Маделин Стокс плакала. Дэниел был тронут и знал, что присяжные — тоже. Ее левая рука, опиравшаяся о край свидетельской ложи, покраснела, но лицо оставалось все таким же бледным. Заплакав, она прикрыла рот платком. Дэниел вспомнил рассказ Херриет о том, как Минни потеряла дочь. Он вспомнил тот день на рынке, и ее холодные прикосновения, и грустные водянисто-голубые глаза, умолявшие его не упоминать о ее малышке. Как и у Минни, у Маделин Стокс был только один ребенок. Она потеряла все, что имело для нее смысл, и мир погрузился во мрак.
— Я звала его по улицам и постояла у входа в парк, но его нигде не было видно. Я позвонила его друзьям, потом мужу, и мы… позвонили в ближайшую больницу и в полицию.
— Вы позвонили соседям, Кроллам?
— Нет…
Она вытерла лицо ладонями. Ее глаза были полны горя, красные и круглые, как морские камушки, которые вращались и блестели, воскрешая перед собой эту сцену, вновь переживая панику.
— Нет, я не позвонила, — сказала она.
— Бен играл с Себастьяном?
— Да, но не в школе, а иногда дома по выходным. Сначала я ничего не имела против, но когда узнала, что Себастьян издевается над Беном и втягивает его в неприятности, я запретила им видеться.
— Вы не могли бы объяснить, что значит «издевается и втягивает в неприятности»?
— Когда мы только переехали на Ричмонд-кресент, Себастьян позвал Бена гулять. Я обрадовалась, что у нас в соседях оказался маленький мальчик, пусть даже немного старше, но потом я решила, что он не подходит Бену… в друзья.
— И могу я спросить: почему?
— После общения с Себастьяном Бен начал употреблять очень грубые ругательства, которых он раньше не знал. Я сделала ему выговор и на несколько дней запретила играть с Себастьяном, но по выходным они все равно гуляли вместе. Потом я заметила, что у Бена начали появляться синяки. Бен рассказал мне, что Себастьян бьет его, если он отказывается поступать так, как тот хочет. Я пожаловалась матери Себастьяна и настрого запретила Бену с ним играть.
— Когда вы пожаловались матери Себастьяна, результат вас устроил?
— Нет, Себастьян дома сам себе закон, — по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. Мать не имеет над ним никакой власти, а отец постоянно в отъезде. Мне кажется, она с ним не справляется.
Миссис Стокс сморкалась, говоря в носовой платок. Дэниел искоса посматривал на Шарлотту. Та сохраняла невозмутимость, разве что покрытая тональным кремом кожа начала блестеть. Женщины избегали смотреть друг на друга. Себастьян сидел очень прямо, буравя Маделин взглядом, и часто моргал.
— Значит, вы не обратились к Кроллам по поводу исчезновения Бена, потому что вы запретили сыну играть с Себастьяном и не думали, что мальчики могут оказаться вместе. Однако вы считаете, что Бен мог легко вас ослушаться…
Миссис Стокс начала тихо рыдать. Плечи у нее вздрагивали, и она буквально щипала себе нос бумажным платком.
Когда она снова заговорила, голос у нее погрубел.
— Думаю, Бен был заворожен Себастьяном, который сильнее и старше. Они с Себастьяном не играли несколько месяцев, и я просто не подумала о нем. А теперь это… это кажется очевидным.
— Что случилось после того, как вы позвонили в больницу и заявили в полицию?
— Пришел домой муж. Полицейские проявили себя просто замечательно. Я не ожидала, что они начнут так быстро, но они практически сразу же стали опрашивать людей, помогли нам обыскать окрестности и развесить везде описание Бена.
— Спасибо, миссис Стокс.
Ирен Кларк поднялась с места. Дэниел наблюдал, как она уверенно улыбнулась и, сложив руки на кафедре, обратилась к свидетельнице сдержанным, почти извиняющимся тоном.
— Миссис Стокс, мне очень жаль, что вам и вашей семье пришлось пережить такую огромную трагедию. Я хочу задать вам несколько вопросов. Пожалуйста, не торопитесь с ответами.
