13 страница. Солнце давно село, а после Лобни за окном воцарилась почти сплошная темнота

Солнце давно село, а после Лобни за окном воцарилась почти сплошная темнота, изредка разбавленная огнями деревень и придорожных поселков. Рыбаки выпивали и закусывали, резались в карты, бабульки обсуждали торговлю, засилье «лиц кавказской национальности» и произвол милиции.

Корсаков то дремал, привалившись головой к стеклу, то, вздрагивая, просыпался, озираясь — вязальщица со Страстного бульвара, стоило ему закрыть глаза, снова бросалась на него, норовя вцепится в шею зубами.

От Икши до Яхромы поезд следовал без остановки. Уже проехали платформу «Турист», до Яхромы оставалось совсем немного, когда Корсакова будто кто‑то толкнул. Он открыл глаза. Из тамбура на него смотрел мужчина. С виду обычный горожанин, едущий на приусадебный участок. Встретив взгляд Корсакова, он, не мешкая, открыл дверь в вагон и пошел между рядами, глядя прямо ему в лицо. Рука его скользнула под куртку. Корсаков приготовился защищаться — бежать было некуда. С противоположной стороны вагона навстречу идущему к Игорю мужчине прошел рыбак с рюкзаком и притороченной к нему удочкой. Они столкнулись за два сиденья до того места, где сидел Игорь. Рыбак подался в сторону, извинился и прошел дальше, а мужчина удивленно посмотрел ему вслед, потом наклонил голову уставившись вниз и внезапно повалился на спину, рухнув в проход между сидений.

— Во набрался, бедолага, — прокомментировал один из рыбаков, — даже до реки не доехал.

Корсаков привстал, посмотрел на мужчину. То, что он увидел, заставило его вскочить и почти бегом покинуть вагон — в груди у мужчины торчал узкий нож с рукоятью в виде креста.

Показалась платформа, электричка стала притормаживать. В вагоне послышались удивленные возгласы, потом тонко, на одной ноте завизжала женщина. Двери открылись, Корсаков выскочил из вагона и бросился к привокзальной площади.

Редкие пассажиры, сошедшие в Яхроме, тянулись к автобусу. На площади горело лишь два‑три фонаря и то вполнакала, и ярко освещенный автобус напоминал аквариум, а пассажиры в салоне были похожи на сонных рыб, таращившихся из‑за стекла. Корсаков спросил, куда идет автобус.

— Кромино — Курово — Ильинское, — буркнул водитель.

— А до Ольгово как добраться? — спросил Корсаков.

— Частника лови, может и повезет. А нет, так до утра ждать придется. Больше автобусов сегодня не будет.

Корсаков выругался — ночевать под открытым небом не хотелось. В это время кто‑то тронул его за плечо. Молодой парень в спортивном костюме смотрел на него, подбрасывая в руке ключи от автомобиля.

— Куда едем?

— В Ольгово.

— Двести, — коротко сказал парень, сплевывая на асфальт шелуху от семечек.

— У тебя что, лимузин? Вчера меня за стольник подбросили.

— Так это вчера, — пожал плечами парень, — к тому же мне в другую сторону.

— Ладно, сто пятьдесят.

— Годится, — кивнул парень, — пойдем.

Электричка все еще стояла возле платформы. Мимо вагонов, от головы поезда, бежал милиционер. Возле вагона, где ехал Корсаков, собралась небольшая толпа. Парень, который согласился подвезти Игоря, приостановился, вытянул шею.

— Чего это там? Под колеса, что ли, попал кто? — он повернулся к Корсакову, — пойдем, глянем?

— Командир, я и так опаздываю. Поехали.

Парень с сожалением взглянул в сторону толпы и зашагал дальше. Ездил он на «УАЗике», который притулился под тусклым фонарем за закрытым газетным киоском. Вид у машины был сильно помятый, вместо одного стекла в окно был вставлен лист фанеры.

— Ты не смотри, что вид не очень, — сказал парень, заметив скептический взгляд Корсакова, — зверь машина. Четыре ведущих — по любой дороге пройдет, — добавил он, взбираясь на водительское сиденье. Перегнувшись через двигатель, открыл соседнюю дверь, — залезай. Там в ногах бидон с брагой, ты поаккуратней.

— А чего с собой возишь? — Корсаков с трудом поместился в кабине.

— А дома брательник сожрет — сколько раз уже было. Ставим брагу, я на работу, а он выждет день два и давай прикладываться, а водой доливает. В прошлый раз две недели стояла — не бродит и все тут. Я бидон открыл, а там уже вода одна, — парень включил зажигание, — с тех пор с собой вожу. Неделю уже вожу — быстрее дойдет. От движка тепло и трясет опять таки.

Двигатель чихал, стартер крутил вхолостую, парень терзал подсос, давил педаль газа. Наконец мотор завелся, машина затряслась.

— Поехали, — весело крикнул парень, перекрывая шум и лихо вырулил с площади.

В машине резко пахло дикой смесью запахов: бензином, навозом, застарелым табачным перегаром и все это покрывал кислый запах браги. Корсаков оглянулся в салон. По полу, шелухе подсолнечника, перекатывались пустые бутылки, сиденья на креслах были когда‑то кожаные, но теперь пестрели заплатами, из спинок торчал поролон.

— Механиков по полям развожу, — сказал водитель, — техника как встанет, то комбайн, то трактор, а мастерская одна. Вот и мотаюсь по всему району. А вечером здесь халтурю.

Он оказался словоохотливым парнем — видно соскучился в ожидании пассажиров, и вывалил на Корсакова все местные новости: о пропойце‑брательнике, о президенте, который по зиме неподалеку катается на лыжах, и о каком‑то сумасшедшем голландце, который два года назад купил здесь землю. Народ поначалу смеялся, а как стал голландец рекордные урожаи картофеля собирать — задумались. Кто хвалит, кто ругается. Как же: землю иностранцам продавать начали. Нанял голландец работников, платит большие деньги, правда и работать приходится за совесть, а уже отвыкли.

— А самое главное — пить не дает, стервец! У нас как привыкли: перекур — стакан, поломка — два стакана. А этот живоглот как запах учует, так — расчет. Кровопийца, одним словом. Но картошка у него во, — парень бросил руль и развел руки, — не картошка, а свиная голова. Белая, рассыпчатая.

Корсаков представил рассыпчатую свиную голову и понимающе кивнул — да, мол, это впечатляет. Так и ехали: парень трещал без умолку, а Корсаков сочувственно кивал, отделываясь междометиями.

Перед машиной бежали круги света, выхватывали из темноты придорожные кусты. Встречных машин не было, слева над дорогой ныряла в облаках луна, плескалась в бидоне брага. Игорь заметил, что они свернули с асфальта на грунтовку и вопросительно взглянул на водителя.

— Срежем тут, — сказал парень, — по шоссе семь километров крюк. Я же говорю: машина — зверь.

«УАЗик» покачивался, как лодка в море. Дорога была сухая, высокая трава склонялась под тяжестью росы. Корсаков приоткрыл окно, свежий аромат земли и молодой травы заглушил запахи браги и бензина, царившие в салоне. Эх, бросить все, уехать в деревню? И не в Подмосковье, а в глушь! Разобраться с этой чертовщиной, с магистром, тамплиерами, орденами средневековыми и уехать! Чтобы верст на сто вокруг никого. Писать пейзажи, ходить босиком по траве, пить парное молоко. Анюту с собой взять, пока папашка совсем ее не испортил. Заставить огород полоть, за курами ходить… нет, не получится. Сам же сбежишь от такой жизни через месяц, если не через неделю. Захватил тебя город, влез в душу, корни пустил, намертво врос ты в асфальт. По‑другому жить уже не получится. Корсаков усмехнулся своим мыслям: надо же придумать — Анюта за курами ходить будет, огород полоть! Да она курицу только в виде жареных ножек видела.

Машина стала сбавлять скорость и Корсаков вдруг понял, что довольно давно не слышит голоса водителя. Он взглянул на парня. Тот сидел, вцепившись в руль так, что побелели пальцы, уставившись остановившимся взглядом в ветровое стекло.

— Эй, командир, ты живой? — спросил Корсаков.

Парень даже глазом не повел в сторону пассажира. «УАЗик» тяжело поднялся на пригорок, перевалил гребень и покатился под гору. Корсаков, выругавшись, перехватил руль, попробовал оторвать пальцы водителя от баранки, но они были словно сведены, намертво вцепившись в рулевое колесо. Кое‑как направляя машину, Корсаков сумел не позволить ей скатиться в кювет. В низине машина остановилась, мотор заглох и сразу навалилась тишина, нарушаемая лишь плеском ручья где‑то поблизости. Игорь еще раз попробовал растолкать водителя, но тот был в каком‑то странном ступоре. Чертовщина продолжалась.

Корсаков открыл дверь и выпрыгнул из кабины. Ноги по щиколотку погрузились в жидкую грязь. Выругавшись, Игорь выбрался на траву. Облака странным образом разбежались, луна висела прямо над головой в туманном ореоле. Густой орешник, росший в низине, выше по склону переходил в ольховник, дальше виднелись зубчатые силуэты елей. Стараясь выбирать места посуше, Корсаков добрался до кабины, пошарил в бардачке. Как он и надеялся, там оказалась карта района. Замызганная, порвавшаяся на сгибах, но все‑таки дававшая представление о местности. Игорь взглянул на водителя: брать его с собой или здесь оставить? Парень был дородный с солидным брюшком. Под центнер будет… как его тащить? Ладно, волков тут нет, очухается — сам выберется.

Игорь сунул карту в карман и стал подниматься по клону вдоль дороги. Трава была скользкая, несколько раз он упал на колени. Джинсы намокли, руки были в грязи.

Добравшись до вершины он выпрямился, тяжело дыша. Лежавшая перед ним холмистая равнина будто купалась в лунном свете. Поля, перемежающиеся островами леса, были похожи на лоскутное одеяло. Странно, когда он ехал к Пашке в прошлый раз, что‑то не заметно было никаких лесов. Тем более ельников. Будто в тайгу попал. Впрочем, во‑он там огоньки светятся. Корсаков развернул карту и попытался в неверном свете луны разобрать, куда же его занесло. Грунтовка сворачивала в сторону и, ныряя по холмам, терялась вдалеке. Так, огоньки, это, похоже, и есть Ольговка. А особняк, который Пашка реставрирует, стоит на краю деревни, возле развалин церкви. Будто подтверждая его мысли далекий удар колокола разорвал ночную тишину. Это что же, уже и колокол успели на купол взгромоздить? Да там и купола, практически не было! Однако звук донесся от поселка и Корсаков, больше не раздумывая, направился в сторону огней.

Впереди лежало распаханное поле, примыкавшее к лесу. Увязнув в пашне, Корсаков добрался до опушки. Луна скрылась за деревьями и стало совсем темно. Ночной холод пробрался под куртку, в промокших кроссовках хлюпало. То и дело отводя от лица невидимые в сумраке ветки, Игорь пошел вдоль опушки. Чавкала под ногами земля, по лицу скользили листья и паутина. Несколько раз ему показалось, что он слышит отдаленное ржание. Может, конюшня недалеко? Или ферма? Вот, даже топот копыт стал слышен. Лязг и топот. Кто‑то ночью выехал на конную прогулку? Какая разница, лишь бы указали правильное направление. Корсаков ускорил шаги, почти побежал на звук. Лес кончился, впереди, за нераспаханным клочком земли, был еще один перелесок. Звуки явно доносились оттуда. Корсаков направился через поле, путаясь в мокрой траве, достигавшей колен.

Когда до деревьев оставалось метров тридцать ему почудилось какое‑то движение, отблеск лунного света впереди. Нерешительно остановившись, он попытался разглядеть, что это, и вдруг ощутил, как волосы зашевелились на голове — из перелеска выехал всадник на коне. В тени деревьев он казался огромным черным силуэтом, но не это напугало Корсакова. И всадник, и конь были с ног до головы закованы в доспехи, даже морда коня была прикрыта подобием шлема и только черные глаза горели в его прорезях. Увидев Корсакова, всадник издал воинственный клич, опустил копье с трепетавшим раздвоенным флажком на острие, и послал коня в галоп.

Картина была настолько нереальна, что Корсаков замер, как парализованный. Он чувствовал, как содрогается земля под тяжелым скоком рыцарского коня, видел, как из ноздрей коня вылетают струйки пара, слышал его мощное дыхание, но никак не мог поверить, что все происходит наяву, что это не кошмарный сон, из которого можно вырваться, стоит только проснуться.

Рыцарь явно собирался проткнуть его, насадив на копье, как бабочку, а Игорь все никак не мог выйти из оцепенения. Бег коня все убыстрялся, летела из‑под копыт черная земля, горел в лунном свете стальной наконечник копья и, несмотря на фантастичность происходящего, Корсаков вдруг понял, что если будут стоять вот так, как истукан, то через считанные секунды копье пробьет ему грудную клетку, разорвет сердце и на этом все закончится: непутевая жизнь, пьянки, случайные связи… Анюта! А как же она? Ведь он только‑только встретил что‑то действительно важное, без чего жизнь казалась теперь пустой забавой, достойной только глиняных болванчиков, пляшущих, веселящихся, спаривающихся, грустящих и умирающих наконец по указке кого‑то неведомого.

Корсаков оглянулся. Нет, обратно до леса не успеть. Что если подпустить поближе и рвануть в сторону? Или бросится под копыта коня? Или…

Сквозь звон доспехов и перестук копыт донесся звонкий отрывистый звук, будто где‑то в лесу, за спиной Корсакова, лопнула басовая струна. Что‑то ударило всадника в грудь и на панцире расцвело белое оперение толстой стрелы. Снова звон струны и новый цветок расцвел на решетке забрала. Рыцарь глухо вскрикнул и опрокинулся на спину, падая на круп коня. Всхрапнувший конь сбился с галопа, тяжесть седока повела его в сторону и он, храпя, пронесся на расстоянии метра от Корсакова, обдав того клочьями пены и запахом пота.

Корсаков ощутил, как из тела словно вытащили стержень — его вдруг ударила крупная дрожь. Ноги покосились и он рухнул на колени. Рвотные позывы сотрясли тело. Во рту появился привкус желчи, он сплюнул густую слюну, помотал головой, приходя в себя. Топот копыт становился все глуше и внезапно исчез совсем. Корсаков поднял голову. Конь, тащивший на себе тело рыцаря, таял в свете луны, как клуб дыма под порывом ветра.

Помогая себе руками, Корсаков поднялся на ноги и, шатаясь, побежал к далеким огонькам, уже не выбирая, что под ногами: пашня или некошеное поле.

Ноги вязли в распаханной земле, или путались в траве. Он падал, поднимался и, не отводя взгляда от далеких огней, бежал к ним, как стремится застигнутое штормом судно к спасительному огню маяка. Легкие горели, глаза заливал пот, он смахивал его рукавом, оглядывался, все еще не веря, что страшный всадник исчез. В очередной раз он оглянулся перед тем, как вломиться в кусты, нога встретила пустоту и он покатился вниз по склону оврага, стараясь закрыть лицо от хлеставших по нему веток.

Корсаков лежал лицом вверх на дне распадка. По земле стелился туман, он смотрел на мутные звезды, на луну, окруженную ореолом. Голова кружилась, вновь дали знать о себе ребра, поврежденные охранниками Анютиного папаши. Он пошарил вокруг, пальцы проваливались в мокрые прошлогодние листья, полусгнившие, источавшие горький аромат.

Чего же это я так перепугался? Ведь все обошлось. Корсаков старался не думать о том, что напугал его не сам всадник в средневековых доспехах, не появление рыцаря на боевом коне в пятидесяти километрах от Москвы в двадцатом веке, а то, что рыцарь ждал именно его, Игоря Корсакова. Ждал, затаившись в лесу и хотел убить. Именно убить, а не просто напугать или взять в плен.

Игорь попытался вспомнить свое состояние, когда он допился до белой горячки. Тогда ему тоже мерещились и люди, и животные. Они были вполне натуральные, даже разговаривали с ним, но внезапно исчезали, или переносились с места на место, стоило ему на мгновение отвернуться. Сейчас было не так: мало того, что он видел всадника, он еще и слышал звон доспехов, топот коня, и даже чувствовал запах конского пота. Когда конь, роняя пену, пронесся мимо, он явственно ощутил на лице брызги и комочки земли, поднятые копытами. Или я не все знаю о делириум тременс, или все происходит наяву, решил Корсаков. Но тогда объяснений этому не может быть, потому что этого не может быть никогда,

Страх потихоньку отпускал его, он встал на колени, приподнявшись над низко стелившимся туманом. По склону оврага росли кусты орешника и, насколько он мог увидеть в полутьме, молодые березки. Добравшись до склона, он выбрал наиболее сухое место и присел, привалившись спиной к одной из них.

Крикнула ночная птица, кто‑то зашуршал в траве, а может просто земля осыпалась. После того, что пришлось пережить, возможность встретить какое‑то животное воспринималась Корсаковым как небольшое развлечение. Хотя, конечно, если здесь рыцари по полям скачут, то почему не появиться медведям, а то и тиграм? Нет, скорее единорогам и драконам.

Возбуждение прошло вместе с паникой и он все сильнее чувствовал холод и сырость земли, на которой сидел. Не хватало еще простудиться.

Корсаков встал, хватаясь за березку и пошел вдоль оврага, придерживаясь за деревца. Направление на огни он потерял, карту тоже обронил пока кувыркался, и самое лучшее было выбраться наверх, но склоны оврага были слишком круты и он подумал, что если поскользнется и вновь свалится вниз, то так и останется лежать, истратив последние силы.

Овраг был узок, звездное небо над головой походило на дорогу, усеянную светлячками. Он попытался вспомнить какие‑нибудь созвездия, но из всех знал только Большую Медведицу, а ее не было видно. Без нее он не мог даже отыскать Полярную звезду, чтобы хоть приблизительно определить направление.

Вскоре Корсаков заметил, что склоны становятся отложе, подлесок впереди смыкался, вставая стеной — значит овраг кончался. Куда только выведет?

Он пробивался вперед, отводя ветки, склоняя в сторону деревца. Стволы становились все толще и выше, запахло хвоей. Стало быть он вышел к лесу — и то хорошо. Корсаков остановился передохнуть и ему показалось, что впереди, за деревьями он увидел красноватый отблеск. Сделав несколько шагов, он прислушался. Тишина в лесу никогда не бывает полной: легкий ветер шелестит листьями, прогрызают ходы в стволах древоточцы, кто‑то охотится ночью, кто‑то прячется, но сейчас Корсаков явно расслышал голоса, треск валежника в костре, почувствовал запах дыма. К нему вновь вернулся страх — что если это те, кто охотится за ним? Хотя, с другой стороны, они не станут разводить костер в ночном лесу. Если только не хотят выманить его.

Он пошел вперед осторожно, ощупывая ногой землю впереди прежде, чем сделать шаг. Голоса приближались. Насколько он мог судить, разговаривали два человека. Слов он пока разобрать не мог, но вероятно, подойдя поближе, можно будет узнать, кто это жжет костер: заблудившиеся туристы, бомжи, решившие пограбить пустующие дачи, или…

Сквозь деревья стало видно пламя костра. Корсаков, пригнувшись, перебежал к толстому стволу ели и прижался щекой к шершавой коре. Отдышавшись, он на четвереньках прополз вперед и, приподнявшись, осторожно выглянул из‑за поваленного дерева.

На небольшой поляне полыхал костер, двое мужчин, развалившись возле огня, вели неспешный разговор, изредка подбрасывая в пламя валежник. Вокруг костра вились мошки. Невдалеке в землю был вкопан столб, возле которого лежали вязанки хвороста. Корсаков попытался разобрать слова. Говорили не по‑русски, в этом он мог поклясться. Конечно, в Подмосковье наехало много рабочих из Молдавии, из Закавказья и Средней Азии. Беженцы основали в лесах целые поселки, но язык, на котором говорили у костра, был явно европейский. Может, это был украинский? Если мужики — приезжие с Западной Украины, то их диалект даже в «самостийной и незалежной» мало кто понимает. Корсакову послышалось знакомое слово. Где‑то он слышал его совсем недавно и теперь мучительно пытался вспомнить, что оно значило и в каком контексте прозвучало.

Тем временем до него донесся соблазнительный запах жареного мяса — над костром, нанизанная, как на шампур на ветку, висела тушка какого‑то животного. Скорее всего кролика, но может и кошки — если мужчины возле костра бомжи, то желудки у них неприхотливые. Одни из них приподнялся, присел возле огня на корточки. Пламя осветило его лицо, почти до глаз заросшее бородой. Волосы на голове были заплетены в косички: две спускались с висков, одна змеилась с затылка вдоль шеи. Густые брови нависали над глазницами, почти скрывая блеск глубоко запавших глаз. Не только прическа показалась Корсакову неестественной — одежда была не менее необычна что для беженца из стран бывшего Советского Союза, что для бомжа: на мужчине были широкие бесформенные штаны неопределенного цвета, то ли рубашка, то ли нижнее белье с завязками у горла и жилетка. Она‑то больше всего и поразила Игоря: короткая, едва доходящая до пояса, она была явно меховая, впрочем, мех в большинстве вытерся, остались клочья шерсти, торчащие жалкими островками среди засаленной кожи. Словом, одежда больше подходила каким‑нибудь гуцульским пастухам, а не подмосковным бродяжкам. Сейчас на любой свалке можно найти ношеный китайский пуховик, драные джинсы, стоптанные кроссовки, но, впрочем, кому в чем удобно, тот так и наряжается.

Мужчина, тем временем, перевернул тушку другим боком к огню, поднял с земли какой‑то мешок, повозился с ним, развязывая и, подняв над головой, припал к нему. Мешок оказался бурдюком. Корсаков отчетливо слышал, как мужчина гулко глотает его содержимое. Передав бурдюк приятелю, мужчина вытер бороду рукавом, рыгнул и снова прилег, опершись на локоть и уставившись на огонь. Костюм второго мало чем отличался от одежды первого, разве что жилет был менее вытерт, а сам мужчина казался постарше — лицо его прорезали морщины, а волосы, завязанные в пучок на затылке, пестрели седыми прядями.

Корсаков осторожно отполз назад. Что, собственно, он теряет? Мужики должны знать дорогу до деревни, а больше ему ничего не нужно. Даже на тушку неизвестного зверя он претендовать не будет — доберется до Воскобойникова, а уж там с голоду помереть не дадут. Да, пожалуй, этих опасаться не стоит. Он поднялся на ноги и уже собрался выйти к костру, когда услышал приближающиеся голоса.

На поляну вышли еще двое бомжей. Один из них явно был женщиной — длинная обтрепанная юбка открывала грязные босые ноги, на плечах, поверх серой безразмерной блузы, висел обтрепанный платок. Волосы, кое‑как подвязанные в пучок, были черные, блестящие, словно она их смазала маслом или жиром. Женщина несла холщовый мешок. Ее спутник, небольшого роста мужчина с бритым лицом, одетый приблизительно так же, как и лежавшие возле костра, опирался на длинный посох. Он был, видимо, самым старшим — лицо его будто сплошь состояло из морщин, спина была согнута, будто он нес на плечах непомерную тяжесть. Из‑за спины торчала рукоять топора. «Видно в деревне сперли, — решил Корсаков».

Женщина что‑то сказала высоким визгливым голосом и вывалила из мешка две краюхи хлеба. На промысел ходили, понял Корсаков. Понятно: двое разводят огонь, ловят живность, а другие побираются по деревням, а если не удается выпросить что‑нибудь — просто крадут.

Женщина ткнула пальцем тушку зверька над костром, седой прикрикнул на нее и она опустилась на землю, кутаясь в платок. Все понятно — знай свое место, шалава. Обычно таким вот побирушкам остаются объедки, и то, если жратвы много, а уж отрабатывать приходиться на совесть: пользуют их по старшинству, или в очередь — это уж как заведено в обществе.

Старик пробормотал что‑то, обращаясь к седому, тот пожал плечами. Корсаков навострил уши, все еще пытаясь понять, о чем разговор. Что знакомое послышалось ему: кажется, упоминали церковь, но на каком языке, оставалось загадкой. Ответ вертелся где‑то рядом, ускользая, как обмылок из мокрых рук. Кроме реставрируемой церкви, Корсаков в округе не приметил ни одной, стало быть мужики говорили именно о ней.

«Чего гадать, — подумал Корсаков, — сейчас все разъясним». Он поднялся с земли, отряхнулся, стараясь придать себе более приличный вид, хотя встречали здесь явно не по одежке.

Седой снял с костра ветку со зверьком и принялся быстрыми движениями рвать тушку, бросая куски на расстеленный мешок из‑под хлеба. Заросший до глаз мужик разломал краюху, взялся за бурдюк и тут Корсаков шагнул на поляну, придал лицу озабоченное выражение и сделал пару шагов к костру.

— Вечер добрый, мужики. Хлеб да соль. Вот, заблудился в ваших местах, дорогу не покажете?

Сидевшие вокруг костра замерли, будто он застал их не за едой, а за дележом награбленного. Немая сцена длилась недолго.

Женщина вытянула в направлении Корсакова руку и, тыча в него пальцем, закричала, срываясь на визг. Мужики проворно вскочили на ноги, седой метнулся за костер, подхватил что‑то с земли и стал заходить сбоку. В руках у него было нечто вроде пики, но вместо острия на древко была насажена зазубренная коса. Заросший мужик подхватил с земли узловатую дубину, старик ловко вырвал из‑за спины топор. Таких топоров Корсакову видеть еще не доводилось: лезвие было полукруглое, на обухе торчал толстый, немного изогнутый шип.

Женщина опять закричала, подхватила с земли посох и швырнула его в Корсакова, как копье. Игорь подставил руку. Посох ударил его в предплечье, он автоматически перехватил его, ощутив под пальцами гладкую, словно отполированную поверхность. Он вдруг понял, на каком языке кричала женщина и похолодел: сказка продолжалась. Он правильно разобрал, о чем шла речь в разговоре у костра — о церкви. И сказано это было по‑французски: Le temple. Теперь он понял, что кричала женщина, указывая на него:

— Le Templier![31]

— …твою в три господа бога, в душу мать, — только и смог пробормотать Корсаков.

Мужчины обходили его с трех сторон, женщина выхватила из костра головню и, приплясывая за их спинами, вопила, брызгая слюной:

— Le sorcier! Tuer le sorcier![32]

— Мужики, — Корсаков перехватил посох в обе руки и понемногу стал отступать к лесу, — разойдемся красиво: я вас не видал, вы — меня.

Седой, приближаясь мелкими шажками, держал свое самодельное копье в согнутых руках, поводя острием из стороны в сторону, как бы предупреждая возможные движения Корсакова. Старик заходил сбоку, поплевывая на ладони и перебрасывая топор из руки в руку.

— Ребята, давайте жить дружно, — как молитву, бормотал Корсаков.

— Il fait de la sorcellerie![33]— завизжала женщина

— Il prie. Correctement, le Templier. Prie pour la derniere fois[34], — скривившись в ухмылке, сказал старик.

— Какой я тамплиер, — отчаявшись, закричал Корсаков, — с ума вы посходили? Отвалите, уроды…

Старик что‑то гортанно крикнул. Мужик с дубиной прыгнул вперед, занося ее над головой Корсакова. «Попадет — вобьет в землю, как гвоздь в доску, по самую шляпку», — успел подумать Игорь и выбросил вперед руки с посохом, со всей силы ткнув мужика в живот. Мужик охнул, дубина выпала ему за спину, он согнулся и упал на колени, хватая воздух пастью, заросшей черным волосом.

Тут же седой сделал длинный выпад пикой, Корсаков выгнулся, как матадор, уходящий от рогов быка. Коса чиркнула по куртке вдоль поясницы, Игорь с размаху хлестнул седого по лицу посохом. Голова седого мотнулась в сторону, изо рта полетели темные брызги. Глухо охнув, он ничком рухнул на землю.

— А‑а, не любите! — заорал Корсаков, оборачиваясь к старику.

Последний из оставшихся на ногах, он не спешил с ударом. Зорко вглядываясь в противника, он перемещался мелкими шагами, то сближаясь с Корсаковым, то вновь отступая. Игорь почувствовал движение сзади. Заросший мужик, которому досталось посохом в брюхо, подобрал дубину и, оскалившись, подбирался со спины, отсекая Игоря от леса.

Женщина выхватила из огня еще одну головню и металась, размахивая ими, как матрос сигнальными флажками. Юбка ее развивалась, волосы растрепались и висели сальными прядями. Выкрикивая проклятья, она плевала в сторону Корсакова и тогда он видел ее щербатый оскал. На мгновение ему стало смешно — зубы будто росли у нее через один и рот напоминал шахматную доску: белая клетка — черная клетка.

Старик стремительно, словно подкатившись на роликах, подскочил к нему и без замаха ткнул топором в лицо. Корсаков отпрянул, машинально выставляя вперед зажатый в руках посох. Хрустнуло дерево и в руках его остались две половинки. Старик, радостно крякнув, присел и повел топором параллельно земле, подсекая Игорю ноги. Каким образом Корсаков ухитрился перепрыгнуть через топор, он и сам не понял. Тяжелое оружие повело старика в сторону, а Игорь, в руках которого остались две палки, чуть длиннее метра каждая, врезал ему по затылку сначала одной, а потом и другой. Старик ничком сунулся в землю.

Сбоку наскочила визжащая тетка, тыча головней Игорю в лицо. Он почувствовал, как затрещали брови, отшатнулся и, уже падая, наотмашь саданул ее по лицу обломком посоха. Глаза женщины закатились, пылающие головни выпали из рук и она мешком осела на землю.

Корсаков покатился по земле, уходя от возможного удара дубиной. Хриплый, визгливый рев ударил в уши. Игорь вскочил на ноги, выставляя вперед руки с обломками посоха.

Заросший бородой мужик, бросив дубину, стоял позади костра и, раздувая щеки, что было сил дул в длинный витой рог. Седой, держась за лицо, ворочался на земле, старик стоял на карачках, мотая головой. Женщина сидела, утирая рукавом кровь, струящуюся из рассеченного лба и тонко причитала. Бородатый снова раздул щеки и выдал из рога новую порцию диких звуков.

«Подмогу созывает», — понял Корсаков.

— Ладно, мужики, — задыхаясь, сказал он, — я так понял, что дороги на Ольгово вы не знаете. Счастливо оставаться.

Повернувшись к костру спиной он бросился в лес.

Звуки рога сопровождали его, подталкивая в спину, заставляя бежать даже когда ноги уже отказывались служить. Внезапно рев прекратился, будто кто‑то вырвал рог из рук бородача.

Дата добавления: 2015-10-28