Венский штрудель

Как это естественно – нравиться мужчине. Это происходит незримо, но стремительно, ведь только женщина непонятной «чуйкой» своей способна вычислить в безликой толпе того, кто будет радовать ее, кто станет причиной ее цветения, ради кого она готова опуститься на дно Марианской впадины и подняться в недвижимый ледяной космос. И вот он, смущенный ее знанием, ощущающий подкатывающую к вискам новизну, смотрит на нее осторожно, словно боясь разбить. Он приглашает ее: «Не соблаговолите ли со мной попить кофе?». Какая разница: кофе ли, чай? Все вкусы для нее сейчас праздник, даже то, что не любила вчера, сегодня обретает обаяние. Она кивает. Ее женской силе не поддается дубовая входная дверь, она капитулирует перед ней, задерживается на тот самый многозначительный миг, что для мужчины становится сигналом – он обгоняет ее и галантно распахивает перед ней портал в новый мир. Правда ему кажется, что это просто дверь, а что же еще?

Они входят в прохладное кафе. Жгуче-черные кованые спинки стульев, изящные ножки столов, словно танцующих главную партию балета. А вокруг зеркала. Сколько зеркал… Довольно одного взгляда, и вот она снова худенькая девочка с беззащитным затылком и скрученными в узел волосами, взятыми в плен шпильками. Она стройна и молчалива. Ее тело то струится как вода, то склоняется, как тростник, то устремляется вверх, словно колосья ржи. Внутри нее бьются крылья, которые грозная Дама связывает шнуром обреченности. Хлопает дверь, Дама исчезает, остается лишь тростник и зеркала, - бесконечные, обступающие ее со всех сторон, надвигающиеся на нее, в которых она теряется, как чайка посреди океана. Она бьется в каждое новое свое отражение, путается в них, в этой нескончаемой вечности, забывает в итоге – где она подлинная, а где ее эхо, подтягивает все тело наверх, сжимается пружиной, словно хочет выпрыгнуть из себя и из этого зеркального безумия. И, наконец, вздрагивая всем телом, срывается на крик, падает. Замирает. Но к ней никто не приходит. Она одна. На полу огромной комнаты, в которой нет углов, стен, потолка, только зеркала…

Он видит страх в ее глазах, осколки зеркал, вздрагивающие в глубине фаянса. Зеркала превращаются в воду и стекают по бледным щекам. «Ну, что ты, не плачь, хочешь кусочек венского штруделя, это лучший штрудель в этом городе….». Он ее утешает. Как это мило. Сейчас, когда зеркала снова обступили ее, к ней пришел он. Голосом прикоснулся как целительная веточка омелы. «Девочка моя…», - она вздрагивает, ей ли эти слова? Он ли рядом с ней или очередной мираж? Может, она опять очарована несуществующим счастьем, бережно собранным по междустрочьям Гофмана и Диккенса? Может опять распахнулась незримая шкатулка невероятной красоты, которую она придумала однажды осенним вечером, сидя на старой дачной софе. Шкатулка, в которую бережно складывала свои смешные девичьи богатства. Ожидание Грея, восхищение отвагой Друда, одиночество Улисса, смелость Алисы, преданность Щелкунчика. А еще малахитовый цвет лета, по лугам которого плывут невидимые корветы; неподвижные снежные долины, посередине которых вековые сосны объясняются друг другу в любви; говорящий лисенок, приносящий ей в подарок поющую тыкву, проказник Эмиль из шведской деревеньки, шепчущий про верный клад, зарытый где-то у подножья скал. И над всем этим – монотонный осенний ливень, горчащий на языке рябиной, стекающий зеркальными струями по дрожащим от холода окнам. И вот сейчас, в этом царстве венского штруделя, который был вынесен в зал, к их столику, самим хозяином - торжественно, с огоньком лукавства в глазах, - шкатулка распахнулась, осколки девичьего счастья сложились в невероятной красоты витраж, засиял, обрушился на нее радужной игрой света, обнял за плечи, как любящий мужчина, утешив раз и навсегда.

Какое это наслаждение, поддевать кусочек с яблочным ароматом кончиком чайной ложечки, изящно разворачивать кисть, при этом выдерживая идеально-прямую спину, подносить его величество Штрудель к губам, чуть тронутым коралловой помадой, - «Он не любит слишком яркие цвета», - и чуть приоткрыв их, отправлять кусочек рая в темницу рта. Затем опустить ресницы, - принятие еды процесс интимный, она всегда стеснялась кушать в компании, - чтобы скрыть стеснение и поднимающуюся внутри нее волну ликования, сделать несколько осторожных движений - и вот уже жернова зубов перемалывают источник пряного вкуса, оставляя на языке ощущение удовольствия, приправленного корицей. И так несколько раз. В молчании. В счастливом молчании, которое сильнее всех самых восторженных слов и превосходных степеней. Ласкательные суффиксы стучатся в висок, она изящно поджимает под стул точеные ножки, утянутые в нейлон нежно-кофейного цвета, ведь под ним прячутся реки и ручейки вен, бунтарство крови, сопротивляющейся земному притяжению. Для этой встречи куплен флакон «Lamcome», бережно отглажено платье из прошлогодней коллекции «Dior», извлечена на божий свет сумочка «Живанши», что покупалась лишь для самых торжественных случаев. Господи, если он мудр, то присмотрится и поймет, что перед ним не принцесса из «Римских каникул», но Золушка, принарядившаяся по случаю праздника. Бедная душа, боящаяся часа, когда роскошный наряд превратится в лохмотья, а карета в тыкву. «Век нынче другой» - скажет читатель, не выпуская из рук iPod. И будет прав. Нынче нет волшебства, способного из тыквы сделать лимузин для Золушки, на самый крайний случай может получиться «Ё-mobil», но навряд ли он сгодится для подобных случаев. Но есть другое – разноцветные обертки, скрывающие убогое наполнение, дорогие наряды от модных кутюрье, под которыми, как под луковой шелухой, прячутся корыстные души, идущие по следу случайных незаслуженных богатств.

Но наша героиня не такая. Она бабочка, что проснулась в самый неподходящий для нее момент – в момент вечной душевной стужи, когда за окном бело и мертво. И хотя время календарное зовется «август», мир застыл в сердечном безмолвии. А она вышла из кокона, сбросила свою защиту и плен, раскинулась крыльями, как могла, - от края до края. И в момент причастия австрийской сладостью окончательно очнулась ото сна. Для нее это не просто сладость, вредная для женских форм, напротив, именно сейчас этому объеденью суждено связать разорванные концы, оказаться незримой переправой для чувства желанного, но уязвимого. Ведь когда женщина хочет понравиться мужчине, ей на помощь приходят три тысячи, нет, тридцать тысяч очаровательных уловок, милых, как майский день в усадьбе, описанный журчащим тургеневским языком. Мужчина еще не посмотрел на нее, а она, - простушка ли из провинции, или же профессорская дочь, фарфоровая статуэтка, ликом и сердцем, - уже знает, где расцветает лотос, и что нужно, чтобы после того, как она его срежет, дивный цвет не завял.

Дата добавления: 2015-11-04