Услышав, как его имя произнесли таким серьезным тоном, мальчик выпрямился на стуле. Он взглянул на Дэниела и улыбнулся.
— У него наблюдается то, что можно назвать болезненным любопытством.
— Какого рода? Что именно вызывает у него болезненное любопытство?
— Он проявляет очень большой интерес к крови, смерти и телесным повреждениям… Еще раз, я не могу утверждать этого со всей уверенностью, мне нужно было бы изучить его поведение более обстоятельно. Но я приведу в пример наш с ним разговор о выкидыше, перенесенном его матерью.
— Почему это вас встревожило?
— Милорд, я протестую, — вскочила с места Ирен. — Мой ученый коллега говорит за свидетеля. Свидетель не делал никаких заявлений о том, что был каким-либо образом «встревожен».
Джонс кивнул и перефразировал сказанное:
— Скажите нам, что вы выяснили в разговоре относительно выкидыша матери подсудимого, доктор Берд.
— Я отметил, что его познания являются намного более подробными, чем можно было бы ожидать, и даже в какой-то мере неподобающими, особенно для ребенка его возраста… но опять же, я ни в коем случае ничего не утверждаю.
Дэниел видел, как Ирен яростно строчит в блокноте. Он знал, что она вернется к этому на перекрестном допросе.
— Понятно, ничего не утверждаете. Расскажите о способности Себастьяна поддерживать социальную коммуникацию.
— Он действительно испытывает трудности в социальной коммуникации и во взаимодействии с окружающими…
— Тем не менее вы отказались диагностировать у него синдром Аспергера, предпочтя… — Джонс снова сморщил лицо, вчитываясь в свои записи, — НПНР. На мой непросвещенный взгляд, он просто образцовый пример ребенка, страдающего синдромом Аспергера. Почему вы с этим не согласны?
— Ну… Себастьян показал наличие у себя способности к социальному воображению, даже не просто способности, а таланта. Это было очень заметно в ролевой игре, которую мы с ним провели. Отсутствие у него одного из ключевых симптомов, характерных для симптома Аспергера, заставило меня усомниться в предыдущем диагнозе. И все же я пришел к заключению, что у него есть признаки НПНР.
— Что представляет из себя социальное воображение?
— По сути, это способность представлять варианты возможного развития ситуации, особенно ситуации коммуникативной. Многие страдающие синдромом Аспергера способны к творчеству, но типичным симптомом этого состояния является неспособность представить возможные результаты коммуникативных ситуаций или предсказать, что будет дальше. Зачастую им трудно понять то, что для других — естественно.
— Понятно. — Джонс выпрямился во весь рост, взмахнув мантией, и в упор посмотрел на присяжных. — Скажите мне, доктор Берд, важно ли социальное воображение для того, чтобы хорошо лгать?
Дэниел задержал дыхание. Джонс повысил голос, словно сказал последнее слово. Дэниел поднял взгляд. Шорохи и бормотание в зале замерли.
Берд сглотнул и стрельнул взглядом в Ирен.
— Доктор Берд?
— Конечно, если ложь достаточно сложна и предполагает визуализацию определенных результатов, то социальное воображение очень важно… Но следует отметить, что страдающие синдромом Аспергера бывают совершенно неспособны ко лжи.
— Но, доктор Берд, — Джонс хищно улыбнулся, — вы же только что сказали, что Себастьян не страдает синдромом Аспергера именно потому, что он проявил способность или даже талант к социальному воображению. А это могло позволить ему убедительно солгать про убийство Бена Стокса.
— Я… да, я считаю, что НПНР — более уместный диагноз, но не могу комментировать…
— Доктор Берд, вы подтверждаете, что дети с синдромом Аспергера или те, кому поставлен менее серьезный диагноз, НПНР, часто склонны к жестокости?
— Ну, я…
Ирен встала, и Дэниел хрустнул пальцами.
— Милорд, — сказала она, — я снова ставлю под сомнение уместность вопроса… Свидетель выражает свое экспертное мнение о психологическом состоянии моего клиента. У нас нет времени для обобщений…
— Возможно, и так, мисс Кларк, но свидетель может ответить. В качестве эксперта он имеет право показать, как психологическое состояние вашего клиента соотносится с… общими состояниями.
— Ну… — Берд запнулся. — У детей с симптомами НПНР быстрее развивается фрустрация и в результате сильнее склонность к истерическим припадкам, срывам, сильному гневу и жестокому поведению.
— Понятно… к сильному гневу и жестокому поведению, — повторил Джонс, поворачиваясь к присяжным. — И дети с подобными симптомами менее способны к сопереживанию?
— Повторюсь, это расстройство имеет очень широкий спектр проявлений, но… и это применимо ко всем агрессивным детям… они часто не чувствуют или не понимают чужих страданий…
— Спасибо, доктор Берд.
Джонс был очень доволен собой.
— Если позволите, милорд, — сказала Ирен.
Судья Бэрон помахал пальцами в знак согласия.
— Доктор Берд, давайте теперь сосредоточимся на Себастьяне и отойдем от предыдущих обобщений. По вашему мнению, он был агрессивен или как-то особенно двуличен, когда вы с ним встречались — дважды?
— У меня не сложилось такого впечатления, и я не могу утверждать, что он способен на подобные проявления.
— Понятно. Согласно вашим показаниям, Себастьян может страдать расстройством спектра Аспергера, НПНР. Это распространенное заболевание?
— Очень распространенное.
— Значит ли это, что у многих — во всех прочих отношениях здоровых и вменяемых — взрослых людей в нашем обществе могут проявляться легкие признаки расстройств, относящихся к спектру Аспергера?
— Да, конечно, хотя практически невозможно установить, насколько они распространены, потому что даже в наше время в большинстве случаев диагноз не ставится.
— Значит, присутствующие в этом зале, не считая подсудимого, тоже могут иметь НПНР?
— Совершенно точно.
— НПНР могут страдать присяжные заседатели или даже барристеры, солиситоры и судья?
Это было шокирующее заявление, и Дэниел взглянул на Бэрона. Пожилой человек хмурился, но молчал.
— Снова повторю, что это возможно.
— И это вас не беспокоит? Наличие у человека НПНР свидетельствует о его склонности к преступности или жестокости?
— Вовсе нет, просто ограничения, вызываемые расстройством, у отдельных людей могут повышать фрустрацию и иногда приводят к эмоциональным взрывам.
— Спасибо за объяснение. — Ирен посмотрела в записи, сделанные во время допроса. — А теперь по поводу предполагаемого болезненного интереса обвиняемого: вы привели в качестве примера данное им описание перенесенного матерью выкидыша. Запись разговора, на который вы ссылаетесь, находится на странице шестьдесят три материалов дела, четвертый параграф. Что именно из сказанного Себастьяном вы сочли болезненным или неподобающим для его возраста?
— Он перечислил шокирующие биологические подробности: точный возраст плода, знание о травме матки и ее последствиях для детородных функций матери. Очень образно описал кровотечение…
— Доктор Берд, я не могу понять, почему вы относите это на счет расстройства. Мой клиент ждал маленького братика. Беременность развивалась до третьего триместра, и он, что вполне понятно, трогал живот матери и слушал, как шевелится плод, он даже рассказывал об этом. Я уверена, вы знаете, что подобный опыт вызывает у детей вопросы о биологических подробностях. Вам известно, что младенец погиб в результате домашней травмы…
Ирен сделала паузу. Дэниелу было интересно, что она скажет дальше.
— Разве не очевидно, что ребенок, ставший свидетелем выкидыша на таком позднем сроке, да еще дома, имеет оправдание своему… болезненному интересу, как вы это назвали? Разве случившееся не причинило сильную травму самому мальчику и его семье?
— Это действительно разумное объяснение. Я отвечал на вопросы по общим аспектам данного состояния, которые не имели прямого отношения к делу Себастьяна.
— Спасибо. — Ирен ликовала. — Давайте повторим еще раз. На основании своей оценки подсудимого вы считаете его способным на вменяемое ему преступление?
Берд сделал паузу, практически пробуя слова на вкус, прежде чем их произнести.
— Взвесив все за и против, я не считаю его способным на убийство.
— Спасибо, доктор Берд.
Суд прервался на обед, и Себастьяна увели вниз. Дэниел в одиночку прошел по коридорам Олд-Бейли. Он был разозлен, ведь он с самого начала опасался показаний Берда и теперь казнил себя за то, что не отнесся к ним серьезнее. Первый же свидетель защиты перешел на сторону обвинения, но у Ирен все же получилось вернуть его обратно. Он попытался поймать ее у суда — поздравить с восстановлением утраченных позиций, но ей нужно было обсудить со стажером другое дело.
Есть Дэниелу не хотелось. Он бросил монеты в автомат с напитками, предпочтя кофе ланчу. Пока он ждал, ему в предплечье вонзились чьи-то ногти, и он обернулся, увидев рядом Шарлотту, почти в слезах. Она была алиби Себастьяна с трех часов пополудни в день убийства, и после обеда была ее очередь давать показания.
— Дэниел, я не знаю, получится ли у меня. Я так боюсь этого человека — он просто рвет всех на части. Я боюсь споткнуться…
Он знал, что она имеет в виду Джонса, и сказал:
— Вы справитесь.
Со стороны голос прозвучал гулко, почти сурово, но Дэниел не хотел, чтобы она расклеилась, и инстинкт подсказал не давать ей поблажки.
— Отвечайте кратко, как мы обсуждали с Ирен, — напомнил Дэниел. — Расскажите о том, что знаете, и ни слова больше. Помните, что судят не вас.
— Но судят моего сына. Они все на меня смотрят, словно я мать какого-то… дьявола.
— Не смейте так думать. Он невиновен, и мы это докажем, но у вас очень важная роль. Нам нужно, чтобы вы выиграли свой раунд. Вы его мать, и ему нужно, чтобы вы за него постояли.
Он говорил это Шарлотте уже дважды. Ему хотелось ее встряхнуть. Он на своем опыте знал, каково это — иметь мать, зависимую от других, которая не может защитить ребенка.
Шарлотта посмотрела вверх, на высокий свод Центрального уголовного суда. Поискав взглядом в бездонной шири, будто там можно было найти ответы, она снова опустила глаза, пролив черную слезу, которую промокнула сразу почерневшим бумажным носовым платком. Дэниел вспомнил прикосновение ее ногтей к своему животу. От ее вида в нем поднялась волна отвращения и жалости, такая сильная, что ему пришлось отвернуться.
— Шарлотта, у вас получится. Себастьян рассчитывает на вас.
Когда Шарлотту вызвали, она уже успокоилась, но, наблюдая, как она идет к свидетельской ложе, Дэниел затаил дыхание. Ее локти выпирали сквозь рукава жакета. Себастьян наклонился вперед и вытянул руки через стол, как бы пытаясь до нее достать. Шарлотта прокашлялась и сделала глоток воды. На расстоянии она казалась хрупкой, но поразительно красивой, с огромными глазами на гладком лице.
Начиная первичный допрос свидетеля, Ирен излучала благожелательность и готовность выслушать. Она оперлась локтем на кафедру и обратилась к Шарлотте как к старой знакомой, хотя они виделись только мельком.
— У меня всего несколько кратких вопросов… Скажите, вы помните восьмое августа этого года?
— Да. — Шарлотта начала тихо, но постепенно обретала уверенность. — В тот день я не очень хорошо себя чувствовала. Муж был за границей, я приготовила Себастьяну обед и решила прилечь.
— Что делал Себастьян?
— Пока я отдыхала, он ходил гулять.
— Вы знали, где он гулял?
— Обычно он играет на улице перед домом, иногда вместе с соседскими детьми, но даже если он идет в парк, я вижу его из окна спальни на втором этаже, это очень близко.
— Вы наблюдали за ним в тот день?
— Нет, я просто легла в постель. У меня болела голова.
— Когда Себастьян вернулся домой?
— Почти в три часа дня.
— Вы уверены?
— Вполне уверена.
— А когда он вернулся домой, вы не заметили ничего странного — например, что он сильно испачкался? На его одежде была грязь?
— Не больше обычного. — Шарлотта позволила себе слегка улыбнуться. — Он же маленький мальчик и часто приходит домой испачканным, но в тот раз я не заметила ничего особенного.
— В его поведении было что-нибудь странное, может, он был взволнован или расстроен?
— Нет, ничего подобного. Мы вместе перекусили и сели смотреть телевизор.
— Спасибо, — кивнула Ирен и вернулась на место.
Дэниел выдохнул и наклонился к Себастьяну.
— Ты в порядке? — прошептал он мальчику.
— Не разрешай ему ее обижать, — прошептал тот в ответ, не поворачиваясь к Дэниелу.
— Не волнуйся, — уверил его Дэниел, хотя он сам волновался из-за перекрестного допроса, который должен был начать Джонс. Он знал, что Шарлотта была не способна вынести избыток давления.
Прежде чем начать, Джонс выдавил беззубую улыбку. Шарлотта растирала шею, нервно стреляя глазами в сторону балкона с публикой.
— Миссис Кролл, ваш лечащий врач выписывает вам лекарства для регулярного приема?
— Да… — Шарлотта кашлянула. — У меня проблемы со сном и… повышенная возбудимость, поэтому я принимаю… э-э… диазепам, бета-блокаторы довольно часто и, если ночью не могу уснуть, тамазепам.
— Понятно, настоящий коктейль. А в день восьмого августа вы принимали… диазепам, например?
— Точно не помню, но, скорее всего, да. Мне нужно принимать одну таблетку почти каждый день, чтобы успокоиться.
— Понятно, значит, вы признаете, что принимали успокоительное восьмого августа, пока ваш сын ходил гулять, и в то же время вы заявляете под присягой, что уверены, что он вернулся домой ровно в три часа?
— Да, я прилегла, но в тот день заснуть не получилось. Мне было нехорошо, и нужно было просто успокоиться. Я слышала, как Себастьян вернулся домой в три часа дня, и собрала перекусить. Я не спала, точно помню. Я была слишком… напряжена. Я знаю, в котором часу он вернулся домой.
— Вы любите своего сына, миссис Кролл?
— Да, конечно.
Слушая мать, Себастьян снова потянулся через стол. Дэниел заметил, что мальчик ей улыбается.
— И вы бы на все пошли, чтобы его защитить?
— На все, что угодно.
Шарлотта смотрела на Себастьяна в упор.
— Когда в понедельник к вам домой пришла полиция, вы якобы были дома, но крепко спали. Вы… отключились настолько, что даже не знали, что вашего сына забрали в участок?
— Да, в тот день я спала. Тревога часто накапливается, и в понедельник у меня совершенно не было сил. Но в воскресенье я не засыпала, и я знаю, когда он вернулся.
— Свидетель заявил, что он видел, как Себастьян дрался с погибшим на детской игровой площадке в Барнард-парке намного ближе к вечеру. Я заявляю, что вы понятия не имели, когда ваш сын вернулся домой. В тот день вы накачались лекарствами и были в отключке.
— Это неправда. Я слышала предыдущего свидетеля. Возможно, он видел не Себастьяна. Это мог быть кто-то другой. Я знаю, что в тот день я не спала. У меня был нервный приступ. Я не смогла бы заснуть, даже если бы попыталась. Он вернулся домой в три часа, я в этом уверена.
— Нервный приступ. Уверен, что так оно и было, миссис Кролл, именно нервный приступ. Сколько миллиграммов валиума вы приняли восьмого августа?
Шарлотта кашлянула:
— Десять. Мои таблетки только по десять миллиграммов, и иногда я откусываю половину, но в тот день я приняла целую.
— И вы ждете, что мы поверим, что после десяти миллиграммов валиума вы были в сознании, не говоря уже о том, чтобы соображать, который час?
— Я принимаю противотревожные средства уже довольно давно. Десять миллиграммов оказывают на меня седативное действие, но не более того. Спросите моего врача, он подтвердит, что меньшие дозы меня даже не успокаивают. Я уверена в том, что мой сын вернулся домой в три часа дня.
Дэниел улыбнулся и выдохнул. Джонс закончил допрос, и Шарлотта вернулась на свое место. Ее локти по-прежнему торчали в стороны, словно острые крылья. Она бросила быстрый взгляд на Себастьяна с Дэниелом. Дэниел повернулся к ней и сказал одними губами: «Вы справились».
После короткого перерыва настало время для патологоанатома со стороны защиты. Защита с самого начала сдала позиции — с показаниями Берда и утверждением обвинения, что Себастьян страдает расстройством из спектра Аспергера, но Дэниел считал, что свидетельство Шарлотты позволило кое-что отыграть. Просить ее дать показания было рискованно. Это было важно, чтобы подтвердить алиби мальчика, но ее нестабильное эмоциональное состояние и невнимательность волновали и Ирен, и Дэниела. И тем не менее Шарлотта справилась на «отлично». Она честно признала, что принимает таблетки и что не может избавиться от тревоги, и Дэниел чувствовал, что ее статус в качестве алиби был сильнее, чем свидетельство Рэнкина о второй драке между мальчиками, которую тот якобы видел позже того времени, когда, по заявлению Себастьяна, он уже вернулся домой.
Когда после заседания Дэниел встретился с Ирен и Марком, она, казалось, растеряла всю свою уверенность. Сняв мантию, она мерила шагами комнату для персонала, где стояли шкафчики, чтобы барристеры могли переодеться.
— Денни, мы вряд ли выстоим. Этот чертов психолог все нам испортил.
Белоснежная стойка ее воротника еле заметно подрагивала отворотами, придавая словам выразительность; рука лежала на бедре, между бровями — две аккуратные черточки.
— Нам нужно что-то еще, — сказала Ирен.
— У нас есть возможность вызвать судебно-медицинского эксперта, но ты ведь не будешь этого делать.
— Необходимости больше нет, мы же обратили Уотсона. Его капитуляция стоит любых заявлений нашего эксперта.
— Есть еще кое-кто, кого они до сих пор не слышали, — заметил Дэниел.
Ирен круто обернулась. В ее взгляде сквозило напряжение.
— Ты имеешь в виду, поставить перед судом Себастьяна? Все зашло слишком далеко, нам уже не позволят. Защита в полном разгаре.
— Ты можешь подать официальное прошение судье?
— Могу, — ответила Ирен, — но вряд ли он его одобрит. Ты действительно считаешь, что Себастьян справится?
— Возможно.
— И ты думаешь, нам это поможет? Хотя… я и сама об этом думала. Не позволяя ему дать показания, мы уменьшаем его шансы. Нужно, чтобы присяжные его поняли, особенно после того, как обвинение подкинуло им синдром Аспергера, наркозависимость матери и этот болезненный интерес. Если он не заговорит, их воображение уже не остановишь…
— Согласен, все ждут его версии событий. Дальше молчать ему нельзя, это сработает против него.
— Боже, — выдохнула Ирен, — пойдем уже выпьем! Мы заслужили. Заодно и обсудим. Нужно собрать отчеты психолога, и тогда я смогу подать прошение Бэрону.
К восьми часам они пили по третьей пинте в «Бридж-баре» в «Грейз-инн», хихикая в углу за спиной судьи Бэрона. Тот сидел на другом конце бара со стаканчиком шерри.
— Денни, ты в порядке? — спросила Ирен.
Она наклонилась вперед и убрала волосы с его лица. Дэниел позволил это сделать, откинув голову и мягко прислоняясь к деревянной панели.
— В последнее время тебя что-то гнетет, — заметила Ирен. — На прошлом процессе ты был совсем другим. Наверное, принимаешь все слишком близко к сердцу, тем более что наш юный клиент тебя просто обожает.
— Зато меня он ненавидит, — заявил Марк, помощник Ирен.
Дэниел улыбнулся ему уголком рта. Марк был неуклюжим парнем, которому никогда не удавалось подобрать рубашку по размеру.
— Я проморгал всю эту туфту с Аспергером, — сказал Дэниел и несильно стукнул кулаком по столу, отчего шапка пены на пиве затряслась мелкой дрожью. — Он же опроверг этот диагноз — он конкретно его опроверг!
— Мы все проморгали, Денни, расслабься… — произнесла Ирен. — Будем надеяться, что мы хорошо отыграли. С этим надо просто смириться. Я даже пройдусь на эту тему в заключительном слове, но нам нужно снова и снова бить в одну точку, как мы уже сделали: даже если у Себастьяна не диагностированный синдром Аспергера, или как там его называют, он не убийца.
Дэниел с Марком согласно кивнули.
— Главный вопрос… — Ирен положила ногу на ногу и откинулась на спинку стула, — стоит ли нам его вызвать.
— Я знаю, что он справится, иначе бы не предлагал. Он совсем не похож на обычных мальчишек. Ему это по силам.
— Марк, а ты что думаешь?
По тону Ирен и по тому, как она посмотрела на Марка, Дэниел понял, что она спросила это не для того, чтобы услышать его мнение, а чтобы чему-то научить.
— По-моему, это опасно, — ответил Марк. — Прецедентов нет. На процессе по делу Балджера Венеблс с Томпсоном не давали показаний, потому что якобы страдали от посттравматического стресса. Давала показания только Мери Белл,[41] но это было в шестидесятых, и то дело слишком отличается…
— А я считаю, что Денни прав, — сказала Ирен, — присяжным нужно выслушать Себа. Он еще удивит нас своим выступлением, вот увидишь. Хотя у меня нет уверенности, что психолог даст добро и, самое важное, что Бэрон удовлетворит прошение.
— А ты попробуй, — предложил Дэниел.
— Утро вечера мудренее. Что меня обезоруживает и играет ему на пользу, так это его шарм, есть у него Аспергер или нет. Мальчик странный, выбивает из колеи, но очаровательный. И такой развитый, со взрослыми не теряется. — Ирен изящно дотронулась до колена Дэниела. — Думаю, ты прав. Мы можем поставить его перед судом.
Дэниелу хотелось, чтобы Марк исчез. Откинувшись назад, он боролся с острым желанием взять ее за руку.
— Со мной ему точно неловко, — заявил Марк.
Дэниел улыбнулся: Марк был искренне обижен тем, что ребенок его отверг.
— У тебя паранойя, — заметила Ирен. — А ты, Денни, почему ты ему так нравишься?
Дэниел пожал плечами:
— Наверное, просто внушаю симпатию.
— А он тебе нравится? — спросил Марк.
— Будешь смеяться, позавчера он задал мне тот же вопрос.
— И что ты ответил?
— Сказал, что нравится… Хотя я не уверен, что «нравится» — подходящее слово. Какая-то часть меня… понимает его, или мне так кажется. Убил он Бена Стокса или нет, мы все знаем, что у этого малыша большие проблемы с психикой. Ему нужна забота.
Марк странно посмотрел на Дэниела, словно тот сказал что-то, с чем он был не согласен, но боялся ему возразить.
— Сразу всякое в голову лезет, — призналась Ирен. — Когда я вспоминаю о том, что творила в детстве… Даже думать страшно…
— Например? — спросил Денни, приподняв бровь.
Она улыбнулась и кокетливо скосила глаза:
— Я подожгла двоюродной сестре платье, потому что она заявила, что я похожа на девчонку из «Маленького домика в прериях».[42]
— Подожгла прямо на ней? — Дэниел с удивлением подался вперед.
— Да, у нас на кухне был большой открытый камин, а я так на нее разозлилась. Я вытащила тлеющую щепку и подожгла ей оборку на платье. Все могло закончиться ужасно. Я могла бы оказаться на месте Себастьяна.
— И что было дальше? — хором спросили Марк с Дэниелом.
— Чудо. Она сбила пламя рукой, и все погасло. Просто сбила рукой. Конечно, она на меня нажаловалась… ну и платье было испорчено.
— Я так и знал, что ты была маленькой дебоширкой.
— Поджигательницей! — передразнила Ирен, отправляя Марка за новой порцией выпивки.
— А каким ты был в детстве? — с напускной скромностью спросила она. — Спорим, что очаровашкой.
— Я был оторви и выбрось, — ответил Дэниел, встречаясь с ней взглядом.
— Ну конечно. И это тоже.
Дэниел встретился с Кроллами в Парклендз-хаусе. Психолог подтвердил, что Себастьян сможет дать показания при соблюдении определенных условий. Ирен готовила прошение судье Филипу Бэрону.
Лил дождь, и улица тонула в черноватом сумраке. Кинг-Конг тяжело развалился в отведенном для них кабинете, прикрученные к полу пластиковые стулья стонали под его весом. Себастьян ждал наверху, сам по себе.
— То есть вы признаете, что дело проиграно? — прогудел Кеннет Кролл. — Вы же это мне хотите сказать? Зачем ему давать показания? Разве это не все равно что изобличить себя?
— Есть мнение, что он изобличает себя именно тем, что не дает показаний. Кроме того, на допросах в полиции он держался очень хорошо. Он такой смышленый… — сказал Дэниел.
— Не надо меня учить. Я знаю, что у моего сына есть мозги, иначе он не был бы моим сыном. Конечно, он умнее всей этой тупой шантрапы, с которой вы обычно имеете дело. Мне нужна стратегия. Почему это так важно?
— Потому что мы считаем, что присяжные должны услышать его версию событий. Показания насчет синдрома Аспергера, свидетель, утверждающий, что видел его в парке в более позднем часу, и сомнительность алиби — все это требует комментариев Себастьяна. Мы считаем, что его заявление может сыграть очень важную роль. На этом этапе очень важно, чтобы присяжные услышали, что он не совершал этого преступления. Мы уже привели разумные основания для сомнения, но присяжным нужно услышать это от него.
Пока Дэниел объяснял это, у Кеннета дергался правый глаз.
— Если Себастьян справится, то это может сыграть в его пользу, — добавил Дэниел.
— Если?.. — возмутился Кеннет. — Для меня «если» не существует. Странно, что для вас это не так.
Дэниел набрал полные легкие воздуха.
— Мы можем спросить у Себастьяна, нравится ли ему такая идея, — предложила Шарлотта.
— Бога ради, он же ребенок, что он понимает? — вспылил Кеннет и повернулся к Шарлотте, обдав ее презрением, а стол — брызгами слюны.
— От его выступления будет многое зависеть, — сказал Дэниел, ослабляя галстук.
Комната дознания в Парклендз-хаусе вызывала у него клаустрофобию. В маленькие окна под потолком зарядами бил зимний дождь, и казалось, что в них кидают пригоршни гравия. Дэниел не понимал почему, но это напомнило ему о похоронах Минни.
— Если он выступит удачно, у нас еще будет шанс победить. Если же выступит плохо, если Джонсу удастся вывести его из равновесия или сбить с толку, то это может снова ухудшить наше положение, — выдохнул Дэниел и посмотрел Кеннету и Шарлотте в глаза. — Это риск, но на него стоит пойти, чтобы присяжные услышали его рассказ.
Шарлотта бросила взгляд на мужа.
— А что, если он не даст показаний? — спросила она, рассматривая стол, чтобы не встречаться глазами с Дэниелом. — Тогда его точно признают виновным?
— Вовсе нет, — ответил он.
— Но вы считаете, что ему стоит дать показания?
— Да, мое мнение, что Себастьяну нужно выступить.
Кеннет недовольно надул и без того полные губы, сделав их еще больше. Дэниел посмотрел ему в глаза, одновременно умные и жестокие.
— Думаю, мы все знаем, что это ему по силам, — медленно произнес Кеннет. — И я считаю, что этому бреду пора положить конец. Мы хотим, чтобы Себ вернулся домой. Если он захочет это сделать и вы считаете, что это может помочь, мы не станем возражать.
Позвали Себастьяна. Он вошел в комнату медленно, с милой улыбкой на бледном личике, в зеленых глазах сверкало довольное возбуждение. Он сел во главе стола, родители слева, Дэниел справа. Шарлотта приложила к щеке сына ладонь, и мальчик прилег на нее всей тяжестью.
Кинг-Конг щелкнул пальцами:
— Пожалуйста, сядь ровно, нам нужно обсудить серьезные вещи.
Себастьян послушался, не глядя на отца. И Дэниел в который раз подумал, какой же Себ маленький — ноги не достают до пола, крупная голова покачивается на тоненькой шее, а с улыбкой появляются две ямочки на правой щеке.
— Себастьян, что ты думаешь о том, чтобы выступить в суде? — спросил отец. — Ты смог бы стоять в свидетельской ложе?
— Вообще-то, тебе не придется этого делать, — поправил Дэниел. — Скорее всего, ты будешь в комнате рядом с залом суда, проведут видеоконференцию. С тобой будет социальный работник.
— А ты сможешь сидеть со мной? — спросил у него Себастьян. — Так было бы лучше всего.
— Да что это за наваждение такое? — взорвался Кролл. — Тебе что, только это важно? Твои показания могут уберечь тебя от тюрьмы. Ты это понимаешь?
Себастьян вдруг притих, зеленые глаза потемнели, рот-розочка плотно сжался. Дэниел взглянул на мальчика, успев заметить, как оскалились у того нижние зубы.
— Мне, скорее всего, придется остаться в суде. Но я буду приходить к тебе в перерывы. Мы это потом обсудим. Нужно, чтобы люди услышали твой рассказ. Мы с тобой все хорошенько отрепетируем… но решать тебе.
— Я хочу дать показания, — сказал Себастьян, глядя на Дэниела. — Я хочу рассказать присяжным, как все было на самом деле.
Кеннет Кролл глубоко вздохнул:
— На том и порешим, — и кивнул Дэниелу, словно они только что заключили сделку.
Когда Дэниел вышел из автобуса, светило солнце. Воздух был неподвижен, и цветущая крапива ждала зазевавшегося путника. Дэниел зашагал к ферме Минни.
Он шел через город, смутно узнавая встречных прохожих. Мимо мясных лавок, которые торговали курами и яйцами с фермы Флинн, мимо магазина, где работала злобная старуха миссис Уилкс. Теперь кондитерская была заколочена, пав жертвой времени. Мимо постоянно закрытого полицейского участка, там в дверях висел телефон, который соединял звонившего с полицией в Карлайле.
Добравшись до фермы, Дэниел выдохся. Руки расслабленно отяжелели, но он чувствовал дрожь в пальцах. У кромки волос на лбу набрякли капли пота, и Дэниел провел по голове пятерней, вытер ладонь о футболку и зацепился указательными пальцами за задние карманы джинсов. Стоя на вершине холма, он смотрел на дом, пока не восстановил дыхание. День был обезоруживающе безмятежным.
Дэниел подошел к входной двери, повернул ручку, и дверь, скрипнув, отворилась. Блиц постарел и больше не выбегал встречать гостей, но, войдя в коридор, Дэниел услышал стук собачьих когтей по полу.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |