Критика Фомина

В главе шестой «Варяги и скандинавы на Руси» собраны наиболее весомые аргументы против норманнской трактовки варягов. Позиция Фомина такова: варяги поздние (с середины X в.) отличаются от варягов ранних (середина IX — середина X вв.). Все ранние «варяги» — не скандинавские пришельцы, а иноземцы с южного побережья Балтийского моря. Норманны же на Руси появились вообще только в конце X в. С 80-х годов X в. меняется и образ варяга летописи: до того это был строитель и организатор, после того — наемный убийца, сеятель распрей.
Фомин очень обстоятельно аргументирует позднее появление варягов на Руси. Саги не знают князей до Владимира, не знают хазар, молчат о походах X в. на Миклагард, Берду, Итиль и Семендер. Россыпь монет появляется в Скандинавии не ранее второй четверти XI в. Саги не знают Днепровского пути из варяг в греки и его порогов. В Византии скандинавы появляются в конце 20-х годов XI в., и, таким образом, они просто не могли контактировать с Константином Багрянородным, а он, стало быть, не мог записывать скандинавские названия порогов, и «росские» слова — это какие-то другие названия, не норманнские.
Франкские мечи поступали на восточнославянские земли не через норманнов. Из 165 западноевропейских клинков с клеймами только один найден в Швеции, тогда как на юге Балтики — 30, в Латвии — 22, Финляндии — 19, Эстонии — 7, Литве — 5, на территории Киевской Руси — 11.

Скандинавские фибулы, по мнению Фомина, не являются этническим признаком, так как сочетаются с финскими шумящими подвесками, находятся в погребениях по местному ритуалу. В скандинавских костюмах обязательно должно быть по две фибулы. А во Владимирских и Гнездовских курганах нередко по одной.
Во Франции и Англии много скандинавских следов: названия городов, сотен деревень, значительный компонент в языке. А на Руси ни одного города, дюжина слов в языке, да и то антинорманисты отрицают скандинавские заимствования вообще. Норманны везде грабители, почему у нас они установили мирное сосуществование и дань?
Что касается названий городов, все не так однозначно. Некоторое количество скандинавских названий на Руси все-таки есть (Глазырина и Джаксон 1987). И Ладога никак не славянское имя, и Изборск (выводить из «избрания» смешно), и Суздаль под сомнением («-даль» у скандинавов «долина»).
Другие аргументы звучат серьезно. Но возможны разные их истолкования. Саги могут не говорить о ранних контактах норманнов на землях восточных славян по разным причинам, и отсутствие таких контактов только одна из возможных причин. Другая — сосредоточенность саг, особенно ранних, на Исландии и Норвегии, позже втягивавшихся в восточные походы, которые больше велись свеями и данами. Третья возможная причина — те норманны, которые отправлялись в дальние походы на юго-восток в ранний период, утрачивали связь с родиной и больше туда не возвращались. Некому было поведать сказителям о хазарах, штурме Миклагарда и первых русских князьях. Прочные обратные связи установились позже.
Франкских мечей с клеймами действительно мало найдено в Швеции, но только потому, что шведские археологи не умели обнаруживать клейма — это ведь сравнительно недавнее открытие Н. Н. Кирпичникова в России. Как только методику протравливания клинков усвоили скандинавские археологи, находки чередой пошли в Швеции, Норвегии и Финляндии (Кирпичников и Стальсберг 1995). Да и, в конце-концов, мечи-то франкские.

Мы не знаем, почему в скандинавских могилах на восточнославянских землях нередко оказывается по одной фибуле — как-то изменилась мода ношения плаща. Использовались в костюмах и местные украшения — они не нарушали обряда. Да и обряд мог несколько изменяться — норманны были весьма пластичны. Поклонялись местным богам, считая, что боги свои не у народа, а у страны.
Сугубыми грабителями и разбойниками норманны-викинги выступали там, где возможен был быстрый массовый десант с морских кораблей или опустошение окрестностей такого порта. Это Западная Европа. В восточнославянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодеревки, приходилось больше полагаться на пешие набеги небольших отрядов, торговлю и взимание дани. А установлением власти норманны не брезговали и на Западе.
Какие бы сомнения ни выдвигались по поводу раннего норманнского присутствия на Руси, это присутствие зафиксировано археологами — нами предъявлены списки памятников и карты, распределенные по векам, начиная с IX (Клейн, Лебедев и Назаренко 1970; Лебедев 1985: 227-235; Жарнов 1991 и др.).

Последняя, седьмая глава трактует вопрос об этносе и первоначальной родине варяжской руси. Здесь Фомин подробно расписывает, сколь богатой была культура западных славян, как она влияла на культуру Швеции (шведы заимствовали из славянской речи слова lodhia, torg, besmen, tolk, pitschaft). Более существенно, что керамика Севера восточнославянской Руси IX в. (Рюриково городище, Изборск и др.) в значительной части очень близка керамике Южной Балтики. Этому соответствуют северолехитские черты новгородского диалекта. Фомин ссылается на Обнорского, но мог бы сослаться и на Петровского (1922), это добавило бы некоторые западные черты. По признанию «норманистки» Стальсберг, заклепки ладьи из Плакуна напоминают скорее южнобалтийские, чем скандинавские. Камерное погребение с гробовищем, анализированное петербуржцем К. Михайловым, находит аналогии в Дании и Шлезвиг-Гольштейне конца IX — начала X вв. Поэтому, мол, гривны с молоточками Тора нельзя трактовать как скандинавский признак.

Из всего этого Фомин делает вывод: это южнобалтийские славяне, спасаясь от немецкого давления, стали массами переселяться в Приильменье — они и есть летописные варяги. Это был не единственный их поток: в VIII в. южнобалтийские славяне поселились и на о. Готланд и основали там г. Висби. В XI в. в земле лютичей жило племя, поклонявшееся Вотану, Тору и Фрейе.
Это тоже серьезные аргументы. Но и эти факты допускают различное толкование. Фомин совершенно забывает традиционное представление о западном («ляшском») происхождении вятичей и радимичей (Bujak 1949; Соловьева 1968 и др.), а Янин с Алешковским (1971: 49-51) обоснованно добавили к этому западнославянское происхождение кривичей, особо подчеркивая их связь с новгородцами. Как раз наличие западной керамики и диалектные черты больше говорят о массовом переселении, чем о приходе военной элиты, описанном летописью и иностранными источниками (арабскими, греческими) как приход варягов. Что касается молоточков Тора, то в приведенной И. В. Дубовым (1970: 263) карте распространения гривен с этими молоточками видно, что они занимают сплошную территорию, охватывающую юг Швеции и Норвегии, Готланд, Данию и Шлезвиг, Мекленбург, но не дальше на восток по побережью. Именно северное крыло этого очага дает простирание на восток — в Северную Русь. Западные аналогии К. Михайлова (1996) говорят и вовсе не о западных славянах: концентрируясь в Ютландии, они, скорее, могут быть истолкованы как след ютландского происхождения Рюрикэ и его дружины, но никак не признаки вагров.
О реакции научной общественности можно судить по рецензии украинского нумизмата Н. Ф. Котляра (2007), носящей характерное название: «В тоске по утраченному времени».
Вот и все антинорманистские «итоги дискуссии по варяжскому вопросу».

VIII. МИГРАЦИЯ ВАРЯГОВ

Но сомнения могут касаться лишь самого факта призвания и подробностей состава и размещения прибывших варяжских князей. То, что они прибывали в IX в. с дружиной и размещались «на постой» в восточнославянских городах — сначала в Ладоге и Новгороде, потом в Киеве и прочих, — несомненно, и откуда они прибывали — также хорошо известно (из Скандинавии). Это, во-первых, подтверждается перекрестными свидетельствами Повести временных лет (Гринев 1989; Носов 1990; Фроянов 1991; Кирпичников 1992; Стрельников 1997), византийских и западноевропейских хроник (Васильевский 1908; Петрухин и Мельникова 1989; Вертинские анналы 1936), арабских и других восточных средневековых сочинений (Гаркави 1870; Ковалевский 1956; Заходер 1967) и скандинавских саг (Рыдзевская 1978; Джаксон 1991) о позднейших воинских и торговых путешествиях викингов в Киевскую Русь и (через Русь) в Византию или Хазарию. Во-вторых, в Западной Европе сохранились и сведения тамошней хроники о норманне Хрёдриге, или Рёрике, действовавшем в IX в. в Ютландии и имевшем приключения на востоке, а Рёрик в славянской передаче должен был стать Рюриком, и эти приключения совпадают по дате со временем летописного появления Рюрика в Новгороде (Крузе 1836а; 18366). Отождествление не безупречно (Ловмянский 1963), но возможно (Александров 1997), а были и другие норманны с этим именем.
Отражена экспансия на восток и в шведской эпиграфике: рунические надгробные камни повествуют о подвигах в Гардарики (Мельникова 1877).
Лингвистические данные этому не противоречат. Возьмем ономастику. Все первые князья и княгини восточных славян, известные летописи (Рюрик, Игорь, Олег, Ольга, Рогволод-Рагнвальдр, Рогнеда, Малфредь и др.), носят норманнские имена, как и их родственники, дружинники и купцы (Аскольд, Дир, Свенельд, Инегелд, Игелд, Акун, т. е. Хакон, Фарлаф, Руалд, Ивор, Берн, Шихберн, Турберн и др.). Имена эти не раскрываются из славянских корней, а сложены из скандинавских германских. Само наименование «Русь», возможно, происходит от самоназвания группы норманнских викингов «Руодси». Слово rud (в значении 'дружина', 'военно-морское ополчение') обнаружено в рунических надписях на камнях XI в. в шведской области Упланд (Кирпичников и др. 1986: 203-204,391). Во всяком случае в финском языке слово «Руотси» означает 'Швеция', а в восточнофинском диалекте (на стыке со славянами) оно произносилось как «Руосси». Если о норманнах восточные славяне впервые узнали от финнов, то естественно, что от них заимствовали и термин. Переделка в «Русь» вполне аналогична соответствию Суоми — Сумь и входит в ряд северных этнонимов: Чудь, Весь, Водь, Емь, Ливь (Томсен 1891; Шахматов 1904). Город Суздаль и назван по-норманнски — его название означает «Южная Долина».

Правда, третье поколение Рюриковичей уже носит чисто славянские имена (Святослав, Владимир, Всеволод) и явно ославянилось, почитает славянских богов, хотя некоторое время детям даются дополнительно и скандинавские имена: еще внук Мономаха Мстислав имел второе имя Гаральд, а Всеволод — Холти. В язык же восточных славян, теперь называемый русским, вошло всего несколько десятков норманнских слов (Thornquist 1948). Это, однако, обозначения понятий, связанных с новыми реалиями — развитой государственностью (князь, княгиня, витязь, гридь, стяг, стул, тиун, ябетьник, вира, суд, кнут), торговлей (ларь, ящик, лавка, скот) и мореплаванием (шнека, якорь).
Норманнская династия объединила разрозненные до того восточнославянские племена под управлением одной семьи Рюриковичей. Норманны сумели насадить некоторые свои обычаи в государственном управлении, праве и культуре. Введенное князьями полюдье было копией норвежской «вейцлы» и шведского «ёрда». Некоторые законы Русской правды были аналогичны скандинавским — суд 12 граждан, закон о езде на чужом коне, размер штрафа в 3 денежных единицы (в датском праве 3 марки, в русском — 3 гривны) и т. д. У всех народов государь обзаводился собственной гвардией и жаловал ее, но дружина, состоявшая поначалу из соплеменников, разорвавших с родоплеменной общиной, — типично скандинавское явление, как и термин «гридь». У всех варварских обществ пиры занимают важное место в быту родовой знати, но своей избирательностью «почестей пир» русских былин очень близок к скандинавскому пированию, входившему в кодекс чести конунга и связывавшему его с дружиной. Со скандинавами пришли и их предания. Смерть «вещего Олега» от собственного коня соответствует смерти Орварра-Одда от коня Факки в исландской саге и в некоторых английских сказаниях (Рыдзевская 1978:185-193).
Из-за кремации антропологические данные скудны, но по тем, которые все-таки собраны о христианском времени, некоторое присутствие скандинавов прослеживается (Alekseeva 1974; Санкина и Козинцев 1995; Санкина 1998).

Итак, та популяция норманнов, которая распространилась по восточнославянским землям, была сравнительно небольшой, но влиятельной, захватившей власть. Она внесла свой вклад в славянскую культуру, историю и государственность, но затем ославянилась и растворилась в восточнославянской народности. Новые группы варягов, приходившие в конце X — XI вв., нанимались на службу к своим ославянившимся предшественникам или проходили дальше на юг, в Византию.
О норманнских походах идет длительная дискуссия в науке — что это было: освоение территории под хозяйствование (landnam), разбойничьи походы, торговые экспедиции, завоевание или основание государств (Martens 1960; Стендер-Петерсен 1960; Гуревич 1966; Faber 1968; Randsborg 1981; Jansson 1997; и др.)? Поведение викингов было одним и тем же, но из-за разных условий в разных странах их экспансия могла приобретать разный характер. Как обстояло дело у нас по письменным данным?
По классификации Мерперта (1978), предложенной для другой эпохи, миграция норманнов на юго-восток близка к его третьей модели: завоевательным походам и военным вторжениям. Если сопоставлять с классификацией Кристиансена (Kristiansen 1991), то миграцию варягов на славянские земли пришлось бы отнести к «выборочным», а из этих вариантов трудно указать какой-то один. Она имеет признаки всех четырех типов: 1) завоевания, 2) движения купцов, 3) основания торговых станций и колоний, 4) выселения трудовых групп и изгоев. В классификации В. С. Титова (1983) соответствий просто нет. Наиболее близкое соответствие к тому, что налицо в случае прихода варягов, находим в классификации И. М. Дьяконова, разработанной для Древнего Востока. Это его пятый тип (добровольное переселение), причем подходят два его варианта: б) захват мелких государств небольшими группами пришельцев (у Дьяконова — кочевников-скотоводов); в) смещение земледельческой популяции — уход части ее на смежные или заморские территории из-за возникновения избытка населения.

Археологические данные в пользу миграции

Поскольку норманны явились в ареал славянского расселения издалека, а перед тем не было значительных контактов, культура, которую они принесли, должна была резко отличаться от местной. Типы артефактов были в этих землях новыми, они появились здесь абсолютно готовыми, а прототипы имели только на северо-западе, в Скандинавии. То же касается типов сооружений — могил и домов. Чуть ли не каждую из этих категорий по сути можно использовать как «этнический показатель». Это не реабилитирует концепцию «этнических показателей» в целом, потому что в других случаях опознавательный метод может не сработать, но в данном случае «этнические показатели» все-таки налицо. А коль скоро их много, и нередко они появляются все вместе, во взаимосвязи, в комплексе, то налицо и позитивный ответ на «комплексный» («лекальный») критерий.

Железные шейные гривны с подвесными молоточками Тора — несомненный признак норманнов, поскольку связан с их языческими верованиями, а эти находки не редкость в лесной зоне восточнославянского расселения (Дубов 1970). Палочки или кости с руническими надписями, имевшие магическое значение, разумеется, могли принадлежать только норманнам (Макаев 1962; Мельникова 19776; Дучиц и Мельникова 1981; Мельникова и др. 1983). Пары наплечных скорлупообразных фибул с плетеным орнаментом, а также трехлепестковая или круглая ажурная фибула на груди выдают присутствие знатных скандинавских женщин, так как предназначены для скрепления носившегося ими плаща (Stalsberg 1987). Большое количество костяных гребней скандинавского и фризского (но очень распространенного в Швеции) типов (Давидан 1968) по крайней мере объединяет неких обитателей Руси со скандинавами. К норманнским вещам относятся также подковообразные фибулы с концами в виде звериных голов, литые браслеты с S-овидным орнаментом, поясные бляшки с орнаментами в стиле Борре и Йелинге и др.

У восточных славян в доваряжское время мечей не было, хотя этот тип вооружения они, видимо, знали у своих соседей еще с готского времени (об этом говорит история термина «меч»). В Скандинавии же гораздо раньше мечи, изготовлявшиеся на Рейне, были в массовом обиходе. Только с приходом норманнов на восточнославянской территории началось интенсивное применение этого оружия дружинников, причем ранние формы концентрировались в средоточиях норманнской активности, более поздние (с конца IX в.) распространились по всей территории, еще позже развились собственные формы Южной Руси (Кирпичников 1966а; Лебедев 1991). Ланцетовидные копья и стрелы, украшенные стрельчатым орнаментом, были характерны для Скандинавии, как и длинные кинжалы для левой руки (скрамасаксы) и щиты с железными умбонами (щитов с умбонами у восточных славян ранее тоже не было). От местных отличаются скандинавские боевые топоры-секиры — они очень похожи на те, что изображены на ковре из Байе.
В Скандинавии еще до эпохи викингов были изобретены железные ледоходные шипы, которых у нас до прихода варягов не делали, да и позже они вышли из обихода (их археологическое название у нас — «шпорцы»). Стеклянные фигурки для шашек и шахмат также прибыли к нам из Скандинавии (Корзухина 1963).
Норманнский погребальный обряд с кремацией распознается в ряде случаев очень четко по массовым аналогиям в Скандинавии, причем с давней традицией там: богатейшие погребения в ладье (Лебедев 1974), или с прахом в урне на глиняной или каменной вымостке, или под курганом, окруженным кольцевидной каменной кладкой, или кострища треугольной формы (Назаренко 1982). Сопки на русском Севере возникли под воздействием идеи, заимствованной у норманнов (Конецкий 1989). Камерные погребения (в срубах) также имеют близкие аналогии в Швеции (они с той же ориентировкой и тем же составом инвентаря). Есть исследования (Михайлов 1997), в которых утверждается, что камерные погребения с конем, представленные и на юге, и на севере восточнославянской территории, являются норманнскими и имеют близкие аналогии как в Средней Швеции, так и (особенно много) в Ютландии.

Ныне уже не оспаривается принадлежность больших домов в Ладоге норманнам, но они характеризуют нижний слой, VIII—IX в., а выше располагаются обычные славянские дома. Позже норманны хорошо представлены на Рюриковом городище под Новгородом (предположительно княжеская резиденция — см. Янин и Алешковский 1971; Носов 1990; Носов и др. 2005). Их могильники оказываются в наиболее важных стратегических пунктах на торговых путях в Византию и к хазарам, в тех самых, которые упоминаются и летописью. Причем в IX в. это в основном Ладога в устье Волхова (могильник Плакун), Рюриково городище под Новгородом и могильники на Верхней Волге (район Ярославля). Должен был быть еще и Киев, но там норманнских памятников конца IX в. пока обнаружено очень мало. В Х-ХІ вв. эти районы расширяются и выявляются новые (Новгород, Псков, Белоозеро, Гнездово в верховьях Днепра (у Смоленска), Полоцк, Чернигов, Киев, Владимиро-Суздальский район). Юг восточно-славянской территории также затронут (Моця 1990). На картах расширение экспансии весьма наглядно (см. Клейн и др. 1970: 244-245, карты 1 и 2).
Судя по находкам в России, как их проанализировали шведские исследователи, источником миграции в основном была Средняя Швеция (Stalsberg 1982; Jansson 1987), хотя в работе Михайлова (1997) проступает значительное участие ютландцев в этом миграционном движении.

Дата добавления: 2015-11-03