Делали» новых европейцев не только быстро, но и весьма качественно

Можно ведь сослаться не только на советскую литературу. Есть воспоминания немцев, общавшихся с угнанными в Германию советскими девушками и подростками. Непредвзятых немцев поражал высокий уровень их интеллекта и культуры. Русская сельская молодежь была гораздо более «европейской», чем германские крестьяне.

За неполных два мирных десятилетия в СССР было «сделано» больше русских европейцев, чем цари сумели создать за двести с лишним лет. И очень существенно — эти русские европейцы не были поражены чванством, характерным для многих представителей дореволюционной интеллигенции. Осознавали себя частью народа, не отрекаясь от своих корней.
Культурный уровень старших поколений тоже повысился. Вспомните художественные произведения о Великой Отечественной войне (современная конъюнктурщина — не в счет) и скажите: кого из персонажей можно назвать «русским туземцем»? Лично я вспомнить не могу. Возникал удивительный синтез «европейского» и «туземного» начал.

«Европеизация» среди молодых мужчин была более глубокой, чем тот же процесс среди женщин. Только не надо упрекать меня в «мужском шовинизме». Этому были объективные причины.
Если деревенская девушка после школы не уезжала в город продолжать образование или работать на современном производстве — ее могла «засосать» обратно туземная среда. Парень же в подобной ситуации попадал в армию, где процесс европеизации продолжался. Образцами «европейцев» служили при этом не только младшие командиры из «латышей», но и командиры-«военспецы», комиссары из просвещенных городских рабочих.

Несмотря на неравномерность процесса европеизации, он в Советской России продвинулся так, как не продвигался за целые столетия. Никогда Россия не была так близка к воплощению мечты Петра Великого — превращению в самую передовую из европейских держав. Никогда массовая культура народов Советской России не была такой высокой, а высокая культура — такой массовой, как во второй половине 30-х годов.

Даже устранение «латышей» в ходе репрессий 37-го не смогло замедлить этот процесс. Место репрессированных латышей занимали новые поколения «русских европейцев» — сельские учителя и врачи, агрономы и механизаторы. И уже они становились для следующего поколения образцом культурного человека.

ВТОРИЧНОЕ «ОДИЧАНИЕ»

Почему же мы сейчас имеем то… что имеем?
В 37-м году в массовом порядке был изъят главный образец «европейца» — латыши. Были ли они в чем-то виновны — не мне судить. Важно то, что вместо них в качестве образца «просвещенного европейца» стала выступать «старая интеллигенция».
Этот слой был весьма неоднородным. В него, конечно же, входили люди, впитавшие в себя «народнические» тенденции. И если бы они выступали в качестве образца — потеря «латышей» не имела бы столь негативных последствий.

Но определяющими в составе «старой интеллигенции» стали не народники, а «русские европейцы» царского образца, а особенно — «горьковские варвары». Эти слои объединяло презрение к простому «непросвещенному» народу. И этим презрением они стали заражать русских европейцев, созданных по «латышскому образцу».
Новая интеллигенция была слишком молода, чтобы противостоять натиску интеллигенции старой. Тем более что старая интеллигенция приняла меры к тому, чтобы ограничить для выходцев из простого народа доступ к полноценному образованию.

До циркуляра «о кухаркиных детях» дело, по счастью, не дошло. Но старая интеллигенция нашла способ.
В разгар «перестройки и гласности» мне довелось прочесть одну заметку. В ней утверждалось, что лично Сталин приказал не пускать «колхозников» в высшие учебные заведения.
Это очень хорошо стыковалось с воспоминаниями отца о его попытке поступить в Московский автодорожный институт. С человека, закончившего украинскую школу, требовали доскональных знаний русского языка. «Срезали» ему оценки даже по тем предметам, которые он «знал, как бог». Этот рассказ не был следствием личной обиды отца. Точно так же на его глазах поступали со всеми выходцами из деревни или рабочих поселков — сыновьями «туземцев».

Вот только было ли это сделано по распоряжению Сталина или еще кого-то из высшего руководства страны? Сейчас думается, что инициатива исходила от самих вузовских преподавателей.
Впервые в русской истории сельская средняя школа (не стоит забывать, что в царской России средней сельской школы вообще не существовало) подготовила так много выпускников, что они могли бы занять все места в многочисленных ВУЗах страны. А куда пошли бы «профессорские» детишки? Уж не на заводы ли? Социальный инстинкт самосохранения «старой интеллигенции» подтолкнул вузовских преподавателей к фальсификации экзаменов.

Путь выходцев из деревни к высшему образованию существенно осложнился. Надо было либо идти на завод в крупном городе и пробиваться через «рабфак», либо поступать в те учебные заведения, куда еще пускали «колхозников» — областные учительские и медицинские ВУЗы и военные училища.

Эта искусственная плотина сдерживала процесс «европеизации» народа, но не могла полностью остановить его. Кроме того, руководство страны могло узнать о творившихся безобразиях и устроить «чистку» профессорско-преподавательского состава. Этих препон было слишком мало, чтобы вернуть народ на путь «туземцев».
Но тут подоспела война. Еще до нее — во время финской кампании — начался массовый призыв в армию сельских учителей. Именно в этих обстоятельствах мой отец стал директором средней школы 21 года от роду. Он просто остался единственным учителем-мужчиной на всю округу. И соответственно — главным образцом «культурного человека».
Во время войны процесс просвещения был прерван не только в оккупированных районах страны, но и во многих прифронтовых. Именно тогда в Советском Союзе снова появилась молодежь, имеющая «неполное начальное» образование.

Юноши самого «европеизированного» поколения 22, 23 и 24 годов рождения не вернулись с войны. Молодой образованный мужчина стал на селе почти такой же редкостью, как и в царское время. А если вдруг оказывался — его стремились выдвинуть «в начальство». Снова возникал рубеж, мешающий «русскому европейцу» стать культурным образцом для следующих поколений.
Жестоко пострадала и женская половина этих поколений. Тут были и прямые военные потери, и психологическая травма тех девчат, которые были угнаны в Германию. В то время, когда одни немцы восхищались уровнем их культуры, другие стремились самоутвердиться, низведя их до состояния скотины. И иногда это удавалось…
Тем не менее потери женской части поколения 20-30-х были менее значительными. В глубинке остался довольно широкий слой образованных женщин — учителя, врачи, сельские библиотекари, специалисты сельского хозяйства, не выдвинувшиеся в начальники. Деревенские девчонки имели живой образец «русской европейки», а парням этого образца не досталось.
Рубежным следует признать момент ликвидации Машинно-тракторных станций (МТС). Наиболее развитые и культурные из сельских механизаторов после этого подались в город. А на селе остались… не самые культурные.

Стоит ли удивляться тому, что процесс «вторичного одичания» начался именно с мужчин? Достаточно прочитать советские литературные произведения, посвященные деревне 50-70-х годов. Молодые женщины в них — все еще «русские европейки», а парни в своей массе уже «туземцы». Интеллигентный тракторист из фильма «Дело было в Пенькове» — скорее исключение, чем правило.

Одни писали об этом с болью, как Василий Шукшин и «деревенщики». Другие смаковали процесс одичания, подлаживаясь к вкусам «старой интеллигенции».
Перманентная школьная реформа ведет к тому, что большая часть народа будет воспроизводиться в качестве малограмотных «туземцев». А для подготовки слоя «русских европейцев» достаточно немногочисленных частных школ.

Призыв сельских учителей и врачей на срочную службу приведет к окончательному исчезновению из глубинки «образцового европейца». Ликвидация сельских школ и библиотек сократит и число «европеек» — учительниц и библиотекарш. Значит — процесс одичания захватит и массу женщин…

Дата добавления: 2015-10-24