Все знают о трагических событиях, произошедших в храме Апостола Фомы на Кантемировской в ночь с 19 на 20 ноября. В храме неизвестным злодеем был расстрелян мой муж, священник Даниил Сысоев. Его 4 страница

- Да, да, Москва - это ужасно, постоянный смог, я вы­нуждена часто выезжать на дачу из-за этого, - поспешила поддержать разговор мама. - Думаю, для Аленочки с ее ма­локровием будет полезно пожить в горах.

- У Алены проблемы с кровью? - озабоченно спросил Руслан. - Она мне не говорила.

- Какое малокровие, просто пониженный гемоглобин. Ты, мама, как скажешь, - вставила Алена.

- Да, конечно, просто я хотела сказать, что очень по­лезно пожить в горах, особенно тебе, ты так много работала последнее время, совсем себя измотала, - поспешила под­держать дочь мама.

- Теперь у Алены не будет необходимости работать, я достаточно состоятельный человек, чтобы моя жена ни­когда не работала. Если она очень захочет, сможет и по­работать, но я, в принципе, против, чтобы женщина работала. Раньше женщины никогда не работали, это было советское нововведение, чтобы уравнять в правах мужчину и женщину, но этим самым женщину только унизили. Цивилизация и весь этот технический прогресс только разрушают родоплеменные отношения людей, разрушают саму структуру общества, я имею в виду спра­ведливого общества. Человечество катится в пропасть только потому, что выбрало такую цивилизацию и такой государственный строй, уравняло в правах мужчин и жен­щин, надругалось над семейными традициями. А надо возвращаться к хорошо забытому старому, так сказать, к своим родам, только тогда будет чистое и справедливое общество, но мы отклонились от темы, - и Руслан очаро­вательно улыбнулся.

- Вы придерживаетесь ретроградных взглядов, - всту­пил отец, - я считаю, что женщина может работать, если у нее есть такое желание, для самореализации и самосовер­шенствования. Другое дело, что женщина не должна ра­ботать от нужды. Если у нее есть муж, он должен ее обеспечивать, в этом я с вами, Руслан, пожалуй, согла­шусь. Алена работала не из-за денег и необеспеченности, а только потому, что ее работа ей очень нравилась. Думаю, Алена должна сама решить, будет она работать или нет.

- Нет, папа, я решила, что это будет зависеть от мнения моего мужа, я буду делать то, что он хочет. Если он против работы, я никогда не стану работать. К тому же моя работа мне уже изрядно надоела. Мама права - я измоталась, и надо просто отдохнуть и пожить нормальной жизнью. К тому же замужняя женщина уже не может мотаться по всему миру с группами туристов.

- Почему обязательно туристы? - возразил отец. - Наша Аленка художник-модельер, вы, Руслан, наверное, это знаете.

- Да, конечно, она мне говорила, - отозвался Руслан.

- Она может, например, открыть свой салон, - продол­жил отец свою мысль.

- Пап, я не хочу сейчас ничем заниматься, может быть, через несколько лет, потом когда-нибудь, сейчас мне хо­чется простого семейного счастья, - произнесла Алена.

-Хорошо, за счастье нашей Алены, - отец поднял свой бокал.

Так за всей этой болтовней прошел вечер. Родители были в восторге. Какие красивые слова говорил Руслан, как красиво все начиналось, словно в сказке! А теперь - как кошмарный, дурной сон. Хочется себя ущипнуть, про­снуться и с облегчение вздохнуть, что это всего лишь сон. Но это был не сон, это была реальность, страшная реаль­ность.

Теперь родители точно не скоро начнут волноваться, тем более что Руслан наверняка позаботился, чтобы от Алены регулярно приходили письма по электронке.

«Мама с папой читают сплошное вранье и радуются за свою дочку», - с тоской подумала Алена.

Когда они все же заподозрят неладное, начнут искать, на это уйдут месяцы, и будет поздно. Рожать ей в июле-ав­густе, всего через полгода. А Руслан убедил их, что в Москву они вернутся не раньше, чем через год. Так надо, такая у него работа, а Аленке необходимо для здоровья пожить в горах на свежем воздухе. А родителей они непременно при­гласят в гости, да, пригласят, как только обживутся сами.

И родители верили каждому его слову, всему этому вранью, не сомневаясь и не удивляясь тому, что им пред­стоит столь долгая разлука с дочерью. Верили, как верят жертвы мошенникам, которые прикидываются соцработниками или агентами, и с легкостью выворачивают кар­маны, отдавая последнее накопленное и спрятанное. Ве­рили, как верят люди, которые попадаются на лохотрон и в азарте игры отдают все, что есть, до последней копейки, даже не подозревая, что попались на крючок. Руслан гра­мотно их обработал, недаром он учился психологическим приемам у специалистов с мировыми именами. Он умел убеждать, заговаривать зубы. Люди верили и с восхище­нием слушали его.

Эти мысли повергли ее в еще большее уныние.

Пришла Лейла, как всегда молча, принесла ужин. Алена лежала, отвернувшись к стене, к ужину не притро­нулась. Через час Лейла вернулась, без единого звука унесла остывшую еду. Как забылась во сне, она не помнила. Всю ночь снилось что-то беспокоящее, Алена ворочалась, не находила себе места, кровать казалась неудобной и слишком узкой. Проснувшись утром, Алена долго разгля­дывала в зеркале свое опухшее от слез лицо.

Потекли скучные однообразные дни. Лейла выводила ее гулять во двор. Руслана Алена видела очень редко, и то мельком, он заезжал на один-два дня, а потом надолго уезжал. Зима подходила к концу, в этом году она очень теплая, выпадавший снег быстро таял, лишь горы были покрыты белым одеянием, гордо поднимая к небу остро­конечные сверкающие шапки. Стояли серые влажные дни, моросили унылые дожди.

Алена была в отчаянии. На прогулках Лейла за ней на­блюдала издали, рядом никогда не ходила. Это несколько облегчало существование, Алена тяготилась присутствием своей хмурой надсмотрщицы и тихо ненавидела эту жен­щину. Если у них все получится, эта неприятная тетка с темным лицом станет матерью ее малыша и он никогда не узнает, кто его настоящая мать. Они вырастят из него воина Аллаха; а если это девочка, выдадут замуж за подобие ее отца. Алена ненавидела этот дом-каземат, эти свинцо­вые горы с белыми макушками, почти всегда наполовину окутанные туманом, этот бесконечно моросящий дождь.

Как-то раз, на одной из прогулок, Алена встретила еще одну обитательницу этого грустного места. Спускаясь по ступеням, она почти столкнулась с инвалидной коляской. В кресле сидел ребенок, вернее - подобие ребенка: раско­сые глаза на вполне идиотском лице разъезжались в раз­ные стороны, из полуоткрытого рта свисал язык, из уголков искривленных губ обильно текла слюна, скрючен­ные ручки плотно прижимались к кривому, уродливому тельцу. Ребенок промычал что-то нечленораздельное и дернул маленькой недоразвитой головой в красной ша­почке с помпоном.

Алена от неожиданности вздрогнула, едва не вскрик­нув, но в следующий момент почувствовала на себе цепкий взгляд, полный ненависти. Столько ненависти и злобы на одном лице она еще не видела. На нее пристально, в упор смотрела девушка с черными, как бездна, миндалевид­ными глазами. Девушка что-то прошипела по-чеченски, по всей видимости, какие-то ужасные проклятия, привычным ловким движением развернула коляску и быстро покатила ее в глубь сада.

Алене стало досадно. Что она сделала этой несчастной девушке? Встреча не выходила у нее из головы целый день. Бедный малыш ей кого-то очень сильно напоминал.

«Руслан! - осенило ее. - Он похож на Руслана, это его сын!»

Оправившись от шока, Алена присела на скамейку в саду. Она думала о ребенке-инвалиде, о сыне Руслана.

Алена не помнила день, когда произнесла шахаду. Ка­жется, это случилось через неделю после того, как она сняла с себя крест. Гуляя по мрачным аллеям, она пыта­лась вспомнить этот день, но, кроме того, что Москва стояла в умопомрачительных пробках, в памяти ничего не оста­лось. Она была так полна любовью к Руслану, что запом­нила только пробки, когда он обнимал ее на заднем сиденье, а она замирала от счастья, от его близости. Руслан, который обычно сам был за рулем, в тот день взял своего шофера. Они сидели сзади, раскинувшись на шикарном кожаном сиденье. Руслан прижимал ее к себе, гладил руки, целовал волосы, и ей казалось - вот оно, счастье.

Затем ее мысли переключились на то, как они после свадьбы приехали в его дом под Нальчиком. Алена была безмерно счастлива, ей казалось, что она в сказочном сне, которому не будет конца. Руслан умел создать атмосферу праздника и радости. Она вспоминала их романтические ужины на уютной веранде, сплошь увитой плющом, огром­ный плавательный бассейн, маленький прудик с золотыми рыбками, из которого вытекал веселый, звонкий ручей, пе­ресекавший сад, несколько ажурных мостиков, альпийские горки и даже настоящий, вечно напыщенный павлин со своей скромной серенькой павой.

Вся эта райская сказка закончилась в один день - они уехали в лагерь. Руслан ничего не объяснял, а Алена боя­лась спросить, почему и зачем они едут в горы. У нее было единственное желание - всегда быть с ним рядом, и не важно, куда и зачем она едет, и не важно, чем будет зани­маться, главное - с ним, она любит его до безумия, до самоотречения.

В лагерь ехали долго, полдня тряслись по непроходи­мым лесным дорогам, наконец джип остановился, дальше предстояло идти пешком километра два. Руслан отпустил водителя - хмурого бородача с уродливым шрамом через все лицо. Бородача звали Казбек. Шли вдвоем по узкой горной тропе, петлявшей между выступами причудливых скал. Руслан впереди, Алена следом.

Всю дорогу она любовалась им. Он был необычайно красив и грациозен, как молодой олень, - казалось, он рож­ден ходить по горам: двигался быстро и бесшумно, ни один, даже самый маленький камень не вылетел из-под его ног, словно он шел по воздуху. Она смотрела на его спину, ноги и чувствовала, как сильно его любит, как хочет пол­ностью отдаться его воле, раствориться в нем, стать части­цей его тела и души.

Алена едва успевала за ним, иногда он оборачивался и протягивал руку, в этот момент ей хотелось прижаться к нему, ее ноги еще больше начинали скользить, камни сыпа­лись в разные стороны. Алена не решалась сказать ему, как она хочет его прямо здесь и сейчас. Он не смешивал работу с личной жизнью, а переход в лагерь был частью его работы.

Она понимала, что сказка не может продолжаться долго. Руслан давно намекал ей на то, что скоро придется опять приступить к работе и что медовый месяц затянулся непомерно, пора и честь знать. Алена старалась не прида­вать значения его словам и считала, что надо наслаждаться каждым мгновением, подаренным судьбой. Она боялась, что когда-нибудь все закончится. И сейчас, идя в лагерь, чувствовала приближение этого конца. Она не понимала, зачем Руслан взял ее с собой, ведь это его работа. А работа и жена для мужчины вещи несовместимые, по крайней мере так всегда говорил сам Руслан.

- Подожди, я больше не могу, давай передохнем, - со­всем задыхаясь, произнесла Алена.

Руслан обернулся и снисходительно улыбнулся. Его улыбка вернула надежду, промелькнула мысль, что все будет хорошо, все будет по-прежнему. Они сходят в этот прокля­тый лагерь, а затем вновь вернутся в свой дом, который Алена успела полюбить и с которым не хотела расставаться.

- Ну ладно, давай, ты совсем не умеешь ходить, и хилая какая! Ничего, в лагере потренируешься - будешь такая, как я, - Руслан усмехнулся, приседая на пологий камень и вглядываясь в нависшую над пропастью скалу.

Где-то вдали шумел водопад, крикнула и замолчала какая-то птица. В голубой вышине неба плавно парил орел. Это была страна высокогорного хвойного и мрачного леса. Вековые ели причудливо раскидывали свои широкие ког­тистые лапы со свисающими с них длинными серыми стариковскими бородами лишайников. Камни и стволы покрыты густыми ярко-зелеными мхами. Кристально про­зрачный воздух придавал всему пейзажу особенный, ска­зочно-зачарованный вид.

Алена сидела на камне и смотрела на своего мужа, думая о том, как безумно его любит и как счастлива сидеть рядом с ним, слышать его ровное, спокойное дыхание, смотреть в его серые глаза, в которых отражалось горное небо, и понимать, что чудесное мгновение равно целой жизни.

- Вставай, пойдем, а то скоро стемнеет, здесь быстро темнеет, - произнес Руслан, протягивая ей руку.

Алена вздрогнула, вставая и выходя из оцепенения. Она ощутила тепло его ладони и не хотела ее отпускать.

Руслан понял ее желание и опять усмехнулся.

- Пусти, здесь не бульвар, здесь ходят только по од­ному, цепочкой.

В лагерь пришли на закате, это был бывший скит монахов-отшельников, тайно обитавших в нем еще во вре­мена хрущевской оттепели. Последние монахи покинули эти места в начале девяностых, перед самой войной. Куда они ушли, никто не знал, но уходили навсегда, унося с собой все святыни.

Скит был обнаружен случайно людьми Султана во время поисков подходящего места в труднодоступных местах Ка­бардино-Балкарии для размещения тренировочной базы смертников-подрывников. Сама Чечня не подходила для по­добных баз, ее постоянно шерстили и зачищали федералы.

На просторной лесной поляне раскинулось десятка полтора крошечных келий, частично глиняных, частично каменных. В каждом домике помещалось не более двух коек и маленькая печка, в центре скита - бывшая церковь без крестов, как самое просторное помещение оборудована под резиденцию самого Султана, в лагере имелись, кроме того, летняя кухня под навесом и брезентовая палатка для теоретических занятий и просмотра учебных видеофиль­мов, навес для молитвы. По краям поляны - бывшие скит­ские огороды, заросшие бурьяном, маленькая заброшенная пасека с несколькими полуистлевшими ульями, в некото­рых обитали одичавшие, а может и настоящие дикие, пчелы. Поляна заканчивалась крутым спуском в ущелье, на дне которого протекал звонкий ручей с кристальной ле­дяной водой. Спуск в ущелье был отделан каменными ступеньками, отполированными за несколько десятилетий подвижническими ногами, по ним монахи спускались за водой, творя Иисусову молитву.

Девушки-курсантки жили по две в домике. Один домик занимали инструкторы-арабы, один - охранники, по совме­стительству тренеры по рукопашному бою, один домик был резервным для приходящих людей Султана. Султан счи­тался в лагере эмиром. Был домик и для имама - очень странного лысого человека с невероятно кривыми ногами.

Распорядок дня более чем жесткий. Подъем в пять утра, пять раз в день намаз, которым руководил кривоногий имам. Перед завтраком теоретические занятия, затем зав­ трак, практические занятия, обед, занятия идеологические, которые проводил сам Султан либо опять же имам, и только перед ужином немного свободного времени, употребляе­мого в основном на хозяйственные дела, стирку и уборку.

Потекли однообразные дни. Алену поселили в домике с некой Насирой. Стройная черноглазая девушка, немного угловатая, неразговорчивая Алену вначале встретила на­стороженно. Разговорились примерно через неделю.

Оказалось, Насира в лагере уже несколько месяцев, выросла в ваххабитской семье, где еще шесть сестер, два брата погибли на войне, были боевиками у известного по­левого командира. Насиру отец отправил в лагерь мстить русским за погибших сыновей, но не только месть была причиной. Отцу обещали тридцать тысяч долларов после удачного выполнения задания, для бедной многодетной семьи огромные деньги, к тому же это большая честь для семьи, а родителям надо выдать замуж шесть дочерей. Дом в Хасавюрте сильно пострадал от артобстрелов, семья еле- еле сводила концы с концами. Насира была очень рели­гиозна, мечтала о рае и о мести; что получит семья, ее мало интересовало.

Первое время Алена очень тяготилась жизнью в лагере. Ранний подъем, интенсивные занятия полностью выматы­вали, особенно после нескольких месяцев совершенно счастливой и беззаботной жизни с Русланом в его замеча­тельном доме.

Вечером за ужином Алена почти спала, мечтала об одном: доползти до кровати, рухнуть и заснуть. С Русланом первое время почти не виделась, он был постоянно занят, иногда вызывал ее сам. За первые две недели она провела с ним всего одну ночь, и та была первая после прибытия в лагерь. Иногда она задавалась вопросом, почему он не об­ращает на нее внимание. Наверное, хочет, чтобы она адап­тировалась, привыкла. Спросить у него не могла, здесь со­всем другие законы. Это дома она задавала вопросы, это там она спала с ним на одной кровати, здесь женщина не имеет права задавать мужчине вопросы, здесь женщина не знает, когда ее позовут.

Недели через две все изменилось, Алена вдруг почув­ствовала необычайный прилив сил и некую эйфорию. Но эйфория внезапно сменилась удушьем почти до потери со­знания. Это случилось вечером после ритуального омове­ния. Насира увидела, что Алена упала, приняв какую-то неестественную позу, и позвала Гульнару.

Гульнара считалась в лагере самой опытной в духовной практике женщиной, к тому же она была самой старой - как говорили некоторые, ей давно перевалило за шестьде­сят. Она была идеологической наставницей для лагерниц. Ведь мужчина не обо всем может говорить с женщиной, да и понять женщинам друг друга легче. Она почти всегда со­провождала исполнительниц к месту совершения теракта и проводила с ними их последнюю ночь, убеждая не бо­яться и идти до конца. Знала очень много молитв и загово­ров. А также удостоилась чести прислуживать имаму, принося ему еду и питье.

Пришла Гульнара, дала Алене какое-то горькое питье, пошептав над ней что-то по-арабски. Алене стало легче.

- Что с тобой случилось? - спросила старуха.

- Я почувствовала радость, а потом меня кто-то начал душить, - почти в бреду вспоминала Алена, она не могла прийти в себя после перенесенного потрясения.

- А ты призывала имя пророка Мухаммеда, вспоминала суры из Корана, когда это с тобой произошло? - старуха была очень серьезна.

- Да, кажется.

- Кажется или точно?

- Да, призывала.

- Тогда ничего страшного с тобой не произошло, это так и должно быть. Милость Аллаха посетила тебя.

Через день радость пришла снова - радость, какую ни­когда не испытывала. Можно сказать, это была необычная радость в житейском понимании, это была радость поту­сторонняя. Словно некая разумная сила вселялась в Алену и начинала управлять ею. Удушья больше не было, правда, по совету Насиры, Алене пришлось еще пару раз сходить к мудрой старухе Гульнаре, чтобы та дала ей свое питье и пошептала молитвы. Насира говорила, что нечто подобное было и с ней, когда она только приехала в лагерь, и Гуль­нара ей тогда очень помогла. Главное, говорила Насира, не испытывать страх перед этими силами, так как они про­исходят от Аллаха, а не от шайтана.

В лагере говорили, что Гульнара хорошо в этом разби­рается и даже может изгнать шайтана из человека.

Занятия перестали тяготить и приносить усталость. Намазы же давали тот самый прилив потусторонней энер­гии. Алену это не удивляло, она начинала воспринимать свое состояние как совершенно естественное, более того, как открывшее в ней нечто в результате духовного роста и совершенствования.

Она перестала задавать себе вопросы. Зачем она это делает, почему она здесь, в этих совершенно противоесте­ственных для нормального человека условиях. Она пере­родилась, теперь это была не прежняя Алена - чувственная, страстная, ранимая. Теперь это был некто сильный и жесткий в образе Алены, и этот некто двигал ее руками, ходил ее ногами, смотрел ее глазами и вкладывал в ее мозг свои мысли. Лишь изредка, на несколько мгновений она стано­вилась собой.

Это было в те редкие минуты отдыха, когда Алена спус­калась по крутым ступенькам в ущелье к студеному ручью, умывала лицо ледяной водой, так что начинало ломить глаза и пальцы, садилась на камень, скинув обувь и вытянув усталые ноги, смотрела на звонко бегущую прозрачную воду. В такие моменты ее охватывала легкая непонятная грусть, приходившая к ней из прошлой, ставшей далекой и забытой жизни, словно она пыталась что-то вспомнить, но не могла.

Теперь эту другую Алену Руслан звал часто. Уходя к нему, Алена чувствовала на себе завистливый взгляд На­сиры, но ей было все равно, что думала ее соседка. Ее звал он. Он был ласковым и нежным, и в такие моменты она особенно остро чувствовала свое счастье, совсем не так, как в той, другой жизни. С каждым разом он требовал от нее все большего, она с радостью выполняла все его даже самые экстравагантные желания. Может, раньше, в другой обстановке, в другой жизни, ее и смутило бы то, что счита­лось противоестественным, но теперь она все восприни­мала с восторгом. Она не принадлежала себе, она была отдана ему - это единственное, что она помнила. Ей это нравилось, ей нравилось, что он подобным образом начал с ней экспериментировать и позволять себе то, чего не позволял раньше. И даже когда доходило до откровенного садизма с его стороны, она с радостью терпела, ведь она отдана ему и только ему. Бывали ночи, когда он отпускал ее почти на рассвете, перед утренним намазом, и Алене удавалось вздремнуть не более получаса. Но в утренний намаз к ней приходила та самая инфернальная сила, при­носила эйфорию, вливалась в нее, как солнечный свет вли­вается в воду, делая ее прозрачной, и Алена с легкостью выдерживала всю тягость дня, все тренировки, без единого намека на усталость и утомление.

Однажды Алена с Насирой отправились на ручей по­лоскать выстиранное белье, они были дежурными по стирке. День был жаркий, несмотря на высокогорье, стоял терпкий запах сосен, в ущелье же царила приятная про­хлада. Девушки уселись на камни, чтобы передохнуть. На­сира первая завела разговор.

- Ты действительно ничего не знаешь про наших де­вочек или делаешь вид?

- А что я должна такое знать?

- Ну конечно, тобой только Султан пользуется.

Алене стало неприятно.

- Вообще-то он мой муж.

Насира рассмеялась.

- Да ладно тебе, муж. Здесь все братья и сестры. И если мужчина зовет, женщина не вправе отказываться. Ко­нечно, по закону мужчина не зовет женщину, если она при­надлежит другому. Поэтому ты ничего не знаешь до сих пор - ты принадлежишь Султану.

Насира встала и принялась полоскать белье, делая вид, что больше не намерена обсуждать эту тему.

- Подожди, продолжай, раз начала, - строго одернула ее Алена.

Насира опять уселась на камень и рассказала следую­щее: оказывается, девушек - всех до единой - используют инструкторы-арабы, охранники и приезжающие к Султану люди. Причем иногда одну девушку имеют сразу двое мужчин.

- Ну, ты понимаешь, как это? - произнесла Насира. - Просто некоторые так любят.

Октябрь 2004 года. Закончилось бабье лето, ушло по­следнее тепло. Как жаль - хорошего понемногу, думала Настя, убирая посуду после завтрака и поглядывая в окно, за которым вовсю хозяйничала осень. Ветер срывал пожел­тевшие листья, остервенело кружил ими и бросал в лужи, в которых отражалось низкое свинцовое небо и несшиеся по нему обрывки серых косматых облаков. Дождь, ливший всю ночь, затих. По блестящим сталью рельсам красным ярким пятном прогремел очередной трамвай.

«Надо выйти погулять, пока дождя нет, продукты за­одно купить, холодильник опять пустой, у нас все кончи­лось, как в рекламе. Детям куртки надо достать, сапоги. Вчера еще лето было», - думала Настя, хлопоча на кухне.

Она расставила посуду, прочитала благодарственную молитву и отправилась в кладовку искать куртки и детские сапожки.

«Дети за лето выросли, а я опять не подготовилась, ничего не купила, в чем теперь идти? И денег, как всегда, нет. И не будет, и не жди. А Верка как повзрослела! Через год уже в школу, как время бежит, невероятно».

Настя доставала один пакет за другим, из них вывали­валось всякое ненужное барахло.

«Отнести бы на помойку... как все это надоело! Симе наденем Веркино, немного великовато, но пойдет, если ру­кава закатать. В прошлом году Вере он был уже мал», - рас­суждала Настя, разглядывая Веркин прошлогодний комбинезон.

«А Верке наденем эту курточку - на приходе этой вес­ной нам отдали, не помню кто. И сапоги... из всего вы­росли, но эти еще налезут - с трудом и без носка. Надо новые покупать. Может, будут требы у нашего батюшки, куплю детям сапоги, помнится, Леня Голубков покупал жене сапоги. Кстати, о жене. Про себя я и забыла. Ботинки развалились еще весной. В чем идти?»

Настя в растерянности стояла посреди кладовки, держа в руках свои ботинки, которые явно с большим аппетитом просили каши.

«Может, заклеить? Нет, на помойку», - и она в сердцах швырнула их в кучу, приготовленную для помойки.

«Надену пока свекровины сапоги, она как уехала два года назад на дачу, так их и не забрала, значит, не нужны. Вроде нормальные, и дырок не видно, хотя и ста­рые».

Настины размышления прервали истошные вопли из детской. Ревущая Сима, прижимая куклу Бибон, бежала к маме. За ней гналась разъяренная Верочка.

- Отдай, моя кукла, мне ее подалили.

Сима, громко шмыгая носом, схватилась за Настину юбку и еще сильнее прижала к себе куклу, приготовив­шись к отражению атаки со стороны старшей сестры.

- Ну почему вы не можете играть мирно, без драк! Я отберу у вас куклу, и никто с ней играть не будет, пока не научитесь себя вести, - с нарастающим раздражением при­крикнула на них Настя.

Она давно стала ловить себя на том, что дети все больше и больше раздражают ее, особенно их крики и драки. Настю это тревожило.

«Так нельзя, - рассуждала про себя Настя, - нельзя раздражаться, особенно на детей, в конце концов это грех».

Теперь обе малышки завыли еще громче, умаляя мать сквозь рев и слезы не делать этого и не лишать их Бибон.

- Так, девочки, собираемся и идем гулять, - как можно строже произнесла Настя.

- Ула-а-а, гулять! - и девчонки вприпрыжку побежали в свою комнату, мгновенно забыв, что их собирались ли­шить любимой игрушки.

Наконец дети были упакованы и нетерпеливо топта­лись у двери.

«Теперь коляску, авоськи, платок на голову, а еще деньги. Ну, конечно, как без них...»

Настя открыла жестяную коробку из-под печенья, куда муж складывал зарплату. В коробке тоскливо лежала по­следняя бледно-голубая бумажка.

Негусто, учитывая, что зарплата только через неделю. Хоть бы были требы, а то и с голоду околеть можно. Требы- то есть всегда, только бумажки от них не всегда попадают в эту коробочку. Муж часто тратит их на книги, а книги нынче дорогие. От голода не помрем, а вот сапоги Верке и себе только через неделю, и то неизвестно, хватит ли.

Настя представила, как коробка наполняется розовыми и голубыми бумажками и она идет покупать себе осенние ботинки на меху. Удобные и теплые, в которых не будут мерзнуть ноги, особенно пальцы - у нее всегда мерзнут пальцы. И Верочке сапожки, тоже удобные и теплые, на размер больше, чтобы с носочком и на два сезона. А Симе в утешение она купит тапочки в виде пушистых собачек.

«Ну о чем я думаю? Только о деньгах, как так можно? Прости, Господи. Надо бежать».

Дети в прихожей недовольно завозились, им станови­лось жарко. Сима запищала, стала жаловаться, что ее тол­кает Вера.

Наконец выкатились на улицу. Свежий прохладный ветер показался вначале даже приятным. Настя взяла курс на рынок. В соседний супермаркет она ходила крайне редко, по большой необходимости, когда идти на рынок не было ни времени, ни сил. Цены в супермаркете казались ей крайне высокими для их скромного семейного бюджета, поэтому прогулку с детьми почти всегда приходилось со­вмещать с походом за продуктами.

Вот за что любила Настя дачу - только там не надо было решать продовольственную проблему: этим всегда занима­ется свекровь. И, хотя со свекровью у Насти хронически сложные отношения, в этом деле она всегда помогала без малейших упреков в адрес невестки. Да еще муж. Он счи­тает: когда семья живет на даче, провизию необходимо привозить. Поэтому выходные у мужа на даче всегда пре­вращались в маленький праздник изобилия. В городе он напрочь забывал о выполнении семейной продовольствен­ной программы и из еды приносил только то, что давали с кануна.

Канун в священнической семье - отдельная песня. Это булки, печенье, хлеб, иногда крупа с макаронами. Настя вспомнила, как прошлой весной Великим постом сидели они совсем без денег, занимать у соседей очень не хоте­лось, да и стеснялась Настя брать взаймы. После того как отдашь все долги, денег почти не остается, хоть опять в долг бери, поэтому Настя предпочитала потерпеть. Про­сить у своих родителей не могла, да и нечего просить у них. Отец - часовой мастер, мать - медсестра, и брат - нигде не работающий оболтус - сидит у них на шее. И вот прошлым постом, когда денег совсем не было, отец Сергий приносит с кануна макароны, подсолнечное масло и банку зеленого горошка - неслыханная редкость. Так и ужинали всей семьей в тот вечер - макароны с зеленым горошком, обильно приправленные подсолнечным маслом.

Приход, на котором после рукоположения стал слу­жить отец Сергий, был большой, в старом спальном рай­оне. Раньше это была дальняя окраина с садами и частными деревянными домиками, но город стер их с лица земли своими железобетонными лапами. Теперь это да­леко не окраина, а, напротив, по современным московским меркам - почти центр. Храм Петра и Павла никогда не за­крывался, даже в годы сильных гонений. Вокруг храма рас­полагалось старое кладбище, где давно были запрещены новые погребения, хоронили лишь в уже имеющиеся мо­гилы. Кладбище заросло огромными вековыми ясенями, которые печально скрипели во время непогоды, словно от­певая мертвецов, погребенных под их могучими корнями. За кладбищем начиналась череда однообразных серо-уны­лых девятиэтажек эпохи застоя, перемежавшихся типо­выми садиками и школами.

Отца Сергия назначили четвертым священником, примерно через год в храм пришел еще один священник - пятый. Штат был полностью укомплектован пятью священ­никами и двумя дьяконами.

Дата добавления: 2015-08-27