сама совершить свое освобождение (Italia fara da se). Скоро однако оказалось,
что одного народного энтузиазма недостаточно для победы. Наварское сражение
положило конец всем этим увлечениям. Пришлось начинать дело съизнова, идти
шаг за шагом, руководствуясь уже не мечтами, а зрело обдуманною политикой.
К счастью для Италии, нашелся государственный человек первой величины, который,
подобно Фемистоклу, знал, каким образом из маленького государства можно сделать
большое. Нашелся и король, который понял и поддерживал политику своего министра,
представляя в лице своем национальное знамя, к которому обращались люди самых
различных свойств и направлений, от строгих консерваторов до рьяных республиканцев.
Задача и тут предстояла двоякая: внутренняя и внешняя. Внутренняя политика
состояла в том, чтобы привлечь к себе общее доверие и соединить вокруг себя
лучшие силы Италии, отвлекая их от революционных партий. Ненависть к чужеземному
игу естественно возбуждала революционные стремления, и, по обыкновению, крайняя
партия волновалась в пустоте, проповедывала самые радикальные теории, действовала
тайными заговорами и производила бесплодные восстания, не рассчитывая цели
и средств. Надобно было ввести это неопределенное брожение в правильное русло,
дать исход национальному чувству, заменить революционную организацию правительственною
силой. Средством для этого служила откровенно либеральная политика, которая,
под знаменем конституционной монархии, умела сочетать крепость правительственной
власти с широкою свободой. Кавур в этом деле был мастер. Он твердо держался
конституционного порядка, который один в состоянии был соединить и направить
к общей цели разрозненные элементы национальной жизни. Если в эпоху возникновения
новых европейских государств абсолютные монархи были зиждителями политического
единства, то с развитием общественных элементов чисто правительственная связь
становится недостаточною; в наше время дело национального объединения может
быть совершено только с помощью свободы. Новейшие события доказывают это с
полною очевидностью.
Положение Сардинского правительства осложнялось отношениями к другим
государствам. Нельзя было поднимать национальное знамя, не затрагивая интересов
других итальянских князей, которым национальное единство грозило падением.
К счастью для Пиэмонта он не имел между ними соперников; но тем враждебнее
они относились к мало скрываемым стремлениям его государственных людей. Самые
международные отношения требовали крайней осторожности. Не нарушая мира и
не возбуждая против себя грозного союза, нельзя было поднимать национальный
вопрос. Можно было касаться его лишь в самых общих выражениях, указывая в
особенности на практические затруднения существующего порядка. В глазах европейских
правительству заинтересованных в сохранении устанновленного трактатами распределения
сил, извинением политики Пиэмонта выставлялось то, что без этого Италия неудержимо
отдавалась в руки революционной партии, которой влияние росло по мере того,
как слабела надежда на правительства. Но парализовать революционную партию,
взявши ее дело в свои руки, значило заменить тайную революцию явной, следовательно
более опасной для заинтересованных властей. Нужно было необыкновенное политическое
искусство, чтобы лавировать между всеми этими подводными камнями, сохраняя
должную меру, соображая цели со средствами, поддерживая движение, но не забегая
слишком далеко вперед и тем не компрометируя собственного дела. Легко возбуждать
революционные страсти, но не легко сдерживать и направлять их к предположенной
цели. И в этом отношении Сардинское правительство обнаружило изумительное
искусство.
Однако и всего этого было мало. Одними собственными силами Италия все-таки
не могла освободиться от чужеземного ига. Нужно было найти внешнюю опору.
Ее дал император Французов, который был истинным основателем итальянского
единства Собственно для Франции начало народности не представляло никакого
интереса. Сама Франция была давно объединена, и новый принцип мог только усилить
соседей, в ущерб ее собственному положению в Европе. На это указывали дальновидные
старые французские государственные люди. Но Людовик - Наполеон был мечтатель.
Превратности его судьбы уклоняли его от путей благоразумной политики. Возведенный
внезапно на высоту величия, после молодости, проведенной вбесплодных мечтаниях
и попытках, он думал пересоздать всю карту Европы на основании новых начал.
Ему мерещился союз латинских народов под главенством Франции; в своих планах
он захватывал даже Америку. Советы осторожности не служили ни к чему; Австрии
было заявлено, что отношения натянуты, и это заставило ее объявить войну.
Но тут, не смотря на блестящие успехи французского оружия, явились грозные
препятствия. Перед французским императором стоял знаменитый четыреугольник
крепостей, за которыми скрывалась разбитая австрийская армия; Германия мобилизировала
свое войско, а собственный военные способности императора оказались весьма
слабыми. Он решился заключить мир, совершив дело только на половину. Ломбардия
была присоединена к Пиэмонту; но Венецианское Королевство осталось за Австрией.
Может быть, при данных условиях, это был самый благоразумный исход, но это
самое показывало, что дело было начато легкомысленно. Все надежды и страсти
были напряжены до крайности, и вдруг их постигло разочарование, которое обратилось
против самого виновника этого предприятия. Началась политика дерганий, всего
менее достигающая цели: она всех раздражает и никого не привязывает. Италия
была предоставлена себе, и тут опять она проявила необыкновенный политический
смысл. Под влиянием возбужденных национальных надежд, все мелкие правительства
Италии низвергались одно за другим и везде предъявлялось одно требование-присоединение
к Пиэмонту, которое представляло единственную гарантию против внешней опасности.
Папа пробовал навербовать иноземных волонтеров для подавления революции в
своих владениях; сардинские войска рассеяли эти полчища. Экспедиция Гарибальди,
с горстью добровольцев, низвергла неаполитинское правительство и приобщила
весь юг Италии к Сардинскому королевству. Нет сомнения, что политика руководившая
этими движениями пиэмонтского правительства противоречила началам международного
права; но при ненормальном и возбужденном состоянии, в котором находилась
Италия, трудно было действовать иначе. Предупредить революцию можно было только
взявши дело в свои руки. Наконец, император Французов принужден был уступить
настойчивым стремлениям Итальянцев. Первоначальною его целью было вовсе необъединение
Италии, а образование союза государств с папою во главе; но события приняли
неожиданный для него оборот. Ценою Савойи и Ниццы было куплено политическое
единство освобожденной им страны. Оставалась Венеция, которая находилась еще
в руках Австрии, и Рим, где французские войска охраняли главу католической
церкви, на которую опирался император Французов в своей внутренней политике.
Союз Италии с Пруссией довершил дело освобождения: победами Прусаков Венеция
была возвращена разбитым Итальянцам. Сам Людовик-Наполеон, в непостижимом
ослеплении, содействовал заключению этого союза, который рано или поздно должен
был обратиться против Франции. Наконец, когда вследствие франко-прусской войны,
раздавленная Франция доведена была до полного бессилия, Рим сам собою достался
в руки итальянского правительства. Так совершилось дело объединения, в высокой
степени поучительное, как политическими результатами, так и совершенными ошибками.
Слепое орудие истории, император Французов играл здесь роль того ученика,
который знал магическое слово для вызова духов, но не знал, как их опять угомонить,
и был наконец ими растерзан. Франция жестоко поплатилась за оказанную Италии
помощь.
Насколько сам Итальянский народ выиграл от этой перемены своей судьбы,
это-тоже вопрос, который можно рассматривать с разных сторон. Без сомнения,
Итальянцы приобрели независимость от чужеземного ига, внутреннюю свободу и
почетное место среди европейских народов. Но эти высокие блага куплены ценою
жертв, тяжелым бременем ложащихся на население. Италия истощена непосильными
повинностями, которые требуются для поддержания ее европейского положения.
Весьма может быть, что даже в недалеком будущем это искусственное единство
разнородных частей заменится более свободным союзом, в котором чрезмерное
напряжение сил уступить место мирному внутреннему развитию вокруг местных
центров, созданных самою историей и носящих в себе лучшие ее предания. Мечты
ЛюдовикаНаполеона более подходили к истинным потребностям Итальянского народа,
нежели то политическое создание, к которому привели его события к которое
поставило его на неправильный путь. Но для того чтобы произошла подобная перемена,
нужно, чтобы сама Европа уселась на новых основах. При существующем крайнем
напряжении военных сил, волей или неволей приходится тянуться за другими.
Не менее поучительна в политическом отношении история образования Германской
Империи. И тут национальное движение первоначально вызвано было ненавистью
к иноземному владычеству. Наполеоновские войны пробудили в Германии сознание
народности. Но в течении полустолетия оно оставалось достоянием либеральной
партии. И крупные и мелкие германские правительства видели в нем опасность
для существующего порядка и преследовали эти стремления всеми мерами. В революционном
движении 1848-го года они проявились наконец с неудержимою силой. Созван был
Франкфуртский парламент, составленный из представителей всех немецких земель;
воздвиглось даже временное имперское правительство в лице эрцгерцога 1оанна.
Но скоро эти уступки, вынужденный страхом, были унесены наступившей реакцией.
Германские государи отказались повиноваться имперскому правителю. Прусский
король отклонил предложенную ему императорскую корону. Франкфуртский Сейм
пал, и создавшее его революционное движение рассеялось, по-видимому, без всяких
результатов. Однако, стремление к национальному единению глубоко коренилось
в потребностях народного духа; рано или поздно оно должно было проявиться
с новою силой. И тут требовался прежде всего политический руководитель, стоящий
во главе организованного правительства. И здесь он явился в лице государственного
человека первой величины, который понял потребности времени и задумал основать
на них величие Пруссии. Он увлек за собою и старого монарха на совершенно
несвойственный ему революционный путь. Мы видели, что с нравственной точки
зрения те способы действия, к которым прибегал кн. Бисмарк, далеко не заслуживают
одобрения; но в чисто политическом отношении нельзя не преклониться перед
смелостью, прозорливостью и изворотливостью, с которыми он проводил свои замыслы.
Средства, который он употреблял для достижения своей цели, были вовсе
не те, к которыми прибегал Кавур. Тот действовал путем свободы; Бисмарк хотел
осуществить свою мысль кровью и железом. Он не искал чужой поддержки, а заключал
союзы, как равный с равными. Он не опирался и на общественное мнение, а, напротив,
оказывал ему полное презрите. Главная задача состояла в том, чтоб увеличить
военный силы Пруссии и сделать ее способною одолеть своих соперников. Для
проведения этой политики, которой цели хранились в глубокой тайне, он вступил
в открытую борьбу с парламентом и предпринял управление без утвержденного
палатами бюджета. Нужно ли было, имея в виду войну внешнюю, затевать войну
внутреннюю и, вместо опоры, иметь в обществе врага, это вопрос, который, после
совершившихся событий, становится праздным. Государственный человек избирает
тот путь, который указывается ему обстоятельствами. Во всяком случае, успех
оправдал этот способ действия и разрешил столкновение. После победы противники
помирились; но с тем вместе водворилась эра милитаризма, которая тяжелым гнетом
ложится на весь европейский мир.
Главным препятствием к объединению Германии было соперничество двух великих
держав. Надобно было прежде всего отделаться от Австрии. Ее заманили в ловушку:
под предлогом защиты прав Шлезвиг-Гольштейна, ее против воли вовлекли в войну
с Данией, затем, когда Шлезвиг-Гольштейн был завоеван, затеяли ссору; в виду
войны заключен был союз с Италией; а когда все было готово, Германскому Союзу
предложили созвать представительное собрате, основанное на всеобщей подаче
голосов, и потребовали, чтобы в 48 часов германские государи, под страхом
военной оккупации, дали свое согласие на это неслыханное предложение. Таким
образом, в самую удобную минуту, по тщательном соображении всех внутренних
и внешних условий, обеспечив себя союзниками и оградив себя от всякого внешнего
вмешательства, прусское правительство возбудило войну, в которой и австрийские
войска и войска Германского Союза были сокрушены в кампании, веденной с изумительной
энергией и быстротой. Военный гений Мольтке пришел на помощь политическому
гению Бисмарка. Заключен был мир, в силу которого владения значительнейших
государей северной Германии, которых вся вина заключалась в том, что они не
приняли прусских предложений и вздумали защищаться, присоединены были к Пруссии;
присоединен был и Шлезвиг-Гольштейн, права которого прусское правительство
шло защищать.
Остальные мелкие владельцы Северной Германии вошли в состав Северо-Германского
Союза, под прусскою гегемонией; с южными заключены были оборонительные и наступательные
союзы против всякого внешнего врага. Австрия была выброшена из Германии; Пруссия
сделалась главою всех немецких государств, а вместе одной из самых могущественных
держав Европы. Оставалось довершить объединение, ставши во главе союзников
против общего врага. Этим врагом была Франция, которой внезапное изменение
европейского равновесия грозило неминуемой опасностью, хотя оно совершилось
с согласия и даже с помощью совершенно отупевшего правительства Рано или поздно
война была неизбежна; но и ее надобно было подвести так, чтоб она произошла
при самых благоприятных для Германии условиях. Прежде всего, необходимо было
обеспечить свой тыл. Естественным союзником Франции была Австрия, которая
искала возмездия за поражение. Она была воздержана союзом с Россией, которая
в этом случае поступила вопреки самым элементарным правилам политики, воспрещающей
содействовать чрезмерному усилению соседней державы. Ценою отмены постановлений
Парижского трактата о Черном море была куплена эта услуга. Затем, все ухищрения
Прусской политики были направлены к тому, чтобы подставить Франции ловушку
и взвалить на нее самое вину в объявлении войны. Велись интриги с Испанией;
заранее уже рассчитаны были плоды победы. Хитрость удалась как нельзя лучше.
Неприготовленная к войне Франция сама ее объявила и была раздавлена с быстротою,
превосходящею самые смелые мечты. Две провинции с первоклассными крепостями
и пять миллиардов контрибуции были наказанием политики, которая руководилась
фантазиями и не умела соображать цели с средствами. Об умеренности со стороны
победителя не было и речи. С тем вместе основалась и Германская Империя. Все
германские государи стали под знамя ведшего их к победе могущественного монарха.
Либеральным стремлениям, который воспитали национальную идею, дано было удовлетворение
созданием парламента, основанного на всеобщем праве голоса. Недавний ярый
противник либерализма счел нужным призвать демократические силы, чтобы дать
широкую опору воздвигнутому им политическому зданию. Сама Австрия преклонилась
перед неотразимым ходом событий и вступила в союз с новой империей, помогая
ей охранять приобретенное ею могущество, как с Востока, так и с Запада. При
таких условиях, России, содействовавшей основанию этого грозного тела, не
оставалось ничего более, как вступить в союз с обновленной Францией. Только
этим могло удержаться равновесие европейских сил.
Из всего этого ясно, что вопрос об отношении народности к государству
находится в самой тесной связи с международною политикой. Появление всякого
нового народа, с самостоятельным государственным устройством, на политическом
поприще изменяет равновесие политических сил, на котором покоится общий мир,
а потому не может быть безразлично для остальных. Государство, как державный
союз, прежде всего представляешь известную силу и само остается судьею употребления
этой силы. Задержку оно находить только в отпоре, который оно встречаешь в
других. Поэтому, чрезмерное усиление одного всегда встречаешь противодействие
соседей, которые, в свою очередь, принуждены напрягать все свои средства для
ограждения себя от возможных нападений. Из этих взаимных отношений возникает
известная система равновесия, которой большая или меньшая устойчивость обеспечивает
прочность сохранение мира. Всякое изменение этого равновесия влечет за собою
новые отношения, которые только временем, после значительных колебаний, могут
быть приведены к надлежащему уровню. Прочным равновесие может считаться лишь
тогда, когда участвующие в нем силы находятся в замиренном состоянии. Когда
же их разделяют самые жгучие вопросы, когда они взапуски друг перед другом
увеличивают свои военные средства, о прочном мире не может быть речи. А таково
именно состояние современной Европы, которая, благодаря боевой политике Пруссии,
истощается безмерным развитием вооружений. Война отсрочивается со дня на день
лишь из опасения тех ужасных последствий, которые могут из нее произойти при
современном состоянии орудий разрушения. Наивные мечты друзей мира в настоящее
время менее осуществимы, нежели когда-либо. Франция не может, не отказавшись
от себя, от своего призвания, от своей исторической роли, оставаться в том
положении, в которое ввергло ее страшное злоупотребление победы после войны
1870-го года. Если она не была окончательно раздавлена, а обновилась и окрепла,
то это обличает в ней присутствие таких внутренних сил, которые служат и всегда
будут служить угрозою для Германии. Или она должна быть стерта с лица земли,
или могущество Германии должно быть ослаблено, таковы единственные возможные
выходы из современного неестественного положения. Но первое было бы несчастием
для человечества, которое лишилось бы одного из важнейших органов своей духовной
и политической жизни. Такой исход не может быть допущен и Россиею, для которой,
при существующем положении Европы, сила Франции составляет условие собственного
ее могущества. Только обе державы вместе могут сойти с исторического поприща
или низойти на степень второстепенных государств. Тогда властительницею мира
осталась бы одна Германия. Но такой результат противоречил бы всему ходу новой
истории. В древности одно государство могло получить перевес над всеми другими
и сделаться владычествующею силой в человеческих обществах; в новой истории,
при разнообразии и сложности элементов, силы человечества распределяются между
многими народами, имеющими каждый свое призвание. Политическое развитие происходит
совокупною деятельностью всех. Здесь требуется равновесие сил, а не исключительное
преобладание одной над другими. При настоящем положении Европы, прочное равновесие,
основанное на замиренном состоянии, может быть достигнуто только одним способом:
ослаблением могущества Германии. Это послужит и к пользе человечества, и ко
благу самого Немецкого народа, которого высокие духовный дарования страдают
от неестественного преобладания политических интересов: умы тупеют и нравы
дичают под гнетом чрезмерно развившегося милитаризма. Как бы ни превозносилась
народная гордость в своем недавно приобретенном величии, беспристрастный политический
наблюдатель должен сказать, что прочный мир в Европе может установиться только
тогда, когда Немцы будут побиты. С точки зрения общечеловеческого развития
нет сомнения, что все народы вздохнуть свободнее, когда этот гнет будет с
них снят. Об уничтожении германского единства, конечно, не может быть речи;
оно слишком глубоко коренится в потребностях народного духа. Но и для самой
Германии и для Европы желательна форма союза, основанная не на преобладании
военной силы, а на удовлетворении материальных и духовных интересов разнообразного
населения, которое входит в состав Германской Империи. Рано ли или поздно
это совершится, конечно, угадать невозможно. Может быть, на это потребуется
период долгой и упорной борьбы; но это может произойти очень быстро, одним
ударом. Пути истории скрыты от взоров человека. Во всяком случае, считать
современное положение сколько-нибудь прочным и удовлетворительным нет ни малейшей
возможности. Чисто практические политики, которых взгляд не простирается далее
настоящего дня, могут считать положение прочным, когда им удалось уладить
текущие столкновения, за что человечество может быть им благодарным; историк
и политик, изучающие общий ход событий, должны смотреть на явления шире и
простирать свои взоры в даль. Менее всего позволительно современные недуги
принимать за благодеяния. Равновесие европейских сил может быть нарушено и
с другой стороны. Начало народности, как источник новых политических формаций,
не исчерпало своего содержания. После объединения Италии и Германии предстоит
разрешение вопроса славянского. Почти одновременно с движением, охватившим
другие европейские народы, пробудились национальные стремления и в славянских
племенах. Возникла туземная литература, поэтическая и ученая. Сознание своих
народных особенностей и общей духовной связи проявлялись все с большею и большею
силой. В настоящее время это - элемент, с которым приходится считаться и в
политике. Однако здесь вопрос ставится совершенно иначе, нежели в Италии и
Германии. Тут нет места для дилеммы, поставленной великим поэтом:
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Можно, напротив, наверное сказать, что ни славянские ручьи не сольются
в без того уже слишком обширном русском море, ни оно не иссякнет. Славянские
племена рассеяны по огромному пространству, на Севере и на Юге; они перемешаны
с другими, столь же, если не более, крепкими и не поддающимися чужому влиянию.
Каждое из них имеет свой характер, свой язык, свою историческую судьбу; они
разделены и религиозными верованиями. Стремясь к самостоятельности, они вовсе
не желают быть поглощенными даже сродным племенем и таким образом лишиться
своей личности. Сознание духовного сродства не влечет за собою политического
единства. В политическом отношении славянский вопрос вовсе не означает создания
единого, безмерно великого государства, а образование мелких, самоуправляющихся
единиц, связанных более или менее тесною федеративною связью и состоящих под
защитою и покровительством крупной державы. Но какая это держава: сродная
им Россия или иноплеменная Австрия?
История соединила значительную часть западных славянских племен под владычеством
Австрийской Империи. Но именно против этого владычества направлены были все
стремления пробудившегося славянского духа. Пока Австрия была деспотическим
государством, которое, высоко держа знамя законной монархии, не признавало
никаких народных стремлений, а напротив, видело в них исчадие революционного
духа и старалось подавить их всеми средствами, естественно, что она была предметом
ненависти дорожащих своею самобытностью славянских племен. В то время все
взоры обращались к России, в которой видели будущую освободительницу от чужеземного
ига, и хотя русское правительство, строго держась правильных международных
отношений и само проникнутое духом австрийской политики, отвергало всякую
солидарность с этими стремлениями, однако в русском обществе они встретили
глубокое сочувствие. Завязались живые сношения, в которых важнейшую роль играли
наши славянофилы. Пробудилось чувство духовного братства славянских племен.
Это была эпоха идиллического поклонения народному духу, радостного пробуждения
долго дремавших сил.
С тех пор однако положение существенно изменилось. Австрия из абсолютного
государства превратилась в конституционное. С тем вместе открылось широкое
поприще для всех национальных стремлений. Конечно, удовлетворить их все, при
смешении племен и разнообразии противоречащих друг другу требований, представляет
дело чрезвычайной трудности. Австрия не может отказаться и от того, что составляло
всю ее историческую силу, от преобладания германского элемента. Тем не менее,
австрийские государственные люди с замечательным искусством умеют лавировать
между всеми этими подводными камнями. Путем сделок и уступок, давая частное
удовлетворение умеренным притязаниям и сдерживая крайние, они успели установить
такой порядок вещей, в котором, при относительной свободе разнообразных элементов,
входящих в состав империи, сохраняется однако твердый центр, на который все
могут опираться. Все чувствуют, что без этого центра все распадется и настанет
хаос. Поэтому, австрийское правительство успело приобрести приверженцев среди
самих славянских народов. Хорваты издавна были главною опорой австрийских
войск; в 1848 году они восстали за целость империи против сепаратистских стремлений
Венгрии. Чехи, которые долго держались в стороне, вступили наконец в состав
австрийского парламента и одно время служили одною из главных опор правительственного
большинства. Лучине представители Западных Славян, люди, принадлежащие к старочешской
партии, оказавшие своему народу незабвенные услуги, вступили даже с австрийским
правительством в сделку, которая подорвала их местное влияние; их заменила
более крайняя младочешская партия. Но уроки истории доказывают, что радикальная
политика менее всего может рассчитывать на прочный успех. Младочешская партия,
в свою очередь, поняла, что без сделок никакая политика не обходится. Парламентское
поприще скорее всего этому научает. Это поняли даже и Поляки, которые, как
мы видели, в своей истории менее всего выказывали политического смысла. Из
всех славянских племен они всего ближе стоят к австрийскому правительству.
Австрия дает им то, чего они не находят нигде: свободное поприще национального
развития, при относительной самостоятельности положения. Везде их народность
преследуется и угнетается; здесь же она не только находить политический центр,
около которого она может развиваться свободно, но она составляет одну из главных
опор всего государственного здания. В настоящую минуту из среды Поляков выходят
те государственные люди, которые стоят во главе австрийского правительства.
Здесь Поляки могут на практике научиться политическому искусству, недостаток
которого был причиною их падения и приобретете которого составляет залог всей
их будущности. Таким образом, конституционная Австрия дает подвластным ей
славянским племенам то, в чем отказывала им абсолютная монархия: возможность
самобытного развития в тех условиях, в которые поставила их история. На парламентском
поприще они могут бороться за свои права и достигать своих целей, вступая
в сделки с другими и пользуясь обстоятельствами. Либерализм здесь, как и везде,
служить самым сильным орудием и опорою национальных стремлений.
Ничего подобного не представляет им Россия. Какое бы сочувствие мы ни
оказывали славянским братьям, участь Польши не оставляет их равнодушными;
это они доказали на Московском съезде. В этом отношении мы находимся в гораздо
более невыгодном положении, нежели Австрия. Конечно, мы можем оправдываться
тем, что для нас польская народность является врагом; не раз она поднимала
оружие против русского владычества. Но нельзя не признать, что это враждебное
отношение было вызвано предыдущей политикой. Раздел Польши совершился среди
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |