Читайте также: |
|
(Школа-пансион, где учился Ал, занимала два кампуса: летом базировалась у Женевского озера, а зимой переезжала в Гштаад, чтобы ученики после уроков могли кататься на лыжах и коньках. Ал дышал целительным горным воздухом и жил в свое удовольствие бок о бок с детьми других знаменитостей. Отдаленное злопыхательство таблоидов было для него не более чем фоновым шепотком… во всяком случае, именно так Страйк истолковал то немногое, что рассказывал ему Ал о своей юности.)
– Жена ни при чем? – переспросил Ал, когда Страйк оторвался от меню.
– Ни при чем.
– Вот так штука! Значит, хочешь опять устроить номер, как с Лулой Лэндри? – Широкая усмешка придавала дополнительное обаяние его необычному взгляду.
– Типа того, – подтвердил Страйк.
– И ты хочешь, чтобы я тут прозондировал почву? – догадался Ал.
– Вот именно, – сказал Страйк. Его и позабавило, и тронуло, что Ал так окрылился от возможности оказать ему услугу.
– Легко. Легко. Сейчас найду для тебя кого-нибудь толкового. Куда подевалась Лулу?
Смышленая крошка.
Когда они сделали заказ, Ал прошелся до туалета, высматривая «смышленую крошку» Лулу. Оставшись в одиночестве, Страйк потягивал заказанное братом тиньянелло и наблюдал за работой одетых в белое поваров в открытой кухне. Все как на подбор были молоды и сноровисты. Тут и там вспыхивали языки пламени, сверкали ножи, переставлялись тяжелые металлические посудины.
«А он не глуп, – подумал Страйк, заметив, что брат пробирается между столиками, ведя
за собой темнокожую девушку в белом фартучке. – Просто у него…»
– Это Лулу, – сообщил Ал, садясь на свое место. – В тот вечер была ее смена.
– Вы запомнили этот скандал? – Страйк мгновенно переключился на девушку, которая не могла долго задерживаться и с дежурной улыбкой остановилась у их столика.
– Еще бы, – ответила она. – Крику было! Все только на них и смотрели.
– Припомните: как выглядел мужчина? – спросил Страйк, чтобы уточнить, не перепутала ли она скандалы.
– Сам толстый, в шляпе, ага, – сказала она. – Кричал на седую женщину. Разбушевались всерьез. Ой, извините, я должна… – И она убежала принимать очередной заказ.
– Перехватим ее на обратном пути, – заверил Ал. – Кстати, тебе от Эдди привет.
Жалеет, что не смог приехать.
– Как у него дела? – Страйк изобразил интерес.
Если Ал стремился поддерживать родственные отношения, то его младший брат Эдди, двадцати четырех лет, проявлял полное равнодушие. Он был солистом собственной рок- группы. Страйк не удосужился ознакомиться с их музыкой.
– У него все супер, – ответил Ал.
Разговор иссяк. Вскоре подали закуски, и братья молча принялись за еду. Страйку было известно, что Ал блестяще сдал экзамены по программе Международного бакалавриата {34}. Как-то раз в Афганистане, сидя с ноутбуком в армейской палатке, Страйк наткнулся на фотографию восемнадцатилетнего Ала, в кремовом блейзере с вышитым на кармане гербом; парень с длинными, развевающимися на ветру золотистыми волосами подставлял лицо яркому женевскому солнцу. А рядом, обнимая сына, лопался от отцовской гордости Рокби. Этот снимок обошел многие издания: Рокби впервые был запечатлен в костюме и при галстуке.
– Здравствуйте, Ал, – произнес знакомый голос.
Страйк чуть не лишился дара речи: к их столику подошел на костылях сам Дэниел Чард; на его лысине играли отблески металлических волн промышленного потолка. Издатель был в темно-красной рубашке апаш и сером костюме; в этой богемной толпе он выглядел даже стильно.
– О! – воскликнул Ал и, как понял Страйк, начал мучительно вспоминать, кто это. – Э- э… добрый вечер…
– Дэн Чард, – подсказал издатель. – Я приезжал к вашему отцу побеседовать насчет его автобиографии, помните?
– Ах да, да, конечно! – Ал вскочил и пожал ему руку. – Знакомьтесь: это мой брат Корморан.
Если Страйк поразился, когда Чард подошел к Алу, то теперь Чард испытал настоящий
шок:
– Ваш… ваш брат?
– Единокровный, – вставая, уточнил Страйк, а про себя посмеялся над нескрываемым
обалдением Чарда: у того не укладывалось в голове, что какой-то наемный сыщик состоит в родстве с повесой-принцем.
Для того чтобы подойти к сыну потенциального автора, сулившего огромные барыши, Чарду, вероятно, пришлось сделать над собой усилие, но теперь издатель как-то обмяк и не находил способа нарушить неловкое трехстороннее молчание.
– Как нога, получше? – спросил Страйк.
– О да, – выдавил Чард. – Гораздо лучше. Что ж, я… Не стану вам мешать.
Он отошел и, ловко маневрируя между столиками, вернулся на свое место, скрытое от глаз Страйка. Братья опустились в кресла, и Страйк подумал: какой же маленький город Лондон, если ты достиг определенного уровня и отфильтровал тех, для кого не распахиваются двери лучших ресторанов и клубов.
– Не узнал, – смущенно улыбнулся Ал.
– Разве он собирается писать автобиографию? – спросил Страйк.
Говоря о Рокби, он ни разу в жизни не назвал его «папой», а в присутствии Ала старался не произносить «Рокби».
– Да, представь себе, – ответил Эл. – Ему предлагают хорошие деньги. Не знаю, будет он связываться с этим издателем или выберет кого-нибудь другого. В любом случае сам он вряд ли захочет корпеть. Думаю, наймет себе «негра».
Страйк не представлял, как Рокби в такой книге отразит случайное зачатие и сомнительное рождение своего старшего сына. Наверное, обойдет молчанием. Для Страйка это был бы лучший вариант.
– Знаешь, он ведь по-прежнему не теряет надежды на встречу, – сказал Ал, делая вид, будто переступает через себя. – Он искренне гордится… прочел все, что писали о деле Лэндри.
– Надо же. – Страйк огляделся в поисках Лулу – официантки, запомнившей Куайна.
– Да-да, – заверил Ал.
– Значит, он пока выбирает издателя? – спросил Страйк, а сам подумал про Кэтрин Кент, про самого Куайна: первая вообще не может достучаться до издателей, второго кинули, а стареющий рок-идол, видите ли, торгуется.
– По сути, да, – сказал Ал. – Я вообще не уверен, что он будет заморачиваться. Но мне кажется, ему настоятельно рекомендовали именно этого Чарда.
– Кто рекомендовал?
– Майкл Фэнкорт, – ответил Ал, начисто вытирая тарелку от ризотто кусочком хлеба.
– Рокби знает Фэнкорта? – Страйк так поразился, что даже забыл про свой внутренний запрет.
– Ну да. – Ал слегка нахмурился, а потом добавил: – Я тебе прямо скажу: папа знает всех.
Тут Страйку вспомнился разговор с Элизабет Тассел о причинах разрыва ее контракта с Майклом Фэнкортом: «Я полагала, что это знают все», но здесь подоплека была иной. Для Ала «все» означало «все те, у кого есть деньги, слава, власть». А простые обыватели – к примеру, те, кто платит за музыку его отца, – это «никто»; Страйк тоже был никем, пока не получил известность, поймав убийцу.
– А когда Фэнкорт порекомендовал «Роупер Чард» твоему… когда он порекомендовал Чарда? – спросил Страйк.
– Не помню… пару месяцев назад, что ли? – туманно протянул Ал. – Он сказал папе, что с недавних пор и сам завязан на это издательство. Аванс получил – полмиллиона.
– Мы рады, – кивнул Страйк.
– Посоветовал папе смотреть новости: якобы в издательстве готовится настоящая бомба.
Тут в отдалении появилась официантка Лулу. По знаку Ала девушка с загнанным видом подошла к их столику.
– Подождите десять минут, – сказала она, – тогда я смогу поговорить. Дайте мне десять
минут.
Пока Страйк доедал эскалоп, Ал расспрашивал его о работе. Страйка удивил такой неподдельный интерес.
– Скучаешь по армии? – спросил Ал.
– Бывает, – признался Страйк. – А ты что поделываешь?
Ему стало неловко, что он не поинтересовался раньше. Ведь если честно, он даже не имел представления, чем зарабатывает на жизнь Ал и есть ли у брата такая необходимость.
– Подумываю начать бизнес вместе с приятелем, – ответил Ал.
«Значит, груши околачивает», – сделал вывод Страйк.
– Служба заказов… Организация досуга, – бубнил Ал.
– Это же здорово, – сказал Страйк.
– Еще не знаю, что получится, – ответил Ал.
Пауза. Страйк опять поискал глазами Лулу, из-за которой, собственно, и торчал здесь весь вечер, но она где-то бегала – вкалывала так, как Алу, наверное, и не снилось.
– У тебя, по крайней мере, есть репутация, – говорил Ал.
– Мм? – не понял Страйк.
– Ты сам всего добился, – сказал Ал.
– Чего я добился?
Страйк понял, что у них за столом назревает односторонний кризис. Во взгляде Ала читался вызов, смешанный с завистью.
– Ну, наверное, – пожал мощными плечами Страйк.
Он не придумал никакой более осмысленной реплики, лишенной высокомерия и горечи, а к тому же просто не хотел поддерживать разговор на личные темы – раньше они с Алом благополучно этого избегали.
– Ты – единственный из всех нас, кто этого не выпячивает, – заметил Ал. – Правда, в армии это тебе не слишком помогло бы, да?
Изображать, будто он не понял, что значит «это», не имело смысла.
– Пожалуй, – сказал Страйк (действительно, в тех редких случаях, когда однополчане почему-либо обращали внимание на его анкетные данные, фамилия отца вызывала только недоверие, особенно учитывая полное отсутствие внешнего сходства Страйка и Рокби).
А сам иронически представил, как выглядит в зимнюю стужу его конура: две с половиной тесные комнатенки, плохо подогнанные рамы. Ал, конечно, будет ночевать в Мэйфере, в отцовском особняке с прислугой. Может, не мешало бы когда-нибудь открыть братцу глаза, чтобы не слишком романтизировал независимое существование…
– Не думаешь ли ты, что я разнылся? – нахохлился Ал.
Ту выпускную фотографию Ала Страйк увидел в интернете через час после допроса безутешного девятнадцатилетнего бойца, который по случайности расстрелял из пулемета своего лучшего друга.
– Каждый имеет право выговориться, – сказал Страйк. Вначале Ал чуть не обиделся, но потом нехотя усмехнулся.
Неожиданно рядом с ними возникла Лулу, в одной руке держа стакан воды, а другой снимая белый фартучек, прежде чем подсесть к ним за стол.
– У вас пять минут, – без предисловий обратилась она к Страйку. – Ал говорит, этот негодяй-писатель – ваш знакомый?
– Да, это так, – мгновенно сосредоточился Страйк. – А почему «негодяй»?
– Он просто перся, – ответила девушка, пригубив воду.
– Перся?
– Оттого, что устроил такую сцену. Орал, ругался – и все напоказ. Только актер из него никудышный.
– Вы запомнили его слова? – Страйк достал блокнот. Ал слушал раскрыв рот.
– Да он много чего говорил. Женщину обзывал гадиной, кричал, что она его кинула, что он свой роман и сам опубликует, а она пусть катится ко всем чертям. А сам прямо наслаждался, – добавила Лулу. – Разыгрывал тут праведный гнев.
– А что Элиз… его спутница?
– Ой, эта разъярилась по-взрослому, – жизнерадостно сообщила Лулу. – Уж она-то не притворялась. Чем больше он выделывался, тем она сильней кровью наливалась… вся тряслась от злости, еле сдерживалась. И бросила ему что-то типа «тащить на аркане эту идиотку» – тогда он отсюда пулей вылетел, а ее оставил счет оплачивать. Все на нее глазели – она чуть сквозь землю не провалилась. Мне ее прямо жалко стало.
– Она не побежала за ним?
– Нет, оплатила счет, затем в туалет пошла и там немного задержалась. Я еще подумала: выплакаться хочет. А потом ушла.
– Очень ценные сведения, – сказал Страйк. – Не припомните ли, что еще они говорили друг другу?
– А еще, – не моргнув глазом сообщила Лулу, – он кричал: «Это все Фэнкорт и его поганый вялый хер!»
Страйк и Ал потеряли дар речи.
– «Это все Фэнкорт и его поганый вялый хер»? – переспросил Страйк.
– Вот-вот, – подтвердила Лулу. – Кто в ресторане был, прямо остолбенели…
– Их можно понять, – фыркнул Ал.
– Она пыталась его окоротить, просто из себя выходила, а он и слушать не желал. Ему только того и надо было, чтобы все глазели. Прямо упивался. Ой, мне пора, – спохватилась Лулу, – извините. – Она встала и надела фартучек. – До скорого, Ал.
Как зовут Страйка, она не знала, но на прощание одарила его улыбкой.
Дэниел Чард собрался уходить: над толпой замаячила лысина. Его окружала компания немолодых, элегантных – под стать ему – людей, которые двигались плотной кучкой, беседовали, кивали. Страйк провожал их взглядом, но мысли его были заняты другим. Он даже не заметил, когда официант убрал его пустую тарелку.
Это все Фэнкорт и его поганый вялый хер. Странно.
Меня не покидает безумная мысль, что Оуэн сотворил это сам. Устроил спектакль…
– Что с тобой, братец? – встревожился Ал.
Прощальная записка: «Час расплаты для нас обоих»…
– Все нормально, – ответил Страйк.
Море крови и тайные символы… Играй на его тщеславии – и делай с ним что хочешь … И тут и там – гермафродит, и тут и там – окровавленный мешок… «Чистая, неприкаянная душа», он сам мне так сказал… Шелкопряд символизирует писателя, который обречен на муки во имя создания непреходящих ценностей.
В голове у Страйка вертящейся крышкой, которая должна аккуратно лечь в паз,
крутилась череда разрозненных фактов, неоспоримо верных и неопровержимо убедительных. Он поворачивал свою версию так и этак: она была связной и прочной – не подкопаешься.
Ей не хватало только одного – доказательной базы.
41
Считаешь, эти мысли – бред любви?
Нет, каждая – клеймо из кузницы Плутона…
Роберт Грин. Orlando Furioso
Ночью Страйк много раз просыпался и наутро встал рано, совершенно разбитый, подавленный и раздраженный. Перво-наперво он проверил телефон на предмет новых сообщений, затем принял душ, оделся и спустился в пустую контору, досадуя, что Робин не вышла на работу в субботний день, и безосновательно внушая себе, что ее отсутствие говорит о недостатке преданности делу. Именно сегодня она могла бы послужить необходимой аудиторией, ведь после вчерашнего озарения ему требовалось многое проговорить вслух. Он даже хотел поделиться с ней по телефону, однако это было совсем не то, что лицом к лицу, да к тому же там наверняка ошивался Мэтью.
Страйк заварил чай, но углубился в досье Куайна, и кружка совершенно остыла. От гнетущей тишины в нем нарастало чувство какого-то бессилия. Он то и дело проверял, нет ли новых сообщений. Страйку хотелось действовать, но его сковывало отсутствие официального статуса: ни тебе произвести обыск в частном жилище, ни надавить на свидетеля. До назначенной на понедельник беседы с Майклом Фэнкортом у него вообще были связаны руки, хотя… Можно, к примеру, позвонить Энстису и изложить свою версию – почему бы и нет? Запустив толстые пальцы в плотную шевелюру, Страйк нахмурился, предвидя снисходительный тон Энстиса. Доказательств и вправду было ноль. Одни догадки… но ведь я прав, с естественной на расстоянии самоуверенностью говорил он Энстису, а ты облажался. Энстису не хватит ни ума, ни воображения, чтобы оценить версию, которая объясняет каждую странность этого убийства, но выглядит маловероятной в сравнении с банальной полицейской версией, хотя дело Леоноры Куайн изобиловало нестыковками и спорными вопросами.
Объясни, допытывался Страйк у воображаемого Энстиса, почему женщина, достаточно изощренная, чтобы спрятать без следа внутренности мужа, тупо расплатилась своей кредиткой, заказав по интернету веревки и паранджу? Объясни, с какой стати мать, у которой нет ни родных, ни близких, но есть одна-единственная забота – благополучие дочери, будет рисковать, что ей влепят пожизненное? Объясни, почему она столько лет терпела измены и сексуальные выверты мужа, чтобы только сохранить семью, а потом вдруг пошла на убийство?
Впрочем, на последний вопрос Энстис мог бы вполне резонно ответить, что Куайн собирался бросить жену ради Кэтрин Кент, а перед этим выгодно застраховал свою жизнь, вот Леонора и решила, что лучше отхватить такой куш, чем зависеть от подачек разведенного прохиндея-мужа, который будет транжирить денежки на вторую жену. Любой суд присяжных купится на такую версию, особенно если Кэтрин Кент под присягой покажет, что Куайн обещал на ней жениться.
Страйк переживал, что спугнул такую свидетельницу своим неожиданным появлением;
теперь этот шаг казался ему грубым и непрофессиональным. Зачем было маячить на галерее дома? Он только нагнал страху на эту женщину, да еще подыграл Пиппе Миджли, которая легко выставила его перед Кэтрин злодеем, Леонориным наймитом. Нужно было действовать более тонко, завоевать расположение Кэтрин Кент, как он поступил с личной секретаршей лорда Паркера, и под видом заботливого участия вытащить из нее признания, словно больные зубы, а не ломиться в квартиру, как это делает судебный пристав.
Он еще раз проверил телефон. Новых сообщений нет. Взглянул на часы. Всего лишь полдесятого. Помимо его воли мысли переключились с неотложного, первоочередного дела – разыскать убийцу Куайна и добиться его ареста – на часовню семнадцатого века в замке Крой… Не иначе как Шарлотта сейчас готовится надеть подвенечный наряд стоимостью в многие тысячи. Нетрудно было представить, как она, обнаженная, сидит перед зеркалом и накладывает макияж. Страйк сотни раз наблюдал, как она колдует с кисточками и щеточками, сидя за туалетным столиком у себя в спальне или в номере отеля, и до такой степени ощущает свою притягательность, что даже не стесняется.
Неужели Шарлотта в преддверии короткого, как трап, пути к алтарю тоже поминутно проверяет телефон? Неужели она еще надеется, неужели ждет ответа на свое вчерашнее послание из четырех слов?
А если отправить ей ответ прямо сейчас, плюнет ли она на свое подвенечное платье (призраком висящее – как представлял себе Страйк – в углу ее комнаты), чтобы натянуть джинсы, побросать в сумку самое необходимое и выскользнуть через черный ход? В машину, втопить педаль – и к югу, где остался человек, у которого она всегда находила спасение…
– Нет, к чертовой матери! – вырвалось у Страйка.
Он встал из-за стола, сунул в карман мобильник, проглотил остатки холодного чая и надел пальто. Нужно было чем-то себя занять: работа всегда служила ему наркотиком.
Хотя Страйк не сомневался, что Кэтрин Кент скрывается от журналистов у какой- нибудь подруги, хотя раскаивался, что без предупреждения заявился к ней под дверь, он все же поехал в Клемент-Эттли-Корт, где лишний раз подтвердил свои опасения. На звонок никто не ответил, свет был выключен, в квартире стояла тишина.
По кирпичной галерее гулял ледяной ветер. Когда Страйк собрался уходить, из-за соседней двери высунулась все та же злющая соседка, только теперь она горела желанием пообщаться.
– Нету ее. А вы, видать, из газеты?
– Да, – ответил Страйк, поскольку заметил ее любопытство и вдобавок не хотел, чтобы Кент узнала о его повторном появлении.
– Ну и замарала же ее ваша братия! – сказала она с плохо скрываемым злорадством. – Такого понаписали! Да только нету ее.
– А когда ее ждать, как вы думаете?
– Вот не знаю, – с сожалением протянула соседка. Сквозь ее седые перманентные завитушки просвечивал розовый скальп. – Хотите, я вам звякну? – предложила она. – Если, конечно, эта фуфыря объявится.
– Буду весьма признателен, – сказал Страйк.
Дать ей визитку он не мог: совсем недавно его имя мелькало во всех газетах. Поэтому он записал свой номер на вырванном из блокнота листке и вручил женщине вместе с двадцатифунтовой купюрой.
– Вот и славно, – деловито сказала она. – Бывайте.
Спускаясь по лестнице, он увидел ту самую кошку, которую шуганула Кэтрин Кент. Кошачьи глаза проводили его с выражением настороженного превосходства. Банды парней во дворе не оказалось: если у тебя нет ничего теплее фуфайки, то в такой колотун на улице делать нечего.
Ходьба по слежавшемуся, грязному снегу требовала немалых физических усилий, и это отвлекало его мысли. Он бы затруднился ответить, с какой целью ходит от одного подозреваемого к другому: чтобы помочь Леоноре или чтобы забыть Шарлотту. Первая уже оказалась за решеткой, а вторая пусть отправляется в ту тюрьму, которую сама для себя выбрала: он не будет ни звонить, ни писать.
Дойдя до метро, Страйк вытащил телефон и позвонил Джерри Уолдегрейву. Он был уверен, что редактор располагает той информацией, которая потребовалась именно теперь, после откровения, посетившего его в «Ривер-кафе», но Уолдегрейв не снимал трубку. Страйк не удивился. У Джерри Уолдегрейва брак трещал по швам, карьера рушилась, дочь еще не была пристроена к делу – ему было не до того, чтобы отвечать на звонки какого-то сыщика. Зачем без необходимости еще больше осложнять себе жизнь?
Мороз, длинные гудки, запертые двери пустых квартир – сегодня явно был не его день. Купив газету, Страйк отправился в «Тотнем» и занял место под портретом кисти художника- оформителя Викторианской эпохи, изобразившего целую серию резвящихся знойных красоток с цветочками в складках воздушных нарядов. Сегодня Страйку представлялось, будто он сидит в зале ожидания, чтобы убить время. Воспоминания, засевшие в мозгу, как шрапнель, отравленная последующими событиями… слова любви и вечной преданности, краткие периоды безоблачного счастья, вереницы обманов… Он не мог сосредоточиться на газетных статьях. Люси, его сестра, однажды взъелась: «Почему ты это терпишь? Почему? Только потому, что она красивая?» А он ответил: «Это примиряет».
Сестра, конечно, ждала, что он скажет «нет». Женщины могут сколько угодно наводить красоту, но не желают слышать, что красота – это главное. Шарлотта была прекрасна; другие даже рядом с ней не стояли; он не уставал восхищаться чудом ее внешности, благодарить судьбу, гордиться…
Любовь, сказал Майкл Фэнкорт, это заблуждение.
Страйк перевернул страницу и уставился на кислую физиономию министра финансов, но ничего перед собой не видел. Неужели он просто выдумал то, чего в Шарлотте никогда не было? Придумал ее достоинства, чтобы оттенить эту поразительную внешность? Когда они познакомились, ему было девятнадцать. Зеленый юнец, думал, сидя в пабе, Страйк, который с тех пор набрал килограммов пятнадцать лишнего веса и лишился ноги. Хорошо, пусть он создал Шарлотту по ее же образу и подобию, чтобы поселить в своем одурманенном мозгу, – и что из этого? Ведь он любил и реальную Шарлотту: женщину, которая обнажалась перед ним без утайки и допытывалась, сможет ли он ее любить, если она делала то-то и то-то, если сознавалась в том-то, если так с ним поступала… но в конце концов она перешла границу его терпения, за которой даже ее красота, ярость и слезы не могли его удержать, – и тут же бросилась в объятия другого.
Возможно, это и есть любовь, думал он, принимая сторону Майкла Фэнкорта против невидимой и придирчивой Робин, которая, как ему вдруг показалось, взирает на него с осуждением, пока он сидит за пинтой «Дум-бара» и пытается читать про самую суровую зиму за всю историю метеорологических наблюдений. Посмотрела бы на себя и этого Мэтью… Неужели она не замечает того, что ясно видел Страйк: чтобы остаться с Мэтью,
она должна предать себя.
Но где сыскать такую пару, у которой полностью открыты глаза? Неужели там, где царит мещанское благополучие – бесконечная гордость Грега и Люси? Или в неиссякаемом потоке его собственной клиентуры, бурлящем от утомительных вариаций предательства и разочарования? Или в мире слепой преданности, где обитает Леонора Куайн, готовая все простить своему избраннику только за то, что «он писатель»? Или в стане поклонников знаменитости, где такие, как Кэтрин Кент и Пиппа Миджли, молятся на одного и того же связанного, потрошеного индюка?
Страйк вгонял себя в депрессию. Он допивал третью пинту и подумывал взять четвертую, когда у него зажужжал мобильный, положенный на стол экраном вниз.
Медленно потягивая пиво среди прибывающих посетителей, он смотрел на телефон и заключал пари сам с собой. Медлит у часовни и дает мне последний шанс вмешаться? Или хочет сообщить, что выполнила задуманное?
Только допив пиво, он перевернул мобильный.
Можешь меня поздравить. Миссис Джейго Росс.
Страйк несколько секунд изучал это сообщение, потом опустил мобильник в карман, встал, сложил газету и, сунув ее под мышку, пошел домой.
Добравшись не без помощи трости до Денмарк-стрит, он вспомнил слова из своей любимой книги, которую, впрочем, давно не держал в руках: она хранилась на дне коробки с его пожитками, выставленной на лестничную площадку.
…difficile est longum subito deponere amoren, difficile est, uerum hoc qua lubet efficias…
Долгую трудно любовь покончить внезапным разрывом, Трудно, поистине, – все ж превозмоги и решись. {35}
Беспокойство, терзавшее его с самого утра, отступило. Он проголодался и устал. В три часа должны были транслировать матч «Арсенал» – «Фулем»; еще оставалось время сварганить запоздалый ланч. А вечером, размышлял он, можно будет заглянуть к Нине Ласселс. Предстоящую ночь ему совершенно не улыбалось провести в одиночестве.
42
Матео….странная игрушка. Доунрейт. Обезьяну передразнивает.
Бен Джонсон.
Каждый по-своему [32]
В понедельник Робин пришла в контору слегка задерганная и усталая, но при этом гордая собой. Почти все выходные они с Мэтью спорили о ее работе. В каком-то смысле (даже странно – после девяти лет отношений) это был самый глубокий и самый серьезный их разговор. Почему она до сих пор не признавалась, что ее тайный интерес к следственной работе проявился задолго до знакомства с Кормораном Страйком? Мэтью потерял дар речи, услышав, что она еще в школе мечтала расследовать преступления.
– Вот уж меньше всего… – забормотал он, исподволь намекая, как поняла Робин, на причины, по которым она бросила университет.
– Я просто не знала, как тебе сказать, – призналась она. – Думала, ты меня засмеешь. Так что Корморан как… как личность, – (она чуть не ляпнула «как мужчина», но вовремя спохватилась), – здесь совершенно ни при чем. Я сама так решила. И хочу освоить именно эту профессию. Мне нравится. А теперь, Мэтт, он обещает направить меня на курсы – что может быть лучше?
Обсуждение продолжилось в воскресенье; расстроенный Мэтью тяжело, как валун, сдвигался с прежних позиций.
– И в выходные работать? – подозрительно спрашивал он.
– Только в случае необходимости. Пойми, я люблю эту работу, Мэтт. У меня больше нет сил притворяться. Это мое призвание, и я должна чувствовать твою поддержку.
В конце концов он ее обнял и дал свое согласие. Робин гнала от себя мысль о том, что вряд ли дождалась бы от Мэтью такой непривычной покладистости, если бы на него не подействовала смерть матери.
Ей не терпелось поделиться со Страйком такими серьезными подвижками, но в конторе никого не было. На столе, возле искусственной елочки, лежала короткая записка, нацарапанная характерным неразборчивым почерком:
Молоко закончилось. Иду завтракать, потом в «Хэмлиз», пока нет давки. PS. Знаю, кто убил Куайна.
Робин ахнула и принялась звонить Страйку на мобильный, но слышала только короткие гудки.
Самый большой магазин игрушек «Хэмлиз» открывался только в десять; Робин сгорала от нетерпения. Открывая и сортируя мейлы, она снова и снова повторяла вызов, но у Страйка по-прежнему было занято.
Так прошло полчаса, потом час. Робин стала раздражаться и даже заподозрила, что Страйк нарочно решил ее помучить.
В десять минут одиннадцатого компьютер деликатным писком сообщил, что поступило
новое сообщение. Незнакомый отправитель Clodia2@live.com ограничился одним лишь приложением с именем «инфо». Все еще прислушиваясь к сигналу «занято», Робин машинально кликнула мышью. Весь экран заполнила черно-белая фотография на суровом фоне предгрозового неба и какого-то старинного каменного здания. Люди получились не в фокусе – все, кроме невесты, которая, обернувшись через плечо, смотрела прямо в камеру. Робин видела длинное, гладкое, облегающее платье и такую же длинную фату, схваченную тонким бриллиантовым обручем. Черные волосы развевались на сильном ветру, как легкий тюль. Одну руку невесты сжимала рука мужчины, одетого в парадный костюм и, похоже, смеющегося, но Робин больше всего поразило выражение лица новобрачной. Та выглядела сломленной, обделенной, растерянной. И смотрела в упор, как будто одна лишь Робин могла ее понять.
Положив мобильный на стол, Робин впилась глазами в экран. Эту ослепительную женщину она уже видела. И как-то раз даже отвечала на ее звонок: тот глубокий, с чувственной хрипотцой голос трудно было забыть. Робин узнала Шарлотту, бывшую невесту Страйка, которая у нее на глазах выбегала на улицу из этого самого дома. Какая необыкновенная красавица. Ее вид почему-то вызывал у Робин странное ощущение собственной неполноценности и вместе с тем выдавал неизбывную печаль. Шестнадцать лет, с перерывами… шестнадцать лет рядом со Страйком, у которого волосы – как на лобке, боксерский профиль и полторы ноги… впрочем, такие вещи не имеют никакого значения, сказала она себе, неотрывно глядя на прекрасную, печальную невесту…
Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Благодарности 24 страница | | | Благодарности 26 страница |