полного мира, когда обессиленная страна неспособна была причинить соседям
какое бы то ни было зло. Как бы ни противоречили здравой политике следовавшие
затем вооруженные восстания, они были не более как легкомысленными увлечениями
возбужденного патриотизма, то есть, такого чувства, которое заслуживает не
осуждения, а похвалы. Полное подавление польской народности ими не оправдывается.
А между тем, при таком условии, политика освобождения угнетенных Славян в
самом корне своем поражена внутренним противоречием. Когда русское правительство
шло на освобождение Болгарии от турецкого ига и русское общественное мнете
увлекалось мыслью о войне за притесняемых братьев, они не замечали того ложного
положения, в которое становится государство, одною рукою поднимающее знамя
свободы, а другою рукою подавляющее это самое начало у себя. Те самые люди,
которые волновались за Болгар, не хотели слышать о Поляках. Правительство,
преследующее чисто политические цели, легко мирится с такого рода противоречиями;
но общество, которое воображает, что оно ополчается во имя нравственной цели,
не в праве пенять на иностранцев, которые не совсем доверяют его бескорыстию.
Самый пример освобожденной Болгарии показал, как трудно абсолютной монархии
ужиться с условиями свободы. Непривычка иметь дело с независимыми силами заставляет
прилагать к освобожденным народам те самые приемы, которые употребляются дома,
а это ведет к взаимному отчуждению. Недостаточно требовать благодарности,
надобно уметь обходиться с людьми и направлять их к своим целям. Когда же
это умение не приобретено практикой, выходит в результате, что кровь и деньги
были потрачены даром, и те, которые должны бы быть привязаны благодарностью,
отталкиваются без нужды, что не может не иметь влияния и на всех других, ищущих
покровительства.
К таким же плачевным результатам ведет и та травля подвластных народностей,
которая недавно еще производилась самою влиятельною частью русской печати.
Без малейшего повода объявлялась война всем подвластным России племенам, который
дорожили своими историческими и национальными особенностями. На них сыпались
часто совершенно неосновательные обвинения и доносы; требовалось безусловное
их подчинение однообразной государственной регламентации, с искоренением всего,
что напоминало бы об особенностях края. Новейшая политика относительно Остзейских
губерний была печальным последствием этого похода. Такие способы действия
едва ли могут привлечь кого бы то ни было, а скорее способны оттолкнуть те
славянские племена, которые вздумали бы искать опоры в России. При таких условиях,
возбуждение славянского вопроса может быть только делом отдаленного будущего.
Нужно, чтобы произошло много перемен и в русской политической жизни и в общественном
сознании, прежде нежели Россия может стать опорою славянских народностей,
стремящихся к самостоятельному существованию; а без поддержки России они не
в состоянии стоять на своих ногах.
Было время, когда даже умные и тонкие дипломаты воображали, что Сербия
может служить для южных Славян таким же объединительным центром, как Пиэмонт
для Италии и Пруссия для Германии. Новейшие события обнаружили всю несостоятельность
этих мечтаний. В двух последовательных войнах, с Турцией и Болгарией, Сербы
выказали боевые способности весьма невысокого свойства, а внутренние перевороты,
которым подвергалась эта страна, показали, что политические их способности
стоят не выше боевых. Может быть, со временем, при дальнейшем развитии, единственное
самостоятельное южно-славянское государство поднимется на ту высоту, которая
требуется для объединяющего центра; пока для этого не представляется еще никаких
зачатков. А за исключением Сербии нет другого государства, которое могло бы
взять на себя такую роль. Горсть Черногорцев, при всех своих военных доблестях,
не может входить в расчет. Разобщенный славянские племена принуждены искать
внешней опоры, а так как соплеменная Россия не может ее дать, то им остается
группироваться около Австрии.
Нельзя не сказать однако, что такое положение не может век продолжаться.
Как бы ни изворотливы были австрийские государственные люди, с каким бы умением
они ни старались держать весы между различными народностями, входящими в состав
империи, такая искусственная склейка всегда представляет величайшие затруднения;
при первом ударе она может распасться. Политика сделок и уступок хороша в
мирное время, при нормальном ходе вещей; в минуты опасности она становится
недостаточной. Тут требуется прочная сила, а именно этого Австрия не имеет.
Преобладающая в ней народность, германская, более и более теряет свое значение.
Она тяготеет к объединенной Германии. Остальные же представляют пеструю смесь,
из которой нельзя создать ничего цельного. Австрия одним ударом была выбита
из Италии; одним ударом она была выбита и из Германии, которая направила ее
на Восток; но точно также одним ударом она может лишиться своего влияния на
Востоке, и тогда что от нее останется?
Как соперница Австрии на Востоке, Россия имеет перед нею два громадные
преимущества. Первое состоит в том, что она обладает неистощимою собственною
силой, помимо подвластных народностей, тогда как Австрия может действовать
только опираясь на одни народности против других. Второе же состоит в том,
что Русский народ-соплеменник Славянам, населяющим Австрию. Поэтому, пробуждение
славянского духа всегда питалось надеждами на Россию, в которой Славяне видели
опору для своего будущего развития. Конечно, племенное сродство не есть еще
признак внутреннего единения; пример Польши лучше всего это доказывает Грозная
сила может даже служить страшилищем для слабых; племена, которые дорожат национальною
жизнью, вовсе не хотят быть поглощены северным колоссом. Пока Польша находится
в своем угнетенном состоянии, надежды австрийских Славян скорее будут обращаться
на Запад, нежели на Восток. Но ничто не ручается за то, что на русском престоле
не появится вновь государь, подобно Александру Первому одушевленный высокими
чувствами справедливости и человеколюбия, который захочет возвратить отчество
раздавленному племени и залечить раны, нанесенные братоубийственною рознью.
Конечно, в настоящее время это не более, как мечта; но, как уже было сказано
выше, ни политический мыслитель, устремляющий свои взоры в даль, ни народ,
сознающий свое историческое призвание, не могут отказаться от идеала, не отрекаясь
от того, что составляет высшее достоинство человека; идеалом же может быть
не торжество братоубийства, а поднятие павшего брата и любовное отношение
к его ошибкам и его недостаткам. Не беспощадною ссылкой на мнимые приговоры
истории, прикрывающие только грубое право силы, а вниманием к высшим нравственным
требованиям народы исполняют истинное свое назначение в человечестве. Наблюдатель
же, который становится на чисто политическую точку зрения и изучает явления,
как они есть в действительности, должен сказать, что славянский вопрос, также
как итальянский и германский, требует великого государственного человека,
который взял бы дело в свои руки и умел направить его к предположенной цели.
Итальянское и германское единство точно также оставались мечтою, пока не явились
Кавур и Бисмарк. Народные стремления и потребности составляют только грубый
материал, из которого государственный человек строит политическое здание,
давая ему форму, приспособленную к существующим условиям и оживляя его собственным
духом. В политической области, также как в науке и искусстве, личность является
зачинателем и исполнителем всякого великого дела. Отсюда высокое ее значение
в истории; отрицание ее исторической роли обнаруживает только крайне скудное
понимание явлений. Но причины появления великих людей в то или другое время
недоступны взорам человека. Это-действие Духа, скрывающегося за изменчивою
игрой событий и направляющего ход истории к высшей цели. Проследив в главных
чертах влияние народности на образование государств, мы должны рассмотреть
политическое значение этого начала для внутреннего управления и возможные
отношения различных народностей, входящих в состав государства. Но этот вопрос
мы отлагаем до одной из следующих глав, так как настоящее исследование ограничивается
созданием государства. Теперь же мы переходим к политике государственного
устройства.
Книга третья. Политика государственного устройства
Глава I. Происхождение образов правления
В Общем Государственном Праве были изложены те разнообразные формы, которые
принимает государственное устройство. Выбор той или другой зависит частью
от теоретических соображений, но в еще гораздо большей степени от состояния
общества. В Социологии была уже высказана мысль, что различное состояние общества
требует и различного политического устройства. Поэтому образы правления имеют
значение чисто относительное. Известная политическая форма может обладать
в идее всякого рода преимуществами; надобно, чтобы жизненные условия делали
возможным правильное ее приложение, иначе она останется в области мечтаний
или произведет только смуту. Отсюда ясно, что здравая политическая теория
не может ограничиваться начертанием идеального государства; она должна показать
его отношения к жизни. Разбирая выгоды и невыгоды различных образов правления,
она исследует те общественные потребности, которым они отвечают, те условия.
которые их вызывают, и те средства, которыми они поддерживаются. К числу этих
условий принадлежат и особенности народа. склоняющие его к тому или другому
политическому устройству. Но и тут истинно научная теория, изучающая явления,
как они есть, а не так, как они представляются фантазии, видит только связь
относительную. В Социологии было доказано, что народная жизнь не ограничена
раз навсегда данною политическою формой (II, стр. 365 и след.). Один и тот
же народ, на разных ступенях развития, с изменением жизненных условий, проходить
через разные образы правления и, наоборот, один и тот же образ правления может
существовать у совершенно различных народов. Стоять на иной точке зрения могут
только те, которые не хотят знать фактов.
Поэтому, совершенно противно здравой политической теории возведение какого
бы то не было образа правления на степень чего-то в роде религиозного догмата,
составляющего предмет веры и признаваемого за абсолютную истину. К каким печальным
политическим последствиям ведут подобные взгляды, показывают французские легитимисты.
Люди становятся совершенно неспособными понимать окружающую их действительность;
они живут в области теней и преследуют цели, идущие наперекор настоящей пользе
отечества. Привязанность к отжившим учреждениям, с которыми связаны и предания
и личные интересы, весьма понятное чувство. Но нельзя делать из этого кумира,
которому приносятся в жертву все высшие интересы отечества. Еще менее можно
воображать, что отжившее свой век учреждение продолжает существовать в идее
и остается правом, без действительного исполнения обязанностей, Верховная
власть в государстве не есть частная собственность, на которую владелец сохраняет
свои притязания, даже когда она не находится у него в руках. Верховная власть
установлена для общего блага и не существует помимо действительного ее обладания.
Во имя этого блага она может быть устроена в виде наследственной монархии;
но право на престол существует только пока действуешь положительный закон,
его установляющий; с отменою закона исчезает и право. Когда такое изменение
совершилось в силу революционного движения, и затем революция, как обыкновенно
бывает, уступает место реакции, народ может восстановить порванную нить предания
и снова призвать низложенную линию; таково значение реставраций. Но права
на такую реставрацию никто не имеет; мечтать об этом, когда события повернули
совершенно в другую сторону, есть чистое политическое безумие. Даже для частного
права собственности установляется давность, полагающая предел всяким спорам;
в государственном же праве давности нет только потому, что право перестало
существовать: осталась одна вредная фантазия. Еще нелепее связывать такое
поклонение светскому кумиру с религиозными верованиями, на подобие восточным
теократиям. Умный глава католической церкви должен был напомнить французским
легитимистам, что христианское учение не связано ни с какою политическою формой,
а признает всякую установленную власть законною. Только по его велению послушные
сыны церкви отступились от этой чудовищной политической ереси, да и те в их
партии составляют меньшинство; большинство же признает их отступниками, а
папу чуть не еретиком. Далее этого политическая нелепость не может идти.
Но и республиканцы, со своей стороны, впадают в совершенно одинакий фетишизм,
когда они республику признают единственными правомерным образом правления
и всякую другую форму считают посягательством на народные права. И они возводят
относительное начало на степень абсолютного, когда они исконные республиканская
убеждения ставят непременным условием участия в правительстве и отвергают
союз с так называемыми присоединенными. Без сомнения, когда республика установлена,
старые республиканские убеждения имеют ту выгоду, что они совпадают с существующим
строем и побуждают граждан его поддерживать; но отвергать содействие благоразумных
людей, которые теоретически могут быть убеждены в преимуществе того или другого
образа правления, но на практике подчиняются существующему порядку, потому
что этого требует польза отечества, есть признак крайне узкого и одностороннего
взгляда: это-политика сектантов, а не государственных людей.
То же следует сказать, наконец, и о тех приверженцах конституционной
монархии, которые, во имя теоретического идеала, не хотят признать установившегося
республиканского строя. Теоретический политик, обладающий достаточными сведениями
и широтою взгляда, не может не признать высокого значения монархического начала
в государственной жизни народов; по идее можно считать уравновешенную монархию
наилучшим образом правления; но из этого не следует, что все другие образы
правления никуда не годятся и что им должно всячески противодействовать. Умеренная
республика может быть также весьма хорошим образом правления, сочетающим строгое
охранение порядка с самым широким развитием свободы и удовлетворяющим потребностям
образованного человека. Для того, чтоб она стала таковою, надобно, чтоб образованные
классы принимали участие в политической жизни и старались об утверждении законного
порядка. Когда же более или менее значительная часть их, во имя чисто теоретических
убеждений, объявляет ему непримиримую вражду, то подобный способ действия
составляет бедствие для страны. Не только он обличает крайнюю узкость взглядов,
но он противоречить прямым обязанностям гражданина. Из этого рождается ожесточенная
борьба партий, из которых каждая выставляет своего кумира, стараясь всеми
силами низвергнуть остальные. Отсюда шаткость всех отношений, которой страдает
современная Французская республика. Лучшие люди из старых орлеанистов, Тиер,
Дюфор, Одилон Барро, Дювержье де Горанн, Монталиве, не так понимали свои гражданств
обязанности: они не терзали отечество своими узкими и нетерпимыми теориями,
а искренно примкнули к республике и старались об ее утверждении. Этим они
показали себя не сектантами, а государственными людьми, широко понимающими
задачи политической жизни. И здравая теория и практика одинаково заставляют
смотреть на различные политические формы, как на установления, зависимые от
времени и места. Это-не безусловные и неизменные начала жизни, а учреждения,
призванные удовлетворять известным общественным потребностям и изменяющиеся
вместе с этими потребностями. Такова единственная точка зрения. на которую
может становиться политическая наука.
Если это так, то возникновение того или другого образа правления зависит
главным образом от условий среды, в которой власть призвана действовать. Эти
условия двоякого рода: внутренние и внешние.
В Учении об Обществе были уже изложены в главных чертах те отношения
общества к государству, которыми определяется строение власти (II, кн. I,
гл. 4). Первый и основной закон, управляющий этими отношениями, состоит в
том, что чем меньше единства в обществе, тем сосредоточеннее должна быть власть.
Это начало вытекает из самых задач государства. Единство политического тела
и охранение в нем законного порядка требуют единой верховной власти, вынуждающей
общее повиновение. Из Общего Государственного Права мы знаем, что эта власть
может либо сосредоточиваться в одном физическом лице, обладающем ею по собственному
праву, либо находиться в большей или меньшей зависимости от различных общественных
элементов, аристократических и демократических. Чем более эти элементы действуют
согласно, тем более они способны оказывать влияние на власть, не нарушая требуемого
единства. Напротив, чем более они идут врозь, тем более власть должна быть
от них независима. Сосредоточение совокупной верховной власти в одном физическом
лице есть признак неспособности общества к самоуправлению.
Потребность такого сосредоточения может вызываться или временными или
постоянными причинами. К первым принадлежит, главным образом, ожесточенная
борьба партий, приводящая в расстройство весь государственный организм и доходящая
иногда до кровопролития. В таких случаях гражданам, желающим порядка, остается
только подчиниться вождю, способному подавить внутренняя волнения и водворить
мир в расшатанном обществе. Таково было происхождение греческой тирании. Борьба
владычествующей аристократии с стремящеюся к равноправности демократией доходила
до высшей степени ожесточения. В Афинах даже мудрое законодательство Солона,
облеченного общим доверием граждан, не в состоянии было успокоить возбужденный
страсти. Нужна была долговременная тирания Писистрата и его сыновей, чтобы
соединить всех в дружном противодействии деспотической власти. Таково же было
происхождение бонапартизма во Франции. После революции. ниспровергшей все
основы старого общественного здания, расстроенное государство находилось под
управлением неумелой Директории, которая не в состоянии была справиться ни
с внутренними партиями. ни с внешними врагами. Гениальный полководец взял
власть в свои руки, дал обществу мир и победу и устроил его на новых основаниях.
Внутренними раздорами вызвано было и возрождение бонапартизма в 1848 году.
Здесь социалистическая пропаганда, выразившаяся в ужасающих явлениях, заставила
мирных граждан искать вождя, который бы высоко держал знамя власти. Выбор
Людовика-Наполеона в президенты республики был ответом на июньские дни и первым
шагом к ниспровержению республиканской конституции.
Такого рода перевороты редко совершаются без насилия. Римляне в подобных
обстоятельствах прибегали к диктатуре: одно лице, облеченное общим доверием,
вооружалось безграничною властью. Это был законный исход из затруднительного
положения; потребность единой и сильной власти удовлетворялась временною приостановкой
обыкновенных гарантий свободы. К тому же ведут те чрезвычайный полномочия,
которыми в наше время облекаются конституционные правительства при внутренних
смутах. Но когда требуется изменить самую форму правления, а возбуждение страстей
не дозволяет сделать это мирным образом, приходится прибегать к силе. Наполеон
I совершил государственный переворот 18-го Брюмера, Наполеон III переворот
2-го Декабря. Первого поддерживали самые значительные люди Франции, которые
не видели иного исхода из невозможного положения. Второй имел к тому достаточный
повод в самом своем избрании. Кроме преданий первой империи, за ним не было
ничего, и когда он подавляющим большинством был выбран в президенты, то это
было указанием, что народ желает императора. Сперва он думал изменить конституцию
мирным путем; но когда это предложение не нашло в собрании законного большинства
трех четвертей голосов и в самих вождях большинства он встретил сопротивление
своим замыслам, он произвел военный переворот 2-го Декабря. Последующее народное
голосование узаконило совершенное им дело.
В обоих случаях образ правления, основанный на сосредоточении власти,
не продержался даже и при жизни его основателей. Наполеон I пал под ударами
соединенной Европы, и восстановленный на прародительском престоле Людовик
XVIII, в виду настоятельной потребности, дал Франции конституцию. Наполеон
III, в последние годы своего царствования, сам принужден был делать уступки
пробудившемуся в обществе либеральному мнению. После его падения установилась
республика. Но причины, вызывающие сосредоточение власти, могут иметь и более
глубокие корни. Общество может быть так расшатано или разрознено, что оно
не в состоянии само собою управляться. Единство его может поддерживаться только
властью, стоящею над враждующими силами и от них независимою. Таково было
положение Рима в последние годы республики. Безмерные завоевания подорвали
ее внутреннее единство; народ был развращен до корня; аристократия преследовала
только личные свои выгоды. Властителями судеб государства были попеременно
счастливые полководцы, успевшие побороть своих противников. Страшные междоусобия,
в которых погибли лучшие люди того времени, показывали невозможность оставаться
при существующем строе. Только сильная власть, стоящая над борющимися стихиями,
в состоянии была охранять единство и порядок в разноплеменном составе необъятного
государства. Не смотря на все ужасы деспотизма первых императоров, не смотря
на всю шаткость власти, не опиравшейся ни на предания, ни на преемственность
монархического начала, и состоявшей игралищем преторианцев, она сохранялась
в течении нескольких веков, как единственное прибежище отживающего мира.
Такая же абсолютная власть установилась и при возрождении новых государств
из хаоса средневековых сил. И тут причины, вызывавшие сосредоточение власти,
глубоко коренились в самом строении общества. Как уже было неоднократно указано,
средневековой порядок, основанный на частном праве, вел к бесконечному дроблению
сил и к беспрерывным междоусобиям. Выйти из этого можно было только установлением
сосредоточенной в одном лице власти, которая, опираясь на собственное право,
являлась представителем государственного единства. Таковы были абсолютные
монархи, которые вступили в борьбу со средневековыми стихиями и наконец подчинили
их себе. Но именно потому, что средневековой порядок глубоко коренился в нравах
и учреждениях, для этой перемены потребовались целые века. Борьба усиливающейся
власти монархов с феодализмом и вольными общинами наполняет весь первый период
новой истории. И тут, конечно, дело не обходилось без нескончаемых насилий,
но тут не требовалось создание новой власти на развалинах прежних. Власть
была дана в лице князей вотчинников; нужно было только возвести ее на степень
верховного государственного начала, подчинив ей привилегии феодальных владельцев
и городов. Борьба происходила не только с отдельными могучими вассалами, у
которых отбирались державные права, но и с аристократическими чинами, которых
вольности ограничивали монархическую власть. Устранение их происходило различными
способами: иногда постепенным отобранием прав, иногда внезапным переворотом.
Главным орудием королей было постоянное войско; но нужно было его содержать
и для этого облагать подданных налогами, а на это требовалось согласие чинов.
Право самовольного обложения сделалось поэтому главною целью политики монархов.
В Англии оно встретило неодолимое сопротивление народа, вследствие чего абсолютная
монархия не могла окончательно там утвердиться. Но в государствах европейского
материка князья тем или другим путем успели его себе присвоить. Во Франции
сами аристократические сословия, дворянство и духовенство, уступили королю
право произвольно облагать низшие классы, выговорив для себя только изъятие
от податей. Этим самым собрание чинов становилось излишним. Они созывались
в случаях опасности, но в мирное время их вовсе не считали нужным собирать.
Мало-помалу они совершенно вышли из употребления. В 1614-м году они были созваны
в последний раз до Революции; но и тут они проявили такую глубокую рознь,
аристократические сословия выказали такие узкие и высокомерные взгляды, что
совокупное участие их в законодательстве и управлении оказалось немыслимым.
Генеральные штаты были осуждены общим мнением, и в течении полутора века они
перестали существовать. В Швеции рознь чинов и ненависть против владычествующей
аристократии дали возможность Карлу ХI-му обобрать дворянство и утвердить
абсолютную власть. Безрассудные войны и деспотические приемы Карла ХП-го снова
повели к ослаблению королевской власти и к восстановлению прежнего порядка,
и снова раздоры партий были причиной переворота, совершенного Густавом III-м:
опираясь на низшие сословия, он низверг владычествующее дворянство. В Дании,
в 1661-м году, после несчастной войны с Швецией, обнаружившей всю несостоятельность
аристократического правления, сами чины провозгласили наследственность королевской
власти и дали королю полномочие для издания конституции по своему усмотрению.
Король воспользовался этим для установления неограниченной власти. Утвержденный
им "королевский закон" был обнародован только после его смерти, при вступлении
на престол его преемника, и тут оказалось, что чины устраняются от всякого
участия в правлении, и вся власть сосредоточивается в руках монарха. Здесь
абсолютизм водворился без насилия, но не без злоупотребления доверием.
Так совершился этот процесс, представляющий первую ступень развития государства
нового времени. Когда он, наконец, достиг своей высшей точки, произошло обратное
движете: сосредоточенная власть в западноевропейских государствах мало-помалу
снова уступила место влиянию общественных элементов. Сами абсолютные монархи
подготовили для этого почву. Объединяя общество, уничтожая средневековые привилегии,
подчиняя всех подданных общему закону, содействуя развитию средних классов,
они тем самым способствовали тому внутреннему единению, которое составляет
первое и необходимое условие политической свободы. Средневековой порядок был
разрушен; он заменился новым общественным строем, который требовал иных политических
форм. Мы приходим здесь ко второму, изложенному в Учении об Обществе закону,
определяющему отношение общества к государству, именно, что каждый общественный
строй требует соответствующего ему строя политического.
Мы видели, что родовой порядок, основанный на органическом расчленении
естественных союзов, обладает таким внутренним единством, которое делает его
вполне способным к государственной деятельности. Владычествующий здесь элемент
есть родовая аристократия, которая и стоит во главе государства. Таков был
первый период древних республик. Когда к этому ядру приобщались другие, хотя
и сродные, но посторонние элементы, они органически связывались с гражданским
и политическим порядком, которые здесь еще не разделены. Однако, между старыми
элементами и новыми может возгореться и более или менее упорная борьба, что
и ведет к тирании. Вследствие этих движений родовой порядок все более и более
разлагается, а с тем вместе является потребность единой, возвышенной над всеми
власти, сдерживающей противоборствующие стремления и подчиняющей себе общественные
силы. Древняя история Греции и Рима кончается установлением абсолютной монархии.
Вместе с тем, родовой порядок мало-помалу уступает место сословному.
Последний, вместо единства, основан на разобщении элементов, из которых
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |