Глава 19. Милый и нежный хулиган.

Дорогая, Белла,

Не могу сказать сколько времени прошло с тех пор, как я брал ручку и писал письмо. Мне также тяжело находить слова и описать то, что я чувствую, относительно того, что пишу эту торжественную речь тебе. Возможно, слово "полный” подойдет. Но это чувство не учитывает моих дерганных нервов и дрожащей руки.

Я сказал слишком много? Наверное, да, но уже слишком поздно. Я уже написал слова и обещал не делать этого снова.

Итак, я начал работать с этой группой из Вашингтона. Знаю, знаю... мои нью-йоркские корни отмирают каждый раз, когда я думаю о помощи Вашингтону, но эти парни феноменальны, полны молодости и надежды. И они крутые рокеры, конечно. Я послал черновой материал их первого альбома, записанный на кассету, как в старые добрые времена. Я абсолютно уверен, они тебе понравятся, и мне хотелось бы услышать твои мысли. Я всегда был очарован твоими комментариями. Конечно, теперь ты это уже знаешь. Боже, ты все знаешь. Я всегда старался держать рот на замке, и теперь я совершенно не в своей тарелке.

Я имею в виду, черт, я писал глупости тридцать восемь раз. Прости х 38 раз.

В любом случае, этот пакет уже был готов к отправке, но потом я понял, что возможно у тебя не на чем прослушать кассету. На всякий случай я положил туда Уокмен. Сегодня ты можешь все найти в сети. Помнишь, когда тебе на самом деле нужно было садиться в машину и тащить свою задницу в такое неприглядное место, как Риверхед Молл?

Я надеюсь Малышка и ее отец в порядке? (Ему правда нравятся мужчины?) Меня все еще нужно девяносто семь раз заверить.

Эдвард

-

- Ублюдок, - пробубнил Сет себе под нос. Я старалась игнорировать его недовольство, потому что задыхалась и покрылась мурашками, как пять лет назад, когда впервые прочла его письмо. Не могу сказать, что на мою дочь письмо оказало подобное влияние. Она оставила Сета и меня представлять ее нового птенца ее принцессам. К сожалению, письма подпортили рассказываемую мною историю для нее. Для меня они сделали ее еще слаще. В конце концов, Эдвард и я начали наши маловероятные отношения с серии писем, и мы начали другие отношения таким же способом.

- Ты ему нравишься, - сказал Сет с большой ухмылкой, пробуждая старые подростковые воспоминания в моем доме в Лонг-Айленде.

- Он просто был милым, - добавила я, осторожно поглядывая через стол. - Это моя реплика сейчас, так? Так я сказала, по-моему. И затем ты должен сказать, что он не совсем милый.

- Все же, я ошибся. На этот раз он был милым, - признал Сет.

- Был, - согласилась я. Я провела пальцем по почерку Эдварда. Старые привычки умирают с трудом.

- Он, правда, спрашивал обо мне девяносто семь раз?

- Вероятно даже больше, - хихикнула я. - Ты когда-нибудь думал, когда ты был еще ребенком, что Эдвард Каллен однажды будет ревновать к тебе?

- О нет. Тогда, когда я был ребенком, у меня были другие мысли на его счет. Когда я стал старше, я в основном сосредоточился на способах, которыми я хотел его пытать.

- Это объясняет неловкость, - размышляла я.

- Я повторял эту кровавую картину с ним лицом к лицу. Я не стал сбрасывать со счетов такую возможность.

- Ну, все, что осталось, это признаться в сексуальных фантазиях. Я бы посоветовала много виски прежде, чем ты примешься за это.

- Я думаю, я пас, - сказал Сет. - Я не склонен к откровениям в эти дни.

В столовой стало тускло. Я говорила себе, что это просто вечер и облака, но мы оба знаем, что это нечто совсем другое.

- О Джарете, - предложила я. В последнее время я слишком сосредоточена на себе. В этой семье двое взрослых. У нас обоих есть потребности и шрамы.

- О Чикаго, ты имеешь ввиду? - спросил Сет.

- О мюзикле или о городе? - рассмеялась я.

- Тут не о чем говорить, Белл. Он наполовину деревенщина.

- Эта наполовину деревенщина любит тебя.

- Этот разговор не обо мне. И безусловно не о Джарете и Чикаго.

- Он о любви.

- Разве? - спросил Сет. - Я не люблю Эдварда Каллена.

- Он о разных способах, которыми ты можешь любить. Он о том, как любовь сохраняется, если ты достаточно честен, чтобы признать ее. Она сохраняется на всем пути до Чикаго и обратно. Поверь мне, я знаю.

- О Чикаго? - спросил Сет.

- Чикаго и любви, Сиэтле и любви, Фениксе, Лас-Вегасе... Нью-Йорке.

Сет прищурился. - Ты ведешь себя загадочно, мисс Свон.

- Я предельно откровенна, мистер Клирвотер.

- И что я делаю? - спросила моя дочь, когда вприпрыжку вбежала в столовую с Белоснежкой в одной руке и птенцом в другой.

- Ты приносишь свет в мрачную столовую, мисс Свон-Клирвотер, - ответила я, сажая ее на колени и пытаясь удержать ее в объятии.

- Вы до сих пор говорите о письмах? - спросила она, драматично вздохнув, неподвижно глядя на стол.

- Мы перешли к теме любви, - объяснила я.

Она закатила глаза. Я сдалась и отпустила ее. - Скажите мне, когда перейдете к нормальным темам, - проинструктировала она, проходя мимо нас в коридор.

- К каким это темам? - спросил Сет.

- Обо мне, о музыке, или... о поцелуях мамы и Эдварда, - сказала она, хихикнула и уверенно кивнула головой.

- Как насчет щекотки? - спросил Сет и напал как раз вовремя, устроил щекоточную атаку.

- Папочка! Нет! Нет, папочка! - умоляла она, смеялась и пихалась. - Папа!

- Скажи, пожалуйста, - сказал он и перешел к ее ребрам.

- Пожа... Пожа... Пожа... ста.

Сет продолжил свой неустанный натиск.

- Пожалуйста, папочка! Пожалуйста! - удалось сказать ей.

- Раз уж ты так мило просишь, - сказал он, сдался со смехом и поцеловал ее в макушку, поставив ее на ноги.

Она прищурилась, поправила свой свитер, собрала игрушки и промаршировала прочь из комнаты, пристально следила за отцом.

Я все время улыбалась.

- Все еще думаешь о любви? - спросил Сет, возвращаясь на свое место и к своей кружке.

- Просто люблю вас обоих, - призналась я, делая глоток моего быстро остывшего чая.

- Ты никогда не любила меня в Чикаго, - сказал он, подняв брови.

- Гм, - увиливала я.

- Ты собираешься сказать всю правду, Свон.

- Правильно... - уклонялась я, искала легкий ответ в рисунке чаинок на дне кружки.

- Знаешь, могла бы сказать мне.

- Я вряд ли могла признаться в этом самой себе. Я определенно была не в состоянии ссориться из-за этого.

- Кто сказала, что я стал бы ссориться с тобой?

На этот раз уже я подняла брови, глядя на своего друга.

- Хорошо, прекрасно, - сказал он. - Это было когда, июнь 2006?

Я кивнула.

- Твой отец.

- Мой отец.

-

Лето и осень 2006 года были для меня размытым пятном. Умерла моя бабушка, это не было чем-то тревожным или душераздирающим само по себе. Ее смерть заставила отца самого приспосабливаться и устраивать свою жизнь в Форксе, что само по себе стало бедствием.

Розали сказала, что мне нужно послать шестьдесят долларов и свои наилучшие пожелания, но Сет знал меня лучше. Мы оба совершили поездку туда и обратно с нашей дочерью. Мы привели в порядок бабушкины дела и попытались предпринять меры безопасности, чтобы дать отцу крышу над головой и сохранить здоровье. В конце концов, после прибавления новых седых волос и усиливающейся боли, мы поняли, что единственный приемлемый вариант был содержание в доме пристарелых.

Моего отца было нелегко убедить, но дело дошло до выбора иметь крышу над головой, либо жить на холодных, сырых улицах родного города. К счастью, когда совсем прижало, он выбрал медицинскую помощь. На сегодняшний день я совершенно уверена, это единственная причина, что он до сих пор жив, чтобы видеть, как растет его внучка.

Пока все это происходило, я также была занята производством своего фильма. Хорошо это или плохо, но продюссеры хотели моего присутствия на каждом этапе во второй раз. Я провела кажется месяцы в бесконечных поездках между Сан-Франциско, Форксом и Лос-Анджелесом.

При каждом приезде в Сан-Франциско меня ждало письмо среди счетов и нежелательной почты. Он не оставлял обратного адреса, но мне не нужен был обратный адрес, чтобы узнать от кого они. Конверты были сделаны из плотной бумаги темно-фиолетового или пятнистого серого цвета, и возможно, мне почудилось, но я почувстовала намек на запах кардамона, каждый раз, когда открывала конверт.

Дорогая, Белла,

То, как ты описала мшистый зеленый и светло-серый цвета Олимпийского полуострова, заставило меня страстно желать посетить его. Столько музыкального гнева и недовольства родилось здесь, так много печали просочилось в наш организм в результате.

Ты совершенно по-другому описала это место, чем я себе его представлял. Перефразируя Пэт Бенатар: ты принадлежишь свету. Я не сомневаюсь, ты меняешь все вокруг себя с каждой поездкой. Внезапно сквозь облака пробивается солнце, и музыканты вдохновляются писать рок-гимны и мощные баллады, женщины включают Арету Франклин, и музыканты, играющие инструментальную музыку, топят свою аудиторию в проникновенном джазе.

Я надеюсь, с твоим отцом все хорошо. Лично я всегда хотел разукрасить этого мужчину, если мы когда-либо встретимся, затем дать ему коленом по яйцам и посадить его за то, что он отказался от тебя. Кажется, ты до сих пор человек с большим сердцем. То как ты заботишься о нем, много говорит о твоем сердце. Это не выход; то, что я восхищался тобой в течение многих лет.

Мы никогда не говорили о деталях всего этого – о твоих матери и отце, о том, как ты жила в библиотеке. Я сожалею, что был замкнут на себе, чтобы сосредоточиться на деталях. Я хотел бы думать, что мог бы быть там с тобой, переживать жизненные перепетии с тобой, вместо отсутствующего, пьющего отца.

Теперь я рядом, если нужны уши, чтобы слушать, или глаза, чтобы читать.

Эдвард.

Очень просто, одно его письмо, и я снова чувствую себя подростком. Вдруг я стала критически анализировать классику МТВ восьмидесятых. Снова стала искать в песнях подводные камни.

Ты знаешь, мы не можем начать сначала

Как бы мы друг друга не любили,

Я слышу твой голос во мне,

Я вижу твое лицо везде.

Ты говоришь:

Мы принадлежим свету, мы принадлежим друг другу.

Знаю, знаю... я еще тогда знала, как опасны мои детские мысли. Эдвард открыл свои чувства гораздо менее загадочным, более поверхностным способом. Он просто взял и написал: он будет рядом, если будет нужен. Это и факт того, что я принадлежу свету.

Мы принадлежим, мы принадлежим, мы принадлежим друг другу.

Свет... Его присутсвие заставляло меня чувствовать себя светлой и легкой, я могла парить. Или свет, который он хотел видеть в комнате, когда мы впервые занимались любовью. Это заставило меня подумать о тусклом, желтом свете лампы на тумбочке, когда большие руки обнимали меня, расстегивали молнию. Это заставило меня подумать о свете, которым светились зеленые глаза, молча проверяя, чтобы убедиться.

Это заставило меня думать о человеке, который был там, наконец, навсегда. Это заставило меня подумать о свете, который отражался от пуговиц рубашки и неловких пальцах с мерцающими ногтями.

-

Наши дни

- Мне не нужны вопиющие подробности, Свон.

- Что? - напугалась я и покраснела.

Сет ухмыльнулся. - Давай придерживаться PG-версии, пока ты полностью не расколешься.

- Но я не..., я не была... - заикалась я.

- У тебя на лице все написано, - сообщил он, и я знала, что он прав. Я чувствовала, что горела. - Хочешь подолью? - спросил он, кивая на мою кружку. Ему не нужен был ответ, он знал, что я хочу еще.

Я пошла за ним на кухню.

- Все что мы делали, это писали письма всю оставшуюся часть года, - сообщила я ему, защищаясь.

- Твой рот сказал письма, но глаза говорят другое, - смеялся он.

- Глупые глаза, - пробормотала я.

Сет фыркнул и сделал глоток своего чая. Он протянул мне вновь наполненную кружку.

- Ты был там... ты знаешь, что у меня не было времени ни на что другое.

- Чикаго, - напевал Сет, как будто хотел изобразить Тони Беннета.

- Все началось с писем.

- Елки-палки, я знаю, - простонал он.

- Я просто устала.

- Я узнал о письмах еще несколько лет назад, Белл.

-

Дата добавления: 2015-10-28