каждый имеет свои интересы и замыкается внутри себя. Такое устройство, без
высшей, сдерживающей власти, ведет к полному разложению государства. Это и
было отличительною чертой средневекового общественного быта. Общество связывалось
лишь теократическими началами, которые однако, по своей отвлеченности, не
в состоянии были внести в него единство. Разнообразный стихии, с своими влекущими
их врозь стремлениями, представляли картину полной анархии. Это и повело к
потребности возрождения государственной связи. Но при глубокой розни общественных
элементов, эта связь могла установиться только властью, стоящею над ними и
подчиняющею их себе. Опять возродилась потребность абсолютной монархии. Она
вызывалась неспособностью сословий к совокупной деятельности, а потому и к
государственному управлению.
Развитие государства само собою ведет к упразднению сословного строя
и к замене его порядком общегражданским, основанным на личной свободе и равенстве
всех граждан перед законом. Сословные привилегии, политические и гражданские,
мало-помалу отменяются, как несовместные с государственными началами. Вместо
частной зависимости одних лиц от других установляется общая всех зависимость
от ограждающего их закона. Над разрозненными интересами сословий воздвигается
область интересов народных, к охранению которых все равно призываются. Наконец,
начало свободы из гражданской сферы переносится и в политическую, ибо невозможно,
чтобы две области, находящаяся в постоянном соприкосновении и взаимнодействии,
управлялись радикально противоположными началами. По указанному выше общему
закону, каждый гражданский строй требует соответствующего ему строя политического,
а политический строй, соответствующий общегражданскому, есть тот, который
в большей или меньшей степени допускает политическую свободу. Воображать,
что можно оставаться при старом политическом порядке, когда весь гражданский
быт изменился, значит вовсе не понимать государственной жизни и закрывать
глаза на действительность. Новейшая история показывает, что во всех западноевропейских
государствах, вслед за общегражданским порядком, установилась и свобода политическая,
не во имя каких либо теоретических доводов, а силою вещей, по закону столь
же неотразимому, как законы природы. Для политического мыслителя, беспристрастно
наблюдающего явления и не увлекающегося фантазиями, не может быть в этом отношении
ни малейшего сомнения.
Такой переход от одного гражданского строя к другому не совершается,
однако, внезапно. Он является плодом более или менее продолжительного исторического
процесса. Гражданский быт, охватывающий все частные отношения людей, связанный
с веками установившимися нравами, привычками и взглядами, менее всего поддается
быстрым переворотам. Главным решающим шагом является здесь отмена крепостного
права, на котором, по существу своему, зиждется сословный порядок. И это может
происходить либо медленно и постепенно, частными мерами, либо одновременно,
изданием общего органического закона, как было у нас. Тате законы составляют
эпоху в истории народа. Они означают жизненный перелом, конец старого и начало
нового порядка. Старые привычки и взгляды могут еще долго сохраняться; но
когда этот акт совершен, он с неудержимою силой влечет за собою все свои последствия.
Однако, установление общегражданской свободы не ведет непосредственно
к свободе политической. И это-процесс, требующий времени. Когда обе перемены
совершаются зараз, они могут даже произвести такие глубокие потрясения, который
отдаляют самую возможность политической свободы. Пример тому представляет
Французская Революция. Участие общественных элементов в государственной жизни
требует, как сказано, внутреннего их единения, а установление общегражданского
порядка дает только почву для такого единения. Для этого не достаточно юридического
закона; нужно живое общение сил. Сословный порядок полагает этому общению
преграды, разделяя интересы сословий, что ведет к различию понятий и нравов.
Общегражданский порядок, напротив, дает этому общению полный простор; но для
того, чтобы оно совершилось, необходимо действие самой жизни.
Условия этого процесса обнимают все стороны общественного быта. Первое
состоит в развитии материального благосостояния. Мы видели, что политическая
свобода требует обеспеченных положений, ибо на них покоятся независимые силы
общества, которыми определяется и влияние последних на государственный быт
(II, стр. 204). Это справедливо в особенности там, где свободный учреждения
еще не упрочились, где обществу предстоит еще завоевать себе место в политическом
строе. Если в нем нет достаточно обеспеченных состояний, оно не выбьется из-под
гнета бюрократии, с ним не станут считаться Относительно больших государств
в особенности, можно признать общим правилом, что народ бедный есть всегда
народ порабощенный. Только обеспеченное состоите доставляет человеку досуг
и возбуждает в нем интерес к общественным делам. Оно дает возможность заниматься
ими, не делая из этого постоянного ремесла и источника дохода. Местные дела
в особенности тогда идут успешно, когда управляющие ими люди не дорожат общественными
должностями, как средством существования, а независимость местного управления
составляет одно из важных условий политической свободы. Наконец, развитие
материального благосостояния и проистекающее отсюда живое общение между людьми
дают обществу то духовное единство, которое составляет первое условие его
государственного значения. Железные дороги и телеграфы уничтожают пространства
и связывают самые отдаленные края. Через них большое государство, с рассеянным
населением, ставится в те же условия, в каких находятся малые.
Но еще важнее материального благосостояния развитие умственное. Оно дает
ту широту понимания, ту разносторонность сведений и взглядов, без которых
участие в государственных делах часто приносит более вреда, нежели пользы.
Это относится в особенности к высшим слоям, которые в политическом движении
играют всегда первенствующую роль и первые призываются к участию в общественном
деле. Даже глубокое невежество масс не препятствует весьма высокому развитию
политической жизни, если высшие классы достаточно образованы, Лучшим примером
может служить Англия, где образование масс до новейшего времени стояло на
очень низкой ступени и которая, между тем, является классическою страной конституционной
свободы.
В особенности важно, как материальное, так и умственное преуспеяние средних
классов. Мы видели, что они составляют главный связующий элемент общественного
быта. От них главным образом исходят и промышленное развитие и умственное
движете. Отсюда в высшей степени важное значение живой связи их с высшими
классами. То общественное единство, от которого главным образом зависит влияние
общества на государственную жизнь, состоит прежде всего в единении высших
и средних классов. Где их разделяют сословные предрассудки, там о политической
свободе не может быть речи. В Англии младшие сыновья лордов издавна занимаются
промышленными и торговыми делами. Союз городских классов с землевладельческими
составлял здесь главный оплот конституционной свободы. Во Франции, напротив,
сословная рознь всего более мешала водворению свободных учреждений. Дворянство
крепко держалось абсолютной монархии, которая одна обеспечивала ему привилегированное
положение. В конце XVIII-го века французское третье сословие значительно превосходило
дворянство и богатством и образованием, а между тем положение его в государстве
вовсе не соответствовало внутреннему его содержанию. Слияние совершилось в
1789 году, при созвании Генеральных Штатов; значительная часть дворянства
и низшее духовенство примкнули к третьему сословию, и это имело решающее влияние
на весь дальнейший ход событий. Но этот союз был только плодом временного
увлечения. Испуганное революцией, дворянство эмигрировало; с тем вместе и
средние классы лишились своего первенствующего положения. Рознь высших сословий
отдала Францию в руки столичной черни.
Можно спросить: какая же степень материального и умственного развития
достаточна для того, чтобы дать общественным силам законную долю влияния на
ход государственных дел? Правительство, желающее сохранить свое положение,
всегда может сослаться на то, что общество недостаточно подготовлено для политических
прав. На этот вопрос нельзя дать общего ответа. Нет таких признаков, которые
определяли бы с полною очевидностью степень зрелости общества. Однако, есть
возможность дать некоторый указания, которые могут служить достаточно вескими
доводами в ту или другую сторону.
Первым признаком умственного развития служит состояние политической литературы.
Там, где появляются самостоятельные политические сочинения, основательно обсуждающие
государственные вопросы, они могут считаться признаком известной зрелости
общественной мысли. Конечно, этим признаком можно руководствоваться только
там, где суровая цензура не уничтожает самой возможности появления таких сочинений.
Мысль может существовать, но если для нее заперт всякий исход, она либо пропадает
даром, либо пробивается неправильными путями. Такой порядок вещей служит,
однако, лучшим доказательством совершенной ненормальности существующего политического
строя: при таких условиях он не в состоянии удовлетворять потребностям образованного
общества.
Еще более важным признаком может служить состояние журналистики. Книга
может быть произведением одинокого мыслителя, не находящего отзыва у своих
современников; периодическая же литература держится только поддержкою публики.
Если в ней господствуют крайние направления, если в ней нет ни талантов, ни
серьезной мысли, то о политической зрелости общества трудно говорить. И тут
требующееся для политической жизни единство общественных сил выражается в
господстве средних мнений, понимающих условия среды и задающихся достижимыми
целями. Всего хуже тайная или явная проповедь социалистических идеалов, которая
не в состоянии ничего произвести, кроме реакции, а потому преграждает обществу
всякое движение вперед. С другой стороны, важен, как политический, так и нравственный
уровень органов, поддерживающих существующий порядок. Сравнение различных
направлений показывает, где находится умственное превосходство. Если на одной
стороне оказываются и таланты, и знание и нравственное достоинство, а на другой
только раболепство и пошлость, то это самое служит сильнейшим осуждением существующего
порядка. Конечно, случается, что образованные и даровитые люди из личных видов
становятся орудиями произвола и реакции. Стоит вспомнить Фридриха Генца. Это
одно из самых противных явлений общественного быта. Но обыкновенно такого
рода случайные метеоры исчезают, оставляя после себя только эпигонов, которые
своею бездарностью обнаруживают всю несостоятельность защищаемой ими политики.
Однако и журналистика далеко не всегда может служить надежным мерилом
общественного сознания. В странах, обладающих свободными учреждениями, она
действительно играет первенствующую политическую роль. Каждая партия имеет
свои органы, которых вес и значение выражают самое отношение общественных
сил. Но там, где нет политической жизни, журналы являются только органами
их редакторов. От большего или меньшего таланта последних и от умения их заинтересовать
публику зависит успех журнала. А так как отсутствие политической жизни не
представляет достаточной пищи для ежедневного обсуждения серьезных вопросов,
а обо многом даже вовсе нельзя говорить, то приходится пробавляться всякими
мелочами. При таких условиях журналы большею частью попадают в руки людей,
не имеющих другого, более серьезного дела. Орган, пользующийся действительным
общественным значением, становится редкостью. Наибольшее распространение имеют
те, которые рассчитывают на вкусы наименее взыскательной публики. Наконец,
образованная часть общества перестает придавать им какой бы то ни было вес.
Несравненно важнее поэтому изучение деятельности общества в лице настоящих
его представителей, в тех сферах, где они призываются к действительному участию
в общественных делах. При отсутствии общих политических учреждений существует
местное самоуправление. В нем общество может выказать свои способности, и
оно служит для него политическою школой. Конечно, и тут нет вполне определенных
признаков, которые могли бы служить мерилом политической зрелости. В большом
государстве в особенности, при значительном разнообразии условий, самые результаты
местного самоуправления могут быть весьма различны. Людям, желающим бросить
на него тень, нет ничего легче, как подобрать множество частных случаев в
доказательство его несостоятельности. Но для определения того, что способно
дать общество, надобно брать не какиелибо захолустья, а более или менее крупные
центры, в которых возможно соединение сил. Важным указанием служит и сравнение
представителей общества с органами правительства: на чьей стороне находятся
образование, знание дела, внимание к общественным интересам, наконец умение
себя держать. Сравнение можно проводить и выше. Если правительство призывает
к себе лучшие силы страны, а в местных собраниях господствуют предрассудки,
невежество и халатное отношение к делу, то нет сомнения, что общество не дозрело
до политической жизни, и перемена может быть только вредною. Но если, наоборот,
местные учреждения представляют собрания независимых людей, добросовестно
обсуждающих общественные дела и решающих их в видах общего блага, а на вершинах
бюрократии господствуют личные интересы и произвол, при полном незнании местных
потребностей и условий и старании все представить в выгодном для себя свете,
если бумажное производство заменяет там настоящее дело и официальная ложь
заслоняет истину, если в высших сферах трудно даже найти умного и образованного
человека, имеющего в виду не личное свое положение, а пользу отечества, то
этим самым доказывается, что общество стоит выше правительства, а потому призвание
его к участию в делах государства может послужить только к общему благу.
История показывает однако, что подобные перемены редко совершаются вследствие
добросовестного взвешивания выгод и невыгод того или другого решения; обыкновенно
они происходить более или менее революционным путем, или под напором внешних
обстоятельств. Обаяние власти и сопряженные с нею преимущества так велики,
интересы лиц, окружающих престол и управляющих государственными делами, так
сильны, что решимость изменить существующий порядок вещей составляет весьма
редкое исключение. Аристотель, в своей "Политике" повествует о спартанском
царе Феопомпе, который сам предложил ограничение царской власти эфорами, и
когда жена его упрекала за то, что он передает своим детям власть умаленною
против той, которую он получил от предков, он с спартанским лаконизмом отвечал:
"нет, ибо более прочною". Но это именно приводится как пример, выходящий из
ряду вон. Обыкновенно же подбираются всевозможные доводы для сохранения удобного
положения. Призываются на помощь и религия, и история, и народность, извращенный
фантастическою сантиментальностью, которая не хочет знать ни движения жизни,
ни изменения условий; рисуются ужасающие картины борьбы партий и личных интересов;
бюрократия представляется исполненною мудрости, а общество жертвою анархических
страстей; одним словом, пускаются в ход все пружины, чтоб устранить или, по
крайней мере, отсрочить неприятную перемену. Нередко самые торжественные обещания,
данные в минуту опасности, забываются или кладутся под спуд, как скоро государство
возвратилось к мирному состоянию. В 1815 году, после изгнания Французов, германские
государи торжественно постановили, что во всех германских государствах должны
быть введены земские чины; но только южно-германские правительства добросовестно
исполнили данное обещание. Пруссия до 1847-го года не сделала ни шага в этом
направлении, и только Фридрих-Вильгельм IV, из романтической привязанности
к средневековым формам, вздумал их восстановить в XIX-м веке. Но в следующем
уже году этот карточный домик был унесен революционным движением.
На деле, такого рода политика, недоверчиво смотрящая на всякого рода
общественную самостоятельность, в конце концов может породить только смуту.
Подготовляемые жизнью перемены ускоряются ошибками правительств. Грубый деспотизм
вызывает вспышки, тяжелое давление производит глухой ропот и неудовольствие.
В Испании свирепое правление Фердинанда VII-го было поддержано только вмешательством
иностранного войска; после его смерти вдова его, чтоб удержать престол за
своею дочерью, должна была провозгласить конституцию. Жестокости неаполитанского
короля повели к тому, что королевство его пало перед горстью добровольцев.
Не лучшие плоды принесла и не столь суровая, но еще более настойчивая система
Меттерниха. В 1848 году Австрии грозило распадение; она была спасена в значительной
степени благодаря вмешательству русского оружия; но возродиться она могла
лишь с помощью воспринятых ею либеральных начал, которые вдохнули в нее новую
жизнь. Когда правительство, вместо того чтобы внимать развивающимся общественным
потребностям, становится к ним во враждебное отношение и, вместо того чтобы
привязать к себе лучшие общественные силы, окружает себя людьми, не заслуживающими
ни доверия, ни даже уважения общества, оно готовит себе неисчислимый затруднения
и само подрывает свои основы. В наше время, в особенности, нельзя не сказать,
что появление общественных сил на политическом поприще есть мировой факт,
с которым нельзя не считаться. Он представляет известную эпоху в развитии
человечества. Кто закрывает на это глаза, тот неспособен к политическому руководству.
Между общественными силами есть, конечно, и дурные и хорошие; но бороться
против дурных можно только опираясь на хорошие; с одной полицией и чиновничеством
ничего не сделаешь.
Как бы ни редки были примеры правительств, изменяющих свои основы по
собственному почину, а не под влиянием внешнего принуждения, здравая политика
все-таки должна видеть в этом единственный исход, согласный с требованиями
общего блага. Революционные движения всегда влекут за собою совершенно ненормальные
явления государственной жизни; об этом мы подробно будем говорить ниже. Избежать
же их можно только внимательно присматриваясь к развивающимся потребностям
общества и стараясь своевременно их удовлетворить. Здравая политика требует,
чтобы отброшены были в сторону все сантиментальные фантазии и выяснены были
те цели, которые должен иметь в виду государственный человек, и те пути, которые
к ним ведут.
К числу средств, способствующих переходу одного порядка вещей в другой,
можно отнести учреждения с более или менее неопределенным характером. Прежде
нежели облечь общество настоящими политическими правами, можно призвать некоторых
из его представителей к участию в обсуждении законодательных мер, совместно
с правительственными лицами; можно также устроить собрания с чисто совещательным
голосом. Спрашивается, насколько подобного рода учреждения могут быть полезны?
Безусловно отвергать их пригодность невозможно, но нельзя также придавать
им большого значения. Против них говорит уже то, что они нигде не упрочились.
Приобщение выборных лиц к совещательным государственным учреждениям может
дать правительству несколько путных советников и раскрывать такие стороны
дела, которые часто ускользают от бюрократии. Но требованию политического
права оно не удовлетворяет и гарантий никаких не дает. Тоже можно сказать
и о выборных собраниях с чисто совещательным голосом. Такого рода учреждения
могли быть полезны во времена государственного неустройства, когда не было
ни дорог, ни печати, ни иных средств сношения, и правительство должно было
прибегать к личному совещанию с заинтересованными лицами, чтоб узнать силы
страны и свои собственный средства. Таковы были наши земские соборы. Они созывались
в затруднительных обстоятельствах, когда правительство не знало, на что решиться,
и хотело узнать, что страна может дать. С минованием надобности, они прекратились
сами собою. Постоянными учреждениями они не могли сделаться, потому что это
противоречить самому их существу. Это-машина слишком громоздкая, сложная и
дорогая для простых совещаний. Они должны или быстро исчезнуть или превратиться
в настоящие представительные собрания, облеченные правами. Как писал барон
Штейн, "совещательное собрание чинов представляет или косную массу, или буйную
толпу, болтающую по-пустому, без достоинства., без уважения"*(64).
Переход может быть не только от абсолютной монархии к ограниченной, но
и от ограниченной монархии к республике; чем же он вызывается? Мы указали
уже в Учении об Обществе на важное значение монархического начала в государственной
жизни: при сословном строе оно представляет государственное единство, возвышающееся
над разобщенными интересами сословий; в общегражданском строе оно является
посредником и умерителем между аристократическими и демократическими элементами
общества. В силу чего же монархия, отвечающая существенным потребностям народной
жизни, может замениться республикой?
Это зависит опять от состояния общества и от внутреннего единства его
частей. Чем больше это единство, тем меньше требуется сосредоточение власти.
В небольших государствах, при простоте жизни и однородности элементов, монархическая
власть даже вовсе не нужна; она была бы только лишним бременем для народа.
Таково искони было положение Швейцарских кантонов. Некоторые из них находились
под владычеством аристократии; но и тут, при умеренности правления и патриархальности
отношений, государственная жизнь не требовала высшего, уравновешивающего элемента.
Когда же, вследствие Французской Революции, демократия выступила па сцену,
сочетание новых элементов с старыми и взаимное их замирение совершились под
иноземным влиянием, которое заменило отсутствующее монархическое начало. Таким
образом Швейцария, от средних веков и до наших дней, сохранилась в чисто республиканской
форме.
В других случаях монархическая власть, по самым условиям жизни, была
началом внешним и чуждым. Таково было положение американских колоний. И здесь,
при однородности элементов, не требовалось сосредоточенной власти; а потому,
как скоро онb достигли достаточной крепости и самостоятельности, они свергли
иго метрополии и организовались в республики. Однако, только колонии, основанные
Англичанами, успели устроить у себя прочный политический порядок; испанские
представляют лишь анархическую борьбу частных сил и постоянную картину междоусобий.
Счастливое исключение составляла Бразилия, под управлением поселившейся там
португальской династии. Здесь умеренная монархия, охраняя порядок, не тяготела
над народом. Казалось, мудрое конституционное правление должно было удовлетворять
всех; но южные страсти и вызываемый колониальною жизнью привычки необузданного
своеволия, подкрепленные теоретическими воззрениями, находящими в этих условиях
благодарную почву, повели к ниспровержению монархической власти. С тех пор
и в этой несчастной стране междоусобия сделались обычным явлением.
Иногда монархия переходит в республику вследствие торжества аристократических
элементов, которые в ней находят соперника. Аристократия стремится к владычеству,
а монархия, понимающая свое призвание, старается держать весы равные между
всеми; против притязаний аристократии она опирается на массы. Если аристократия
достаточно сильна и обладает внутренним единством, она из этой борьбы выходит
победительницей, и тогда монархия превращается в аристократическую республику.
Таково, как мы видели, было положение классических государства Но и тут исчезновение
монархии повлекло за собою вековую борьбу аристократии с демократией, нередко
сопровождавшуюся междоусобиями. Демократия шаг за шагом завоевывала себе права;
когда же она, наконец, восторжествовала, в ней, в свою очередь, обнаружилась
внутренняя рознь, которая повела к восстановлению монархии.
Демократия нового времени не содержит в себе тех элементов внутренней
розни, которые повели к падению древней. Рабство исчезло: крайнее неравенство
состояний, порожденное разлагающимся родовым порядком, уступило место общегражданскому
строю, в котором преобладают средние классы. В новое время аристократия ищет
опоры в монархии, а демократия, напротив, часто является ей враждебною, что
опять может вести к замене монархического устройства республиканским, но уже
не аристократическим, а демократическим. Пример такого процесса представляет
Франция, и здесь мы можем проследить причины, поведшие к падению монархических
учреждений. С конца прошедшего столетия монархия принимала три разные формы,
и все три оказались несостоятельными. Старая монархия связала свою судьбу
с привилегированными сословиями и пала с уничтожением сословного строя. Впоследствии,
когда она была восстановлена, она не хотела отказаться от своих многовековых
преданий и потерпела вторичное крушение. Июльская монархия, напротив, стала
во главе средних классов. Казалось бы, тут открывалось безграничное поле для
политической деятельности сообразной с требованиями нового времени; но вместо
широкого понимания своей задачи, Людовик-Филипп вздумал опираться на одну
денежную аристократию, выделявшуюся высоким политическим цензом из остального
народа. Это было полное извращение истинного призвания средних классов, которые
должны служить связующим звеном между крайностями, а не замыкаться в привилегированное
состояние. Результатом было то, что и эта форма потерпела крушение. Не только
она восстановила против себя низшие слои, но она была покинута и значительною
частью средних классов, которые сознавали свое единство с народом. Наконец,
бонапартизм опирался на массы, но употреблял их только как орудия монархической
диктатуры. При Наполеоне I-м это имело смысл, ибо тут нужно было вновь организовать
расшатанное революцией общество, а это могло быть только делом власти, сосредоточенной
в руках гениального человека. Но при Наполеоне III-м потребность сосредоточенной
власти вызвана была временным разгаром народных страстей после революции 1848
года; подавление свободы,, которая успела пустить глубокие корни в общественном
сознании, должно было возбудить неудовольствие всех образованных классов.
Избегнуть результатов этого неудовольствия и поднять свое обаяние можно было
только блеском внешней политики. Но и тут опасность бесконтрольной власти,
принужденной искать приключений, выказалась в полной силе. Наполеон I-й пал
пред коалицией всей Европы; для низвержения Наполеона III-го достаточно было
одной Германии. Седан и Мец навсегда положили конец бонапартизму, который
влачит еще жалкое существование, но не в состоянии подняться после постигшего
его позора. Таким образом, крупные ошибки монархии во всех ее формах повели
к водворению республики. Насколько последняя имеет в себе прочности и какие
она может питать надежды на будущее, это вопрос, который мы постараемся обсудить
ниже, когда будем говорить о политике демократии.
Теперь же нам остается сказать несколько слов о тех внешних причинах,
которые ведут к установлению того или другого образа правления. Здесь главным
определяющим началом является тот факт, что внешняя защита требует сосредоточенной
власти. Римляне во времена опасности установляли диктатуру. Чем менее общество
обладает прочною организацией, тем более чувствуется эта потребность. Из всех
европейских стран Россия, открытая к Востоку, всех более была подвержена нашествию
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 44 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |