Дорога Бог знает куда книга для брата 20 страница

⁶⁴ Аль Имран, з^:2о.

⁶⁵ Впоследствии первый халиф Ахмадийской Мусульманской Об­
щины.

Коран есть Слово Аллаха. И не коснется его никто, кроме тех, которые очищены».

Становилось ясно, что Всемогущий Бог настолько рас­пахнул сердце Бабы Нанака для ислама, что Гуру был рас­творен в любви к Богу и Святому Пророку, мир и благосло­вения Аллаха да пребывают с ним. После всего сказанного было не оставалось сомнения, что Чола Сахиб или Плащани­ца действительно проливает свет на то, что любовь Гуру Нанака к исламу была беспредельной и всеобъемлющей. Он оставил Плащаницу как свой завет, чтобы его современни­ки и грядущие потомки стали живыми свидетелями его со­кровенного духовного состояния.

С большой печалью нам приходиться заметить, что некоторые записные лжецы состряпали странную ложь о том, что на Плащанице также начертаны какие-то слова на санскрите, а также псалмы на языке хинди... Мы иссле­довали Плащаницу весьма подробно. От начала до конца на ней начертаны только коранические айяты, Калима Таййи-ба и Калима Шахадапг. В некоторых местах коранические айяты записаны своим цифровым кодом. А вот «псалмы на хинди» и «слова на санскрите» являли только свое полней­шее отсутствие. Эта ложь, должно быть, была придумана, чтобы заставить людей думать, что наряду со стихами Священного Корана на Плащанице записаны и стихи из Вед. На эту напраслину нет никакого ответа, кроме того, что Аллах накажет лжецов.

Воистину чудом является то, что Плащаница Чола Сахиб сумела сохраниться: пребывая в распоряжении тех, кто не верил в Аллаха и Его Посланника. Она видела време­на, когда предубеждение против ислама достигало в Ин­дии таких пределов, что простое провозглашение Азана

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

приравнивалось законниками к предумышленному убийству. Она видела возвышение и падение империи Великих Моголов. Но во все века она осталась неприкосновенной.

Если бы Плащаница не охранялась дланью Аллаха, она в этих смятениях погибла бы уже века назад. Но Божествен­ный Промысел состоял в том, чтобы она сохранилась в цело­сти до наших дней, и нам предоставилась бы возможность омыть имя Бабы Нанака от всяческих наветов и вновь, при­народно и гласно, открыть миру его истинную веру...

Правда заключается в том, что только ислам являет­ся ныне истинной религией. В его поддержку Аллах являет многочисленные чудеса. Несмотря на то, что Бытие на­шего Бога непостижимо для смертного знания и еще более неосязаемо, чем пламя, заточенное в камнях и других мате­риальных телах, миру иногда является блик света, излучае­мого Его Бытием. Во всем материальном заключается пер­возданный огонь, но в сердцах людей Аллах зажигает огонь узнавания Самого Себя. Когда в муках нестерпимой зем­ной скорби это пламя разгорается в бушующий пожар, незримое Бытие Бога становится видимым для внутренне­го зрения.

И это еще не все. Люди, которые прибегают к Богу в ис­кренности сердца и души, которые увлекаемы к Нему не­выносимой жаждой, получают дар небесной влаги, чтобы утолить свою жажду. Тот, кто хочет постичь Бога посред­ством догадок и раскидывания мозгами, никогда не узнает Его по-настоящему.

Что же удивительного в том, что надписи на Плаща­нице Бабы Нанака начертаны по Божьей Воле? Ведь Баба Нанак, подобно птице, скитался из страны в страну, посвя­тив поиску истины всю жизнь и прося Бога направить его к

истинной вере. Бог уверился в его искренности и не дал этой искренности пропасть всуе.

Бог наделил его Плащаницей, которая носит Начерта­ния Бога. Бог сделал это, чтобы укрепить веру Нанака и уверить его, что ко спасению нет иного пути, чем тот, что указан в символе веры Калима: «Ничто не достойно покло­нения, кроме Аллаха, и Мухаммад — Посланник Его».

Он, Всемогущий Аллах, ниспослал Плащаницу как знаме­ние пути ко спасению, чтобы весь мир имел возможность засвидетельствовать свою веру в Ислам. <...>

4.

Какое же великое пророчество, какое вдохновенное сви­детельство хранится в маленьком сикхском храме в деревне Дера Нанак на самой границе индийского и пакистанского Пенджаба!

Но в этой деревне нам предстояло увидеть и понять еще многое...

Мы вышли из гурдвары Чола Сахиб и отправились на дру­гой конец деревни, чтобы увидеть другой храм под названием Дарвар Сахиб, который когда-то в прошлом был одной из са­мых священных сикхских гурдвар...

Храм оказался огромным и пышным, не в пример скромно­му хранилищу Плащаницы. Вокруг него была возведена мра­морная колоннада, увенчанная арками, на которых я увидел в тот раз нескольких больших и зеленых, невозмутимо сидящих попугаев... Другие попугаи с криками летали над нами, вспар­хивая на узорные карнизы храма и сверкая перьями над его золотым, ослепительно сияющим куполом... День был ясный.

Мы обошли вокруг храма и зашли внутрь, к величествен­ному золотому алтарю. Этот храм — один из старейших храмов

Равиль БУХАРАЕВ

в сикхской истории. Он был увенчан золотым куполом в 1884 году — на три года раньше знаменитого Амритсарского Золо­того Храма, и его золотой алтарь относится в тому же времени. Почему же сикхи так почитают именно этот храм?

Дело в том, что гурдвара Дарвар Сахиб возведена на пепле от савана Великого Гуру Бабы Нанака, и это еще одна совер­шенно поразительная история...

Когда Великий Гуру опочил — «свет вернулся в Свет», как говорят сикхи, — мусульманская и индусская Общины Пенджаба ожесточенно заспорили, по какому обряду святого должно было похоронить... Однако, пока длились эти споры и выяснения, тело святого самым таинственным образом ис­чезло, и двум противоборствующим партиям достался только саван, который они и разделили на две половины...

Одна половина савана была погребена по мусульманскому обычаю, тогда как вторая половина — сожжена по обычаю ин­дуистскому, а пепел захоронен.

Однако через шесть лет, а именно, в 1545 году, река Рави, близ которой находились оба погребения, разлилась и изме­нила свое течение. Ревнители праха Бабы Нанака встревожи­лись, поскольку разлив угрожал уничтожить само место по­гребения. Тогда старший сын Гуру Бабы Нанака, Баба Сричан, перенес урну с пеплом отца именно сюда, где впоследствии и была возведена гурдвара Дарвар Сахиб.

Это место считалось святым, поскольку сам Великий Гуру не раз бывал здесь и произносил здесь свои проповеди. Урна с прахом была надлежащим образом погребена, над могилой была возведена сначала небольшая часовня, вокруг которой с течением времени и вырос городок Дера Нанак.

Уже из самих споров двух Общин по смерти святого ста­новится ясно, что при своей жизни Великий Гуру не про-

Дорога Бог знает куда

возглашал создания никакой новой религии. Житие же его многократно подтверждает его приверженность именно ис­ламу. Например, первый камень в основание самой первой сикхской гурдвары заложил по просьбе Великого Гуру извест­ный мусульманский святой того времени Аулия Фарид из Ла­хора.

Сам Гуру Баба Нанак не только совершил Хадж в Мекку и посетил Медину, откуда и привез на своих плечах Плащани­цу, он вообще, согласно историческим свидетельствам, пред­почитал проводить время в обществе мусульманских суфиев и мистиков и подолгу жил в их окружении у древних мазаров, мавзолеев и мечетей...

Если вообразить себе состояние индийского общества в то время, то становится понятно, почему идея Единства Аллаха, Таухид, воплотилась в учении Гуру Нанака в призывах к миру и гармонии. Мир и гармония отнюдь не были естественными в строгой кастовой иерархии его времени. И главное, чего он, по-видимому, добивался с помощью ислама — это уничтоже­ния деления общества на касты вместе со всем унижением и всеми трагедиями, которые создавало, да и теперь создает ка­стовость индусского общества.

Но ведь на кастовости держалась вся структура обще­ственной жизни, а это значит, что проповедь Гуру Нанака, сколь угодно мирная и незлобивая, в действительности раз­рушала сами столпы, на которых покоилась общественное бытие. Неудивительно, что такая проповедь не могла вестись громогласно и в открытую, учитывая и всесилие брахманов, и политическую неприязнь индусов к исламу. Поэтому Гуру и стал прибегать к компромиссам, стараясь вначале достичь своей главной цели — духовного равенства сословий посред­ством уничтожения каст. В свете этой цели он, видимо, счел

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

возможным примирить свое видение ислама с некоторыми атрибутами индуизма, которые теперь так отчетливо видны в сикхском богослужении.

Можно ли винить его за это? Во всяком случае, не нам.

Не забудем, что кастовые условности распространялись не только на бытовые проявления жизни. В духовной жизни это деление было еще страшнее.

Если, например, слова Индусских Вед даже нечаянно до­стигали ушей неприкасаемого, то уши ему надлежало залить расплавленным оловом... Таков был закон индуизма, кото­рый неизменен и сейчас, разве что мирские законы теперь не дают прибегать к дикости средневековья, да и то, если что-то из этого ряда происхоит на виду у властей. В индуизме Боже­ственные Писания всегда являлись принадлежностью высшей касты, брахманов, а остальные должны были довольствовать тем, что им выпадало сквозь кастовое сито...

В таких обстоятельствах проповедь исламского равенства людей перед Богом была страшнее открытого вооруженного мятежа... И удивительно то, насколько Гуру Нанак на самом деле преуспел в исламской проповеди, создав-таки Общину людей, преодолевших кастовые барьеры...

Вполне понятно, однако, что индусские жрецы смотрели на эту Общину, как на вызов собственной духовной власти над неграмотным народом. Из истории сикхской Общины становится ясно, почему эта Община должна была постепен­но вооружиться не только Словом Божиим, но и мечами. Она должна была сберечь и охранить свою самобытность вначале от нажима господствующих каст, а затем и от правительствен­ного ислама времен Великих Моголов. При всей своей про­славленной в средних веках терпимости, выразившейся хотя бы в том, что в Индии никогда не было насильственного об-

ращения индусов в ислам, государство Великих Моголов не уважало духовных компромиссов, полагая, что ислам при гиб­кости своей философии уже и так содержит в себе все возмож­ные компромиссы и уступки. Но если индусы были в глазах Могольских мусульман обыкновенными и понятными языч­никами, то сикхи, проповедующие Единобожие, но на какой-то полуязыческий лад, были непонятны, а потому опасны и даже враждебны...

Сикхи, в свою очередь, старались укрепить и сохранить свою внешнюю и внутреннюю самобытность. Кульминацией этого стремления сикхов к культурно-религиозной, а потом и к национальной автономии, стало возведение в Амритсаре священного Золотого Храма.

Храм был построен во времена Пятого Гуру сикхской рели­гии, Арджана. С этого времени и началось военное противо­стояние сторонников ислама и сикхизма. Именно при Гуру Арджане начались первые военные столкновения между му­сульманским тогда Дели и сикхами Пенджаба, для которых этот период ознаменован переходом от мирной проповеди веры к праву защищать ее с оружием в руках.

В 1бо6 году Гуру Арджан был убит в правительственной темнице. Как и почему это произошло, неведомо до сих пор, однако для сикхов мученическая смерть Учителя и Главы Об­щины от рук мусульман стала новым кровавым оскорблением. Преемник Гуру Арджана, Гуру Хар Гобинд, был вынужден под давлением Дели сдать завоеванные позиции, и после его смер­ти очередной Гуру, Хар Радж, был принужден скрываясь жить в труднодоступной гористой местности восточного Пенджаба. Его сын и преемник, Гуру Хар Кришан, не сумел избежать бо­лее тесного знакомства с могольским владыкой Аурангзебом: он впоследствии умер в Дели под домашним арестом.

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Следующим Гуру стал Тег Бахадур, однако и он, подобно Гуру Хару Раджу, был скорее святым философом, нежели вои­ном. Только после того, как Аурангзеб стал наносить прямые удары по разрозненной сикхской Общине Пенджаба, он был призван из Бенгалии, где мирно жил со своей семьей. Он по­вел сикхов в открытое наступление на правительственные во­йска, но потерпел поражение, оказался в плену и претерпел в Дели мученическую смерть.

Последний, Десятый Гуру Гобинд Сингх принял сан в возрасте всего лишь девяти лет. Его борьба с политическим господством Дели была тем не менее сравнительно успешной, хотя и закончилась в итоге военным поражением. Это пора­жение, однако, принесло с собой и определенную религиозно-культурную революцию, потому что благодаря ему измени­лась и структура, и религиозная идея сикхской Общины.

Выразилась эта революция в том, что в 1699 году послед­ний Гуру передал половину своего духовного авторитета всей Общине, а вторую половину передал в 1708 году Священным Текстам. Так вместо смертной личности Гуру в центре религи­озной жизни сикхов оказались святость Общины как целого и святость религиозных писаний.

Некоторые их вышеприведенных сведений я почерпнул тогда же в селении Дера Нанак из добродушных рассказов на­шего сопровождающего, отставного адвоката Бабы Кулдупа Сингха Беди, прямого потомка Великого Гуру Бабы Нанака. У него в этом селении оказалась собственная открытая с двух сторон угловая полотняная лавка, на помосте которой мы и устроились после посещения храма Дарвар Сахиб, попивая заправленный молоком черный чай со всякими пряными и сладкими заедками... Вокруг текла и продолжалась нешумная

торговая жизнь, не прерывая, к счастью, ни выстрелами, ни тревогой на пакистанской границе.

Я сидел, слушал неторопливые разговоры и смотрел на сик­хов, занятых своей будничной жизнью и совсем не помышляю­щих о надписях на Плащанице своего великого святого... Пусть так, но они, эти надписи, пережив все междоусобицы и войны прошедших четырех веков, все же существовали и готовы были открыть Истину всякому, кто бы ни пожелал узнать ее.

И пусть пока среди сикхов верность культурным традици­ям оказывается сильнее тяги к Истине. Но человеческое поте­пление их к Ахмадийской мусульманской Общине свидетель­ствует, что Истину вечно скрывать нельзя...

Еще неведомо, брат, как и каким образом проявится она. Но то, что она станет явной для всех — предопределено, и уже никто не сможет ни остановить, ни надолго спрятать ее заново...

ДЕРА БАЛА (Окончание) Пелось:

Есть только Один Бог, Которого называют Истинным,

Создатель, свободный от страха и ненависти,

Бессмертный, никем нерожденный,

Самосущий,

Великий и Милосердный.

Истинный был вначале,

Истинный был в давнем прошлом*

Истинный есть сейчас,

О Нанак,

Истинный пребудет в грядущем...

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Под звуки гимна мы сидели в машинах, светало, но туман все сгущался; сикхи все шли и шли со всех улиц и закоулков большой этой деревни, все шли и шли мимо нас к храму, не­спешно и вдумчиво совершали омовение, проходили через ровчик с ледяной водой и сразу присоединялись к тем, кто омывал и оплескивал мраморный пьедестал и ступени лест­ницы уже перед самой гурдварой и вокруг нее...

Перед нами стало разыгрываться бессловесное мистиче­ское действо, которого никакими словами, как должно, не пе­редать: было словно в огромной парной, если свет падает сза­ди — туманные фигуры в белых чалмах и белых закатанных до колен штанах, плеск воды — и шуршанье, журчанье веников из зеленых ветвей, которыми они омывали площадку перед храмом, сгоняя воду вниз по лестнице...

Площадка перед гурдварой, на которой трудились эти сик­хи, возвышалась перед нами подобно театральной сцене, под­свеченной огнями рампы, и свет прожекторов падал так, как и нужно было бы гениальному режиссеру подобного вдохновен­ного спектакля...

А я смотрел, наблюдал, дивился тому, как нарастал, клу­бился, сгущался туман, как все прибывали и прибывали люди и как принимались работать — мыть, носить воду, оплескивать мрамор, и это было неслыханное, изумительное по силе зрели­ще в просвеченном, бродящем волнами тумане: люди что тени, плещущая вода, все больше и больше людей, и все нарастал голос монаха, читавшего поучения, потом полилась из громкоговорителей музыка, производимая маленьким ор­ганчиком, действующим при помощи раздуваемых руками мехов...

Это продолжалось долго, под музыку: плеск, мужские фи­гуры в закатанных белых штанах — баня, честное слово, как

будто они действительно вениками махали в индийской этой ночи, а туман все нарастал, проплывая сквозь лучи прожекто­ров облачными пластами и уже не рассеиваясь... И было мне совершенно ясно, что все это происходило здесь, в Пенджа­бе, день ото дня точно так же — и сто, и двести лет назад, и здесь практически ничего не изменилось, и все это — реальное средневековье, зримое, слышимое и осязаемое воочию:...на­конец все они скрылись в белой скале гурдвары, опустили над входом занавес, и началась их утренняя молитва...

Рассвело, развиднелось, и мы отправились в путь.

Последним испытанием первого пути в Кадиан был все тот же мутно-белый беспросветный туман, из которого навстречу нам вдруг стали выплывать машины, велосипедисты в чалмах и без оных, запряженные волами повозки; мазаные домики, широкие ирригационные каналы, зеленые поля-озера риса и сахарного тростника, над которыми летали крошечные белые цапли...

Выпархивали из зелени внезапные цветастые удоды; со­средоточенные буйволы тянули тяжело нагруженные арбы, и вдоль всей дороги высушивался налепленный кирпичами и сложенный пирамидками буйволиный помет: это работящее животное утилизируют тут полностью, словно в отместку за коровье безделье...

Немыслимые пейзажи области Гурдашпур; библейские фигуры местных селян, возникающие по обочинам дороги из молочно-белого тумана, плывущего промеж бледно-зеленых кустов и дерев, — все это вызывало во мне дремотное ощущение какой-то сказочности происходящего, и я думал: да, действительно, дальше забраться трудно, здесь и есть ко­нец света и конец миру...

Или — начало?

Ровиль БУХАРАЕВ

Ехали медленно — ради тумана и из-за того, что через каж­дые полкилометра с обеих сторон на дорогу были выдвинуты бревна, сучковатые стволы или камни, и проехать можно было только тишайшим зигзагом: предосторожности гражданской войны... Перед самым подступом к Кадиану, на развилке до­рог, нас остановил вооруженный пост, но продрогшие от сырого холода, закутанные по самые глаза в серые шали сол­даты, узнав, что мы — мусульмане-ахмади, пропустили нас без осложнений, хотя и проверили наши документы...

И мы въехали в Кадиан мимо зимнего, увядшего озера в побуревших лотосах, и утренний пронизанный солн­цем ветер шуршал их жесткими, словно жестяными, листья­ми...

Скажи же мне, брат, что такое Красота: озеро-болото, слу­чайная высокая пальма склоняется над ним озаренной солн­цем лохматой головою; мелкий ручей едва ползет по замусо­ренному руслу; рядом смуглая девчонка-индуска присела по первой нужде, — и тут же, рядом — заросли огромных, ро­скошных, пунцово-алых и пышных ирисов...

И вся Индия знает, что лотосы — в сияющей своей белизне, закатной розовости или жарком багрянце — растут обычно в грязи и из грязи болот, и не встречаются на чистой воде, разве что в искусственных бассейнах...

Дорога Бог знает куда

Часть четвертая,

в которой повествуется о дороге к Белому Минарету и Тадж Махале,

о Небесном Саде Обетованного Мессии, а также, напоследок,

о татарском эго и преимуществе Молчания перед Словом...

СВЕТ ПРИДЕТ ИЗ ИНДИИ?

1.

Ты далеко, брат.

Далеко ты был и тогда, когда мы наконец въехали в мало­этажный Кадиан по пыльной грунтовой дороге и очень, очень скоро попали в настоящее, пестрое и волнующееся людское море, в котором наши машины могли двигаться разве что на черепашьей второй скорости по узким, расцвеченным челове­ческим многоцветьем и разноцветной мишурой улочкам свя­щенного городка.

Но мы уже никуда не спешили.

«Добро пожаловать домой»! — говорили нам по-английски и на языке урду транспаранты, протянутые поперек улочек, и мы ощущали себя дома — такой был покой в душе.

Всякая свершенность печальна. Но вот — давняя мечта ис­полнилась, но в сердце моем не было печальной пустоты.

Погода была ясная. Городок был причудлив и весь облит светом.

Я был в Индии Духа.

Ты был далеко и не разделял моих убеждений и востор­гов. Но я понимал это, как понимаю и сейчас. При всей на­шей несхожести мне отнюдь не кажется, что в самом начале жизни, когда только что формируется мировоззрение, мы так уж по-разному воспринимали мир. То, что роднило нас

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

тогда, в моменты открытия мира, роднит и сейчас, по крайней мере время от времени. Ты иногда понимаешь меня с полу­слова, с полуфразы, почерпнутой из книг или общих размыш­лений...

Теперь, когда реальная, а не воображаемая Индия Духа на­чалась для меня с постыдной брезгливости и обыденной смер­ти на дороге, я спрашиваю себя, как много лет назад в алтай­ских горах:

— Свет придет из Индии?

Ты-то знаешь, что воображаемая, сюрреальная, Индия Духа сопровождала мои напрасные поиски нирваны очень давно. Она возникала, как сверкающий пустынный мираж в кратких записях Афанасия Никитина и мифических татарских сказаниях. Она высвечивалась в прозрачном осеннем воздухе над белками и гольцами горных хребтов Горного Алтая; от­ражалась вместе с желтыми лиственницами в голубой чаше Телецкого озера и, в буйном воображении моем, направляла скитания старообрядцев в розысках таинственного русского Беловодья, сказочной страны, где Вера свободна от иерархи­ческой тирании государства...

Индия гималайских ледников и молчания Будды, она всег­да была рядом.

Помнишь ли ты семидесятые годы, когда тоскливое же­лание удержать в душе ощущение чистоты и опрятности вы­водило нас группками и табунами из марксистско-ленинской действительности в леса и горы? В самом начале этого исхода, а именно, в конце шестидесятых, это было, как говорится, мас­совое движение, сопровождаемое ностальгическими текстами и мелодиями тогдашних бардов и менестрелей, но в семиде­сятых, по мере возрастания всеобщего здравомыслия и праг­матизма, движение это из широченного потока превратилось

сначала в ручеек, а потом практически иссякло, сродни запад­ному движению хиппи в поисках абстрактной любви... <...>

...Философия разочарования вернулась в мир, где ни на миг не умолкали пушки. Идея Любви и Всепрощения забук­совала, натолкнувшись на первые житейские препятствия, и идея Духовности, в которой не было места подвижнической Жертвенности, увяла, и страсти-мордасти Последних Времен вылетели в мир сумрачными роями, как демоны из ящика Пандоры.

Однако метафорическая Индия Духа в виде неоновой иконы с образом то ли Кришны, то ли Свами Вивекананды; то ли индуистского лотоса, то ли арийской свастики, никогда не переставала парить в разреженном и наэлектризованном воздухе духовного и политического Апокалипсиса. Мир тре­щал и разваливался; социальные революции мгновенно обо­рачивались тиранией черных полковников и черных мулл; сексуальная и гомосексуальная революции навлекали на мир проклятие СПИДа, но надо всем этим — для тех, кто уж очень хотел видеть — сияла Индия Духа, страна рецептов мгновен­ного бессмертия...

Тогда-то, брат, индуизм — в различных облачениях, неве­домый, но притягательный своей древностью, принаряжен­ный и лукаво превращенный ради смущения Европы из рели­гии в философию — и стал массовым ответом на вопрос о сути духовной культуры Индии.

При чем здесь какие-то сикхи и какой-то ислам?

Разве может Свет, идущий из Индии, вдруг оказаться све­том ислама?

Что и когда мы знали о сикхах? Да ничего, кроме того, что это какие-то воинственные бородатые люди, время от времени занимающие с оружием в руках Золотой Храм в Амритсаре и

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

стремящиеся за здорово живешь отделить Пенджаб от осталь­ной Индии...

Индия-то, как мы все убеждены со школьных лет, она-то вот и есть светоч миролюбия и понимания, а они, с позволе­ния сказать, такие вот скверные сепаратисты, потому что (из­вестно из газет) воинственность и чувство религиозной из­бранности — суть их сикхских верований...

Погоди, брат, да разве же не о мусульманах говорится то же самое, в тех же самых словах, и по всему миру, где господ­ствует и торжествует идеология европоцентризма?

Что мы вообще знаем о реальной Индии, кроме того, что почерпнули из индийских мелодрам, не сходивших с экранов столичных и провинциальных советских кинотеатров?

Ведь, как гром с ясного неба, для многих прозвучит то про­стое открытие, что Индия, даже после ее раздела на собственно Индию и Пакистан, до сих пор остается второй по численно­сти мусульманской страной мира, и большинство культурных памятников, создавших ей славу, в том числе делийский Крас­ный Форт и Тадж Махал, принадлежат именно ИНДИЙСКОЙ ИСЛАМСКОЙ КУЛЬТУРЕ.

Я уверен при этом, что большинство читателей не сумеет тотчас ответить: какая же страна в мире является первой по числу мусульман? Распространять по миру такие сведения совсем невыгодно тем, кто утверждает, что ислам — это рели­гия насилия, терроризма и войны.

Дело в том, что самая большая мусульманская страна мира — это Индонезия, куда мусульмане никогда не приходи­ли с оружием в руках... Мусульманские культуры Индонезии и Малайзии — это итог мирной проповеди ислама.

Вдумайся, брат, вспомни: когда ты впервые услышал, что ислам — это религия духовного и физического насилия? Ведь

в нашей, казанско-татарской истории примеров такого наси­лия нет. Напротив, ислам в Поволжье известен как мирная, благодетельная среда, сохранившая казанско-татарскую куль­туру от растворения в окружающей государственно-русской культуре.

Несмотря на все пренебрежение к исламу, проистекшее из трудов официальных православных миссионеров и западных ориенталистов, ярлык религии насилия никак не желал при­клеиться к исламу до самых Последних Времен.

2.

А Салман Рушди?

И правда: никакие ученые антиисламские исследования, никакая антимусульманская пропаганда не нанесли религии Единства такого урона в мировом общественном мнении, как возведенный прессой в эпохальное событие печальный случай с писателем Салманом Рушди, написавшим кощунственные строки о Святом Пророке ислама и его праведных женах в пре­словутой своей книге «Сатанинские Стихи».

Большинство мусульман мира молча осудило и его, и неа­декватную реакцию имама Хомейни, который вынес Салману Рушди смертный приговор за кощунство — вопреки Священ­ному Корану, ясно утверждающему, что на этом свете фи­зической кары за кощунство нет⁶⁶.

⁶⁶ Смотри по этому вопросу книгу Духовного Главы Всемирной Ахмадийской Мусульманской Общины, Четвертого Халифа Обетован­ного Мессии Мирзы Тахира Ахмада под названием «Убийство — во имя Аллаха?». Эта книга издана в моем переводе на русский язык английским Ахмадийским издательством Ислам Интернейшенел Пресс Лимитед в 1991 году. В книге с подробными ссылками на Священный Коран, Хадисы и факты Исламской истории доказывается, что ни отступничество, ни

Дата добавления: 2015-08-28