Маделин сдавленно кашлянула и кивнула.
— Ваш сын раньше исчезал на продолжительное время?
— Нет.
— Вы сказали, что когда-то он часто играл с Себастьяном. Во время этих игр мальчики выходили за территорию, где должны были находиться, или пропадали на какое-то время?
Миссис Стокс закашлялась — ей было явно трудно сохранять хладнокровие.
— Миссис Стокс?
— Нет.
— И разве неправда, что, пока вы не узнали, что соседский мальчик арестован, вы не подозревали, что Себастьян мог быть причастен к исчезновению вашего сына?
Маделин обвела взглядом зал суда. Она стояла в ложе для свидетелей, словно пифия на пьедестале, а зал был ее священной рощей. По ее щекам беззвучно катились слезы.
— На него я не подумала, — тихо ответила она.
— Вы показали под присягой, что запретили Бену видеться с Себастьяном. Тогда правда ли то, что Бену нравилось с ним играть?
— Нет, он был задирой, он…
Пальцы миссис Стокс впились в край свидетельской ложи.
— Миссис Стокс, Себастьян вам не нравился, это очевидно, но разве ваш сын не просил разрешения с ним играть? По вашим словам, Себастьян его завораживал. Разве это неправда, что, несмотря на ваше неодобрение, Бен с Себастьяном дружили и им было интересно вместе?
Миссис Стокс высморкалась и тяжело задышала. Судья предложил ей стакан воды. Она отказалась и посмотрела на Ирен.
— Прошу прощения, миссис Стокс, я знаю, как это тяжело. Разве это неправда?
Маделин со вздохом кивнула.
— Миссис Стокс, не могли бы вы ответить вслух?
— Может быть, они дружили.
Ирен взглянула на Дэниела и села. Она знала, что могла бы продолжить с вопросами, но присяжные были переполнены сочувствием к матери погибшего мальчика. Дэниел уважал Ирен еще и за это: она могла дожать свидетеля, если это было необходимо, но никогда не забывала о милосердии.
В судебном заседании были предусмотрены частые перерывы — согласно правилам, введенным после дела Балджера. Как только суд прервался, Дэниел пошел в туалет. Он чувствовал себя отяжелевшим и усталым. Каблуки застучали по мраморному полу. Этот туалет с синими стенами и желтыми кранами был ему хорошо знаком, как и стоявший там запах въевшейся мочи и бесполезной хлорки.
В дальнем углу был свободный писсуар. Отливая в белый фарфор, Дэниел выдохнул.
— Все хорошо, Денни?
Это был суперинтендант Маккрум. Расстегивая ширинку, он слегка задел Дэниела плечом.
— Иногда я думаю… — начал Маккрум, и его северный акцент в холодном викторианском туалете прозвучал неожиданно тепло и радушно, — неужели нет другого способа? Этот суд — просто варварство. Нельзя заставлять их проходить через это.
— Не могу не согласиться, — произнес Дэниел.
Он застегнулся и принялся мыть руки. Его волновало, как Себастьян справится с предстоящими ему долгими заседаниями, когда худшее всегда впереди.
— И это только начало… — заметил он.
— Знаю, бедная женщина, — произнес Маккрум.
Дэниел отвернулся и вышел, не сказав ему ни слова, только слегка кивнув. Пожилой человек проводил его взглядом.
Один год накладывался на другой, как борозды вспаханной земли. После того как куры выклевали всю замазку из окон, выходивших на задний двор, Минни заказала новые рамы. Ветер сорвал с крыши несколько листов шифера, образовав щель, и когда шел дождь, сквозь нее медленно капало в ведро на лестнице. На починку крыши не было денег, и так продолжалось больше года. Дэниелу было поручено выливать воду из ведра по утрам.
Козел Минни, Гектор, умер на третью зиму Дэниела в Брамптоне, но уже весной она купила ему на замену козу с двумя козлятами. Дэниелу было позволено делать утреннюю дойку: смазывать козье вымя кремом и терпеливо, методично выдавливать из сосков молоко. Минни его научила. Они сделали для коз отдельный загон, часть которого отгородили для дойки, — туда другим обитателям двора вход был запрещен. Минни сказала Дэниелу, что в доильне должна быть безукоризненная чистота. По вечерам они отлучали козлят от козы, чтобы вымя у нее наполнилось молоком. Козу звали Барбарой, а козлят Дэниел окрестил Броком и Лиамом, в честь игроков «Ньюкасл юнайтед», хотя оба козленка были женского пола.
По вечерам, после ванны и домашних заданий, они с Минни играли в нарды — она при этом жадно прихлебывала джин, а он высасывал крем из шоколадных эклеров. Она восхищалась его способностью считать, не отмечая цифры на доске. Иногда вместо нардов были карты, вист или очко. Они играли под музыку: Минни ставила пластинки Элвиса, Рэя Чарльза, Бобби Дарена. Кладя карты на стол, Дэниел пританцовывал плечами, а она вскидывала брови и бросала Блицу крекер.
Дэниелу исполнилось тринадцать, и это был его первый год в средней школе имени Уильяма Говарда на Лонгтаун-роуд. Он был капитаном футбольной команды и завоевал две золотые медали в беге на длинную дистанцию, но по-прежнему оставался меньше ростом и субтильнее остальных мальчишек в классе. На следующий год ему предстояло начать готовиться к экзаменам на аттестат зрелости. Ему особенно удавались английский, история и химия. Иногда после школы к нему домой приходила девочка по имени Кэрол-Энн, на год старше его. Она была сорванцом, и он научил ее, как подбрасывать футбольный мяч разными частями тела, не давая ему упасть, и ухаживать за скотиной. Когда ее мать работала допоздна, Минни оставляла ее ужинать. Кэрол-Энн не была его девушкой, ничего подобного, хотя он и видел ее груди, когда верх ее купальника оттянуло водой во время заплыва в реке Ирвинг прошлым летом.
В школе Дэниел был популярен. Благодаря футболу у него появились друзья, и он почти перестал ввязываться в драки. Но, если не считать Кэрол-Энн, редко кто из ребят приходил на ферму. Денни приглашали на дни рождения, и он ходил на все школьные вечеринки. У него был круг друзей, с которыми он тусовался в школе, в основном по футбольной команде, но после уроков он обычно ни с кем не играл и сам ни к кому не ходил чаще нескольких раз в год. После школы, если не было ни игры, ни вечеринки, он оставался дома с Минни, ухаживал за скотиной, собирал траву, чистил картошку или вместе с Блицем пинал консервные банки на заднем дворе. А потом был ужин, настольные игры, и джин, и музыка. И так год за годом. В этом была соразмерность дней, благодарное осуществление ожиданий, незыблемость повседневности. И Дэниел чувствовал себя в безопасности.
Он научился надеяться. Его желания приходилось подрезать, чтобы они поместились в доме, как она подрезала крылья курам, чтобы те не улетели. Но чего бы он ни захотел из того, что в доме было, Минни могла ему дать.
Как-то в субботу Дэниел проснулся раньше будильника. Он потянулся, раскинув руки-ноги в стороны, словно морская звезда, ощущая растяжку всем телом, вплоть до кончиков пальцев. За тонкой оконной рамой раздавалось кудахтанье и возня кур и раздраженное блеянье коз. Дэниел нежился в постели и погружался в воспоминания.
Потом он резко поднялся, зевнул и открыл выдвижной ящик прикроватной тумбочки. Достал цепочку матери и погладил золотую букву «С». На ощупь она была глаже, чем он ее помнил, и он подумал, что это его рук дело, ведь сглаживает же море острые грани стекла. Вот уже почти год, как цепочка лежала в ящике, завернутая в бумажный платок, и он к ней не прикасался. Он почти о ней позабыл.
Дэниел лег на спину и принялся рассматривать цепочку. Воспоминания, всплывшие перед ним, когда он ее погладил, не были настоящими — это были фотоснимки, которые его сознание сделало и с надеждой замочило в проявителе, чтобы развесить на прищепках в темной комнате, где бы с них по каплям стекала его надежда. На одной из фотографий его мать сидела на кухне у Минни и хохотала так, что были видны два недостающих зуба, зажмурившись от радости настолько, что кожу чуть не до кости прорезали морщинки. На другом снимке мать кормила кур, а Минни махала ей из окна. Он всегда представлял материнские руки сухощавыми и медлительными, и корм курам они тоже сыпали, как в замедленной съемке, будто у нее заело суставы. Еще на одной они все вместе играли в карты и его мать выиграла: она опрокинулась на спину на диване, коленями вверх, и визжала, не веря в свою удачу.
Он положил цепочку обратно в ящик. Ему было интересно, что подумала бы Минни о его матери, столкнись они лицом к лицу. По сравнению с ней мать была бы такой же хрупкой, как воробей перед топтыгиным. Минни стала бы ее кормить, любить и нашла бы ей занятие — все как с Дэниелом. Для Минни его мать стала бы просто еще одним ребенком. Когда он об этом думал, у него разрывалось сердце. Мать была для него ребенком, и с каждым годом он чувствовал себя по отношению к ней все старше, а она оставалась прежней: молодой, худенькой, нуждавшейся в его защите.
После усыновления Дэниел стал думать о матери иначе. Прежде он был в панике оттого, что теряет ее, что ее отрывают от него по живому, невзирая на его боль. Теперь же ему хотелось ее утешить. Он помнил, как гладил ей лоб и набрасывал на нее кофту, когда она засыпала на диване, и как ее почерневшие глаза и посиневшие, губы ему улыбались. Ему больше не хотелось к ней бежать. Спокойствие его новой жизни было ему желаннее, чем ее хаос, просто теперь он фантазировал, как возьмет ее с собой в эту новую жизнь. Минни могла бы удочерить и ее тоже, мать могла бы спать на диване под записи Рэя Чарльза, пока Дэниел срывал бы в огороде зонтики ревеня и запихивал бы их в проворные козьи губы.
Внизу Минни варила кашу. Она стояла в халате, босиком на грязном кухонном полу. Подошвы у нее были толстые, словно из дубленой кожи. По вечерам перед телевизором она поднимала ноги на табурет, и Дэниел иногда постукивал пальцем по желтой, в дюйм толщиной коже ее подошв. Она могла наступить на канцелярскую кнопку и обнаружить это только через неделю, но не из-за боли, а потому что услышала стук металла по половицам. Тогда она поднимала лодыжку на колено другой ноги и вынимала надоедливую кнопку — без единой капли крови.
Услышав его шаги, Минни подошла к подножию лестницы с деревянной ложкой в руке. Она сжала ему щеки и повернула, чтобы поцеловать в лоб.
— Доброе утро, красавец мой.
Стояло лето, поэтому, хотя еще не было и семи, уже наступил день, и небо сияло первозданной голубизной. Дэниел сунул ноги в сапоги и вышел покормить скотину. Пальцы у него замерзли, и когда он взялся за вымя, Барбара принялась пинаться и переступать копытами, поэтому перед второй попыткой ему пришлось отогреть ладони под мышками.
Оказавшись снова вместе, козы принялись тыкаться друг в друга мордами и обнюхиваться, а Дэниел отнес Минни молоко.
— Помощник ты мой, — сказала она, ставя перед ним тарелку с овсянкой и чашку горячего чая, в котором — Дэниел знал — уже были молоко и сахар. — Пойду переоденусь.
Когда она вернулась, Дэниел делал тосты и предложил поделиться с ней.
— Половинку, лапушка. Мне и чая хватит.
Дэниел дал ей целый, зная, что она все равно его съест. Она болтала про сад и течь в крыше, что на следующей неделе, возможно, найдет кого-нибудь ее починить. Но ничего не менялось уже несколько месяцев. Она спросила у него, чем он хочет заняться, потому что была суббота. Если погода не портилась, они могли пойти погулять, а если начинался дождь, то смотрели послеобеденные фильмы, хрустя крекерами. Иногда Минни готовила или пекла что-нибудь особенное, пока Денни пинал мяч во дворе.
Он пожал плечами.
— Ты знаешь, о чем я подумал? — начал он, откусывая крошечный кусочек тоста и наблюдая за ее лицом.
Минни улыбнулась — сплошные голубые глаза и красные щеки.
— Уверена, ты мне сейчас все расскажешь.
— Как по-твоему, социальный работник смогла бы выяснить, где сейчас моя мама?
Свет в ее глазах померк.
— Милый, ты же знаешь, что тебе сказали. Подожди до восемнадцати, и ты сможешь с ней встретиться, если захочешь. Я знаю, что тебе тяжело, но таков закон, и нам следует его выполнять. Тебе нужно попытаться просто жить дальше.
— Я могу, я живу, я просто… Мне бы хотелось показать ей наших новых коз и свою комнату после ремонта. Ей бы понравилось. Мне просто хочется с ней поговорить.
Минни вздохнула. Ее груди поднялись над столом и опять на него опустились.
— Денни, посмотри на меня.
— Что?
Он поднял на нее глаза, рот у него был набит тостом. Минни нахмурилась:
— Ты ведь не убежишь больше, слышишь? — Она приложила ладонь к сердцу. — Лапушка, я этого больше просто не выдержу.
— Никуда я не убегу. Я просто хотел рассказать ей про коз.
Он отвел взгляд и доел тост, запихивая в рот больше, чем помещалось, украдкой посматривая на Минни. Она сидела, сложив руки на коленях, и наблюдала за ним.
Дэниел снова отвел взгляд:
— Я подумал, что было бы здорово, если бы она переехала к нам жить.
Произнеся это, он понял, насколько это невозможно и глупо, но все равно повернулся посмотреть на ее реакцию.
— Денни, ты же знаешь, что этому не бывать, — очень тихо сказала она.
Он кивнул, чувствуя боль в задней стенке горла.
— Просто я знаю, что ей бы здесь понравилось. Ей нужно, чтобы о ней заботились, и я мог бы это делать.
Дэниел почувствовал вес ее руки на своей.
— Тебе нужно понять, что заботиться о матери не твоя работа. А моя работа — заботиться о тебе.
Дэниел кивнул. У него щипало в носу, и он знал, что расплачется, произнеси он еще хоть слово. Ему не хотелось причинять Минни боль. Он любил ее и хотел жить в ее доме. Но ему просто хотелось, чтобы она поняла, что его мать тоже должна жить с ними. Тогда все будет просто идеально.
— Я никуда не убегу, — выдавил он. — Мне просто хочется с ней поговорить, рассказать про ферму и все остальное.
Он потер левый глаз и повторил:
— Я просто хочу с ней поговорить.
— Понимаю, лапушка. Давай я побеседую с кем надо. Посмотрим, может, мне дадут телефонный номер или вроде того.
— Правда?
Он подался вперед, улыбаясь с облегчением, но Минни сидела нахмурившись. Она кивнула.
— Обещаешь? — спросил он.
— Я же сказала, что поговорю.
— Думаешь, тебе все откроют?
— Я могу только спросить.
Дэниел улыбнулся и уселся поглубже. Минни наводила порядок: убирала масло и джем и вытирала ту часть стола, на которой они ели, — остальная половина была завалена книгами, сухим печеньем и старыми газетами. Дэниел почувствовал, как внутри у него разлилось тепло, от желудка до ребер. Оно приподняло его, и он сел ровно, расправив плечи.
Позже, на той же неделе, Дэниел трусил домой через железнодорожную ветку «Денди». Он нашел консервную банку и вел ее, словно мяч, уже с четверть мили: школьный галстук ослаб, рубашка вылезла из брюк, сумка болталась на одном плече. Воздух был пронизан ароматом свежескошенной травы. Гоня банку вперед забрызганными грязью ботинками, Дэниел слышал собственное дыхание и чувствовал, как на висках выступают капельки пота. Ему нравилось упругое напряжение мышц и суставов и теплое солнце на руках и лице. Он решил, что счастлив, счастлив оттого, что находится здесь и бежит домой к Минни.
Домой. Он изо всех сил пнул банку, и та взлетела, прочертив засиявшую на солнце дугу по меньшей мере десять метров длиной, прежде чем бесшумно упасть в высокую траву. Домой. Дэниел нашел банку и пнул снова. Она полетела вверх, и он подождал, пока она упадет, чтобы поймать ее на край ботинка и отправить в новый полет, вниз с холма в сторону фермы и Минни, которая уже приготовила ему сэндвичи с банановым пюре.
Прежде всего ему нравилась ее предсказуемость. У нее был дар показывать ему свой мир и каждый день воссоздавать его заново. Все происходило именно так, как она обещала. Она сказала, что усыновит его, и усыновила. Когда судья просмотрел лежавшие перед ним документы, его аж перекосило от недоверия, и у Дэниела внутри все сжалось, но судья все равно решил дело в их пользу и вручил ему плюшевого мишку, сделав Дэниела сыном Минни, как та ему и обещала.
Теперь Дэниел смотрел на нее другими глазами. Он уже полюбил ее тяжелое, мягкое тело, но теперь у нее появилась новая власть. Он ей доверял. Минни умела добиваться того, чего хотела. Даже судьба Дэниела была в ее руках. Думая об этом, он представлял холку лающего Блица, зажатую у Минни в кулаке, когда она придерживала его, открывая дверь незнакомцам.
Дэниел перешел на шаг. Он запыхался и втянул в себя запах теплой летней травы. Небо было синим и таким безоблачным, что от зиявшей в вышине бесконечности у него закружилась голова.
Он уже давно слышал позади голоса и топот. Обернувшись через плечо, он увидел, что это были те же трое мальчишек, которые когда-то его задирали. Теперь он знал, как их зовут: Лиам, Питер и Мэтт. В школе они учились на класс старше его.
Мышцы Дэниела напряглись. Он шел, не подавая вида, что знает о приближении этой троицы, но, насколько мог, удлинил шаг, двигая в такт плечами. Он слышал разговор, хотя, по его подсчетам, мальчишки были в двадцати футах позади него. Они болтали о футболе, но потом вдруг замолчали, и Дэниел почувствовал, как волоски у него на затылке стали дыбом. Он попытался прислушаться.
— Денни, как там старая ведьма? — крикнул один из них. — Она научила тебя колдовать?
Голос приближался.
Дэниел старался их не замечать, чувствуя, как вниз по позвоночнику растекается напряжение. Он стиснул зубы и сжал кулаки.
— Жирная ведьма! Вот бы посмотреть, как она летает.
Бросив взгляд через плечо, Дэниел увидел, как один из мальчишек изображает полет на метле, окончившийся крушением в траву. Все трое сально загоготали. Они ржали во все горло, и в их недавно сломавшихся голосах дрожала издевка.
Дэниел круто развернулся к ним лицом. Пацаны тут же стали на изготовку, расставив ноги пошире и вытащив руки из карманов.
Повисла пауза, и Дэниел слышал только, как стучит у него в ушах.
— У тебя проблема? — заговорил Питер с кривой усмешкой, сощурив глаза и явно подзуживая Дэниела.
— Заткнись насчет нее, понял?
— Или ты… что?
— Задам тебе жару, усек?
— Ага, че, один справишься?
Все было как в прошлый раз. Дэниел атаковал того же пацана, ударив его головой в живот. У того по-прежнему было превосходство в весе. Дэниел почувствовал, как кулак противника заехал ему под ребра, и задохнулся от боли. Он слышал, как двое других подзуживают товарища, крича: «Наподдай ему, Пит, наподдай!»
Дэниел вспомнил, как дрался с материнским дружком, тем, кто поднял его с пола за волосы. Он почувствовал, как тело его пронзила ярость, быстро, ярко и остро. Этот толчок укрепил его и очистил. Он ударил Пита, свалив на землю, и принялся пинать по лицу, пока противник не отвернулся.
На Дэниела набросились двое оставшихся, но с него еще не сошло напряжение первой схватки, и их удары не причинили ему вреда. Он треснул Мэтта в нос и всем кулаком прочувствовал раздавшийся хруст, а потом пнул Лиама в пах.
Пошатываясь, Дэниел отошел в сторону. Кулак саднило — посмотрев вниз, он увидел порез на костяшке, но, дотронувшись до нее, понял, что это всего лишь кровь Мэтта. Он развернулся так круто, что рельсы «Денди» мелькнули перед глазами, и снова стал к противникам лицом.
— Вякнете про нее еще хоть раз, вы — трупы.
Слово «трупы» вылетело у него изо рта, словно пуля, и эхом прокатилось по равнине, поднимая в воздух потревоженных птиц.
Мальчишки, поверженные в высокую траву, молчали. Дэниел зашагал прочь, все еще с опаской, но постепенно увеличивая небрежность походки. Дул свежий ветер, и трава гнулась в его сторону, словно в благоговении.
Дэниел знал, что они могут ему отомстить, но, шагая к ферме, он был доволен собой. Он не шел, а летел. Впредь они дважды подумают, прежде чем сквернословить на ее счет. Теперь она — его мать, и он не даст ее в обиду.
Когда Дэниел дошел до фермы, все было спокойно. Куры расхаживали по загону, поклевывая корм, но не шумели, козлята украдкой кормились из вымени, в котором им отказывалось по ночам. В траве упруго качались на ветру ромашки.
Минни размораживала морозилку. Зайдя в дом, Дэниел сразу пошел в ванную. Он вымыл руки и посмотрел в зеркало. Задрал футболку, чтобы проверить ребра. Ни царапины. Минни даже не догадается, что он ее защищал, сражался за нее и победил.
Входя на кухню, он не удержался, чтобы не расправить плечи.
Стоя в резиновых сапогах, она молотила деревянной лопаткой по затвердевшему льду в морозилке.
— Матерь Божья, ты уже дома? — воскликнула Минни, когда он вошел. — А я-то думала, что еще только два. Теперь ты захочешь свои сэндвичи, а я даже не успела их сделать.
Дэниел вытер нос и лоб рукавом и подождал, пока она подавит ломтики банана на куске свежего белого хлеба и нальет апельсинового сока. Прежде чем заговорить с ней, он залпом выпил стакан и съел половину сэндвича.
— Зачем ты это делаешь? — спросил он, указывая на плачущую морозилку.
— Жизнь, Денни, так устроена. Время от времени нужно браться за молоток и начинать все заново.
Дэниел не совсем понял, что она имела в виду, и принялся за вторую половину бананового сэндвича. Окна были открыты, и сквозь них на кухню проникал запах навоза с соседней фермы. Минни одним глотком выпила чай и снова взялась за молоток и лопатку. С глухим стуком она рубила лед.
— Я сегодня получил «А» за контрольную по истории, — прокричал ей Дэниел.
Она остановила атаку на холодильник ровно на столько мгновений, сколько понадобилось, чтобы подмигнуть.
— Умница. Я же тебе говорила. Ты такой умный. Чуть-чуть стараний, и ты задашь им всем жару… Попомни мои слова.
Спасаясь от шума ледяной канонады, Блиц уполз в другую комнату. Лед скользил по кухонному полу, тихий и водянистый, как покаяние.
Дэниел доел сэндвич и откинулся на стуле, облизывая пальцы. Он знал, что Минни смотрит на него, подняв молоток. Она вытерла лоб сгибом руки и положила орудия своего труда в морозилку. Потом присела рядом с Дэниелом, опустив тяжелую руку ему на бедро.
— Что? — спросил Дэниел, шмыгнув носом.
— Я поговорила с Тришей.
Кухня, пронизанная бусинами света, запахом тостов и теплом, вдруг задрожала, как натянутые скрипичные струны. Собака в коридоре положила нос на лапы. Дэниел ждал, выпрямив спину. Увесистая ладонь Минни по-прежнему лежала у него на ноге. Она начала гладить ему колено. Сквозь школьные брюки он чувствовал теплоту от этого трения.
— Я не знаю, как тебе сказать, Денни. Бог свидетель, я хочу уберечь тебя от горя, но ты сам попросил меня все узнать.
— В чем дело? Она в больнице?
— Такое всегда говорить не вовремя, так что лучше сказать сразу. Я только сегодня узнала.
Минни прикусила губу.
— Она в больнице, да? Ей снова плохо?
— На этот раз все было хуже, дружок.
Она посмотрела на него не моргая, как если бы он сам все знал и ей не нужно было ничего говорить.
— Что?
— Милый, твоя мама умерла.
Вокруг вдруг стало одновременно очень тихо и очень шумно. Все замерло, и Дэниел прочувствовал эту паузу и тишину. У него звенело в ушах. Такое же ощущение, как раньше, до драки. Он на пару секунд потерял равновесие. Шум в ушах мешал ему поверить в услышанное, но в то же время застрявший в горле страх — в рот проникал его кислый, черный привкус — означал, что он не вынесет, если услышит это еще раз.
Дэниел встал из-за стола, и на его плечи легли теплые руки Минни.
— Ничего, лапушка. Не беги от этого. Я всегда буду рядом.
Годы спустя, когда Дэниел вспоминал эти слова, они всегда заставляли его ускорить бег.
Это был шок. И странная радость. Он почувствовал толчок, будто его тряхнули или ударили кулаком, но затем сразу последовало сильное незнакомое возбуждение. Сердце стучало, язык прилип к нёбу, сухие глаза широко раскрылись.
Умерла?
Он захлебнулся воздухом, словно ему перерезали горло.
Умерла.
Он опустил взгляд и увидел руку Минни на своей руке; ее теплые пальцы были намного увереннее и сильнее, чем у его родной матери. Они были крепкими, как канат, которому он мог довериться в прыжке со скалы, зная, что тот выдержит — растянувшись в пространстве и времени, — примет на себя его вес вопреки силе тяжести.
Умерла.
Денни прижался к Минни. Она не просила ее обнимать. Не притягивала его к себе, но он все равно скукожился вокруг нее, будто осенний лист, растративший всю свою жизненную силу.
— Вот и ладно, — сказала она. — Вот и ладно, любовь моя, драгоценное мое дитя. Ты этого еще не понимаешь, но ты свободен, теперь ты свободен.
Он не чувствовал себя свободным, скорее одиноким, и этот страх заставлял его сильнее прижиматься к Минни, впервые по-настоящему ощущая ее и умоляя о любви.
Потом она налила ему чаю, и он засыпал ее вопросами:
— Почему она умерла?
— Еще одна передозировка, лапушка. Очень сильная.
Он держал обеими руками большую кружку и по глотку отпивал чай.
— Можно мне поехать на похороны? Ее где-нибудь похоронят?
— Нет, лапушка, ее кремировали. Но у тебя осталась ее цепочка, и ты можешь вспоминать маму когда угодно.
— Я должен был быть с ней. Я бы вызвал «скорую помощь». Я всегда вызывал вовремя.
— Денни, ты в этом не виноват.
— Это случилось, потому что меня с ней не было.
— Ты не виноват.
Ему пришло в голову убежать из Брамптона, доехать автостопом до Ньюкасла, как раньше, но теперь, когда ее не стало, это потеряло всякий смысл. Теперь его мама — Минни, и он постарается восполнить свою потерю.
Обвинение явно пыталось выставить Себастьяна злонамеренным ребенком. На этот раз в списке свидетелей были соседи Кроллов, одноклассники Себастьяна и его учительница. В отсутствие присяжных Ирен опротестовала порядок постановки вопросов как попытку привести не относящееся к делу доказательство дурной репутации. Но судья предоставил обвинению относительную свободу действий, особенно в том, что касалось школьной репутации Себастьяна в качестве жестокого задиры, так как это, по мнению судьи, имело отношение к преступлению.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |