Заварной крем. 8 страница. Я опустила голову на подушку

Я опустила голову на подушку. Бедро отчаянно пульсировало.

– Амелия, – сказала ты, – уложишь меня спать?

– А где мама с папой?

На этот вопрос ты могла и не отвечать: даже если их физические оболочки сидели на первом этаже, в мыслях они были очень далеко от нас и с тем же успехом могли улететь на Луну.

Я до сих пор помнила первую ночь, когда родителям не пришлось меня укладывать. Мне, кстати, было примерно столько же лет, сколько тебе. До того мы соблюдали ритуал: выключить свет, подоткнуть одеяло, поцеловать в лобик. Не забыть бы еще о монстрах, живших в ящиках моего письменного стола и за книжками на полках. И вот однажды вечером я просто отложила книгу и закрыла глаза. Гордились ли родители своим самостоятельным ребенком? Или же скучали по чему-то, что не могли даже назвать?

– Зубы почистила? – спросила я, но тут же вспомнила, что за этим ты и приходила в ванную, когда я себя резала. – Ладно, плевать. От одного вечера ничего не изменится.

Я встала с кровати и неуклюже согнулась над тобой.

– Спокойной ночи, – сказала я и стремительным броском, словно пеликан, заприметивший рыбешку, чмокнула тебя в лоб.

– Мама всегда рассказывает мне сказку.

– Тогда пусть мама тебя и укладывает, – сказала я, плюхаясь на свой матрас. – А я сказок не знаю.

Ты на миг замолчала.

– Мы могли бы сами что-нибудь сочинить.

– Как скажешь, – вздохнула я.

– Жили-были две сестры. Одна была очень-очень сильная, а вторая – совсем слабая. – Ты поглядела на меня. – Твоя очередь.

Я закатила глаза.

– Однажды сильная сестра вышла на улицу под дождь и поняла, что была такой сильной из-за того, что сделана из железа. Но в тот день шел дождь, и она вся заржавела. Конец.

– Нет, потому что слабая сестра вышла за ней, обняла ее крепко-крепко и не отпускала, пока не вышло солнце.

В детстве мы иногда спали в одной кровати. Ложилисьто мы в разные, но посреди ночи я просыпалась и понимала, что ты обвила меня руками и ногами. Тебя влекло к источнику тепла, мне же нравилось искать прохладные участки на простыне. Я по нескольку часов пыталась отодвинуться от тебя на тесной кровати, но даже не думала вернуть тебя в твою собственную постель. Северному полюсу не скрыться от магнита, магнит все равно его отыщет.

– А что было дальше? – прошептала я, но ты уже задремала, и мне не оставалось ничего другого, кроме как сочинять конец самой – во сне.

Шон

По негласному договору в ту ночь я лег спать на диване. Хотя «спать» – это, конечно, был оптимистический прогноз. Я, в основном, ворочался с боку на бок. Когда удалось-таки ненадолго забыться, мне приснился кошмар: будто бы я стою на свидетельской трибуне и смотрю на Шарлотту, а когда начинаю отвечать на вопрос Гая Букера, изо рта у меня вылетает лишь стайка мошек.

Какую бы стену мы с Шарлоттой не сломали прошлой ночью, на ее месте возвели новую, в два раза выше и в два раза толще. Странное дело, вроде бы и любишь свою жену, а вот нравится ли она тебе, не уверен. Что нас ожидает, когда всё закончится? Можно ли простить женщину, которая причинила боль и тебе, и твоим любимым людям, но при этом искренне верила, что пытается вам помочь?

Да, я подал на развод, но мне хотелось не этого. На самом деле мне хотелось вернуться на два года назад и начать всё с начала.

Разве я говорил ей это?

Сбросив одеяло, я сел на диване и устало потер лицо руками. В одних трусах и форменной майке я прокрался наверх и проскользнул в нашу спальню.

– Шарлотта, – шепнул я, присев на краешек кровати, но ответа не последовало.

Я коснулся комка постели и понял, что под одеялом лежит одна лишь подушка.

– Шарлотта? – уже громче сказал я.

Дверь в ванную была открыта настежь. Я включил свет, но внутри никого не оказалось. Я заволновался: может, суд огорчил ее не меньше, чем меня? Может, из-за этого она стала лунатиком? Я прошелся по коридору, заглянув по очереди в твою ванную, в комнату для гостей и даже на узкую площадку, откуда уходила лестница на чердак.

Последняя дверь вела в твою комнату. Там-то я и увидел Шарлотту. Крепко обняв тебя одной рукой, она лежала на твоей кровати и не желала отпускать тебя даже во сне.

Я коснулся сперва твоих волос, затем волос твоей мамы. Погладил Амелию по щеке. А потом улегся на ковер и подложил руку под голову. Вот и поди пойми: в считаные минуты я заснул как младенец.

Марин

– А что стряслось-то? – спросила я, спеша по коридору вслед за Гаем Букером.

Я знаю об этом не больше вашего – сказал он.

На второй день еще до начала заседания нас вызвали в кабинет судьи. На столь раннем этапе такое не могло быть добрым знаком, особенно если даже Гай Букер не имел к этому отношения. Какой бы неотложный вопрос ни хотел затронуть судья Геллар, мне вряд ли хотелось этот вопрос обсуждать.

Нас пропустили в кабинет. Судья, чьи иссиня-черные волосы напоминали шлем, сидел у себя за столом. Я вспомнила Супермена, каким его рисовали в старых комиксах: всем же известно, что прическа у него никогда не растрепывается, такое вот чудо физики и геля для волос. Эта параллель настолько меня увлекла, что я не сразу заметила присутствие еще одного человека.

– Уважаемые адвокаты, – сказал судья Геллар, – вы оба знакомы с Джулиет Купер, присяжным заседателем номер шесть.

Женщина, до того стоявшая к нам спиной, обернулась. Это к ней Гай прицепился насчет абортов на предварительном собеседовании. Может, услышав вчера, как он терзает Шарлотту по тому же поводу, она решила подать жалобу. Я немного осмелела, уверенная, что судья вызвал нас не из-за меня, а из-за сомнительных юридических методов Гая Букера.

– Мисс Купер больше не будет нашим присяжным. Вам будет предложена альтернативная кандидатура.

Ни одному адвокату не нравится, чтобы присяжных меняли посреди суда, но и редкий судья придет от этого в восторг. Если эту женщину отпускали, на то должна была быть очень веская причина.

Она смотрела на Гая Букера и упорно отводила глаза от меня.

– Простите меня, – пробормотала она. – Я не знала, что возникнет конфликт интересов.

Конфликт интересов? А я-то подумала, что ее освобождают по состоянию здоровья или чтобы она летела к смертному одру родственника на другой конец страны. Конфликт интересов означал, что она что-то знала о моей либо о Гаевой клиентке. Но неужели она не поняла этого еще на отборе?

Гай Букер, видимо, разделял мои чувства.

– Вы не могли бы разъяснить нам суть конфликта?

– Мисс Купер является кровной родственницей одного из фигурантов процесса, – ответил судья Геллар, и тут наши взгляды сомкнулись. – Вашей родственницей, мисс Гейтс.

Я часто думала о том, что встречу свою мать и не узнаю ее. Поэтому я чуть дольше положенного улыбалась кассирше в кинотеатре, вручавшей мне билет, и разговаривала о погоде с банковской служащей. Я слышала вышколенный голос секретарши из конкурирующей фирмы и думала: это она. Я случайно задевала в холле даму в кашемировом пальто и, извиняясь, изучала ее лицо. Я могла встретиться с ней бесчисленное количество раз. Я каждый день могла сталкиваться с нею и не знать, что это она.

И вот она сидела напротив меня в кабинете судьи Ґеллара.

Они с Гаем вышли, оставив нас наедине. Но, как ни странно, даже вопросы, накопившиеся за тридцать шесть лет, не помогали нам пробить дамбу. Я невольно таращилась на ее волосы – кудрявые, ярко-рыжие. Не похожая ни на одного родственника, я всю жизнь считала себя точной копией своей матери. Но между нами не было ничего общего.

