Трансоксианское государство

Тимур достиг зрелости; ему исполнилось тридцать четыре года. Его цель — стать владетелем Трансоксианы — была достигнута. Претендовал ли он тогда на что-либо еще? Новые цели часто возникают у людей лишь по мере того, как решаются очередные задачи и горизонт расширяется. Помышлял ли он уже о создании более крупного государства, о восстановлении империи Чингисидов или, кто знает, о том, чего желал Чингисхан, а именно воцарения над всем подлунным миром? И наоборот: не чувствовал ли он себя насытившимся, подобно хищному зверю, сожравшему добычу, и теперь заботился лишь об укреплении владений?

После того как в 1351 году Казаган поставил провинцию Герат в зависимость от Джагатаидовых владений, Хорасан можно было считать аннексированным Трансоксианой. Его многократное и столь полезное для Тимура вмешательство в дела этой последней, при необходимости, легко доказало бы, что связи между обеими странами оставались прочными. Малик Хорасана умер в мае 1370 года, вскоре после прибытия Великого эмира, раздавшего свои владения сыновьям: Гиятаддин Пир-Али получил их львиную долю (Герат, Гур и Кухистан включительно); его брат — область Серахс и несколько других владений. Поэтому неправильно утверждать вместе с летописцем Али Язди, будто бы только из уважения к этому идеальному мусульманину и из дружеских чувств Тимур, вместо того чтобы на него незамедлительно напасть, отложил поход на целых одиннадцать лет. Воистину в молодом Тимуровом государстве недостатка в проблемах не ощущалось, и в продолжение лет десяти они не позволяли Тарагаеву сыну предпринимать какие-либо действия. Требовалось избавиться от недовольных, переустроить жизнь в пострадавшей за годы анархии стране и уберечь ее от возвращения монголов, по-прежнему возможного и ожидавшегося, даже неминуемого. [55]

В Балхе Тимур добился своего введения во власть так, как если бы являлся монгольским ханом. Процедура его избрания была своего рода представлением: его посадили на белую кошму и на ней подняли на вытянутых вверх руках, чтобы «представить Небу»; затем было совершено девятикратное коленопреклонение перед ним, и наконец ему вручили почетный кубок. Между тем он еще раньше заявил, что хотел бы, чтобы его рассматривали не как некоего императора, но лишь как первого среди эмиров, как Великого эмира, и что он намеревался служить исламскому закону. С первого же дня царствования он оказался между двумя разными традициями, двумя культурами, двумя образами жизни и двумя религиями.

Думал ли он о возможности обойтись без хана? Как в свое время Казаган, Тимур не смел и не мог сместить того, кто воплощал в себе легитимность Чингисидов. Безоговорочно преданный эмиру Хусейну хан Кабул умер, возможно, по воле Тимура. На его престол он посадил не Джагатаида, а Угедеида, Союргатмыша, который никогда и ничем его не беспокоил, оставаясь «ханом-бездельником» до самой кончины в 1388 году. Тогда же на смену ему пришел его сын. Но всего этого Тимуру было недостаточно. Для поднятия авторитета и придания законности своей власти, каковой она не являлась, невзирая на то, что его апологеты, наверное, уже тогда взялись за составление его фальшивой генеалогии, он забрал из гарема шурина одну из дочерей хана Казагана, по имени Сарай-Мульк-катун, и на ней женился, что позволило ему получить весьма китаизированный титул императорова зятя (кюрегена по-монгольски и кюргена по-тюркски), коим гордился настолько, что его так и стали называть: Тимур-кюрген.

Самарканд

Как хороший кочевник, как преданный приверженец Чингисовой ясы, запрещавшей жить в городах, Тимур довольно долго с большим недоверием относился ко всем поселениям городского типа. Например, узнав о желании эмира Хусейна обосноваться в Балхе, он настойчиво уговаривал своего друга отказаться от подобного намерения. Он и думать не думал, что однажды у него появится свой собственный город. [56]

Подобно всем великим степнякам-номадам, давлеющее воздействие городов он испытывал на себе всегда. С другой стороны, Тимур понимал необходимость улучшить взаимоотношения с оседлыми народами. Он думал о Кеше, но в конечном итоге остановил выбор на Самарканде.

Просторный, богатый и удачно расположенный Самарканд пользовался тысячелетним авторитетом, о котором не забывали ни тюрки, ни иранцы. Часто удивляются тому, как на Востоке долго помнят о далеком прошлом даже самые безграмотные, мыкающиеся по медвежьим углам люди. Для трансоксианцев незабвенным остался Александр Македонский (Искандер Двурогий, как его титулуют мусульмане); в бытность в Трансоксиане он спьяну заколол копьем друга детства Клита. Помнили и о расцвете греко-римской цивилизации с ее восхитительной культурой, сформировавшейся в результате симбиоза греческого и согдийского гениев и развившейся в рамках кушанского государства, которое уничтожили иранские Сасаниды. Тюрки или некие родственные им народы, известные как Белые гунны (они же эфталиты), пришли туда в 420 году. Согдийский язык иранских корней в ту пору имел статус lingua franca^[9] всей Центральной Азии, а Шелковый путь сделал Самарканд одним из главных перевалочных пунктов. Виноград, золотая и серебряная посуда, льняные изделия, ароматические масла, изделия городских ремесленников и крестьян, а также танцовщицы были хорошо известны и пользовались повышенным спросом даже в Китае. Все больше тюрок смешивалось с местным населением, относительно зависимым от степной империи тукю. ^[10] Тогда же появились здесь аравитяне, сиречь арабы, и вместе с ними пришел ислам. Самарканд стал для них, как зачастую и для их предшественников, воротами Востока. Именно в ту эпоху впервые была изготовлена бумага из тряпья, заменившая собой древний папирус и пергамент.

Чингисхан впоследствии город опустошил. Главная мечеть сгорела. Лишенная центрального столпа христианская церковь не рухнула, как свидетельствует Марко Поло, единственно благодаря помощи свыше. Город оживал медленно. Посетивший Самарканд Ибн Баттута рассказал о его ранах и выздоровлении, об ирригационных машинах и чайных павильонах, а также о параде войска-победителя численностью в девяносто тысяч сабель. [57]

Самарканд был сверх всего прочего городом мифов и легенд, чем-то вроде святилища, местом почти священным. В глубокой древности, задолго до Александра Македонского, там жил Афрасиаб, которого воспел в «Книге о царях» («Шахнаме») Фирдоуси и коего тюрки впоследствии сделали одним из главных своих героев. По прошествии некоторого времени там преставился двоюродный брат пророка Мухаммеда Кусам ибн Аббас. Жизнь того и другого якобы продолжилась во чреве земли.

Дата добавления: 2015-10-24