В ее глазах — ярко-голубых, водянистых и широко открытых — плескалась ярость. Ее лицо словно выросло в размерах, несмотря на то что она стояла по другую сторону кухни. Дэниел вздохнул и повесил голову.
Минни придвинула ему стул:
— Садись. Для тебя есть работа.
Он сел, куда было сказано. Она принесла большую разделочную доску, на которой лежала мертвая птица, и опустила перед ним на стол.
— Вот что ты будешь делать…
Минни грубо придавила курицу и вырвала из нее клок перьев. А потом еще и еще, и скоро на тушке появилась полоска голой кожи, белой и пупырчатой.
— Эта птица пойдет нам на ужин, — сказала Минни. — Нужно ее ощипать, а потом выпотрошить и пожарить.
Она стояла над Дэниелом, наблюдая, как он захватывает несколько мягких перьев, рыжих с переходом в серый, и тянет всей пятерней.
— Рви, рви сильнее.
Дэниел дернул слишком сильно, и вместе с перьями оторвался кусок кожи, оставив на плоти алеющую ссадину.
— Вот так. — Минни оттолкнула его руку и вырвала клок перьев, открыв под ними мягкую, бледную, покрытую пупырышками кожу. — Сможешь?
Дэниелу было стыдно за комок в горле и глаза на мокром месте. Он кивнул и открыл рот, чтобы что-то сказать.
— Не хочу, — прошептал он.
— А она не хотела умирать, но ты покалечил ее и убил. Так что давай…
Минни сказала это, сидя к нему спиной, и со стуком шмякнула стакан на деревянный кухонный стол. Звякнули кубики льда, пролилась слабая струйка из джиф-лимона,[19] которым Минни пользовалась, когда у нее не было денег или настроения на настоящие лимоны. Отрезвляющий тяжелый стук откупоренной бутылки джина вызвал у Дэниела дрожь, и он продолжил. Захватывал перья — на этот раз аккуратнее — и рвал. Внезапная куриная нагота вызывала у него оторопь.
Покончив с ощипом, Дэниел остался сидеть с налипшими на пальцы перьями и лежавшей перед ним пупырчатой курицей. Ему хотелось убежать отсюда, помчаться через железную дорогу «Денди» и перекрутить все качели, чтобы малыши не смогли на них качаться. Ему хотелось вернуться в шкаф, в его тесные, темные объятия. Запах мертвой ощипанной птицы вызывал у него тошноту.
Минни взяла курицу и разрезала ее, начав между ляжек. Она сделала надрез с размаху, и Дэниел почувствовал, какую силу ей пришлось приложить. Минни раскрыла края, и ее толстая красная кисть исчезла внутри.
— Тебе нужно просунуть руку как можно глубже, пока не почувствуешь твердый выступ — это глотка. Ухватись за нее покрепче и тяни, осторожно и медленно. Помни, что все должно вынуться одновременно. Вот! Давай, сделаешь все сам.
— Не хочу. — Голос Дэниела прозвучал для него самого как нытье.
— Не будь трусом.
Минни еще ни разу не насмехалась над ним, но теперь в ее словах явно сквозила насмешка.
Согнувшись над раковиной, в которой шаталась миска, Дэниел погрузил пальцы в кровавое куриное нутро.
— Насчет легких сильно не беспокойся, их редко когда получается оторвать, — сказала Минни.
Его затошнило, но он все равно попытался ухватить теплые внутренности и вытащить их наружу. С каждой попыткой его желудок сжимался и к горлу подступала желчь. Когда ему наконец удалось вытянуть темно-красное месиво, он отшатнулся, словно вместе с птичьими внутренностями вывалились и его собственные.
Дэниел согнулся, и его вырвало на кухонный пол. Он ничего не ел, поэтому рвота, выплеснувшаяся на птичьи кишки, оказалась прозрачно-желтоватой.
— Ничего страшного, — успокоила его Минни. — Я здесь все уберу. Иди приведи себя в порядок.
В ванной Дэниел безуспешно попытался стравить в раковину, а потом сел на пол, привалившись к стене. Бабочка улыбалась ему с полки. Он чувствовал себя ужасно. Как улитка, у которой отрезали домик. Он вымыл лицо холодной водой, вытерся полотенцем и чистил зубы до тех пор, пока не исчез привкус рвоты.
Прежде чем вернуться на кухню, Дэниел выждал несколько минут. У него было странное чувство, что его вот-вот снова вырвет. Он чувствовал себя так же, как однажды дома в туалете, когда очередной дружок бил его мать. Сейчас было то же самое — мутная взвесь страха в желудке и зуд в мышцах.
Дэниел осторожно отпер дверь и подошел к лестнице. Он лег в постель в одежде, но так и не уснул, напряженно прислушиваясь к звукам из кухни. Скрежет, открылась и закрылась духовка, шаги в другой угол, разговор с Блицем, стук насыпаемого в миску сухого корма.
— Как же долго тебя не было, — сказала Минни, когда он наконец вернулся. — Я уже собиралась за тобой идти. Третий час, а ты еще не завтракал. Проголодался?
Дэниел помотал головой.
— Но ты все равно это съешь. Садись.
Он сел за стол и уставился на глупую подставку под тарелку с нарисованным на ней пони.
Минни пожарила курицу и разрезала на куски. Ломтики грудки лежали на тарелке рядом с консервированной кукурузой и вареной картошкой.
— Ешь, — сказала Минни.
— Не хочу.
— Ты ее съешь.
— Не хочу, — повторил он, отталкивая тарелку.
— Ты ее убил, значит ответственность на тебе. Ты ее съешь. Так ты поймешь, что, даже мертвая, она принесла тебе пользу.
— Не буду.
— Ты будешь сидеть здесь, и я буду сидеть, пока ты ее не съешь.
Минни со стуком опустила стакан на стол. Лед протестующе вздрогнул.
Они молча сидели за столом, пока она не допила джин. Дэниел решил, что она пойдет за добавкой и это даст ему возможность выбраться из кухни, но она осталась с пустым стаканом. Минни смотрела на него и медленно моргала. Они обрастали временем, словно камни — мхом. Дэниел смотрел на остывшую курицу с овощами и размышлял, можно ли просто проглотить это, как таблетки.
— А если я съем только овощи? — спросил он.
— Такой умный парень — и задаешь такие глупые вопросы. Ты же понимаешь, что мне все равно, съешь ли ты овощи, но птицу, которую ты убил, ты съешь всю, до кусочка. Куры — это мое средство к существованию, но сержусь я не потому. Ты знаешь, что я ем кур, когда придет их час. Я забочусь о них, люблю их, и да, мы их едим, но при этом убиваем как положено — без жестокости, ненависти или злости. Эта курица мертва, и мы не станем ее выбрасывать. Но я хочу, чтобы ты знал, что она мертва по твоей вине, что это сделал ты. Если бы не это, завтра она снесла бы нам яйца. Знаю, что тебе пришлось несладко, Денни, и ты можешь всем со мной поделиться. Знаю, что ты злишься, и у тебя есть на это право. Я сделаю все, чтобы тебе помочь, но ты не имеешь права убивать моих кур каждый раз, когда тебе станет плохо.
Дэниел расплакался. Он рыдал, как маленький ребенок, обмякнув на стуле и отцеживая горе всхлипами. Глаза он прикрыл ладонью, чтобы не видеть Минни.
Наревевшись, он убрал руку от лица и несколько раз глубоко вздохнул, переводя дыхание. Она по-прежнему сидела напротив с пустым стаканом, все так же не сводя с него голубых глаз.
— Успокойся. Отдышись и доедай.
Побежденный, Дэниел выпрямился и принялся за курятину. Он отрезал малюсенький кусочек и воткнул в него вилку. Потом дотронулся до мяса языком и положил в рот.
ВИНА
Дэниел посмотрел на часы — было уже почти три ночи. В комнату просачивался холодный голубой свет. Источник его был неясен — то ли луна, то ли уличные фонари. Проработав до десяти, Дэниел поел в офисе и по пути домой зашел в «Корону» выпить пинту пива. Иногда его одолевали резкие порывы желания, но испытанный за день стресс брал верх, и он ворочался, пустой и легкий, не зная, как с ним совладать.
Он лежал на спине, заложив руки за голову, почти в полной темноте и думал о годах, когда Минни вызвала у него ярость, которые перешли в годы безразличия. Он понимал, что это была его защита против нее: ярость и безразличие. Даже сейчас, после ее смерти, ярость никуда не делась, просто теперь потеряла привычное направление. Сквозь сон он наблюдал, как она бессмысленно крутится в пространстве.
Много лет назад он решил бросить Минни, и теперь ему было трудно по ней скорбеть. Для скорби нужны были воспоминания, а они доставляли боль. Он поморгал в полутьме, вспоминая выпускную церемонию и первые несколько лет в лондонской адвокатуре. Все это прошло без нее. Он гордился собственной самодостаточностью. Оборвав эту связь, он сам оплачивал свое обучение, а потом нашел работу в лондонской фирме, спустя всего три месяца после выпуска. Раньше он приписывал все эти заслуги себе, но теперь стал сомневаться, что вряд ли бы даже поступил в университет, если бы не Минни.
Он чувствовал, как тьма кружит над ним и приземляется ему на голую грудь, зловещая, в капюшоне, черная и блестящая, как ворон. Пытаясь ослабить хватку ее когтей, Дэниел приложил к груди ладонь.
Это ведь он ушел от нее, но ее уход ударил больнее. Ворочаясь в постели, он думал, какой смертельной утратой стал для нее когда-то. Но смерть Минни была весомее, мрачнее, словно хищная птица с крыльями во все ночное небо.
Десять минут четвертого.
Приоткрыв рот и глаза, Дэниел вспомнил, как убивал курицу, как его детские руки душили дорогую ей птицу. Он сел и спустил ноги на пол. Так и сидел в полутьме, сгорбившись над коленями. Был только один способ положить этому конец, и он натянул шорты, сунул ноги в кроссовки и побежал.
Когда Дэниел еще раз взглянул на часы, было уже четыре. В лицо ему летела теплая свежесть раннего осеннего утра. Пробегая мимо фонтана, он почувствовал запах воды, а потом — мокрых от росы листьев. Удары ног о дорожку и разогретые мышцы наполнили его энергией, и он побежал быстрее, чем обычно, удлиняя шаг и позволяя торсу влечь его вперед. Но несмотря на темп, образы не оставляли его в покое и мешали сосредоточиться: вот снова гроб; вот Минни в резиновых сапогах, руки уперты в бока, щеки раскраснелись от ветра; вот Блиц почтительно склоняет голову, когда она входит в комнату; вот рыночная палатка, полная свежих яиц; вот его детская спальня с обоями в розочках.
Он был совсем буйным. Кто, кроме Минни, взял бы себе такого ребенка? Социальный работник его предупреждала. Минни позаботилась о нем, когда все остальные от него отказались.
Несмотря на одышку, Дэниел ускорил темп. Мышцы живота и ног горели. Бок резануло болью, и Дэниел замедлил бег, чтобы дать ей утихнуть, но тщетно. Он стал дышать медленнее и глубже, как его учили, но боль не проходила. В темноте парка на холодных скамейках ворочались нищие, и ветер трепал газеты, которыми они накрыли себе лица. Его внимание разрывалось между острой болью в теле и тупой болью от мыслей о Минни. Виновной была она, но, схлопотав на похоронах осуждение, он признал свою роль в ее смерти. В конце концов, он действительно хотел причинить ей страдания. Он понимал, что наказывает ее. Она это заслужила.
Заслужила. Дэниел покачнулся и перешел на шаг. Он был в миле от дома. Ночь нехотя уступила стыдливому упорству занимавшегося на востоке зарева. Рассвет. То, что новый день рождается пусть и в условных, но в муках, казалось Дэниелу справедливым. Темно-синее небо наливалось кровью. Он шагал, положив руки на бедра и тяжело дыша, между лопатками текли струйки пота. Он не был готов к предстоящему дню. День еще не успел начаться, а Дэниел уже обессилел.
Весь мокрый от пота, он вернулся домой. Утоляя жажду, выпил пол-литра воды и принял душ, простояв в нем дольше обычного и подставив лицо под быстрые струи. В венах медленно пульсировало напряжение от тренировки, но не было привычного покоя. Он бегал всю свою жизнь. Убегал из материнского дома и от ее дружков. Убегал из приемных семей обратно к матери, убегал от Минни, потом в университет, в Лондон. И ему до сих пор хотелось бежать — потребность никуда не делась, то и дело отдаваясь злым голодом в мышцах, — но бежать было уже некуда. И неоткуда было убегать. Его мать умерла, а теперь и Минни тоже: та, которую он любил, и та, которая любила его, — обе ушли, унеся с собой и его любовь, и доказательство того, что его можно любить.
Одеваясь, он открыл переданную ему коробку и достал семейную фотографию Минни. Зачем она оставила ему это? Со снимками, где они были вдвоем с Минни — на пляже, за прилавком на рынке или на ферме, — было все понятно. А к этой фотографии его тянуло всегда, но только потому, что на ней была молодая Минни — образцовая мать с образцовым семейством. В детстве такие семьи были для него наваждением. Он пристально высматривал их в автобусах или в парках, жадно изучая, как родители общаются с детьми и между собой. Ему нравилось наблюдать то, чего он сам был лишен.
Нахмурившись, Дэниел поставил фотографию на каминную полку рядом с высокой пивной кружкой с эмблемой «Ньюкасл юнайтед».[20]
Он позавтракал и в пять тридцать был готов выйти из дома, чтобы к шести быть уже на работе. Пока он чистил зубы и кидал в портфель папки, ему в голову пришла еще одна мысль, и он вернулся к коробке и достал бабочку. Ее он тоже положил в портфель, сам не зная зачем.
Выйдя из метро на Ливерпуль-стрит, Дэниел купил газету. Он редко ходил на работу в такую рань. Даже газета была совсем свежая, теплая, словно хлеб. Рядом со станцией была кофейня, которая уже открылась. Он купил кофе и, вместо того чтобы отнести его в офис, задержался внутри и позволил себе роскошь почитать газету, прихлебывая горячий напиток.
На четвертой странице «Дейли мейл» Дэниел увидел заголовок: «АНГЕЛ СМЕРТИ» — и вздохнул.
«Одиннадцатилетний мальчик задержан за жуткое убийство восьмилетнего Бена Стокса, найденного в Барнард-парке в районе Ислингтон неделю назад.
По настоянию Королевской прокуратуры, полиция округа Ислингтон предъявила мальчику, проживающему в том же районе, обвинение в убийстве. Бен Стокс был найден мертвым, с черепом, размозженным ударом кирпича, на детской игровой площадке.
Джим Смит, начальник отделения прокуратуры по уголовным делам, заявил: „По нашему указанию полиция предъявила обвинение в убийстве восьмилетнего Бена Стокса одиннадцатилетнему мальчику“.
Подозреваемый, имя которого не разглашается на законных основаниях, предстал перед магистратским судом в Хайбери-Корнер утром в пятницу. Он сидел на скамье подсудимых под надзором охранника. Во время чтения обвинения на мальчике была рубашка с галстуком и зеленый пуловер. В течение всего слушания он не проявил никаких эмоций. Подозреваемый возвращен под стражу и снова предстанет перед судом двадцать третьего августа.
Подозреваемый, проживающий с родителями, занятыми в профессиональной сфере, в зажиточной части района Эйнджел, известен в ислингтонской начальной школе своим жестоким и вызывающим поведением. Вчера мать мальчика отказалась открыть дверь представителям прессы. Родители Бена Стокса слишком потрясены случившимся, чтобы давать интервью, но они распространили следующее заявление: „Мы раздавлены горем от смерти нашего любимого Бена и не успокоимся, пока тот, кто несет за нее ответственность, не предстанет перед правосудием“.
Убийство — во многом схожее с убийством двухгодовалого Джеймса Балджера[21] двумя десятилетками в девяносто третьем году — потрясло всю страну. Премьер-министр Дэвид Кэмерон и министр внутренних дел Тереза Мэй назвали его ужасным».
Дэниел шел, ослабив галстук и сунув газету под мышку. Кофе уже остывал, и он сделал еще глоток, заходя в офис. «Дейли мейл» была не единственной, кто упоминал о деле: когда проходило слушание о выпуске под залог, в местных газетах печатали короткие заметки. Но эта статья от них отличалась. Это был заголовок на первой полосе.
«Начинается, — подумал Дэниел. — Уже начинается».
Окончательно рассвело, но день еще не растерял своей свежести. От усталости у Дэниела свело живот, и он почувствовал желание лечь на тротуар, прижаться щекой к грязной плитке и уснуть.
Дэниел пришел на работу первым. Еще не ушли уборщицы, вытряхивая корзины для мусора и стирая пыль со столов. Он допил кофе в кабинете, перечитывая обвинительное заключение по делу Себастьяна. К резюме было приложено несколько фотографий изуродованного трупа Бена. На первой было снято место преступления с лицом Бена, прикрытым ветками и кирпичом, с помощью которого и было совершено нападение, словно убийца хотел соорудить для маленького тела гробницу. Другие фотографии были сделаны во время вскрытия и демонстрировали полную картину лицевых повреждений: сломанный нос и размозженную глазницу. Это не было похоже на лицо ребенка, скорее на сломанную, изувеченную куклу. Рассматривая фотографии, Дэниел нахмурился.
Ровно в девять зазвонил телефон, и Дэниел снял трубку.
— Это Ирен Кларк, — сообщила Стефани.
— Отлично, соединяй.
Дэниел ждал, когда послышится ее голос. Если не считать мимолетной встречи на вечеринке в честь включения ее в список королевских адвокатов, они не виделись уже почти год. Они тогда пошли выпить в день приговора Тайрела. Ему вспомнился ее маленький насмешливый рот и брови дугой.
— Привет, Денни, как поживаешь?
— А сама? Как идут дела у королевского адвоката? Поздравляю с мантией.
Ирен рассмеялась, и Дэниел спросил:
— Ты пойдешь со мной завтра к патологоанатому? Я сейчас просматриваю отчеты.
— Конечно, — согласилась она. — Я как раз звоню сказать, что нам надо встретиться где-нибудь у «Грин-парка»[22] и пойти вместе.
— Отлично. А потом я, может, даже угощу тебя выпивкой — нужно же отметить твой успех.
Дэниел нарочно добавил в речь акцент и улыбнулся, ожидая, что Ирен начнет его поддразнивать и сама выдаст что-нибудь на джорди.
Но она сказала:
— Я так убиваюсь на работе, что все уже почти забылось. Будет здорово увидеться. Столько времени прошло.
— Я просто несказанно рад, что ты согласилась за это взяться.
Он слегка покраснел от собственной искренности.
— Я не могла отказаться. Меня взяло за душу…
— Знаю. Меня тоже.
Когда ближе к вечеру Дэниел приехал на станцию «Грин-парк», Ирен уже ждала его. Она выглядела бледной и уставшей, с волосами, примятыми на макушке и над висками, словно только что сняла парик. Увидев Дэниела, она просияла. Он расцеловал ее в обе щеки, а она сжала ему локоть и провела рукой вниз до запястья, подержавшись за него секунду, прежде чем отпустить.
— Денни, ты ли это? Хорошо выглядишь.
— Ты тоже.
Он действительно так считал. Несмотря на примятые париком белокурые волосы и усталые глаза, она сразу выделялась в толпе.
Ирен слегка наклонила голову набок, чтобы как следует его рассмотреть. В ее присутствии ему всегда хотелось вытянуться по струнке и расправить плечи.
Они пошли вниз по Пикадилли, мимо Рица, по направлению к Карлтон-хаус-террас,[23] где у них была назначена встреча с патологоанатомом Министерства внутренних дел, Джилл Голт, кабинет которой выходил окнами на Сент-Джеймсский парк.
Несмотря на то что каждый проезжающий автобус разбавлял воздух порцией теплого смога, Дэниел чувствовал запах духов Ирен. Они шли нога в ногу, и Дэниел на секунду отвлекся, растворившись в непринужденном ритме их шагов.
День клонился к вечеру, но солнце палило нещадно, стоя высоко в небе всевидящим оком. Кабинет патологоанатома стал спасением: пусть и без кондиционера, но там было прохладно — зною оказалось не под силу пробить толстые каменные стены.
Доктор Джилл Голт сидела за дорогим письменным столом, в черепаховых очках, поднятых надо лбом в копну кудрявых рыжих волос.
— Чаю или кофе? — спросила она.
Оба отказались.
Хозяйка кабинета открыла коричневую папку и спустила очки на кончик носа, чтобы пробежать глазами отчет о вскрытии тела Бена Стокса.
— Доктор Голт, ваш отчет очень интересен, — начал Дэниел. — Вы совершенно уверены, что причиной смерти послужила острая субдуральная гематома, вызванная ударом в переднюю правую сторону черепа?
Джилл Голт положила на стол перед ними рентгеновский снимок и ручкой показала размеры кровоизлияния.
— Вы абсолютно уверены, что орудием убийства является кирпич, найденный на месте преступления? — поинтересовалась Ирен.
— Да, контуры точно совпадают.
— Ясно. Поправьте меня, если я не права, но вы установили время смерти в районе шести сорока пяти вечера, однако не смогли определить время самого преступления, — это из-за характера повреждений?
— Правильно.
Доктор Голт позволила ручке выскользнуть на стол и, сцепив пальцы в замок перед собой, пояснила:
— При повреждениях такого рода практически невозможно определить время их нанесения. Кровоизлияние оказывает давление на мозг, но до летального исхода может пройти от нескольких минут до десяти часов или даже больше.
— Это значит, что предположительно нападение могло произойти около шести часов вечера? — спросил Дэниел, подняв бровь.
— Совершенно верно, или на несколько часов раньше.
Дэниел и Ирен переглянулись. Он уже представил, как Ирен приводит этот аргумент в суде.
Когда они выбрались из приемной патологоанатома, было уже прохладнее, но лондонские улицы остались такими же грязными, шумными и раскаленными. Было начало шестого, час пик, — люди лавировали меж себе подобных, как рыбы в косяке, клаксоны гикали на велосипедистов, прохожие говорили по невидимым телефонам. Хлопали дверцы такси, пыхтели автобусы, вдыхая и выдыхая пассажиров, и над всем этим, высоко в синем небе, бесшумно пролетали самолеты.
— Что ж, узнали много нового, — сказала Ирен.
Она надела солнечные очки и сняла жакет. Плечи у нее были сильные и прямые, как у теннисистки, и Дэниел залюбовался ими. Он стянул галстук и сунул его в карман.
— Так госпожа королевский адвокат позволит мне себя угостить?
Было достаточно рано, и на улице у кафе стояли свободные столики. Ирен и Дэниел сели друг напротив друга, потягивая пиво, а тени тем временем становились все длиннее, и вокруг лениво плавали в воздухе уставшие летние осы.
— За тебя, — произнес Дэниел, поднимая бокал.
— Итак, — Ирен откинулась назад, оглядывая его, — ты думаешь, это сделал Себастьян?
Дэниел пожал плечами. Солнце светило ему в лоб.
— Он утверждает, что не делал этого, — сказал Дэниел. — Парнишка странный, но мне кажется, что он говорит правду. Он просто попал в переплет.
— Мне с ним было не по себе, но я… мы едва перекинулись парой слов.
— Он очень смышленый. Единственный ребенок в семье. Предполагаю, что… довольно одинокий. Рассказал мне о том, как отец нападает на мать. Они богаты, но вряд ли в семье у них мир и покой.
— Легко в это поверю, — согласилась Ирен. — Его папаша — настоящий женоненавистник, он не хотел, чтобы мы вели дело его сына только потому, что я женщина.
— Нет! Дело было во мне! Он посчитал меня слишком молодым и неопытным.
Ирен вздохнула и, пожав плечами, приняла серьезный вид.
— Если отталкиваться от того, что мы услышали от Голт, — сказала она, — на Бена легко мог напасть кто-то еще. У Себастьяна алиби с трех часов дня… а показания прохожего, который утверждает, что видел драку с участием Себастьяна намного позже, скорее всего, говорят о том, что его сбила с толку полиция или он просто напутал. В его описании Себастьяна нет никаких особых деталей, и, учитывая расстояние и плотность зарослей… Я хочу сказать, что была в парке, и я уверена, что мы сможем это опровергнуть. Вот бы еще найти что-то полезное в видеозаписях.
— Я сам их все пересмотрел, чтобы убедиться, что мы ничего не пропустили. Конечно, полиция, как обычно, запросила только данные с муниципальных камер…
— А ты нашел еще?
— У двух пабов в этом квартале есть камеры наблюдения. Мы еще не закончили отсматривать материал с них, ищем мальчиков, и это второе предположительное появление Себастьяна…
— Да, если бы нам наткнуться на что-нибудь, подтверждающее, что на игровой площадке в это время был не Себастьян, а кто-то другой…
Она посмотрела вдаль, через улицу, на проезжающие автобусы и велосипедистов. Дэниелу нравилось ее лицо, напоминавшее по форме дынное семечко. Он наблюдал, как она убирает пряди волос за уши.
— Я до сих пор не могу прийти в себя после прошлого раза, — наконец сказала она. — Ты о нем вспоминаешь?
Дэниел со вздохом кивнул. После суда над Тайрелом они избегали друг друга, оба уязвленные вердиктом «виновен», отправившим подростка на растерзание системе, которая его и вырастила. Его судили за то, что он застрелил товарища по банде. Они оба почувствовали симпатию к этому высокому мальчику с упругой коричневой, как каштановая кожура, кожей и веселой, всегда наготове ангельской улыбкой. Тайрел родился в тюрьме у матери-наркоманки и жил в приемных семьях. Ирен и Дэниел бились за него изо всех сил, но он был виновен и виновным был признан.
— Если честно, я хотела за это взяться еще и потому, что мы проиграли дело Тайрела, — добавила Ирен.
— Где-то месяц назад ездил его проведать. Он ждет решения по апелляции… Поехал сказать ему, что апелляция отклонена. Он так исхудал… — сказал Дэниел и отвел взгляд.
— А как тебе этот мальчик? То есть я понимаю, что ему уже одиннадцать, но… он такой маленький… или сейчас все одиннадцатилетние так выглядят? Откуда мне знать… По крайней мере, Тайрел выглядел взрослым.
Дэниел сделал большой глоток и посоветовал:
— Тебе нужно перестать об этом думать. Уверен, что королевские адвокаты не должны беспокоиться о таких вещах.
Он подмигнул ей с улыбкой, но она не улыбнулась в ответ, а вместо этого посмотрела в сторону, перебирая воспоминания.
— Боже, как же мы тогда напились, — негромко произнесла она.
После оглашения приговора Тайрелу они отправились выпить. К концу вечера Ирен вставила себе в глазницы крышки от бутылок, изображая судью, назначившего подростку тюремное заключение.
— Моя сестра все не могла понять, почему потом я ходила такая подавленная. Она все твердила: «Но он же виновен», словно это имело какое-то значение, словно это не сводило на нет все наши усилия. После приговора у него был такой страх в глазах. Он казался таким юным. Я до сих пор твердо уверена, что ему нужна была помощь, а не наказание.
Дэниел провел руками по волосам и усмехнулся:
— Может, мы занимаемся не своим делом? И нам стоит перейти в социальную службу?
— Или в политику и навести свой порядок, — с улыбкой покачала головой Ирен.
— Ты прекрасно выступаешь в суде, но политик из тебя никудышный. Никто не смог бы заткнуть тебе рот. Представляешь себя в «Вечерних новостях»? Ты задавила бы всех своей проповедью. И тебя больше бы туда не позвали.
Она рассмеялась, но ее улыбка тут же погасла.
— Храни Себастьяна Бог, если он невиновен. Три месяца в заключении до суда — такое даже взрослому тяжело пережить.
— Даже если он виновен, это все равно тяжело, — сказал Дэниел и прикончил свою пинту.[24]
— Знаю, и мне невыносимо об этом думать. О системе правосудия в целом у меня высокое мнение. Иначе и быть не может, мы же в ней работаем. Но когда речь заходит о детях — пусть даже таких взрослых и приученных выживать в стае, как Тайрел, — ты думаешь, боже, ведь должен быть другой выход.
— Но он есть. Просто Англия с Уэльсом на шаг отстали от Европы. В большинстве европейских стран дети младше четырнадцати лет даже не попадают в уголовный суд. — Дэниел положил ладони на стол. — Детские правонарушения разбираются судами по семейным делам в порядке гражданского судопроизводства, обычно при закрытых дверях. Конечно, если речь идет о жестоком преступлении, исход зачастую такой же… ну, долговременное заключение в изоляторах для несовершеннолетних, но это часть судебного приказа об опеке, а не… тюремный срок.
— По сравнению с Европой у нас средневековье…
— Знаю, десять лет! Это же смешно. А в Шотландии еще полгода назад было восемь. Я же помню себя и в восемь, и в десять… ты ничего толком не понимаешь, ты такой маленький, еще и не личность вовсе… Как можно в таком возрасте нести уголовную ответственность?
Ирен со вздохом кивнула.
— Ты знаешь возраст уголовной ответственности в Бельгии? — спросил ее Дэниел.
— Четырнадцать?
— Восемнадцать. Восемнадцать! А в Скандинавии?
— Пятнадцать, — ответила Ирен.
— Именно, пятнадцать. А у нас — десять! Но что действительно меня бесит, так это то, что здесь дело не в деньгах и не в ресурсах и ни в чем-то подобном. Прикинь, какой процент твоих подзащитных вышел из неблагополучной среды: наркотики, насилие в семье…
— Не знаю, я бы легко дала восемьдесят процентов.
— Я тоже, — кивнул Дэниел. — У абсолютного большинства подсудимых было по-настоящему трудное детство… Знаешь, во сколько государству обходится содержание одного ребенка с травмированной психикой в органах опеки и попечительства до его совершеннолетия?
Ирен сузила глаза и пожала плечами.
— Больше полумиллиона фунтов стерлингов, — сообщил Дэниел. — Год индивидуальной психотерапии стоил бы как минимум в десять раз меньше. Заключение не только устарело, оно еще и безумно дорого стоит. Достаточно простой арифметики, чтобы всех в этом убедить.
— И кто тут у нас читает проповеди? Думаю, что доберусь до «Вечерних новостей» раньше тебя. — Ирен посмотрела на него с теплотой и сделала глоток пива. — Тебе нравится быть защитником, да? У тебя это получается так естественно.
— Да, мне нравится быть по эту сторону. — Дэниел оперся на поставленные на стол локти. — Даже если мой подзащитный внушает мне отвращение, я заставляю себя увидеть все его глазами. Всегда должна быть презумпция невиновности. В этом и заключается справедливость…
— Знаю, из-за нее-то мы и играем в эти игры — из-за справедливости. Жаль, что она не всегда побеждает.
На несколько секунд прервав разговор, они посмотрели на поток машин и толпы людей, спешащих домой после рабочего дня.
— Пресса на уши встанет, имей в виду, — предупредила Ирен. — Будет намного хуже, чем тогда с Тайрелом. Ты готов к этому?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |