Благодарности 21 страница

– Все равно надо было проверить, – приободрил ее Страйк. – Без тщательной проверки нельзя отбрасывать ни одну версию – это азбука сыска. Хочу, кстати, дать тебе еще одно

поручение, если ты не боишься снега.

– Да я только рада выйти на воздух, – оживилась Робин. – Говори, что нужно сделать.

– Тот старичок-букинист, который якобы видел Куайна восьмого числа, очевидно, уже вернулся из отпуска.

– Без проблем, – сказала Робин.

В минувшие выходные она так и не собралась обсудить с Мэтью план Страйка направить ее на курсы следственной работы. Перед похоронами было не до этого, а после субботнего скандала, когда страсти и без того накалились до предела, такой разговор и вовсе выглядел бы провокацией. Но сейчас ей не терпелось выйти на городские улицы, что-нибудь прозондировать, расследовать, а вечером как бы между прочим поделиться с Мэтью. Хочет полной открытости – будет ему полная открытость.

Кэролайн Инглз, помятая блондинка, отняла у Страйка больше часа. Когда она, заплаканная, но полная решимости, наконец ушла, Робин сообщила:

– Запись интервью с Фэнкортом сделана седьмого ноября. Я позвонила на Би-би-си. Еле пробилась, но все же узнала.

– Седьмого, – повторил Страйк. – Это было воскресенье. А где снимали?

– Съемочная бригада выезжала к нему в Чу-Магну, – ответила Робин. – А что тебя насторожило в этом интервью?

– Посмотри еще раз, – сказал Страйк. – Наверное, на «Ютьюбе» можно найти. Меня удивляет, что ты сама ничего не заметила.

Уязвленная, Робин вспомнила, как Мэтью пытал ее насчет аварии на трассе М4.

– Я пошел переодеваться – мне пора в «Симпсонс», – сказал Страйк. – Давай закроем контору и выйдем вместе, согласна?

Через сорок минут они уже были у метро и там распрощались: Робин предстояло ехать в Патни, в книжный магазин «Бридлингтон», а Страйк собирался дойти пешком до Стрэнда.

– За эти дни поистратился на такси, – ворчливо поделился он с Робин, не уточняя, сколько пришлось выложить за эвакуацию «тойоты-лендкрузера». – Времени еще полно.

Несколько секунд она смотрела ему вслед: Страйк тяжело опирался на трость и сильно припадал на одну ногу. Робин, выросшая в компании троих братьев, научилась точно предвидеть мужскую реакцию на женскую заботливость, но могла только гадать, сколько продержится Страйк, пока не сляжет всерьез и надолго.

Близилось время обеденного перерыва; две женщины, сидевшие напротив Робин в поезде на Ватерлоо, громко болтали, держа на коленях рождественские пакеты из универмага. В метро было сыро, грязно и душно; здесь опять пахло мокрым сукном и потными телами. В пути Робин безуспешно пыталась вывести на мобильный интервью с Майклом Фэнкортом.

Книжный магазин «Бридлингтон» стоял на главной улице Патни; сквозь витрины со старомодными оконными переплетами виднелись бесчисленные шеренги новых и подержанных книг. Робин встретил звонок колокольчика; переступив через порог, она окунулась в уютную, чуть затхлую атмосферу. К высоким, до потолка, стеллажам, забитым рядами книг, были прислонены две стремянки. Свисавшие с потолка лампочки болтались так низко, что Страйк неизбежно задел бы их головой.

– Доброе утро! – приветствовал ее утопавший в твидовом пиджаке интеллигентный старичок, выходя из-за матовой стеклянной двери.

Робин обдало ядреным запахом пота.

Она заранее продумала ход беседы и первым делом спросила, есть ли в продаже книги Оуэна Куайна.

– Так-так-так! – понимающе протянул старичок. – Я даже не спрашиваю, откуда столь внезапный интерес!

Ведя Робин в недра магазина, букинист с немалым апломбом, присущим тем, кто оторван от жизни и обитает в своем замкнутом мирке, читал ей лекцию о стиле Куайна и угасании способностей к занимательному построению сюжета. У старичка не возникло и тени сомнения, что интерес Робин продиктован только скандальным убийством. На самом деле так оно и было, но Робин это не понравилось.

– У вас есть «Братья Бальзак»? – спросила она.

– Стало быть, вы не из тех, кто рассчитывает купить «Бомбикс Мори», и то хлеб, – отметил продавец, трясущимися руками переставляя лестницу. – Тут приходили три молодых журналиста – и все спрашивали одно и то же.

– А почему это к вам зачастили журналисты? – с невинным видом спросила Робин, когда он полез под потолок, сверкая горчично-желтыми носками над стоптанными полуботинками.

– Незадолго до смерти мистер Куайн заглянул ко мне в магазин, – ответил старик, вглядываясь в книжные корешки метрах в двух над Робин. – «Братья Бальзак», «Братья Бальзак»… где-то здесь… вот незадача, ведь был же экземпляр…

– Неужели он просто так взял и зашел к вам в магазин? – спросила Робин.

– Представьте, да. Я сразу его узнал. Когда-то я был большим поклонником Джо Норта, а они на Хэйском фестивале проводили совместную встречу с читателями.

Он уже спускался; ноги едва попадали на ступеньки, и Робин испугалась, как бы он не грохнулся с лестницы.

– Сейчас проверю по компьютеру, – отдуваясь, сказал он. – Я уверен, что «Братья Бальзак» есть в наличии.

Идя за ним, Робин спрашивала себя, насколько можно верить рассказу о визите Куайна, если в последний раз старичок видел писателя в середине восьмидесятых.

– Думаю, обознаться вы не могли, – сказала она. – Я видела его на фотографиях. Очень броская внешность: этот тирольский плащ…

– И ко всему прочему, глаза разного цвета, – добавил букинист, уставившись на монитор древнего «макинтоша», купленного лет двадцать назад: бежевого, громоздкого, с крупными клавишами-кубиками, похожими на сливочные ириски. – Вблизи это очень заметно. Один глаз карий, другой голубой. По-моему, на полицейского произвела большое впечатление моя памятливость вкупе с наблюдательностью. Во время войны я служил в разведке. – С гордой улыбкой он повернулся к Робин. – Я прав: у нас действительно есть один экземпляр… подержанный. Сюда.

Он зашаркал к неопрятной корзине, полной книжек.

– Для полицейских это очень важная информация, – говорила Робин, следуя за ним по пятам.

– Еще бы, – самодовольно сказал он. – Время смерти. Да, я их заверил, что восьмого числа мистер Куайн был еще жив.

– Но зачем он приходил, вы, наверное, не помните, – с легким хохотком сказала Робин. – А как интересно было бы узнать, что он читал.

– Прекрасно помню, – мгновенно возразил букинист. – Ему нужны были три романа:

«Свобода» Джонатана Франзена {31}, «Безымянное» Джошуа Ферриса{32}и… третий запамятовал… Собираюсь, говорит, в поездку, хочу почитать в дороге. Мы с ним обсудили нашествие электронных книг… он оказался более терпим, чем я, ко всякого рода читалкам… где-то здесь, – бормотал он, роясь в корзине.

Из вежливости Робин пыталась ему помогать.

– Восьмого, – повторила она. – Почему вы так уверены, что он заходил именно восьмого?

А про себя подумала, что в этой плесневелой, сумрачной неподвижности один день бесследно растворяется в другом.

– Потому что это был понедельник, – ответил букинист. – Приятный эпизод, беседа про Джозефа Норта – мистер Куайн сохранил о нем самые теплые воспоминания.

Робин так и не поняла, по какой причине букинист считает, что тот памятный понедельник пришелся именно на восьмое число, но не успела она задать следующий вопрос, как старик с торжествующим криком вытащил со дна корзины потрепанную книжицу в бумажном переплете:

– Вот она! Вот она! Я же говорил!

– Лично я даты плохо запоминаю, – выдумала Робин, когда они шли к кассе. – Раз уж я тут, может, купить заодно и что-нибудь Джозефа Норта?

– У него вышла единственная книга: «К вершинам». Да, это одно из моих любимых произведений, у нас точно есть…

И он вновь пошел за стремянкой.

– Я и дни недели путаю, – отважилась на новый обман Робин, повторно созерцая горчичные носки.

– Многие этим грешат, – заносчиво изрек букинист, – но я – приверженец восстановительной дедукции, ха-ха. Почему я уверен, что это был понедельник? Да потому, что по понедельникам я всегда покупаю молоко; вот и в тот раз я купил молока и после увидел в магазине мистера Куайна. – Он шарил на полке; Робин выжидала. – Я растолковал полицейским, что установил дату понедельника, ориентируясь по конкретным событиям: в тот вечер – как почти каждый понедельник – я был в гостях у своего друга Чарльза и хорошо помню, что рассказывал ему про визит Оуэна Куайна к нам в магазин, а еще обсуждал с ним отступничество пятерых англиканских епископов, которые как раз в тот день перешли в католичество. Чарльз – проповедник Англиканской церкви, хоть и без духовного сана. Он очень близко к сердцу принял эту измену.

– Понимаю, – кивнула Робин и тут же сделала узелок на память: проверить дату этого события.

Между тем старик нашел книгу Норта и медленно спускался по стремянке.

– И вот еще что, – в порыве энтузиазма продолжил он. – Чарльз показал мне удивительные фотографии карстовой воронки, образовавшейся накануне ночью в Шмалькальдене – это в Германии, я как раз служил в тех краях во время войны. Да… в тот вечер, как сейчас помню, Чарльз перебил мой рассказ о приходе Куайна… писатели интересуют его крайне мало… «Ты ведь, – говорит, – бывал в Шмалькальдене?» – Высохшие, узловатые пальцы забегали по клавишам кассового аппарата. – И рассказал, что там ни с того ни с сего появился огромный кратер… на следующий день все газеты поместили необыкновенные фотографии… Поразительная штука память, – назидательно закончил он, вручая Робин коричневый бумажный пакет с двумя книгами и принимая у нее

банкноту в десять фунтов.

– Как же, как же, помню эту воронку, – не растерялась Робин. Пока букинист сосредоточенно отсчитывал сдачу, она достала из кармана телефон и быстро нажала несколько кнопок. – Да вот же она… Шмалькальден… уму непостижимо: откуда ни возьмись появилась такая воронка. Только новость эта, – Робин подняла взгляд на старика, – не от восьмого ноября, а от первого.

Он заморгал.

– Не спорьте, это было восьмого, – заявил он с глубокой неприязнью, понимая, что его загнали в угол.

– Можете убедиться. – Робин повернула к нему маленький дисплей; старик сдвинул очки на лоб и вгляделся в изображение. – Вы точно помните, что обсуждали визит Куайна и эту воронку в одном и том же разговоре?

– Здесь какая-то ошибка, – пробормотал он, адресуя свой упрек не то Робин, не то собственной персоне, не то сайту газеты «Гардиан», и оттолкнул от себя телефон.

– Значит, вы не помни…

– У вас все? – От раздражения он повысил голос. – Тогда всех благ, всех благ.

И Робин, видя упрямство обиженного старого эгоиста, вышла из магазина под звон колокольчика.

36

Я б очень хотел, мистер Скэндл, обсудить с вами то, что он здесь говорил. Его речи – сплошные загадки!

Уильям Конгрив. Любовь за любовь [27]

Страйку с самого начала казалось, что «Симпсонс-на-Стрэнде» – странный выбор, но

Джерри Уолдегрейв назначил встречу именно там, и любопытство Страйка возрастало по мере приближения к внушительному каменному фасаду с вращающимися деревянными дверями, медными табличками и висячим фонарем. Вход обрамляла изразцовая кайма с рисунком из шахматных фигур. Хотя это было старинное лондонское заведение, Страйк здесь еще не бывал. Он предполагал, что сюда влечет состоятельных бизнесменов и заезжих гурманов. Однако, войдя в вестибюль, Страйк почувствовал себя как рыба в воде.

«Симпсонс», элитный шахматный клуб восемнадцатого века, заговорил с ним на полузабытом языке сословной иерархии, упорядоченности и приличий. В вестибюле царили темные, неброские клубные цвета, какие выбирают мужчины без оглядки на женщин, высились толстые мраморные колонны, солидные кожаные кресла ждали бражников-денди, а за двустворчатой дверью, путь к которой лежал мимо гардероба, виднелся обшитый темным деревом ресторанный зал. Эта обстановка чем-то напомнила Страйку сержантские клубы, куда он частенько заглядывал во время службы. Не хватало только полкового знамени и портрета королевы.

Массивные стулья с деревянными спинками, белоснежные скатерти, серебряные блюда с гигантскими окороками… Заняв столик для двоих у стены, Страйк невольно подумал, как отнеслась бы Робин к такому кичливому оплоту традиций: с усмешкой или с раздражением.

Прождав минут десять, он наконец увидел Уолдегрейва, который подслеповато оглядывал зал. Страйк поднял руку, и Уолдегрейв неверной походкой направился к нему.

– Приветствую, приветствую. Рад видеть.

Его светло-каштановые волосы были всклокочены более обычного, а на лацкане мятого пиджака белела клякса зубной пасты. Через небольшой столик до Страйка долетал легкий алкогольный выхлоп.

– Спасибо, что вы согласились на эту встречу, – сказал Страйк.

– Совершенно не за что. Хочу быть полезным. Надеюсь, у вас нет возражений против этого места. Я потому его выбрал, – говорил Уолдегрейв, – что тут мы не рискуем столкнуться ни с кем из моих знакомых. Много лет назад меня впервые привел сюда отец. По-моему, с той поры здесь ничего не изменилось.

Круглыми глазами за стеклами очков в роговой оправе Уолдегрейв оглядел обильную лепнину над темными деревянными панелями. Ее неровный охристый цвет будто вобрал в себя многолетний табачный дым.

– Коллеги, наверное, вас и в рабочее время допекают? – спросил Страйк.

– К ним никаких претензий, – ответил Джерри Уолдегрейв, поправляя очки и жестом подзывая официанта, – но атмосфера сейчас буквально отравлена. Бокал красного,

пожалуйста, – обратился он к подошедшему молодому официанту. – Любого, какое есть.

Но официант, на чьей куртке был вышит маленький шахматный конь, его не порадовал.

– Я направлю к вам сомелье, сэр, – сказал он и отошел.

– Видели часы над дверью? – спросил Уолдегрейв и опять поправил сползающие очки. – Говорят, они остановились в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом, когда сюда вошла первая женщина. Излюбленная шутка завсегдатаев. А на обложке меню написано «Карта блюд». Слово «меню» здесь не употребляют – в пику французам. Мой отец был от этого в восторге. Я тогда как раз поступил в Оксфорд, и отец хотел отметить это именно здесь. Он признавал только британскую кухню.

В речи Уолдегрейва сквозила нервозность. Впрочем, в присутствии Страйка люди редко сохраняли спокойствие. Сейчас был неподходящий момент, чтобы допытываться, помогал ли Уолдегрейв Куайну придумать сценарий убийства.

– А что вы изучали в Оксфорде?

– Английскую филологию, – вздохнул Уолдегрейв. – Отец кое-как смирился; он хотел, чтобы я пошел в медицину.

Пальцы Уолдегрейва забегали по скатерти в режиме арпеджио.

– В издательстве напряженная обстановка? – спросил Страйк.

– Не то слово. – Уолдегрейв огляделся в поисках сомелье. – Когда стало известно, как погиб Куайн, люди буквально с ума посходили. Как идиоты бешено стирают свои электронные сообщения, делают вид, что не имеют представления об этой книге, не знают, чем она заканчивается. Никто уже не смеется.

– А до этого смеялись? – спросил Страйк.

– Пожалуй… да, смеялись, пока считали, что Оуэн просто ушел в бега. Людей хлебом не корми – дай поиздеваться над влиятельными лицами. А этих двоих, Фэнкорта и Чарда, вообще недолюбливают.

Подошедший сомелье вручил Уолдегрейву карту вин.

– Закажу сразу бутылку, хорошо? – сказал Уолдегрейв, изучая ассортимент спиртного. – Я правильно понимаю: это с вас?

– Угу, – с легким содроганием ответил Страйк.

Джерри заказал бутылку «Шато Лезонгар», стоившую, как и опасался Страйк, пятьдесят фунтов; между тем в винной карте значились напитки и по две сотни.

– Итак, – с уходом сомелье редактор внезапно приободрился, – какие-нибудь догадки есть? Вы установили, кто это сделал?

– Пока нет, – ответил Страйк.

Воцарилось неуютное молчание. Уолдегрейв смутился и опять поправил очки на потном носу.

– Извините за любопытство, – пробормотал он. – Даже стыдно… защитная реакция.

Это… Это убийство просто не укладывается в голове.

– У меня тоже, – поддакнул ему Страйк.

В порыве доверительности Уолдегрейв признался:

– Меня не покидает безумная мысль, что Оуэн сотворил это сам. Устроил спектакль.

– Неужели? – Страйк неотрывно наблюдал за Уолдегрейвом.

– Я знаю, такое невозможно, умом я понимаю. – Пальцы редактора бегло играли гамму. – Но в этом есть какая-то… какая-то театральщина… в том, как он был убит. Какой- то гротеск. И… страшно сказать… лучшая реклама, какую только можно придумать для

книги. Господи, до чего же Оуэн обожал рекламу! Бедняга Оуэн. Как-то раз он мне поведал… я не шучу… он мне на полном серьезе рассказал, что в постели просит любовницу взять у него интервью. Объяснил, что это прочищает мысли. Я его спрашиваю: «А что у вас вместо микрофона?» Поддразнить хотел, понимаете? И как вы думаете, что мне ответил этот дурила? «Обычно шариковая ручка. Или что под руку попадется». – У Джерри вырвался хохоток, подозрительно смахивающий на рыдания. – Обормот несчастный, – выдавил он. – Бедолага. Проиграл по всем статьям. Зато Элизабет Тассел, будем надеяться, счастлива. Уж как она его накручивала.

К их столику подошел с блокнотом в руках все тот же официант.

– Что вы будете? – спросил Страйка редактор, близоруко вглядываясь в «карту блюд».

– Ростбиф, – ответил Страйк, который успел заметить, как серебряное блюдо на тележке подвозят к столам и отрезают ломтики мяса.

Полагающийся к ростбифу йоркширский пудинг он не пробовал давным-давно, с тех самых пор, когда в последний раз ездил в Сент-Моз навестить дядю с тетей.

Уолдегрейв заказал себе камбалу, а потом опять стал вертеть головой, высматривая сомелье. При его появлении редактор заметно успокоился и поудобнее устроился на стуле. Когда сомелье наполнил бокал, Уолдегрейв залпом сделал несколько глотков, как будто торопился подлечиться.

– Вы начали говорить, что Элизабет Тассел накручивала Куайна, – сказал Страйк.

– А? – Уолдегрейв приложил ладонь к уху, и Страйк вспомнил, что редактор глуховат.

В зале становилось шумно: посетителей прибывало. Страйк повторил свой вопрос громче.

– Да, еще как, – ответил Уолдегрейв. – Да, против Фэнкорта. У них только и разговоров было, как Фэнкорт насолил им обоим.

– Он действительно им насолил? – переспросил Страйк, и Уолдегрейв выпил еще.

– Фэнкорт много лет поносил их на чем свет стоит. – Джерри рассеянно почесал грудь сквозь мятую рубашку и отхлебнул вина. – Оуэна – за известную пародию на книжку его, Фэнкорта, покойной жены, а Лиз – за то, что она не разорвала контракт с Оуэном… Заметьте: Фэнкорта никто не упрекал, когда он разорвал контракт с Лиз Тассел. На самом деле она порядочная стерва. Сейчас у нее клиентов – раз-два и обчелся. Прогорела. Не иначе как вечерами сидит и подсчитывает убытки: пятнадцать процентов от гонораров Фэнкорта – это большие деньги. Опять же букеровские банкеты, премьеры фильмов… А ей что досталось? Оуэн, который давал интервью шариковой ручке, и Доркус Пенгелли, которая у себя на заднем дворе потчует ее горелыми сосисками.

– Откуда вы знаете про горелые сосиски? – удивился Страйк.

– Да от самой Доркус, – ответил Уолдегрейв, который осушил первый бокал вина и наливал себе еще. – Она хотела узнать, почему Лиз не было на юбилейном приеме в издательстве. Когда я рассказал ей о «Бомбиксе Мори», Доркус стала меня уверять, что Лиз – добрейшая душа. Добрейшая. Она, видите ли, ни сном ни духом не ведала, что там понаписал Оуэн. И вообще, она за всю жизнь никому не причинила зла, она же мухи не обидит… Ха!

– Вы не согласны?

– Дьявольщина, в этом нет ни слова правды! Я знаю писателей, которых по молодости угораздило связаться с агентством Лиз Тассел. Они говорят о ней как жертвы похищения, за которых требовали выкуп. Грубиянка. Жуткий характер.

– Как по-вашему, не она ли надоумила Куайна сочинить такой роман?

– Ну разве что косвенно, – протянул Уолдегрейв. – Представьте себе растерянного писателя, которому внушили, что пробиться ему не дадут, потому что кругом завистники и бездари, и сведите его с Лиз, которая исходит желчью и злобой, да еще талдычит, что Фэнкорт им обоим испортил жизнь… Стоит ли удивляться, что такой писатель дошел до белого каления? Она ведь даже книгу его толком не прочла. Останься он в живых, от нее бы пух и перья полетели. Бедный дурила, он ведь не только Фэнкорта вывалял в грязи, вам известно? Он и ее продернул, ха-ха! И Дэниелу, паразиту, досталось, и мне, и всем. Всем.

Как и прочих алкоголиков, с которыми жизнь сводила Страйка, Джерри Уолдегрейва повело с двух бокалов. Его движения сделались неуклюжими, а манеры вызывающими.

– По-вашему, Элизабет Тассел натравливала Куайна на Фэнкорта?

– Ни минуты не сомневаюсь, – заявил Уолдегрейв. – Ни минуты.

– Но когда я с ней беседовал, она сказала, что Куайн оболгал Фэнкорта, – сообщил Страйк.

– А? – Уолдегрейв приложил ладонь к уху.

– Она мне сказала, – громко повторил Страйк, – что Куайн в «Бомбиксе Мори» написал о Фэнкорте неправду. И что не Фэнкорт сочинил пародию, из-за которой покончила с собой его жена, а Куайн.

– Это я даже ворошить не хочу. – Уолдегрейв покачал головой, как будто Страйк проявлял тупость. – Не в том смысле, что… Забудьте. Просто забудьте.

Бутылка уже опустела более чем наполовину; алкоголь добавил редактору апломба. Страйк решил на него не давить, зная, как упрямы бывают пьяницы. Пусть уж лучше несет, что ему заблагорассудится, – нужно лишь немного его направлять.

– Оуэн меня любил, – сообщил Уолдегрейв Страйку. – Уж поверьте. Я знал к нему подход. Играй на его тщеславии – и делай с ним что хочешь. Полчаса лести – и он согласится изменить какую-то сцену. Еще полчаса лести – и можно опять вносить правку. Только так. На самом деле он не имел в виду меня оскорбить, бедный дурила. Просто у него были мозги набекрень. Жаждал пробиться на телевидение. Считал, что весь мир против него. Не понимал, что играет с огнем. Псих.

Редактор съехал пониже, запрокинул голову – и ударил в затылок дородную расфуфыренную даму, сидевшую за ним.

– Виноват! Виноват!

Пока она через плечо испепеляла его гневным взглядом, он подобрался, выпрямился – и едва не смахнул на пол нож и вилку.

– Тогда как же, – сделал очередной заход Страйк, – понимать образ Резчика?

– А? – переспросил Уолдегрейв.

На этот раз Страйк понял, что приложенная рупором ладонь – это маска.

– Резчика…

– Резчик – редактор, это же очевидно, – сказал Уолдегрейв.

– А окровавленный мешок и карлица, которую вы хотели утопить?

– Символические картинки, – небрежно махнул рукой Уолдегрейв и чуть не опрокинул бокал. – Какая-то идея, которую я отверг, какая-то любовно выписанная им сцена, которую я потребовал исключить. А Куайн обижался.

Тысячу раз слышавший отрепетированные ответы Страйк подумал, что эти фразы слишком уж гладкие, слишком быстрые, слишком обтекаемые.

– И не более того?

– Поверьте, – Уолдегрейв коротко хохотнул, – карлиц я никогда не топил, если вы к этому клоните.

Вытягивать показания из пьяных всегда нелегко. Когда Страйк служил в Отделе специальных расследований, хмельные подозреваемые и свидетели встречались ему редко. Он помнил дело алкоголика-майора, чья двенадцатилетняя дочка, учившаяся в Германии, проговорилась в школе о развратных действиях отца. Когда Страйк приехал к ним домой, майор бросился на него с отбитым бутылочным горлышком. Этого подлеца Страйк вырубил. Но здесь был совершенно другой мир: поблизости маячил услужливый сомелье, а подвыпивший, размякший редактор запросто мог встать и уйти, даже не поглядев на Страйка. Оставалось лишь надеяться, что можно будет еще раз вернуться к теме Резчика, удержать Уолдегрейва на месте и разговорить.

Мясная тележка элегантно подкатила к Страйку. Картинно отрезанный вместе с ребрышком кусок ростбифа по-шотландски перекочевал к нему на тарелку, а Уолдегрейву торжественно подали камбалу.

«Три месяца – никаких такси», – сурово приказал себе Страйк, пуская слюнки при виде горы йоркширского пудинга, картофеля и пастернака на своей тарелке. Тележка поехала дальше. Уолдегрейв, опорожнивший бутылку на две трети, разглядывал рыбу, словно не понимая, откуда она взялась, и в конце концов пальцами отправил в рот одну маленькую картофелину.

– В процессе работы над очередной книгой, еще до сдачи рукописи, Куайн обсуждал с вами ее содержание? – спросил Страйк.

– Никогда, – ответил Уолдегрейв. – А по поводу «Бомбикса Мори» я услышал от него лишь одно: мол, шелкопряд символизирует писателя, который обречен на муки во имя создания непреходящих ценностей.

– И никогда не обращался к вам ни за советом, ни за подсказками?

– Нет-нет. Оуэн считал себя самым умным.

– Как и все писатели?

– Писатель писателю рознь, – сказал Уолдегрейв. – Но Оуэн всегда был из числа самых скрытных. Любил эффектную развязку, понимаете. Тяготел к драматизму.

– Наверняка полицейские расспрашивали о ваших перемещениях после получения рукописи, – как бы между прочим предположил Страйк.

– Да, было дело, – равнодушно сказал Уолдегрейв. Не подумав, он заказал рыбу, запеченную целиком, и теперь безуспешно пытался отделить хребет с костями. – Рукопись я получил в пятницу, но до воскресенья даже не открывал…

– У вас, если не ошибаюсь, планировалась какая-то поездка?

– В Париж, – ответил Уолдегрейв. – По случаю годовщины свадьбы. Но не срослось.

– Возникли какие-то дела?

Уолдегрейв вылил остатки вина себе в бокал. Несколько темных капель упали на белую скатерть и расплылись.

– По пути в Хитроу вспыхнул скандал, омерзительный скандал. Развернулись и поехали домой.

– Жестко, – заметил Страйк.

– Столько лет – как на вулкане. – Проиграв неравную битву с камбалой, Джерри бросил нож и вилку с таким остервенением, что сидевшие за соседними столиками начали

оглядываться. – Джоджо выросла. Чего уж там… Разводиться надо.

– Грустно, – сказал Страйк.

Уныло пожав плечами, редактор отхлебнул вина. Линзы его массивных очков были захватаны пальцами, ворот рубашки потемнел и обтрепался. «Видок такой, – подумал Страйк, имевший определенный опыт, – как будто он спит в одежде».

– Но тем не менее после скандала вы поехали домой, верно?

– Дом большой. Не хочешь – можно не общаться.

Пролитое вино багровыми цветами расползалось по белоснежной скатерти.

– Черная метка – вот что приходит на ум, – выговорил Уолдегрейв. – Помните «Остров сокровищ»… черная метка. Подозрение падает на каждого, кто читал эту проклятую книгу. Все косятся друг на друга. Кто знает концовку, тот и подозреваемый. Полиция рылась в моем кабинете, у всех на виду… Короче говоря, за воскресенье прочел, – сказал он, вернувшись к вопросу Страйка, – высказал Лиз Тассел все, что о ней думаю, и жизнь потекла своим чередом. Оуэн на звонки не отвечал. Ну, думаю, не иначе как нервный срыв, но у меня было своих проблем полно. Дэниел Чард как с цепи сорвался… Да ну его к чертям. Я увольняюсь Сыт по горло. Эти обвинения… Хватит с меня. Ославили перед всем издательством. Хватит.

– Даже обвинения были? – спросил Страйк.

Его тактика допроса стала напоминать ловкое манипулирование фигурками в настольном футболе: пошатывающийся собеседник подчинялся точным, легким касаниям. (В семидесятые годы у Страйка был покупной «Арсенал», а у Дейва Полворта – расписанный на заказ «Плимут Аргайл»; лежа на коврике перед камином в доме матери Дейва, мальчишки устраивали футбольные баталии.)

– Дэн себе втемяшил, что я насплетничал о нем Оуэну. Идиот. Не понимает, что это всем известно… слух пошел давным-давно. Была нужда сплетничать. Каждая собака знает.

– Что Чард – гей?

– Ну гей, что тут такого… Латентный. Мне кажется, Дэн и сам не знает, что он – гей.

Но он любит смазливых мальчиков, любит рисовать их голышом. Это не секрет.

– А вас он не предлагал нарисовать? – осведомился Страйк.

– Боже сохрани! – ужаснулся Уолдегрейв. – А вот к Джо Норту по молодости подъезжал, тот мне сам рассказывал. Можно вас? – Ему удалось привлечь внимание сомелье. – Еще бокальчик такого же, пожалуйста.

Страйк возблагодарил Небо, что Джерри не заказал бутылку.

– Простите, сэр, но это вино у нас по бокалам не…

– Тогда что-нибудь другое. Красное. Любое. Уолдегрейв продолжил с того места, где остановился:

– Кто старое помянет… Дэн хотел, чтобы Джо ему позировал; Джо послал его куда подальше. Это всем известно.

Он снова запрокинул голову – и повторно боднул все ту же даму, которая, к несчастью, теперь ела суп. Страйк видел, как ее разгневанный спутник подозвал официанта и стал жаловаться. Официант, наклонившись к Уолдегрейву, извиняющимся, но твердым тоном попросил:

– Будьте добры, придвиньтесь, пожалуйста, ближе к столу, сэр. Леди позади вас…

– Виноват, виноват.

Уолдегрейв подался вперед, облокотился на стол и, откинув с глаз лохматые волосы, громко сказал:

– Только и умеет, что говняться.

– Кто? – не понял Страйк, который с сожалением приканчивал самое вкусное за долгое время блюдо.

– Дэн. Ему эту долбаную фирму на блюдечке… всю жизнь как сыр в масле… пусть сидит у себя в захолустье, коли ему так нравится, и рисует своего лакея… а с меня достаточно. Я свою… свою собственную фирму открою.

Дата добавления: 2015-10-28