Улыбка в витрине

Бабочка в феврале

Только бы он не заглянул в ее глаза, потому что там, как в грозовом Солярисе, плещутся все ее прожитые годы, корявые, с зарубками на проклятых днях, когда уходила она или уходили от нее. Годы пустопорожние, бессмысленные, когда ей казалось: все пойдет в зачет, но ничто не возвращалось сторицей: ни добро, ни молодость, розданная по крохам – голубям, страдающим творческим бойфрендам, унылым вечерам под офисными лампами, осеннему долгостоянию на трамвайной остановке. Все живое и чудесное, пропущенное через беспощадную мясорубку повседневности, превращалось в однообразный фарш, временами обнажавшийся перед нею с холодным натурализмом абстракций Дали. Равнодушная сталь обыденности с хирургической точностью проникала глубоко под кожу, в нервные сплетения души, в эпицентр потерь, пульсирующие сосуды желаний, кровеносные реки одиночества, и она, эта женщина - душой 15-летняя девочка в ситцевом платье в горошек, с обожженными плечами на морском берегу Ялты, - так хотела бы встать под водопад, как пятнадцатилетний капитан. Но не для того, чтобы захлебнуться, напротив, чтобы очиститься, смыть всю эту жизненную глину с кожи и души. И в этот самый миг, в этом неулыбчивом городе, который, как истинный мужчина, отвечал нелюбовью на любовь и холодностью - на вальс сердца, она вдруг ощутила себя бабочкой, проснувшейся в феврале. «Такого не бывает», - скажут ботаники, «Это невозможно», – возразят энтомологи, но, лишь только увидев чудо-чудесное, которое по их словам невозможно, замахнутся сачками, и понесутся по полям в непременной жажде поймать, зафиксировать, пришпилить восьмое чудо света – февральскую бабочку. Но она ускользнет, непременно ускользнет от жадных рук, пристальных диоптрических глаз, что пожирают ее сущность в попытке понять природу феномена. Сейчас она ускользнет, но пройдет время, и она даст себя поймать бездарному незнакомцу, идущему мимо городской витрины, яркому представителю городского человеческого зоопарка. Середнячку, все делающему в меру – он пьет как все, теряет носки как все, не закрывает тюбик зубной пасты, тоже, почти как все. Как все он тоже мечтал, когда с его коленок не сходила зеленка, когда его затылок был гол и пушист, а щеки не колючи. Но время не знает меры, человеческие особи оказываются на карусели, маршрут которой неизменен. Вряд ли найдутся те, кто спрыгнет на ходу. И кто знает, что их там ждет – может зеленая бутылка с посланием из небытия, может февральская бабочка.

Но здесь, у витрины, - какое волшебство, - всматриваться в свой зеркальный силуэт, отпечаток тела, почти призрак, веселый и улыбающийся, озаренный электрическим солнцем, которое супротив солнцу настоящему разбрасывает блики вокруг. И в этом едином пространстве рядом с ее отражением силуэт высокий, ладный, элегантный во всем – во взгляде, сурово-строгом, смягченном улыбкой, горделивой посадке головы, безупречно сидящем костюме и легком шаге. Она прочитала его сразу, как старинную книгу о доблестном рыцаре Айвенго, угадав под твердой обложной нежное уязвимое наполнение, - почти шелковые страницы, тонкие, испещренные вязью букв. «Он похож на сургуч», - и улыбнулась. Темно-вишневые капли стали доказательством того, что нет ни одного сургуча, который невозможно растопить. И нет ни одного женского сердца, способного устоять перед этой печатью. Печатью, за которой, может, целая жизнь, может, узкая тропинка, ведущая к обрыву, а может, темный коридор в подвал.

Дата добавления: 2015-11-04