъезда проверил телефон.
Три пропущенных звонка с работы. Прихлебывая едва теплый кофе и дыша парами бензина, Дэниел позвонил Веронике. Он сидел в водительском кресле, оставив дверь открытой и слушая хриплый шепот автострады за спиной.
— У тебя все в порядке? Мы не могли до тебя дозвониться. Ты не поверишь… Кстати, ты же уехал на похороны, надеюсь, это не кто-то из близких?
Дэниел кашлянул:
— Нет… нет, а что случилось?
— Ты не брал трубку!
— Да, я… отключал телефон. Мне нужно было кое с чем разобраться…
— Дело Себастьяна Кролла — твое. Берешь?
— Как это? — не понял Дэниел.
— У Кеннета Кинга Кролла очень хорошие связи.
Дэниел потер челюсть. Он давно не брился, и ладонь заскребло щетиной.
— Это дело передали конторе «Макманн Уокерс», — продолжила Вероника, — но… хочешь верь, хочешь нет, Себастьян отказался с ними работать. Он закатил бурную истерику и заявил, что хочет в адвокаты только тебя!
— Но почему Себ отказался с ними работать, что они сделали?
— Адвокат из «Макманн Уокерс» пошел к Себастьяну на следующий день после тебя. Мы с ним знакомы, это Даг Браун, вроде однокашник Кролла… Подробностей не знаю, но Себастьян был с ним очень груб. Вмешались родители, но тогда он начал визжать и орать, чтобы ты вернулся. Вопил, что хочет именно тебя, «своего адвоката Дэниела». — Вероника возбужденно хохотнула. — В итоге все дошло до того, что «Макманн Уокерс» от него отказались. И с тех пор Кинг-Конг, или как там ты его назвал, оборвал мне телефон. Им нужно, чтобы ты вернулся и чтобы Себастьян наконец успокоился.
Дэниел допил кофе и прикусил губу. Да, прежде у него было стремление защитить мальчика, спасти его. Себастьяну было столько же лет, сколько самому Дэниелу, когда он впервые оказался на кухне у Минни. Но Минни больше не было, и он чувствовал себя опустошенным. Он сомневался, что готов снова взяться за это дело.
— Так ты займешься им? — настаивала Вероника. — Я просмотрела резюме по делу, комар носа не подточит.
— Конечно да, — ответил Дэниел, но еле слышно, будто эти слова вырвали у него силой.
Позади рычало шоссе, и он отвернулся от его бесцеремонного, сбивающего с толку шума.
— Отлично. Позвонишь завтра Ирен в контору? Чтобы убедиться, что она со своим помощником еще свободны. Я бы сама с ней связалась, но решила сначала поговорить с тобой.
Дэниел гнал на повышенной скорости, оставляя север позади. По пути он заехал в офис, чтобы забрать резюме по делу Себастьяна. Было уже поздно, и, проходя по неестественно тихим коридорам, он испытывал облегчение оттого, что не видит коллег.
Когда он добрался до Боу, день окончательно клонился к закату. Купив ужин навынос в Южном Хэкни, Дэниел поставил машину недалеко от своей квартиры на Олд-Форд-роуд. Над парком Виктория садилось солнце, пруд с фонтаном — этакие солнечные часы на воде — отражал багровое небо. В воздухе еще стоял запах барбекю. Открыв багажник машины, Дэниел подхватил полученную от Каннингема коробку и пошел домой, опустив подбородок, с поклажей в одной руке, ужином и ключами — в другой.
Он испытывал странное чувство, словно из него выкачали воздух и наполнили воспоминаниями о пустом доме, скрипящем по своей утрате. Дэниел снова слышал ту музыку, саднящую, как оголенная кость. Ноты сливались в холодный, безжалостный звон.
Коробку он поставил на кухонный стол, не заглядывая внутрь. Сгорбившись на стуле в ее тени, быстро съел свое карри и принял душ. Он сделал воду очень горячей и встал под самую струю, держась за насадку обеими руками. Когда он растирался полотенцем, его кожа горела. Он стоял голым в ванной, остывал, смотрел на свое лицо, отраженное в зеркале, и думал о пустельге, парившей над брамптонскими пустошами. Себя он ощущал таким же одиноким и неуязвимым, расправляющим крылья и взмывающим ввысь в восходящем потоке воздуха.
Последние два дня он прожил в страхе. Но он не знал, был ли это страх перед делом мальчика и всем, что с ним связано, или страх утраты, боязнь жизни, в которой больше нет Минни и ему не нужно ее избегать.
Утрата. Дэниел прикоснулся к щеке и решил, что бриться не стоит. Утрата. Он обернул бедра полотенцем и выдохнул. Утрата. Ничего особенного. Можно привыкнуть. Он почти ничего не чувствовал. Его мать ушла, а теперь ушла и Минни; с ним все будет в порядке.
Дэниел переоделся и начал пролистывать материалы дела. Он надеялся, что Ирен еще свободна и согласится за это взяться. С самого утра он позвонит ее секретарю. Они с Ирен тесно сотрудничали несколько раз, но особенно по делу о бандитской разборке Тайрела год назад. Ирен тоже была подавлена, когда подростка посадили.
В последний раз он видел ее в марте, на вечеринке в честь присуждения ей звания королевского адвоката, хотя едва успел обменяться с ней парой слов. Она была уроженкой Лондона — из Барнса, на несколько лет старше Дэниела и даже преподавала право в Ньюкасле. Ей нравилось производить на него впечатление, болтая на джорди. Ни о ком другом для защиты Себастьяна Дэниел даже не думал.
Одиночество почему-то мешало уснуть, и Дэниел сел за работу. Его практикант уже изучил записи с камер видеонаблюдения, которые предоставили защите в рамках раскрытия информации. Дэниел просмотрел их сам, чтобы убедиться, что ничего не упущено. Днем камеры в основном фиксировали происходящее на Копенгаген-стрит и Барнсбери-роуд, а в сторону парка разворачивались после семи вечера. Дэниел прокрутил запись до кадров с парком, но там не оказалось ни гуляющих в одиночестве детей, ни хоть чем-то подозрительных личностей.
Когда он закончил писать комментарии по защите Себастьяна, был уже второй час ночи, и только тогда он поднял крышку картонной коробки, собранной для него Минни. Там оказалось именно то, что он и ожидал: его школьные фотографии, снимки с пикников на пляже в Тайнмуте. Его медали из начальной школы и призы из старших классов, рисунки карандашом и акварелью, которые он дарил Минни в детстве, ее старая записная книжка.
Еще там была фотография в рамке, стоявшая раньше на каминной полке, — Минни с дочерью и мужем. Муж держал малышку на руках, а та пускала мыльные пузыри, зависшие перед маминым лицом. В детстве Дэниел обожал эту фотографию из-за того, какой молодой была на ней Минни. Почти стройная, с короткими темными волосами и широкой белоснежной улыбкой. Ему пришлось всмотреться в фотографию, чтобы найти ее черты, какими он их помнил.
На дне коробки Дэниел нащупал что-то еще, холодное и твердое. Он допил пиво и извлек загадочный предмет из картонного нутра.
Фарфоровая бабочка: сине-желтая расцветка показалась ему ярче, чем он ее помнил. Дешевая безделушка. Одно крылышко было надколото, но в остальном она была невредима. Дэниел сжал бабочку в ладони.
Он думал о том, как она собирала для него все эти вещи, о ее болезни и том, как болезнь отразилась на ней. Вот она просит медсестру помочь ей сесть на больничной койке, чтобы написать ему. Он почти видел, как она тихонько вздыхает, как блестят ее голубые глаза, когда она подписывает письмо: «Мама». Она уже знала тогда, что умирает. Она уже знала, что больше никогда его не увидит.
Дэниел попытался вспомнить, когда в последний раз говорил с ней. За все годы ни один день рождения, ни одно Рождество не прошли без ее открытки и звонка. На прошлое Рождество он ездил кататься на лыжах во Францию. Она оставила два сообщения на автоответчике и прислала открытку с вложенным чеком на двадцать фунтов. Как обычно, он удалил сообщения, порвал чек и кинул открытку в мусорное ведро. В этих действиях было столько злости, что сейчас в нем шевельнулось чувство вины.
Скорее всего, в последний раз он говорил с ней в апреле, на свой день рождения. Он спешил, иначе не снял бы трубку, не посмотрев на номер входящего звонка. Он поздно вернулся с работы и опаздывал на банкет.
— Это я, лапушка. — Ее фамильярность так никуда и не делась, будто они виделись на прошлой неделе. — Вот хотела поздравить тебя с днем рождения.
— Спасибо, — бросил он с дрожью в челюсти. — Я не могу сейчас говорить, я спешу на ужин.
— Понимаю. Хороший ресторан?
— Нет, это по работе.
— Понятно. А как работа? По-прежнему нравится?
— Послушай, сколько можно? — Он сорвался на крик. — Я не хочу с тобой разговаривать.
Она промолчала. Дэниел вспомнил, как ждал ответа, прежде чем повесить трубку. К тому времени она уже, наверное, знала про рак. Он нажал отбой, но потом думал о ней всю ночь, и у него сводило живот от гнева. Или от чувства вины?
У него в голове до сих пор звучала музыка с похорон. Он вспомнил обвиняющий тон Херриет, словно во всем была его вина, а Минни была безгрешна. Дэниел сомневался, что Минни рассказала сестре о том, как поступила. Херриет считала его неблагодарным, но на самом деле он был потерпевшим.
Дэниел поднял бабочку повыше, чтобы рассмотреть. Он помнил, как впервые стоял у Минни на кухне, тыча ей в лицо ножом, и ее твердый, бесстрашный взгляд. Именно это качество было первым, что ему в ней понравилось: бесстрашие.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |