В первом случае мы имеем дело с двумя формами ответных реплик в диалоге: собственно ответами (Все лохи — И ты тоже лох) и чрезвычайно распространенными, особенно в последние несколько лет, корректировками предшествующих надписей путем их дописывания (Мы вместе!— с дерьмом), переправления (опух исправлено на potnyx), зачеркивания предыдущего текста или писания поверх его (написано The beatles, сверху— Death). Имеется специальный набор средств выражения несогласия с музыкальными пристрастиями предшествующих авторов: как правило, для негативной оценки используется лексика из разряда fuck и shit — как вышеупомянутые английские выражения, так и соответствующие им русские говно (гавно), кал, хуйня и подобные. На правах реплики знак-эмблема или картинка выступает вполне равнозначно вербальному тексту. Если понимать ситуацию шире, т. е. не ограничиваться только состоявшимися диалогами, а рассматривать в качестве коммуникативных единиц и исходные надписи (в частности, и остававшиеся без ответа к моменту фиксации), то коммуникацию на этом уровне обеспечивают любые высказывания, которые можно расценивать как обращенные к носителям самой граффитийной традиции. В первую очередь это тексты «субкультурные», в частности студенческие и школьные. В принципе все они, даже не нацеленные на дальнейшую «переписку», провоцируют ответные реакции на языке граффити, выступая первыми репликами возможных диалогов.
Ко второму виду относятся надписи, содержание которых потенциально направлено вовне, за пределы круга пишущих. Это политические тексты13, а также окказионально-индивидуальные: автографы (IVANOV SASHA), нейтральные шутки (Машины не ставить, штраф 10000000), в частности, локально-ситуативные (Садись, падла!— на сиденье в трамвае), и другие. Такие тексты изначально обладают значительно меньшим диалогическим потенциалом. В качестве ответных реплик на неграффитийные тексты здесь выступают все те же «затирки» и «дописки», объектами которых в данном случае являются официальные публичные надписи. Традиция эта известна давно14, но никогда до последнего времени не получала особенно широкого распространения. В 1980-е годы фиксировались в основном переправления объявлений, регламентирующих поведение пассажиров в общественном транспорте, причем одни и те же тексты искажались в разных вариантах. Так, «Не прислоняться» переправлялось в Не писоться, Не слоняться, Не слон я, Слон гриль (из двух надписей на соседних дверях) и т. д., «Места для пассажиров с детьми и инвалидов» — на Я пассажир ты инвалид, Места для псов семи видов и т. д. В холле гостиницы в Твери в инструкции по пользованию телефоном-автоматом фраза «Снимите трубку и ждите гудка» была переделана в Снимите убку и ждите удка. Иногда подобному искажению подвергались более объемные тексты. Рассказывают, что в здании Академии наук в Ленинграде в «Правилах пользования пассажирским лифтом», висевших на стене кабинки, в слове «лифт» по всему тексту была затерта буква «т». В том, что искажались в основном тексты регламентирующего характера, можно усмотреть проявление характерной для русских неофициальных надписей конца 1980-начала 1990-х годов общей направленности граффити против официоза, серьезности и принятых норм, своего рода акт карнавального антиповедения.
Надо признать, что в последние годы (примерно с середины 1990-х) в общей картине российских городских граффити произошли качественные изменения, что связано с двумя тенденциями: во-первых, доминированием среди прочих функций граффити именно коммуникативной функции (и, соответственно, расширением диалогического потенциала граффити); во-вторых, распространением и универсализацией языка публичных надписей в сфере социального общения. По-видимому, не последнюю роль сыграло прогрессирующее влияние визуальных форм уличной рекламы: с одной стороны, граффити активно реагирует на рекламные тексты; с другой — реклама все чаще использует стилистику неформальных надписей. В качестве примера можно привести сознательно ориентированное на эстетику граффити оформление агитационных панно во время президентской предвыборной кампании 1996 г. (с надписями Голосуй, а то проиграешь!, Борис, борись!и Ельцин — наш президент!), в качестве стендов для которых использовались строительные ограждения — деревянные заборы — в центре Петербурга, а также конкурс граффитистов, проводившийся одной коммерческой фирмой в рекламных целях.
На фактическом уровне упомянутые изменения сказываются в следующем.
1. Происходит значительное расширение сферы бытования граффити. В застойную и перестроечную эпохи традиционными граффитийными локусами были в основном маргинальные зоны и объекты: заборы и ограждения, будки остановок, тамбуры в поездах, туалеты, места тусовок и постоянного местопребывания молодежи, причем количество записей и изображений, например на школьных партах, было несравнимо меньшим, чем сейчас. В настоящее время ситуация резко переменилась. Чем дальше, тем больше надписей мы встречаем на открытых городских пространствах, на внешних стенах и входных дверях домов, на афишных и рекламных щитах, во много раз возросла степень исписанности лестничных пролетов и т. п. Студенты стали писать не только в туалетах, в курилках и на партах, но и на стенах факультетских коридоров. Модификацией граффити являются мини-плакаты, часто компьютерного происхождения, по стилистике и содержанию мало отличающиеся от «нацарапанных», — ими увешаны стены классных помещений в современных школах. Более того, нам неоднократно приходилось видеть абсолютно традиционные, даже формульные граффити (например, с названиями любимых рэйв-групп и т. п.), исполненные подростками на дверях и стенах своих комнат и таким образом оформляющие личное жилое пространство человека, что, как отмечалось выше, всегда было нехарактерно для традиции граффити.
Тот же процесс экспансии граффитийной традиции происходит (и его результаты весьма заметны) не только в физическом пространстве, но и в социальном. Раньше в школе отличники и «аккуратные девочки» не писали на партах, теперь же это норма для всех. В некоторых школах рабочие поверхности покрывают отрезками обоев, чтобы граффити хотя бы не портили мебель. В последнее время писание в публичных местах перестало активно обсуждаться и осуждаться в обществе и считаться чем-то зазорным и маркирующим поведение человека как анти- или асоциальное; к нему привыкли, граффити начинают постепенно обретать статус социально нейтрального явления и восприниматься как почти неотъемлемый элемент общегородского экстерьера.
2. Максимально расширяется круг публичных текстов, получающих статус реплики в граффитийном диалоге, причем это касается как неформальных надписей, так и официально разрешенных. Если раньше ответную реакцию стяжали лишь тексты, ее так или иначе провоцирующие, т. е. либо прямо призывающие к диалогу (вопросы, обращения), либо предполагающие таковой в связи с содержанием или местом писания (знаки групповой принадлежности, туалетные, студенческие эротические тексты), то в настоящее время разница исходных диалогических потенциалов в системе граффити-коммуникации практически перестает ощущаться. Ответу подвергаются любые надписи (Вешайтесь, сукины дети— Сам сука; Сережа отличник — В глазах родителей), даже такие нейтральные, как «Мы были здесь»: между первым и вторым словами сверху вписано не. Как видно из последнего примера, сами ответы и исправления подчас бывают минимальными, очень часто примитивными, неостроумными и носят как бы дежурный характер (например, «Кино» переправляется на Вино). Для отвечающих важно не столько соотношение содержания ответной реплики с содержанием исходной, сколько сам факт реакции граффити на граффити. Традиция на современном этапе обязывает ее носителей воспринимать всякое написанное слово как реплику и превращать высказывание в диалог — отсюда и натянутость большинства ответных надписей.
То же самое происходит и в ситуации диалога с официальным текстом. Еще десять лет назад переправлению традиционно подвергался, как уже говорилось, вполне устойчивый набор текстов, в основном запрещающе-предписывающего характера («Не прислоняться», «Водитель продает талоны только на остановках» и т. п.). В настоящее время на любой афише, объявлении, рекламном листке, выдержке из правил и прочих регламентирующих документов, независимо от их содержания, с исключительной частотой и регулярностью появляются затирки и дописки, авторы которых стараются охватить ответной реакцией на языке граффити как можно больше единиц текста. Среди этих исправлений есть, конечно, и развернутые, причем порой достаточно остроумные (например, на рекламе агентства по недвижимости: «Витя квартиру себе покупал, / Взял он газету и номер набрал» — подписано: Долго смеялись потом рэкетиры: / Нету ни денег, и ни квартиры) или действительно в той или иной мере провоцируемые самим источником (например, на объявлении о наборе молодых людей в охранные подразделения милиции подписано: Не советую). Но большинство из них характеризуется той же незамысловатостью и дежурностью, имея главной целью засвидетельствовать свою реакцию. На объявлении «Не трогать» подписано губами, «Сбербанк» исправлено на Сербак, «Работы ведутся объединением Водоканал. Ответственный Хайкин» переправлено в «Работы не ведутся объединением Водокал. Безответственный Хайкин», реклама магазина стройтоваров «Вам надо в “Кайзер”» — на «Вам не надо в “Кайзер”», — вплоть до того, что на лестничных площадках высотных зданий переправляются номера этажей: с 5 на 25, с 8 на 48 и т. д. В этом современная традиция настенных публичных надписей фактически смыкается со старым школьным обычаем коверкать концертные афиши и портреты великих людей, помещенные в учебниках, пририсовывая рожки, бороды, наглазные повязки, дымящиеся во рту сигареты и т. п.
Таким образом, современные граффити, утрачивая значение протеста, альтернативности официальной культуре и актуализируя свой диалогический потенциал, максимально расширяют «сферу влияния» в коммуникативной системе современного города: всякое начертанное слово (изображение) интерпретируется как провоцирующая ответ реплика, а совокупность городских плоскостей превращается в сплошное эпистолярное пространство. При этом, с одной стороны, практически исчезает разница между интраграффитийным и экстраграффи- тийным уровнями коммуникации, а с другой стороны, отчасти расплывается грань между санкционированной и самостийной публичной письменной речью. Язык граффити стремится стать универсальным кодом городской коммуникации.
Примечания
1 До недавнего времени единственным опубликованным исследованием русских граффити была книга профессора Северо-Западного университета (США) Д.Бушнелла «Московские граффити» [Bushnell 1990]. Монография посвящена граффити молодежных субкультур и замечательна детальным описанием материала, подавляющая часть которого была собрана в Москве. Для сравнительного анализа привлекались также граффити Ленинграда и некоторых других городов России. В фокусе исследования — причины массового появления граффити на стенах советских городов, которые автор связывает с фундаментальными социальными изменениями в советском обществе времен перестройки. Функции граффити в среде молодежной субкультуры и в обществе в целом определяют особенности языка граффити. В книге Бушнелла рассмотрена взаимосвязь социальных функций и языка граффити различных молодежных группировок конца 1970—1980-х годов. На русском языке основные положения книги изложены в [Бушнелл 1990].
2 О моделях семантического взаимодействия слов и эмблем в субкультурных граффити см.: [Лурье 2000:421—426].
3 Стиль «wild», или дикий, представляет собой конструкцию из переплетающихся букв. Этот стиль считается одним из наиболее сложных, а граффити, выполненные в этом стиле, часто совершенно не поддаются прочтению для непосвященного.
4 Источник информации о художественных граффити в Петербурге: Интернет, http:// www.geocities.com/SunsetStrip/Alley/2936.
5 Ротонда — подъезд дома на углу Гороховой ул. и наб. Фонтанки, круглый в плане, с винтовой лестницей, ведущей на галерею, где расположены обычные жилые квартиры. Стены подъезда покрыты слоями надписей, оставленных несколькими поколениями посетителей. Снизу виден лозунг на галерее: «Оставь надежды всяк сюда входящий».
В Ротонде действительно теряется ощущение окружающего мира. «Забудь о мире снаружи придя сюда», — написано на одной из колонн. Фотографии Ротонды см.: [Щепанская 1993; Лурье 1998].
6 Термин latrinalia (англ. latrine— ‘уборная’, от лат. lavatrina (сокр. latrina)— ‘ванная’) был предложен А.Дандесом для обозначения граффити в общественных туалетах.
7 Думается, только этим можно объяснить тот факт, что большое количество надписей всегда можно было увидеть в заброшенных сельских церквах: граффити 1960-1980-х оказались там, конечно, не исторически, а именно вследствие тяготения традиции настенного писания к маргинальным, периферийным местам, характеризующимся от- граниченностью от основного, социализированного, «официального» пространства и к тому же осмысляемым как принципиально временное место пребывания людей.
8 Наряду с городской периферией, граффити также появляются в местах запретных или труднодоступных. Надо полагать, сила самоутверждения или воля к освоению пространства заставляет человека взбираться равно на скалу или на городскую стену. «Каких ухищрений альпинистской техники потребовала громадная надпись “Жан Татлян. Мост любви” на брандмауэре у Фонтанки, можно только представить, — отмечает журналист «Аргументов и Фактов». — Но Симеоновский мост в двухстах метрах от брандмауэра стал признанным местом свиданий» [Федоров 1996].
9 Аналогичное культовое для неформальной молодежи 1970-1980-х годов место в Москве — дом по адресу Большая Садовая, 10, где жил М.А.Булгаков.
10 Мы не смешиваем этот случай с обычаем писать и рисовать на стенах квартир, характерным для кругов, претендующих на богемность.
11 Среди музыкальных имен в последнее время наиболее часто встречаются AC/DC, Deep Purple, Metallica, Cannibal Corpse, U-2, Scooter, Prodigy, Алиса, ДДТ, Аквариум и Борис Гребенщиков (иначе Боб или Б.Г.), Кино и Виктор Цой, Агата Кристи, Чиж & С0, и некоторые другие.
12 Тематические и структурные закономерности построения таких диалогов на студенческом материале описаны в статье КЭ.Шумова [Shumov 1996].
13 Политические граффити можно расценивать как пограничные, так как на них иногда отвечают, но отвечают не столько регулярно пишущие, сколько те люди, которых идеологически задевает прочитанное, своего рода «граффитисты на час» (ср.: Ельцина на хуй; Зюган — зомби).
14 Упоминание о таких несанкционированных исправлениях встречается в поэме Н.А.Не- красова «Кому на Руси жить хорошо?» (часть «Крестьянка»): «...Затерты две-три литеры, / Из слова благородного / Такая вышла дрянь!»
Литература '
Бушнелл 1990 — Бушнелл Д. Грамматика настенных надписей // Психологические особенности самодеятельных подростково-юношеских групп. М., 1990. С. 93-106.
Высоцкий 1976 — Высоцкий С.А. Средневековые надписи Софии Киевской (по материалам граффити XI—XVII веков). Киев, 1976.
Измайлов 1799 — Измайлов А. Евгений, или Пагубное следствие воспитания и сообщества. Ч. 1. СПб., 1799.
Лурье 1998 — Лурье М.Л. Граффити // Русский школьный фольклор: От «вызываний» Пиковой дамы до семейных рассказов / Сост. А.Ф.Белоусов. М., 1998. С. 518-529.
Лурье 2000 — Лурье М.Л. Слово и рисунок на городских схемах // Рисунки писателей / Сост. С.В.Денисенко. Под ред. С.Н.Фомичева. СПб., 2000.
Топоров 1995 — Топоров В.Н. Петербургские тексты и петербургские мифы (Заметки из серии) Ц Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 368-399.
Федоров 1996 — Федоров В. Петербургские граффити // Аргументы и Факты. 1996. № 41 (164).
Шумов 1996 — Шумов К.Э. «Эротические» студенческие граффити // Секс и эротика в русской традиционной культуре / Сост. А.Л.Топорков. М., 1996. С. 454—483.
Щепанская 1993 — Щепанская. Т.Б. Символика молодежной субкультуры. СПб., 1993.
Blume 1985 — Blume R. Graffiti // Discourse and Literature / Ed. T.A. Van Dijk. Amsterdam; Philadelphia, 1985. P. 137-148.
Bouza, Pomar 1989 — Bouza F., PomarR.M. Sociologia de la reciprocidad linguistica (Las pin- turas de la facultad de Ciencias Politicas у Sociologia de la Universidad Complutense [19861987]) //Comunicationy lenguajejuvenil. Madrid, 1989.
Brewer 1992 — Brewer D. Hip Hop Graffiti Writers’ Evaluations of Strategies to Control Illegal Graffiti // Human Organization. 1992. Vol. 51,2.
Bruner, Kelso 1980 — Bruner E.M., Kelso J.P. Gender Differences in Graffiti: A Semiotic Perspective // Women's Studies International Quarterly. 1980. Vol. 3.2/3. P. 239-252.
Bushnell 1990 — Bushnell J. Moscow Graffiti: Language and Subculture. Boston, 1990.
Chalfant, Cooper 1995 — Chalfant H., Cooper M. Subway Art. New York, 1995.
Dundes 1966 — Dundes A. Here I Sit: A Study of American Latrinalia // Kroeber Anthropological Society Papers. 1966. Vol. 34. P. 91—105.
Gadsby 1995 — Gadsby J.M. (1995). Looking at the Writing on the Wall: A Critical Review and Taxonomy of Graffiti Texts. Internet, http://www.graffiti.org/faq/critical.review.html. 1996.
Graffiti Glossary 1996 — Graffiti Glossary. Internet, http:/www.graffiti.org/faq/critical.review.html. 1996.
Gonos, Mulkem, Poushinsky 1976 — Gonos G., Mulkern V, Poushinsky N. Anonymous Expression: A Structural View of Graffiti Ц Journal of American Folklore. 1976. Vol. 89. P. 40—48.
Grider 1975 — Grider S.A. Con Safos: Mexican-Americans, Names and Graffiti // Journal of American Folklore. 1975. Vol. 88. P. 132—142.
Kinsey, Pomeroy, Martin, Gebhard 1953 — Kinsey A.C., Pomeroy W.B., Martin C.E., Geb- hard P.H. Sexual Behavior in the Human Female. Philadelphia; London, 1953.
Koch 1994 — Koch W.A. Simple Forms: An Encyclopaedia of Simple Text-Types in Lore and Literature. Bochum, 1994.
Kozlowska 1992 — Kozlowska D. Postmodemizm kulturowy w Polsce na przykiadzie Pomaran- czowej Altematywy i graffiti: Polska specyfica zjawisk i ich konteksty Swiatowe (MA thesis). Warszawa, 1992.
Kowalski 1993 — Kowalski P. SamotnoSd i wsp61nota: Inskrypcje w przestrzeniach wsp&czesne- go 2ycia. Opole, 1993.
Lachmann 1988— Lachmann R. Graffiti as Career and Ideology// American Journal of Sociology. 1988. Vol. 94, 2.
Landy, Steel 1967 — Landy E.E., Steel J.M. Graffiti as a Function of Building Utilization// Perceptual and Motor Skills 25. August-December, 1967. P. 711-712.
Ley, Cybriwsky 1974 — Ley D., Cybriwsky R. Urban Graffiti as Territorial Markers // Annals of the Association of American Geographers. 1974. Vol. 64.4. P. 491—505.
Lindsay 1960 — Lindsay J. The Writing on the Wall: An Account of Pompeii in its Last Days. London, 1960.
Lowenstine, Ponticos, Paludi 1982— Lowenstine H.V., Ponticos G.D., Paludi M.A. Sex Differences in Graffiti as a Communication Style Ц The Journal of Social Psychology. 1982. Vol. 117. Second Half. P. 307-308.
Nwoye 1993— Nwoye O.G. Social Issues on Walls// Discourse & Society. 1993. Vol.4.4. P. 419-442.
Oledzki 1990 — Oledzki J. Konsolacja // Polska Sztuka Ludowa. 1990. № 2.
Polskie mury 1991 — Polskie mury. Graffiti — sztuka czy wandalizm? / Ed. R.Gregorowicz. Тогий, 1991.
Reich, Buss, Fein, Kurtz 1977— Reich W., BussR., Fein E., Kurtz T. Notes on Women's Graffiti // Journal of American Folklore. 1977. Vol. 90. P. 188-191.
Rhyne, Ullmann 1972— RhyneL.D., Ullmann L.P. Graffiti: A Nonreactive Measure// The Psychological Record. 1972. Vol. 22. P. 255—258.
Sechrest, Flores 1969 — Sechrest L., Flores L. Homosexuality in the Philipines and the United States: The Handwriting on the Wall// The Journal of Social Psychology. 1969. Vol. 79. P. 3-12.
Shumov 1996 — Shumov K. Dialogue as the Main Form of Students’ Graffiti Creation Ц Contemporary Folklore: Changing World View and Tradition / Ed. Mare Koiva. Tartu, 1996. P. 347-365.
Solomon, Yager 1975 — Solomon H., Yager H. Authoritarianism and Graffiti // The Journal of Social Psychology. 1975. Vol. 97. P. 149-150.
Stocker, Dutcher, Hargrove, Cook 1972 — Stocker T.L., Dutcher L. W, Hargrove S.М., Cook E.A.
Social Analysis of Graffiti // Journal of American Folklore. 1972. Vol. 85. P. 256-366.
Tanzer 1939 — TanzerH.H. The Common People of Pompeii: A Study of the Graffiti. Baltimore, 1939.
Varnedoe, Gopnik 1991— VarnedoeK, GopnikA. High & Low: Modem Art and Popular Culture. New York, 1991.
Wales, Brewer 1976— WalesE., BrewerB. Graffiti in the 1970's^ The Journal of Social Psychology. 1976. Vol. 99. P. 115-123.
ПЛ.Клубков, В.Ф.Лурье
(Санкт-Петербург)
Разговорные топонимы как явление фольклора
В отличие от большинства других слов, имена собственные являются объектом правового регулирования — едва ли не в каждом разряде онимов могут быть выделены официальные имена. Однако помимо официальных существует множество неофициальных имен собственных, сферой преимущественного использования которых является разговорная речь. Эти разговорные имена собственные также представлены во всех предметных классах онимов: интимные формы личных имен, клички и прозвища в антропонимике, клички животных, разговорные имена предметов и т. п.
В разных разрядах топонимов разговорные имена представлены неравномерно. Не имеют разговорных соответствий названия частей света, единичны разговорные имена стран (США / Штаты, Американия; ФРГ, Германия / Бундес, Неметчина, Дойчланд), названий рек. Разговорные имена городов распространены едва ли не повсеместно, при этом их известность обычно (если только имя не связано с переименованиями) носит локальный характер: Санкт-Петербург (Петербург) / Питер, Ленинград, Ленинбург; Москва / Лужки (мотивировано словосочетанием мэр Лужков)', Екатеринбург / Свердловск, Катер (очевидно по аналогии с Петербург — Питер); Барнаул / Барнеаполь; Рубцовск / Сан-Рубциско; Колпино / Колпенгаген и т. п. В болгарском молодежном сленге города Нова За- гора и Стара Загора называются соответственно Нью Зейгър и Олд Зейгър, г. Бургас — Бургейс, а Кырджали (Кърджали) — Кърджалейро и даже Лос Кърджалейрос [Армянов 1989:99].
Среди разговорных имен можно выделить несколько типов: 1) старые названия, 2) усечения, 3) шуточные имена, имеющие внешнюю мотивировку, 4) алие- низированные, т. е. преобразованные на иностранный лад, названия.
Наиболее продуктивный разряд разговорных имен не только среди топонимов, но и в целом среди имен собственных, образуют микротопонимы. Под последними обычно понимают названия любых пространственных объектов, не фиксируемых на географических картах и имеющих поэтому ограниченное бытование. Мы сосредоточим основное внимание на разговорной городской микротопонимике1, привлекающей в последние годы все большее внимание исследователей.
В настоящей статье мы опираемся по преимуществу (в тех случаях, когда это не оговаривается) на ленинградские-петербургские материалы.
Микротопонимы входят в систему идентифицирующих номинаций наряду с описательными выражениями и здесь не всегда легко провести границу между именами собственными и нарицательными. Более того, не всегда такое разграничение имеет смысл. «Жители разных микрорайонов Москвы постоянно сталкиваются с необходимостью дифференцировать названия магазинов, которые выполняют одни и те же функции (продовольственные, гастрономы) и расположены вблизи друг от друга, часто на одной и той же улице. Тогда эти магазины получают обиходно-бытовые локальные обозначения — большой, стеклянный, железнодорожный (вблизи ж.-д. платформы), угловой, в переулке, подвальный и т. д. В Москве на Метростроевской улице старожилы называют один магазин “Три ступеньки”, другой — “Три поросенка” (когда-то на этом мясном магазине висела вывеска с тремя поросятами)» [Капанадзе, Красильникова 1982: 287]. Думается, что обосновать выбор строчной или прописной буквы в названиях приведенных магазинов не очень легко, особенно если учесть, что Стеклянным может называться лишь один из «стеклянных» магазинов, а Железнодорожный сохранит свое название и в том случае, если платформу снесут.
Сложное взаимодействие апеллятивной и онимической систем в области микротопонимики проявляется и еще в одном случае. В любом городе множество зданий, улиц, переулков, магазинов и т. п., но при этом некоторые виды топонимических объектов вполне могут оказаться уникальными. Так, в небольших городах редко бывает больше одного вокзала, набережной, рынка. Есть города с одним (как правило, педагогическим) институтом, в Чкалове (Оренбурге) 1950-х годов «бульваром» называлась исключительно набережная р. Урала, и троллейбус ходил по официальному маршруту «Бульвар-Вокзал». В этих условиях апелляти- вы становятся топонимами.
Такого рода топонимы напоминают клички животных, тождественные их нарицательному названию. Не такая уж редкость кот по кличке Кот. При этом существенно, что в процессе использования такой клички с ней начинают связывать совсем не те ассоциации, что с соответствующим именем нарицательным. Вполне возможно, например, «серый, как Кот» (при бессмысленности «серый, как кот»).
И в Петербурге, и в Омске есть места, которые называют нарицательным именем стрелка (мыс при слиянии двух рек). Петербургская Стрелка (стрелка Васильевского острова) — место торжественно-пустынное, посещаемое туристами и молодоженами, которые любят на ней фотографироваться. Омская Стрелка — мыс при слиянии Оми и Иртыша. «Само по себе нейтральное, слово имеет, однако, отрицательную коннотацию, так как на Стрелке ищут клиентов городские проститутки (стрелочницы). Слово символизирует любое неприличное место вообще» [Осипов и др. 1994:133].
Многие разговорные микротопонимы используются буквально всеми жителями близлежащих районов, однако для нас особый интерес представляют те разговорные имена, которые употребляются по преимуществу в неформальном общении в молодежной среде. Они составляют существенный компонент молодежного сленга. Давая свое название объекту, имеющему официальное, но банальное название, люди совершают своеобразное «крещение», делая этот объект «своим», вводя его в сферу своей жизни. Чаще всего «крестят» столовые, бары, кафе. Нередко разговорные имена присваиваются и тем объектам, которые «официально» могут быть обозначены лишь описательно: перекресток таких-то улиц, квартал рядом с.., подъезд дома №... Соответствующие места, становясь постоянными местами встреч, «тусовок» и т. п., с неизбежностью приобретают имя.
Места общения, тусовок, расположенные у объектов, имеющих разговорные имена, получают свое название от них. Например, «в Сайгоне» — в самом кафе, «на Сайгоне» — рядом с кафе, где все тусуются. В подобных случаях предлог на весьма продуктивен {«на Эльфе» и т. д.). Среди разговорных имен количественно преобладают номинации, образованные по продуктивным моделям, например, универбаты с суффиксом -к-: Публичная библиотека / Публичка; Апраксин двор / Апрашка', Литовской проспект (улица, канал) / Лиговка2. Теоретически такого рода номинации возможны во всех случаях, когда официальные имена имеют структуру атрибутивного сочетания, однако реально в речи они образуются очень избирательно. Так, Невский проспект остается Невским (впрочем, возможно, здесь универбации препятствует наличие названий рек Большая и Малая Невка), а Гостинка (Гостиный двор) и Литейка (Литейный проспект, отмечено не ранее конца 1980-х годов) во всяком случае не являются общераспространенными номинациями. Заметим также, что слово Салтыковка в качестве обозначения Публичной библиотеки (носившей имя М.Е.Салтыкова-Щедрина) мы встречали почти исключительно в речи москвичей, которые, видимо, исходили из предполагаемой реальности полуофициального выражения Салтыковская библиотека (по аналогии с Ленинской библиотекой). В любом случае ясно, что микротопонимы, образованные по продуктивным моделям, относятся исключительно к языковой сфере, а не к фольклорной.
Высокая степень регулярности свойственна и разговорным именам, образованным от числительных — номеров столовых, отделений милиции, магазинов, общежитий, больниц, причем такое номерное название часто сохраняется и при перемене официального номера заведения. Едва ли не каждый говорящий без большого труда вспомнит, чтб для него означают в первую очередь слова тройка, пятерка, восьмерка и т. д.
Понятно, что и универбаты на -к-, и номерные номинации, и старые (исторические) названия3 сами по себе к фольклору отношения не имеют. Существуют, однако, и номинации совершенно другого рода — такие, по отношению к которым применение слова «фольклор» приобретает смысл.
Структурные и функциональные типы микротопонимических разговорных имен довольно разнообразны. В их образовании мы обнаруживаем фонетические и структурные модификации официального топонима, иногда сопровождаемые каламбурным переосмыслением (Бурелом, Площадь Леннона)*, и номинации, независимые от официальных, которые могут возникать в связи с самыми разнообразными семантическими и формальными мотивировками, например, в результате метафорического переноса (Бродвей), реинтерпретации аббревиатур (ГДР, ФРГ, КНР, США) и т. п.
Продуктивным принципом городских локализующих номинаций, в том числе и микротопонимов, является пространственная метонимия. «Яблонька» — вполне официальное название фруктово-овощного магазина на углу Невского и ул. Марата. В молодежном сленге этим словом называли помещение ДНД (добровольной народной дружины) рядом с магазином. Можно предположить, что с закрытием магазина эта номинация вышла из употребления.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |