Эпиграмма и эпитафия - опасное сходство

На первый взгляд, между двумя жанровыми понятиями нет ничего общего. Однако если обратиться к генезису и эволюции этих малых лирических жанров, то обнаруживается изначальное сродство. Эпиграмма (греч. epigramma) - надпись на доспехах воина, статуях, культовых предметах жреца и домашней утвари. Подобного рода надписи на предметах домашнего обихода встречаются у всех народов. Вспомним исконно русские «эпиграммы»: «Напейся - не облейся» на кувшине; «Чай кофе не по нутру, была бы водка по утру» на стопке. Так как места было мало, а материал тверд, то резчики предпочитали краткие надписи. Но лаконичность требовала выразительности и афористичности, эпиграмма тяготела вследствие этого к сентенции, - то есть моральному поучению, которое выражает общепринятое житейское правило. В VIII-VII вв. до н.э. происходит сближение эпиграммы с элегией, у которой заимствуется элегический дистих. В дальнейшем наибольшее распространение получает надгробная надпись - эпитафия (греч. epitaphios - надгробный), которая воспринималась в те отдаленные времена как разновидность эпиграммы.

Эпитафия могла быть подлинной и мнимой, скорбной и ироничной, - последняя, по сути, становилась эпиграммой в современном ее понимании. Родоначальником жанра эпитафии, нередко близкой эпиграмме, считается Симонид Кегосский, традиции которого подхватили поэмы эпохи эллинизма. Симонид Кеосский (556-467 гг. до н.э.) воспевал победу греков в войне с персами; сохранилось большое количество надписей, в которых он увековечил славу героев и память о погибших.

Вот типичный образец его лирики, посвященный коринфянам, павшим в битве с персами на Саламине:

Странник, мы жили когда-то в обильном водою Коринфе,

Ныне же нас Саламин, остров Аянта, хранит;

Здесь победили мы персов, мидян и суда финикийцев

И от неволи спасли земли Эллады святой.

(Перевод Л. Блюменау)

Уже в этом примере древнейшей эпитафии просматриваются признаки жанра: обращение из могилы мертвых к некоему страннику. Возможно, что и само понятие «странник» имеет двойной смысл. Он путешествует в пространстве и во времени, но странничество его ограничено, и рано или поздно он разделит судьбу тех, кому посвящена эпитафия.

В эллинистическую эпоху продолжается замещение эпиграммы эпитафией, однако надгробные надписи Феокрита и Каллимаха становятся эмоционально разнообразнее, посвящены они обычно не героям, а частным лицам, не знаменитостям, а знакомым. В некоторых случаях эпитафия звучит иронично, как, например, в автоэпитафии Каллимаха:

Баттова сына могилу проходишь ты путник. Умел он

Песни слагать, а подчас и за вином не скучать.

(Перевод Л. Блюменау)

Усмешка, казалось бы, в неподобающем месте - на могиле - намечает дальнейшее сближение эпитафии с эпиграммой, которое происходит уже в поэзии древнего Рима и связано с творчеством Сенеки, Катулла и Марциала.

Знаменитый философ и автор трагедии Луций Анней Сенека создавал эпиграммы в элегическом духе, их основной мотив - всевластие времени:

Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время…

(Перевод М. Гракбарь-Пассек)

Эпиграммам Сенеки чужда сатирическая направленность, напротив, в них преобладает скорбная медитация, рожденная личным жизненным опытом и наблюдениями над судьбами окружающих поэта друзей и врагов - великих и малых мира сего. Временами эпиграммы Сенека близки эпитафиям, но они, безусловно, далеки от современного понимания жанра эпиграммы.

У Катулла отсутствует жанровое обозначение его лирики, хотя принадлежность его стихотворений к элегиям или эпиталамам легко угадывается. Сложнее обстоит дело с эпиграммой, но целый ряд его остроумных выпадов против соперников и недругов близки эпиграмме. Они отличаются краткостью, в них порой звучит не только грубая брань, но и тонкая насмешка.

Однако дальнейшее распространение и развитие жанра эпиграммы определилось благодаря Марциалу, создавшему более полутора тысяч эпиграмм, в которых, по словам Плиния-младшего, «очень много соли и желчи, но не менее прямодушия».

Крупнейший знаток латинских надписей Ф.А. Петровский, характеризуя особенности излюбленного лирического жанра Марциала, подчеркивает: «Все это эпиграммы, но эпиграммы в исконном значении этого слова, т.е. надписи на предметах, неразрывно связаны с теми предметами, на которых они сделаны. Делались эти надписи преимущественно на надгробиях (эпитафии), на пьедесталах статуй (посвятительные надписи) и на предметах хозяйственного обихода (ложках, тарелках и т.п.). Особого рода надписи - стихи на стенах, лишь в редких случаях имеющие отношение к предмету, на котором они сделаны. К таким надписям относятся и некоторые надписи на мозаичных полах и другие».

Надписи на стене исследователь иллюстрирует ярким примером:

Я удивляюсь тебе, стена, как могла ты не рухнуть,

А продолжаешь нести надписей столько дрянных.

Однако нельзя не заметить, что связь эпиграмм Марциала с изначальным смыслом посвятительной надписи в значительной мере ослаблена. Эпиграмма становится способом выражения отрицательного отношения к тому или иному лицу или факту.

Как и Катулл, Марциал не боится показаться нескромным, вернее, он в своих противниках под смирением угадывает нравственные пороки, о которых объявляет во всеуслышание. Именно вслед за Марциалом за эпиграммой окончательно закрепилось сатирическое признание и распространение.

Влиянием Марциала отмечены венецианские эпиграммы И.В. Гете, написанные им после второй поездки в Италию в 1740. Более ста эпиграмм запечатлели нравы и обычаи Венеции, а главное, в них ощутим ироничный, насмешливый взгляд путешественника, который видит всюду в Италии традиции древнего Рима и сам следует им, создавая эпиграммы классическим гекзаметром. В дальнейшем Гете будет неоднократно возвращаться к жанру эпиграммы, используя ее сатирически. Эпиграммы Гете - одно из высших достижений жанра, который, начиная с эпохи Возрождения, претерпел длительную и сложную эволюцию.

Последним римским поэтом, писавшим эпиграммы и эпитафии, был Децим Магн Авсоний (310 - ок. 395), перебросивший мост от античности к средневековью.

В новое время эпиграмма стала известна благодаря тому, что византийский священник Константин Кефала около 900 года составил антологию из 4000 эпиграмм, куда включил «Венок» Мелеагра из Гадары, «Венок» Филиппа Фессалоникийского и «Цикл» Агафия. Утраченная, а затем обнаруженная в XVII в., она получила название Антология Палатинская. В XIII в. византийский монах Максим Плануд составил сокращенный список антологии К. Кефалы, дополнив его, в свою очередь, многими эпиграммами, раннее не включавшимися в нее. Все это способствовало тому, что античная эпиграмма стала известна в эпоху Ренессанса, когда к этому жанру обращаются К. Маро во Франции, Ф. Меланхтон в Германии, Т. Мор в Англии, Анджело Полициано в Италии.

Клеман Маро - автор 297 эпиграмм, часть из которых являет собой вольный перевод из Марциала. Предшественник Ренессанса, он разработал особую эпиграмматическую строфу восьмистрочную (а в а в в с в с) и десятистрочную (а в а в в с с d c d), и, соответственно, сочинялись эпиграммы восьми- или десятисложным размером. Эта форма была уже в XVIII в. подхвачена просветителями, которые в эпиграмме закрепили «stile marotique».

Великая роль в пропаганде эпиграммы и Томаса Мора. Английский мыслитель перевел на латинский язык более ста греческих эпиграмм и написал свыше двухсот пятидесяти собственных, также на латыни.

Эпиграммы Т. Мора в большинстве своем сатиричны, объектом сатиры чаще всего выступают монахи, но нередко - это просто бытовые зарисовки и наблюдения, юмор которых в несоответствии слов и поступков. Т. Мор в эпиграммах, как и в «Утопии», нередко дидактичен, а обращаясь к друзьям, как, например, к Эразму, он доброжелательно шутлив. Английский писатель не стремился к краткости, наряду с эпиграммами, состоящими из двух или четырех строк, у него немало стихов, похожих на обстоятельный подробный панегирик, эпиталаму или даже короткую поэму.

Новое качество, внесенное Т. Мором в жанр эпиграммы - это органичное соединение утверждения с отрицанием. Примером может служить знаменательная эпиграмма «О двух розах, сросшихся воедино»:

С алою розой в соседстве росла, и друг друга,

В споре за первенство здесь, каждая стала теснить.

Две это розы еще, но цветок уж сливается, спору

Этим слиянием их ныне положен конец.

(Перевод И.Ф. Шульца).

Все, заслуживающее осуждения, автор эпиграмм относит к прошлому, будущее - утопично.

Стоит обратить внимание также на то, что Т. Мор в ряде случаев эпиграмму облекает в форму язвительной эпитафии, что лишний раз напоминает о взаимопритяжении этих двух малых жанров лирики.

В целом же, следует отметить, что эпиграмма, как, впрочем, и эпитафия, не частый гость в собраниях ренессансных поэтов. Однако думается, уместно привести пример «жизнеутверждающей» эпитафии, который гений французской ренессансной поэзии посвятил величайшему прозаику. Итак, Пьер Ронсар - Франсуа Рабле:

Бывало, солнце не взойдет,

А уж покойный встал и пьет.

Бывало, ночь в окно глядится,

А он все пьет и не ложится.

Воспеты были им умело

Кобыла сына Гаргамеллы,

Дубина, коей дрался он,

Шутник Панург, Эпистемон,

Боец и ада посетитель,

Брат Жан, лихой зубодробитель

И папоманская страна.

О путник, с легкою душою,

Закусывая ветчиною,

Бочонок доброго вина

Над гробом сим распей сполна.

(Перевод Ю. Корнеева)

Эпитафия игриво, но верно передает дух великой книги Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», и, как это нередко бывает, отождествляет автора с рассказчиком. Терминологическое определение эпиграммы обнаруживается все у того же Никола Буало, и в соответствии с особенностями жанра оно кратко:

Вот эпиграмма - та доступней, хоть тесней:

Острота с парой рифм - вот все, что надо в ней.

И еще существенное дополнение:

Для эпиграммы нам не звукопись нужна, -

Ей нужен блеск ума - тогда пленит она.

К тому времени выкристаллизовалась наиболее употребимая композиционная структура эпиграммы, которую принято было начинать с нейтрального наблюдения или утверждения, а завершать неожиданной остротой (фр. pointe, нем. spitz).

В этом жанре в XVII в. более других преуспел Фридрих фон Логау. Современник Тридцатилетней войны, в своих многочисленных эпиграммах он обличал религиозные и политические распри, тиранию властей и бесчестье их прислужников:

Коль при дворе я жить хочу,

То все искусства изучу.

Только б главным овладеть -

Жить без совести cуметь.

(Перевод А. Гугнина)

Сам Логау в предисловии к сборнику «Три тысячи немецких эпиграмм» дал свое понимание излюбленной поэтической форме: «Эпиграммами называют короткие язвительные стихотворения, а язвительные стихотворения - длинными эпиграммами».

Сатирическое наследие Фридриха фон Логау было замечено Готхольдом Эфраимом Лессингом, который неизменно подчеркивал общественную значимость эпиграммы. Просветители использовали сатиру в своей полемике с клерикалами, борясь за освобождение человеческого разума от предрассудков, ратуя за свободу личности, стремясь к равенству в правах, независимо от сословной принадлежности. Неудивительно, что эпиграммы сочиняют и сам Лессинг, и Вольтер, и Руссо, и английские публицисты эпохи Просвещения. Лучшие эпиграммы принадлежат Роберту Бернсу, который эпиграмме нередко придает видимость эпитафии.

В XVIII веке к жанру эпиграммы обращаются и русские классицисты, используя ее в литературной полемике. В.К. Тредиаковский бранит А.П. Сумарокова:

Кто рыж, плешив, мигун, заика и картав,

Не может быти в том никак хороший нрав.

Почему отталкивающая внешность непременно влечет за собой злонравие, - сие ведомо токмо Василию Кирилловичу. Романтики через какую-то сотню лет с ним вряд ли согласились. «А как же Квазимодо?» - спросит почитатель Гюго.

Классицистская эпиграмма в России предпочитает обличить не конкретное лицо, а сатирический типаж. Эпиграммы того же А.П. Сумарокова, Г.Р. Державина, В.Л. Пушкина, И.И. Дмитриева обличают общественные нравы, а в качестве объекта выступает в эпиграммах обобщенный носитель злонравия.

В.Л. Пушкин, например, в эпиграмме меняет местами змею и ее жертву, и читатель должен поверить, что некий Маркел - злодей почище гадюки:

Змея ужалила Маркела.

«Он умер?» - «Нет, змея, напротив, околела».

Кстати, следует отметить, что незамысловатый диалог весьма часто используется в эпиграммах.

В Россию эпиграмма проникла с запада через Украину традиционным жанровым маршрутом. Она была заявлена в теоретических трактатах Феофана Прокоповича, он же и дал первые русские образы жанра.

Существовала ли эпиграмма на Руси в более отдаленные времена? Составители сборника эпиграмм включают следующие тексты:

Сытое брюхо

К учению глухо.

С виду детина,

А в остальном скотина.

Был не опален,

А из Москвы вышел опален.

На Распутине рубашка

Вышивала ее Сашка,

На Распутине порточки

Вышивали царски дочки.

Закон - что дышло:

куда поворотил, туда и вышло.

Эти и подобные примеры не подходят под определение эпиграммы, нетрудно установить смешение жанров, так как эпиграммами названы пословицы, поговорки, частушки, а вовсе не эпиграммы, ибо данный лирический жанр авторский, а не фольклорный. Эпиграмма носит личностный характер и выражает авторское отношение к лицу, событию или явлению.

Появившись на отечественном горизонте, она проникла на страницы прессы и попала в салоны. Вспомним того же Онегина, который владел искусством «вызывать улыбку дам огнем нежданных эпиграмм». Пушкиным подмечены очень существенные качества, которыми должна обладать эпиграмма: сиюминутностью возникновения, остроумием и тактом. Эпиграмма не долгожительница. Она вскоре умирает или перестает удивлять, ей не свойственна грубость, она рассчитана на улыбку, а не на громкий смех.

Русская эпиграмма как один из видов лирики сформировалась в пушкинскую эпоху и главным образом благодаря А.С. Пушкину. В его творчестве она обрела устойчивые черты, которые стали отличительным признаком эпиграммы в последующем литературном процессе. Каковы же признаки жанра?

Эпиграмма нередко начинается с философского раздумья, автор предается медитации, он воспаряет над реальностью, но это оказывается всего лишь позой. Начавшись как антологическая эпиграмма, русская эпиграмма резко меняет свою направленность и завершается неожиданным pointe'ом. Вот сравнительно безобидная эпиграмма А.С. Пушкина на А.Н. Муравьева, отколовшего в салоне З.А. Волконской руку у гипсовой статуи Аполлона Бельведерского:

Лук звенит, стрела трепещет,

И, клубясь, издох Пифон;

И твой лик победно тлещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,

Кто разбил твой истукан?

Ты, соперник Аполлона,

Бельведерский Митрофан.

Появление в конце стихотворения фонвизинского Митрофана дискредитирует все нагромождение античных образов и создает антитезой комический эффект.

Антологическая лирика выступает здесь лишь формальным признаком жанра.

Насыщение антологической по форме эпиграммы злободневным содержанием будет и в дальнейшем пользоваться русскими поэтами, в частности, М.Л. Михайловым, Д.Д. Минаевым, В.Я. Брюсовым и др.

Эпиграмма становится экспромтом, нередко изустного происхождения, или имитирует мгновенность возникновения. В самом деле, трудно себе представить лирического поэта, который трудится над эпиграммой днями или неделями. Широкое хождение получают эпиграммы салонных острословов С.А. Соболевского, Ф.И. Тютчева и, конечно, самого А.С. Пушкина.

Соболевский оставил в памяти потомков ряд эпиграмм, одна из которых посвящена незадачливому издателю Г.Н. Геннади, перемешавшему окончательные пушкинские тексты с вычеркнутыми самим поэтом:

О жертва бедная двух адовых исчадий:

Тебя убил Дантес и издает Геннади!

Последний пример показателен в том плане, что эпиграмма - это «стихотворение на случай», она не придумывается по поводу вообще плохих издателей, она привязана к конкретному лицу.

Вследствие этого автор эпиграммы пристрастен, он вполне может быть неправ в своих оценках, скажем, графа М.С. Воронцова, одной из жертв пушкинских эпиграмм. Но она на истину и не претендует, эпиграмма, как в давние античные поры, - сентенция, то есть истина весьма относительная, дабы не сказать сомнительная.

Эпиграмма - литературна, то есть она является откликом на литературный процесс, вызывает определенные литературные ассоциации, использует цитаты, перифразы, каламбуры и предполагает у слушателя или читателя наличие определенной литературной эрудиции.

При этом она может быть распространяемой исключительно из уст в уста, ибо по цензурным или каким-либо другим соображениям она не печатается.

Жанр эпиграммы требует особой атмосферы, пронизанной духом состязательности, игры, карнавала, как это было в лицее. Создатель эпиграмм не может творить в полном одиночестве, эпиграмма предполагает наличие противников и единомышленников, создание эпиграмм - это дуэль, спор, полемика. В эпиграммах в частности, нашла свое отражение полемика между «Арзамасом» и «Беседой любителей русского слова». В пушкинскую эпоху рядом с гением сочиняли эпиграммы И.А. Крылов, А.А. Дельвиг, Е.А. Баратынский, П.А. Вяземский и стихотворцы рангом пониже. Но при этом следует подчеркнуть, что многие эпиграммы фигурируют анонимно. Нечто сходное можно наблюдать и в «серебряный век» русской поэзии, когда вокруг журнала «Сатирикон» сплотилось большинство острословов, состязавшихся друг с другом и сотрудниками конкурирующих сатирических журналов: «Зритель», «Сигнал», «Жало», «Пулемет» и других, возникших на исходе первой русской революции. Впрочем, эпиграмма в русской сатире начала века не занимала особого отдельного места, а как бы растворялась в иронической внежанровой лирике.

Но вернемся к А.С. Пушкину, создавшему несколько десятков эпиграмм. В стихотворении «Собрание насекомых» (1829) он перечисляет все свои жертвы, которые, «пронзенные насквозь, рядком торчат на эпиграммах». Это поэт Ф.Н. Глинка, критик-зоил М.Т. Каченовский, сравнивший поэму «Руслан и Людмила» с мужиком, втершимся в московское благородное собрание, П.П. Свиньин, второстепенный журналист, заискивавший перед Аракчеевым. Досталось от Пушкина и таким второстепенным писателям, как В.Н. Олин и С.Е. Раич, причем первый назван «черной мурашкой», второй - «мелкой букашкой». Это был жизненный принцип поэта - на критику отвечать уничижительной эпиграммой. В стихотворении «Совет» (1825) действие как бы предшествует итогу «Собраний насекомых»:

Поверь: когда слепней и комаров

Вокруг тебя летает рой журнальный,

Не рассуждай, не трать учтивых слов,

Не возражай на писк и шум нахальный:

Ни логикой, ни вкусом, милый друг,

Никак нельзя смерить их род упрямый.

Сердиться грех - но замахнись и вдруг

Прихлопни их проворной эпиграммой.

Он так и поступал, это было его средство самозащиты. Поэт не оставлял выпады незамеченными и безнаказанными. После появления в «Московском телеграфе» эпиграммы «Приятелям», издатель журнала «Благонамеренный» А.Е. Измайлов поместил заметку, в которой было сказано: «Страшно, очень страшно! Более же всего напугало меня то, что у господина сочинителя есть когти». Пушкин же парировал новой эпиграммой «Ex ungue leonem» - «Льва узнают по когтям», в которой публично осрамил своего недоброжелателя.

Впрочем, особо надо подчеркнуть, что эпиграммы адресовались не только врагам, но и друзьям: широко известна история с эпиграммой на В.К. Кюхельбекера. Да и сам Пушкин стал жертвой эпиграммы своего друга С.А. Соболевского, посмеявшегося над новоиспеченным камер-юнкером. Эпиграмма в пушкинскую эпоху - это мгновенная резкая реакция на события быстротекущей литературной и политической жизни. В этом ряду следует рассматривать и политические эпиграммы на архимандрита Фотия, военного министра А.А. Аракчеева и самого Александра I, которые распространялись изустно.

Не один А.С. Пушкин посвящал эпиграммы царствующим особам. Эпиграммой заменил эпитафию Николаю I Ф.И. Тютчев:

Не богу ты служил и не России

Служил лишь суете своей

И все дела твои, и добрые, и злые, -

Все было ложь тебе, все признаки пустые:

Ты был не царь, а лицедей.

В пушкинскую эпоху произошло размежевание жанров эпиграммы и эпитафии. Первой отдана власть в литературе, вторая - царила в жизни, а вернее - после смерти. Эпитафия окончательно стала реальной и в соответствии с запросами времени формализовалась.

А.С. Пушкину принадлежит, можно сказать, эталонная эпитафия:

Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,

Господний раб и бригадир,

Под камнем сим вкушает мир.

(Глава вторая, XXXI)

В поминальной надписи, само собой, должно быть названо имя усопшего, его чин и звание, отмечена его набожность и благочестие, перекинут мостик из настоящего в вечность.

Первые поминальные надписи возникли на Руси с принятием христианства. Однако стихотворные надписи возникли значительно позже - примерно в петровскую эпоху. Эпитафия изначально была близка элегии (грусть по усопшему) и панегирику (похвальное слово ему). Поэтическая эпитафия особое распространение получает в пору романтизма, когда возникла целая отрасль поэзии: сочинение эпитафии по заказу. Этим занимались преимущественно второстепенные поэты: А.Е. Измайлов, П.И. Шаликов, Б.М. Федоров.

В этот же период широкое распространение получает эпитафия самому себе, которая сочиняется в юные годы заблаговременно.

Известный архитектор и поэт-любитель Н.А. Львов сочинил очень краткую и, конечно же, шутливую «Эпитафию самому себе» (1780):

Короток званием был, умом и телом я -

Вот эпитафия моя.

Приведем в качестве примера и «Мою эпитафию» (1815) А.С. Пушкина:

Здесь Пушкин погребен; он с музой молодой,

С любовью, леностью провел веселый век,

Не делал доброго, однако ж был душою,

Ей-богу, добрый человек.

Если в многочисленных эпитафиях самому себе автор подтрунивает над собой, то в эпитафиях живущим, сочиненных недоброжелателями, ирония сменяется сарказмом, а нередко - оскорблением. Такова, например, «Эпитафия И.И. Панаеву» (1860), сочиненная при его жизни Н.Ф. Щербиной:

Лежит здесь, вкушая обычный покой неизвестности,

Панашка, публичная девка российской словесности.

Эпитафия, как эпиграмма, нередко посвящалась не конкретному лицу, а собирательному: бездарному артисту, лекарю-шарлатану, спириту, блюдолизу, кокетке и т.п. В сущности, это уже не эпитафии, а эпиграммы без адреса.

Во второй половине прошлого века эпитафии нередко посвящаются прекратившим свое существование газетам, журналам, политическим учреждениям. В этих случаях заглавие или подзаголовок не эпитафия, а некролог, что в сущности почти одно и то же.

Так, например, А.М. Жемчужников посвящает эпитафии газете «Весть», цензуре, институту мировых посредников.

Сохраняется традиция, идущая от античности, сочинять эпитафии не только людям, но и животным и птицам. Всем, разумеется, известна из фольклора эпитафия такого рода «У повара была собака…», представляющая собой бесконечный стих, своего рода Perpetuum mobile, который встречается крайне редко. Вместе с тем, в 60-ые годы получает широкое распространение эпиграмма как таковая, что связано с политическими событиями и литературной полемикой. Эпиграмма шестидесятников по своей поэтике существенно отличается от эпиграмм поэтов пушкинской поры. Из эпиграммы постепенно уходит личностное, лирический герой и автор неадекватны друг другу, в эпиграмме выражается не столько индивидуальное отношение, сколько общественная позиция. Н.А. Некрасов сочинил эпиграмму «Автору Анны Карениной»:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,

Что женщине не следует «гулять»

Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,

Когда она жена и мать.

Что это - позиция самого Некрасова? Вряд ли, скорее, здесь выражено отношению к роману некоего собирательного условного нигилиста, вроде Базарова.

В жанре эпиграммы происходит вытеснение личного общественным, эпиграмма выявляет конфликт не столько межличностный, сколько групповой. Эта тенденция получит дальнейшее развитие в годы гражданской войны и в последующие затем десятилетия.

В первые годы советской власти официальными сатириками считались Демьян Бедный, выступавший регулярно на страницах «Правды», и В.В. Маяковский, выпускавший «Окна РОСТА».

Однако оба поэта практически не использовали эпиграмму в чистом виде, как правило, в их сатирических текстах возникал сплав частушки, басни, пародийной песни или романса, сказки, призыва, афоризма, в которых порой обнаруживались и эпиграмматические черты:

Врангель подбит.

Красные в Крыму.

Последнее усилие

И конец ему.

Можно ли рассматривать строфу как эпиграмму на Врангеля? С известной натяжкой можно, тем более что логика требует вслед за этим сообщением - эпитафии. Все-таки эпитафия выходит на какое-то время из употребления, в годы классовых сражений она, очевидно, представлялась слишком камерной, и рассчитана она была на подготовленного читателя, а не на тех, кто «в шинелях, бушлатах, тулупах» ворвался в Зимний.

Но с начала тридцатых годов эпиграмма вновь набирает популярность. К этому жанру обращаются В. Лебедев-Кумач, М. Исаковский, А. Жаров, А. Сурков, М. Голодный, И. Уткин, М. Светлов, А. Архангельский, А. Безыменский и многие другие поэты. Эпиграмма становится, как это ни печально, сведением счетов, поэты пишут эпиграммы друг на друга. В эпиграмму проникает пародия, сатирик в качестве эпиграфа использует цитату из произведения того автора, кого он решил пригвоздить эпиграммой. Сам по себе этот сравнительно новый прием не плох, но использовался он слишком навязчиво, а порой - грубо. Но главная опасность эпиграммы заключалась в том, что она превращалась в политический ярлык, за которым за своей неизбежностью следовали оргвыводы, печальные для жертвы эпиграммы. Так, в 1932 г. С. Швецов в серии «новинка пролетарской литературы» выпустил сатирическую книжку «Напостовский свисток» с рисунками Кукрыниксов. В ней есть специальный отдел эпиграмм. С. Швецов с ортодоксальной неистовостью клеит политические ярлыки на коллег по поэтическому цеху.

С. Клычкову, автору сборника «В гостях у журавлей», он адресует такую эпиграмму:

Не рви волос,

Не бейся лбом о стену

И не гнуси «О Русь, святая Русь!»

Мы «журавлям» твоим узнали цену,

Кулацкий гусь!

Так поэзия подменялась доносительством. С. Клычков был репрессирован через пять лет.

Н.А. Заболоцкому все тот же С. Швецов посвятил эпиграмму невнятную, но оскорбительную:

Под шум приветственных речей,

Родился - и весьма некстати -

В семье поэтов-циркачей

Посредственный шпагоглотатель.

В тридцатые годы возродилась анонимная эпиграмма, распространявшаяся устно. Так, широкое хождение получила эпиграмма-пародия на Н.С. Тихонова:

Гвозди бы делать из этих людей,

Больше бы было в продаже гвоздей.

На дверях квартиры О.М. Брика появилась надпись мелом:

Вы думаете, здесь живет Брик,

Исследователь языка?

Здесь живет шпик

И следователь из Чека.

В конце 1937 года в Москву приехал Лион Фейхтвангер. Незадолго до него в нашей стране побывал Андре Жид, который, будучи гостем, многим восхищался, а после отъезда написал об СССР довольно язвительный памфлет. Анонимный автор приветствовал немецкого писателя следующей эпиграммой:

Лион Фейхтвангер у дверей

Стоит с вполне советским видом.

Но я боюсь, чтоб сей еврей

Не оказался тоже Жидом.

Каламбур оказался пророческим,… книга Л. Фейхтвангера «Москва 1937 год» вскоре оказалась в спецхране вместе с очерками А. Жида.

В послевоенный период эпиграмма все более становилась официозной, критиковались те деятели культуры, которых власти удостаивали запрещающих постановлений. Из обихода постепенно исчезала политическая эпиграмма, так как смеяться над вождями было смерти подобно.

В настоящее время и эпитафия, и эпиграмма заметной роли в литературном процессе не играют. Эпитафия в силу ее строгой регламентированности начала обнаруживать повторы и штампы еще в древности. Ф.А. Петровский отмечал в свое время: «В латинских эпитафиях постоянно применяются стихотворные формулы, как, например, hic lacet (здесь погребен), обращение к прохожему qui legis (ты, кто читаешь), siste gradum (остановись). Это начальные формулы, а самая обычная конечная формула-пожелание покойнику: sit tibi terra levis (будь тебе легкой земля, или: тебе легкой да будет земля), формула, заканчивающая элегический дистих. Эта формула настолько обычна и общеизвестна, что постоянно выражалась одними начальными буквами: S.T.T.L «.

Но есть и исключения.

В жанре эпитафии много ироничных и грустных стихов написал представитель ленинградского андеграунда С.Л. Кулле (1936-1984). Широкому читателю его эпитафии мало известны, а между тем, они оригинальны и талантливы:

Давайте я умру.

А там посмотрим, -

Как все будет дальше.

22.12.1982

В окно мое

чуть слышно

постучали.

Я выглянул, -

но было поздно.

Наверно, -

ангелы печали.

Но почему - так робко?

Они еще не так стучали.

А если

ангелы надежды,

то почему -

так поздно.

Верлибр оказался вполне уместен в жанре эпитафии.

Оригинально использовал форму автоэпитафии американский поэт Эдгар Ли Мастерс (1869-1959). Малоизвестный поэт-любитель в 1915 году издал «Антологию Спун-Ривер», которая сделала его знаменитым, а книга долгие годы оставалась бестселлером и переводилась на многие языки мира. Через десять лет он выпустил «Новый Спун-Ривер». В совокупности обе книги объединили пятьсот пятьдесят эпитафий жителей маленького вымышленного городка на Среднем Западе. Это своего рода загробные монологи бывших обитателей Спун-Ривера, похороненных на кладбище, расположенном за городом на холме. Автоэпитафии принадлежат политикам и безбожникам, богачам и нищим, умершим своей смертью и погибшим во время Гражданской войны между Севером и Югом.

Прочитав «Греческую антологию», куда были включены греческие, римские и византийские эпитафии, Мастерс задумал обновить архаичный жанр, посвятив эпитафии своим землякам и современникам. Эпитафии Мастерса написаны в одних случаях гекзаметром, в других - верлибром, иногда - ямбом и хореем. Цикл автоэпитафии объединен несколькими сюжетными линиями, воссоздающими жизнь провинциального города на рубеже эпох: выборы мэра и окружного судьи, строительство церкви и водопровода, введение сухого закона, религиозные распри и политические дрязги, любовные истории и семейные драмы. О пережитом вспоминают старики и дети, старые девы и похитительницы мужей, пьяницы и ханжи, редакторы и поэтессы, городские сумасшедшие и доморощенные философы. Всех их доконала людоедка-Жизнь, которую они не забыли и в загробном мире. Рассказывая о себе, они невольно вступают в споры с соседями, оправдываясь в грехах и преступлениях, они сообщают множество нелицеприятных фактов о тех, кто выдает себя за праведника. У Мастерса в итоге этой многоголосицы получился своеобразный «роман в эпитафиях», запечатлевший образ одноэтажной Америки накануне первой мировой войны.

Опыт по-своему уникален, однако это исключение только подтверждает исчезновение жанра эпитафии (автоэпитафии) из современной поэзии.

Специально созданные эпитафии стали постепенно вытесняться цитатами из Библии и классической поэзии. Примером достойных эпитафий могут служить поэтические тексты О.Ф. Берггольц и М.А. Дудина, посвященные памяти погибших в блокаду ленинградцев, похороненных на Пискаревском кладбище.

Что же касается эпиграммы, то она интегрировалась в современной периодической печати, служа комической добавкой к серьезным произведениям.

Лет десять назад широкое хождение имели эпиграммы В. Гафта на деятелей театрального искусства. Опубликованные, они обнаружили дилетантский уровень сочинителя, да интересны они оказались довольно узкому кругу людей, близких к театру.

Попытки придать эпиграмме не сатирический, а лирический характер, как это было в античности, иногда предпринимаются, но успеха не приносят. Так, вряд ли можно назвать удачными «Лирические эпиграммы» С.Я. Маршака.

Вот пример наугад:

Свиньи, склонные к бесчинству

На земле, конечно, есть,

Но уверен я, что свинству

Человечества не съесть.

Получилась не эпиграмма, а незатейливый детский стишок. Неслучайно, что этот опыт Маршака почти забыт.

Эпиграмма окончательно определилась как малый лирический жанр сатирической направленности. Сегодня удачи в этом жанре редки. Объясняется это тем, что эпиграммы не пишут большие поэты, жанр отдан на откуп профессиональным острословам.

Дата добавления: 2015-10-28