Июль 1989 — Он вроде признался. Я начинаю думать, что может быть. Нет, я не могу даже писать об этом.

Он был дома в течение нескольких недель, и он был тихим и замкнутым, но не грустным и задумчивым или что-нибудь типа этого. Я могла сказать, он был доволен тем, что случилось.

Конечно, я была поражена. Музыкальный мир был потрясен. Мейсены распались. Я узнала об этом из раздела слухов и сплетен в журнале, а не от него. Эдвард и я не говорили об этом.

Я посещала летние курсы в Нью-Йоркском университете. У меня была работа оператором по вводу данных, которую Эдвард решительно высмеивал при любом ее упоминании, как работу, которая была ниже моего достоинства. Поэтому, я старалась не упоминать об этом, но продолжала работать. Я, несомненно, не стала бы держаться за эту работу, если бы в это слово вкладывался иной смысл.

Иногда я ловила его за тем, что он смотрел на меня через барную стойку. Я думала, что может быть он хочет быть дома каждый день, когда я возвращаюсь с работы или из школы.

Мы проводили часы между шестью и восьмью в бибилиотеке за чтением. Он не одевал контактные линзы, выбрав вместо этого очки в толстой оправе для чтения. Обычно он одевал потертый джемпер поверх любой футболки, какую бы не носил. В большинстве случаев это была футболка New York Dolls. (Музыкальные журнали иногда тоже пишут правильные вещи; Эдвард любил The Dolls). Вопреки всему, что сообщали журналы, Эдвард предпочитал научную фантастику романтике. Я громко рассмеялась, когда он впервые вытащил с полки «Свободное радио Альбемута» и начал читать.

- Что? - спросил он, когда я покачала головой, тихо посмеиваясь.

- Филип К. Дик? (Philip K. Dick — dick в переводе с англ. означает член — пп) — спросила я. Пока я проводила время в мечтах о том, чтобы он читал Китса и Йейтеса для лирического вдохновения, он грезил о космических кораблях и пришельцах и постапокалиптическом будущем.

- А что не так с Диком? - спросил он.

Я фыркнула, рассмеялась еще сильнее, и слезы потекли по моему лицу.

- Что? - спросил он.

- Скажи мне, что ты не всерьез спрашиваешь об этом? - я старалась прекратить смеяться. Я хрипела и задыхалась. Когда я пришла в себя, Эдвард смотрел на меня, подняв брови, притворяясь, что ему не смешно.

- Я позвоню в журнал Спин и скажу им раз и навсегда, что тебе нравится Дик, - дразнила я. Томатов в библиотеке у нас не было, поэтому Эдвард вместо этого бросил в меня сборник рассказов Марка Твена.

Я видела намек на улыбку.

Я откинулась назад в кресле с копией «Гордости и предубеждения», которую я беспристрастно читала по моему курсу литературы.

Однако, я не могла сосредоточится, впрочем, как и Эдвард. Я чувствовала на себе его взгляд, поерзала в своем кресле. Я старалась не думать о члене. В моем воображении, я неспеша подходила к нему и шептала грязные словечки... о члене, конечно, о его члене, в частности, к которому, я вас уверяю, даже близко не приближалась.

Как будто прочитав мои мысли, Эдвард внезапно покинул комнату.

Он играл на пианино в фойе каждый вечер, очень поздно, после того, как я предположительно должна быть в кровати — играл музыку, совсем не похожую на Мейсенов. Она была замысловатая, тихая, светлая, и... красивая. Я слушала ее, представляя его пальцы на клавишах, и я ворочалась, и наконец, сдавалась, используя собственные пальцы, чтобы помочь себе успокоиться и заснуть.

Но так не могло продолжаться дальше, ночь за ночью, день за днем, двое людей делят общее пространство и не разговаривают друг с другом, не признают взгляды и эмоции, кружащие на поверхности. Может быть Эдвард и мог так жить, я — нет. Поэтому однажды вечером, я вышла из комнаты и пошла по длинному коридору в фойе. Я не пряталась; я прошла по круговому пространству и села рядом с Эдвардом на скамейку.

Он сделал вид, что не заметил меня, но я слышала, как мелодия сбилась под его пальцами.

- Это очень... красиво, - начала я.

Я хотела думать, что он наклонился ко мне, из-за моего присутствия, но я знала, что он просто хочет достичь более высокой октавы.

- Может быть этим ты займешься дальше? - нерешительно спросила я.

Эдвард покачал головой во время игры. - Никто не захочет слушать такую музыку... от меня, - сказал он очень тихо.

- Ты с ума сошел, - ответила я.

Я увидела, как тень улыбки появилась на его лице. - Да, ты меня действительно знаешь, - усмехнулся он. - Расскажи мне больше обо мне и моем безумии, Белла.

Белла. Мне нравилось слушать как звучит мое имя из его уст. Я лежала без сна в своей тесной маленькой односпальной кровати у себя дома в Мастик-Бич и мечтала о том, как он произносит мое имя.

Эдвард снова посмотрел на меня, как будто ему задали вопрос.

- Тебе нравится это, - сказала я, кивая на его пальцы на клавишах. - Эта музыка. Она другая, но ты не можешь остановиться. Это что-то новое для тебя, и ты не можешь от этого убежать.

Он закрыл глаза и продолжил играть. Я тоже закрыла глаза, сделала глубокий вдох и схватилась за край скамейки, как будто держалась изо всех сил.

- Это музыкальное произведение в частности... ты его написал... после того как мы встретились... возможно оно даже обо мне, или для меня. Я думаю, в любом случае...

Я открыла глаза и посмотрела на Эдварда. Его глаза были все еще закрыты, но вы должны быть холодными и твердыми, как мрамор под ногами, чтобы не чувствовать растущего напряжения в воздухе.

Моя рука двинулась по собственной воле. Я с удивлением смотрела, как она со скамейки опустилась на его колено.

- Ты хочешь поцеловать меня, - пробормотала я.

- Поцелуй меня. - Его слова были настолько мягкими, что я убедила себя, что они не реальны.

- Что? - спросила я.

Эдвард открыл глаза и его руки соскользнули с фортепианных клавиш, и он повернулся, чтобы оказаться ко мне лицом на скамейке.

- Ты слышала меня, - сказал он, как учитель, который отчаянно пытается остаться терпеливым со своим учеником.

Я его слышала.

Я была напугана до смерти.

Я старалась не дрожать, когда наклонилась вперед и провела своими губами по его губам. Я забыла свой страх, когда все удовольствие, боль и неверие, которые росли во мне с тех пор, как он заявил это мне, собрались вместе и кристаллизовались в нечто настолько напряженное, что стало почти больно, когда наши губы соприкоснулись. Я приоткрыла губы, шокированная светом и теплом, которые горели между нами, которые горели во мне... потрясенная тем, как воздух с силой вырвался из моей груди, тем как он сжал мои волосы в кулаке и поцеловал меня в ответ.

Шокированная тем, что он поцеловал меня в ответ. Он поцеловал меня.

Он. Поцеловал. Меня. В ответ.

Я пересекла некую невидимую границу, которую установила между мной и Эдвардом Калленом на скамейке в его квартире в темноте. Я впала в новую реальность, когда он обхватил мое лицо руками, затем скользнул вниз по моим голым рукам и вокруг моей талии.

Я купалась в тепле его губ. Пыталась не упасть в обморок. Затем мы отстранились, тяжело дыша. Его ярко-зеленые глаза перед своими — все что я могла видеть.

- Я знала, - прошептала я, неспеша двигаясь на сиденье и поставила ноги на мраморный пол. Глаза Эдварда мерцали передо мной. Сегодня я понимаю, что видела в них голод. А тогда, я могла только надеяться. Я просто прикусила губу (как будто до сих пор пробуя на вкус его соленую кожу) и пошла в кровать. Он не пошел за мной. По сей день я удивляюсь своим действиям. Когда ты ребенок, ты совершаешь дерзкие поступки. Ты также думаешь, что перед тобой все время мира.

Дата добавления: 2015-10-28