Она мертвой хваткой держала сумочку.

– Месяц назад мне позвонили из суда, – сказала Джулиет Купер. – Сказали, что у них есть для меня важная информация. Я давно подозревала, что рано или поздно это случится.

– И когда, – в горле у меня враз пересохло, – вы узнали?

– Только вчера. Открытку мне прислали еще неделю назад, но я никак не могла заставить себя ее открыть. Я не была готова. – Она подняла на меня глаза. Карие глаза. Значит, у отца были голубые, как у меня? – Но вчерашние события в зале суда, все эти вопросы о матери, захотевшей избавиться от ребенка, наконец дали мне силу.

Мне казалось, что меня накачали гелием. Получается, что она на самом деле не хотела со мной расставаться, как на самом деле не хотела расставаться с Уиллоу Шарлотта?

– Дочитав письмо до конца, я увидела твое имя и поняла, что уже слышала его на суде. Имя-то редкое, – неуверенно добавила она.

– Да.

«А как ты хотела меня назвать? Сюзи, Маргарет, Тереза?»

– У тебя отлично получается, – смущенно похвалила меня Джулиет Купер. – В смысле, вести дело.

Нас разделяли три фута. Почему же мы не решались преодолеть эту дистанцию? Я столько раз представляла себе этот момент, и концовка всегда была одна и та же: мама сжимает меня в объятиях, как будто наверстывая упущенное, как будто извиняясь за то, что когда-то меня отпустила.

– Спасибо, – сказала я.

Я забывала об одном: что мать, которую ты не видел тридцать шесть лет, уже тебе не мать. Это совершенно посторонняя женщина. Общность ДНК еще не значит, что вы мигом подружитесь. Счастливого воссоединения не получилось – нам обеим было неловко.

Может, она боялась проявить свои чувства. Может, думала, что я на нее сержусь. Следовательно, барьер должна была взять я, не так ли?

– Поверить не могу, что я так долго тебя искала, а ты оказалась присяжной на моем суде, – с улыбкой сказала я. – Мир тесен.

– Согласна, – кивнула она и снова замолчала.

– Ты мне сразу понравилась, еще на собеседовании, – попробовала я пошутить, но шутка не удалась. И тут я вспомнила, что Джулиет Купер сказала на том собеседовании: что она домохозяйка и воспитывает детей. – У вас есть дети, да? Кроме меня…

– Две девочки.

Потрясающее событие для ребенка, выросшего одним в семье: не только мама, но и сёстры!

– У меня есть сестры, – сказала я.

И тут глаза Джулиет Купер закрылись, словно окна ставнями.

– Они не твои сестры.

– Прости. Я не хотела…

– Я собиралась написать тебе письмо. Отправить его в окружной суд Хиллсбороу и попросить переслать тебе. Слушая Шарлотту О’Киф, я поняла: некоторым детям действительно лучше не рождаться. – Джулиет резко встала. – Я собиралась написать тебе письмо, – повторила она, – и попросить оставить меня в покое.

Так женщина, давшая мне жизнь, отреклась от меня во второй раз.

Усыновленные дети, как бы счастливо они ни жили, нередко задумываются: а если бы мы были симпатичней, если бы так часто не плакали, если бы, в конце концов, не причинили своим матерям столько боли при родах, они, возможно, не бросили бы нас. Глупость, конечно: отдать ребенка на усыновление мать решает за несколько месяцев. Но дети всё равно задумываются.

В колледже я была круглой отличницей. Юридическую магистратуру закончила лучшей на факультете. Разумеется, я старалась, чтобы родители могли мною гордиться, но никогда не уточняла, какие именно родители. Да, приемные. Но и биологические – тоже. Наверное, я всегда подспудно верила, что если случайно повстречаюсь с родной матерью, то она поймет, как я умна и как преуспела в своем деле, и незамедлительно меня полюбит.

А вышло так, что она незамедлительно от меня ушла.

Дверь в конференц-зал приотворилась, и Шарлотта несмело зашла внутрь.

– В женском туалете ко мне пристала журналистка, представляете? Подсунула мне микрофон, пока я… Марин? Вы что, плакали?

Я отрицательно покачала головой, хотя это было очевидно.

– В глаз что-то попало.

– В оба глаза?

Я встала.

– Идемте! – скомандовала я и первой вышла из кабинета.

Доктор Марк Розенблад, который лечил тебя в детской больнице Бостона, был нашим следующим свидетелем. Я решила отключить режим автопилота и вовсю покрасоваться перед присяжным, занявшим место Джулиет Купер (им стал мужчина лет сорока с неправильным прикусом и в очках с толстыми стеклами). Он заулыбался мне, заметив, что все вопросы о профессиональном опыте Розенблада я адресую почему-то ему.

С моим везением я не только проиграю дело, но и услышу от этого мужика приглашение на свидание.

– Вы знакомы с Уиллоу, доктор Розенблад?

– Я лечу ее с шестимесячного возраста. Очень славная девчушка.

– К какому типу принадлежит ее остеопсатироз?

– К третьему. Прогрессивно деформирующийся.

– Что это означает?

– Это самая сложная форма из несмертельных. Люди с третьим типом ломают за жизнь сотни костей, причем не только в результате травм, но иной раз и попросту неудачно перевернувшись во сне или потянувшись за чем-то на полке. У них часто развиваются сложные дыхательные инфекции и всевозможные осложнения из-за бочонковидной грудной клетки. У детей с третьим типом зачастую ослабленный слух, разболтанные суставы и недоразвитая мускулатура. У них скоро возникает сколиоз в тяжелой форме, требующий имплантации специальных стержней или даже спаивания позвонков. Последнее – непростой шаг, так как с этого момента ребенок перестает расти, а эти дети и без того приземистые. Среди прочих осложнений можно назвать макроцефалию (попадание жидкости в головной мозг), кровоизлияние в мозг вследствие родовой травмы, хрупкие зубы и – в некоторых случаях – платибазия: это когда второй позвонок поднимается и перекрывает то отверстие в черепе, где позвоночник соединяется с мозгом. Из-за этого у ребенка болит и кружится голова, он испытывает постоянное смятение, у него немеют конечности… Порой это приводит и к смерти.

– Вы могли бы описать для нас следующие десять лет в жизни Уиллоу? – попросила я.

– Как и многие ее ровесники, больные ОП третьего типа, она с младенчества лечится уколами памидроната. Это в значительной мере улучшило ей жизнь: до появления бисфосфонатав такие дети в основном не умели ходить и перемещались только в инвалидных креслах. Благодаря памидронату она, возможно, сломает за жизнь всего сто костей, а не несколько сотен. Хотя говорить об этом с уверенностью нельзя, К нам поступают результаты исследований, проводившихся на подростках, которым памидронат кололи с раннего детства, и результаты эти показывают, что кости – когда они все же ломаются – ломаются нетипичным образом, отчего их труднее лечить. Кость становится плотнее благодаря уколам, но эта кость все равно далека от идеала. Наблюдаются также аномалии в челюстно-лицевых костях, но пока неясно, связано ли это с памидронатом или является частью дентиногенеза при ОП. Так что эти осложнения не исключены, – сказал доктор Розенблад. – Помимо того, она продолжит ломать кости. Ее по-прежнему будут оперировать. Недавно ей вживили стержень в одно из бедер; полагаю, та же участь ожидает и второе. Рано или поздно ей придется прооперировать позвоночник. Каждый год она заболевает воспалением легких. Практически у всех людей с третьим типом появляются дефекты грудной клетки, спадение стенок полых органов и кифосколиоз, что в совокупности приводит к легочным заболеваниям и кардиопульмональным недомоганиям. Некоторые больные третьего типа умирают от дыхательных либо невралгических осложнений, но если нам повезет, Уиллоу станет одной из наших «историй успеха» – и сможет прожить достойную, полноценную жизнь взрослого человека.

Какое-то время я просто молча смотрела на доктора Розенблада. Я была с тобой знакома, я с тобой разговаривала, я даже видела, как ты пытаешься сама ездить в инвалидном кресле или дотянуться до стола, который был слишком высок для тебя. Мне сложно было представить, что в ближайшем будущем тебя ожидают все эти медицинские ужасы. Разумеется, именно от этой печки мы с Бобом Рамирезом и собирались плясать, когда только затевали тяжбу, но даже мне уже казалось, что ты не можешь умереть.

– Если Уиллоу таки переживет подростковый возраст, она сможет позаботиться о себе самостоятельно?

Я не могла в этот момент смотреть на Шарлотту: не хотела видеть ее лицо, вместо «когда» употребив слово «если».

– Какой бы самостоятельной она ни была, ей все равно в той или иной степени понадобится постоянная помощь. Все равно будут переломы, госпитализация и физиотерапия. Работать она вряд ли сможет.

– Помимо физических трудностей, – продолжала я, – возникнут ли у нее трудности эмоционального характера?

– Да, – сказал доктор Розенблад. – Дети с ОП зачастую страдают повышенной тревожностью, поскольку вынуждены постоянно быть начеку, чтобы что-то не сломать. После сложных переломов нередко возникает посттравматический стресс. Кроме того, Уиллоу и так уже замечает, что непохожа на других детей и что возможности ее ограничены. По мере взросления дети с ОП стремятся к независимости, достичь которой им гораздо труднее, чем здоровым подросткам. Последствиями этих неудач могут стать депрессии, замкнутость и даже суицидальные тенденции.

Обернувшись, я увидела Шарлотту. Та сидела, закрыв лицо руками.

Возможно, на первый взгляд она была неидеальной матерью. Возможно, Шарлотта подала в суд на Пайпер Рис, потому что любила Уиллоу слишком сильно и не могла ее отпустить. А моя мать, возможно, отпустила меня, потому что знала: полюбить меня она не сумеет.

– За те шесть лет, что вы занимаетесь Уиллоу, вы хорошо узнали Шарлотту О’Киф?

– Да, – ответил врач. – У Шарлотты необычайная эмоциональная связь с дочерью. Когда нужно определить, что беспокоит Уиллоу и как поскорее устранить причину этого беспокойства, Шарлотта как будто подключает шестое чувство. – Он перевел взгляд на присяжных. – Помните героиню Ширли Маклейн в фильме «Язык нежности»? Вот и Шарлотта такая же.

Иногда она так упрямится, что у меня руки начинают чесаться, – но всё потому, что она противостоит лично мне.

Я вернулась на свое место, препоручив свидетеля Гаю Букеру.

– Вы лечите этого ребенка с шести месяцев, верно?

– Верно. Тогда я работал в Омахе, и мы испытывали лечение памидронатом на Уиллоу. Когда я переехал в Бостон, разумнее стало лечить ее поближе к дому.

– Как часто вы с нею видитесь, доктор Розенблад?

– Дважды в год, если в интервалах она ничего не ломает. Скажем так: дважды в год мы никогда ещё не виделись.

– Как давно вы используете памидронат для лечения ОП?

– С начала девяностых.

– И вы заявили, что до наступления эры памидроната диапазон возможностей у этих детей был еще уже?

– Безусловно.

– Иными словами, можно сказать, что развитие медицинских технологий увеличило потенциал Уиллоу?

– В значительной мере. Она имеет возможность делать то, что еще пятнадцать лет назад дети с ОП делать никак не могли.

– Следовательно, если бы суд происходил пятнадцать лет назад, будущее Уиллоу представлялось бы в еще более мрачных тонах?

Доктор Розенблад кивнул.

– Верно.

– Учитывая, что мы живем в Америке, где медицинские исследования идут полным ходом в лабораториях и больницах вроде вашей, существует ли вероятность, что на жизнь Уиллоу выпадут новые открытия в этой сфере?

– Протестую, Ваша честь, – вмешалась я. – Вопрос основан на предположениях, а не на фактах.

– Свидетель является экспертом в своей области, – возразил Букер.

– Пускай выскажет свое мнение исходя из современных исследований, – сказал судья Геллар.

– Такая вероятность существует, – ответил доктор Розенблад. – Но, как я уже отмечал, чудо-лекарства, которыми мы считали бисфосфонаты, в долгосрочной перспективе вскрывают новые проблемы, с которыми мы ранее не сталкивались. Так что пока нельзя сказать ничего определенного.

– Тем не менее Уиллоу таки может дожить до зрелых лет?

– Конечно.

– Она может влюбиться?

– Несомненно.

– Родить ребенка?

– Не исключено.

– Работать вне дома?

– Пожалуй.

– Жить отдельно от родителей?

– Возможно.

Гай Букер положил руки на перила скамьи присяжных.

– Доктор Розенблад, вы же лечите болезни?

– Ну да…

– А если вам надо будет вылечить сломанный палец, вы ампутируете всю руку?

– Это, пожалуй, чересчур радикальная мера.

– А лечить ОП абортом – это не радикальная мера?

– Протестую! – выкрикнула я.

– Протест принят. – Судья зыркнул на Гая Букера. – Мистер Букер, я не позволю вам превращать зал суда в митинг против абортов.

– Позвольте перефразировать вопрос. У вас бывали пациентки, которые, узнав, что ребенок родится с ОП, прерывали бы беременность?

Розенблад кивнул.

– Да, такое происходит довольно часто. Когда речь идет о смертельном, втором, типе заболевания.

– А если тип был не смертельный, но сложный?

– Протестую! – сказала я. – Какое это имеет отношение к истцу?

– Я хочу услышать ответ, – сказал судья Гелл ар. – Отвечайте на вопрос, доктор.

Розенблад как будто крался по минному полю.

– Никому не хочется прерывать запланированную беременность, – начал он, – но когда по всем показаниям ребенок должен родиться с тяжелой степенью инвалидности, каждая семья должна принять непростое решение в индивидуальном порядке. Кому-то кажется, что они смогут обеспечить достойное существование ребенку-инвалиду, кому-то хватает смекалки заранее догадаться, что это невозможно.

– Доктор, – сказал Букер, – вы бы назвали рождение Уиллоу О’Киф «ошибочным»?

Я почувствовала сбоку какое-то движение и поняла, что это Шарлотта задрожала всем телом.

– Не мне судить, – сказал Розенблад. – Я всего лишь врач.

– Бот именно, – откликнулся Букер.

Пайпер

С лаборанткой Джанни Вайсбах мы не виделись с тех пор, как она ушла из моей клиники и четыре года назад уехала работать в Чикаго. Раньше она была блондинкой, теперь же перекрасилась в стильный каштановый. У уголков губ образовались тонкие складки. Интересно, а я ей показалась такой же, как раньше, или предательство состарило меня до неузнаваемости?

У Джанин была аллергия на орехи, и однажды у них разразилась война с медсестрой, заварившей фундуковый кофе. Джанин покрылась сыпью от одного запаха, ползущего по приемной, а медсестра клялась, что не понимает, как протертые орехи могут влиять на аллергиков. Джанин спросила, сдала ли она вообще экзамены на медсестринскую лицензию. Этот скандал, в общем-то, был самым крупным происшествием в моей клинике… до того как началось всё это, разумеется.

– Откуда вы знаете истицу по данному делу? – спросила адвокат Шарлотты.

Джанин наклонилась ближе к микрофону. Я вдруг вспомнила, что она любила петь караоке в местном ночном клубе и называла себя «патологически одинокая». Теперь же на пальце у нее сверкало обручальное кольцо.

Люди меняются. Даже те, которых ты вроде бы знал, как самого себя.

– Она была пациенткой в клинике, где я работала, – ответила Джанин. – В гинекологической клинике Пайпер Рис.

– Вы работаете на ответчицу?

– Работала раньше. В течение трех лет. Но теперь я работаю в Северо-западной мемориальной больнице.

Адвокат смотрела в стену, словно даже не слушала ее ответы.

– Мисс Гейтс, – поторопил ее судья.

– Да, простите, – встрепенулась она. – Вы работаете на ответчицу?

– Вы только что задали мне этот вопрос.

– Да. Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Шарлоттой О’Киф.

– Она пришла к нам на УЗИ на восемнадцатой неделе беременности.

– Одна?

– Нет, с мужем.

– Ответчица при этом присутствовала?

Джанин впервые посмотрела мне в глаза.

– Сначала нет. Все происходило так: я делала УЗИ, а потом обсуждала увиденное с нею. Она расшифровывала результаты и общалась с пациенткой.

– Что же произошло на УЗИ Шарлотты О’Киф, мисс Вайсбах?

– Пайпер сказала, чтобы я внимательно искала признаки синдрома Дауна. Четверной экран показал чуть повышенный риск. Мне очень хотелось поскорее освоить новый аппарат – его только привезли, настоящее произведение искусства! Я уложила миссис О’Киф на стол, смазала ей живот гелем и подвигала передатчиком, чтобы сделать несколько четких снимков эмбриона.

– И что вы увидели?

– Бедра были коротковаты, что иногда знаменует синдром Дауна, но больше ничего не вызывало подозрений.

– Это всё?

– Нет. Некоторые снимки были невероятно четкими. Особенно снимки мозга.

– Вы сообщили об этом ответчице?

– Да. Она сказала, что длина бедра в пределах нормы, так что дело, скорее всего, в низком росте матери.

– А что насчет четкости снимков? На этот счет ответчица что-либо сказала?

– Нет, – ответила Джанин. – На этот счет она не сказала ничего.

В тот вечер, когда я отвезла Шарлотту домой после УЗИ – того, что делала на двадцать седьмой неделе, того, на котором мы рассмотрели сломанные кости, – я перестала быть ее подругой и стала ее врачом. Сидя за столом у нее в кухне, я использовала медицинскую терминологию, что само по себе успокаивало: пока я вываливала на Шарлотту и Шона заведомо непонятную информацию, боль в их глазах притуплялась. Я рассказала им о враче, которого уже попросила о консультации.

В какой-то момент на кухню заскочила Амелия. Шарлотта тут же утерла слезы.

– Привет, солнышко, – сказала она.

– Я пришла пожелать ребеночку спокойной ночи, – сказала Амелия и, подбежав к Шарлотте, обхватила ее живот.

Шарлотта чуть слышно всхлипнула.

– Осторожнее, – только и сказала она.

И я поняла, о чем она думает: что от чрезмерной любви у тебя сломается какая-нибудь кость.

– Но я хочу, чтобы он скорее родился, – сказала Амелия. – Надоело ждать.

Шарлотта встала.

– Думаю, мне тоже стоит прилечь.

Она взяла Амелию за руку, и они вместе ушли.

Шон присел на освободившийся стул.

– Это ведь из-за меня, да? – На лице его читалась тревога. – Это из-за меня у нас будет такой ребенок.

– Нет…

– Шарлотта родила одного абсолютно здорового. Всё ясно.

– Это, скорее всего, спонтанная мутация. От тебя ничего не зависело. – И от меня тоже. Но я, как и Шон, все равно чувствовала себя виноватой. – Будь к ней внимательнее, сейчас ей нельзя впадать в отчаяние. Не позволяй ей искать информацию в Интернете, пока не сходите к врачу. Не говори, что переживаешь.

– Я не могу ей врать.

– Если любишь – соврешь.

И вот теперь, столько лет спустя, я не понимала, почему сама не могу простить Шарлотту, которая лишь последовала моему совету.

Гай Букер мне не нравился, но, с другой стороны, когда выбираешь себе адвоката на случай врачебной халатности, тебе и не нужны ребята, которых ты пригласила бы на рождественский ужин. Он делал так, что свидетели на трибуне извивались, словно насекомые, пришпиленные булавкой пытливого коллекционера.

– Мисс Вайсбах, – сказал Букер, вставая для перекрестного допроса, – вы когда-нибудь видели эмбрионов с такими же укороченными тазобедренными суставами?

– Конечно.

– А что было дальше, вам известно?

Адвокат Шарлотты привстала.

– Протестую, Ваша честь. Свидетельница – всего лишь лаборантка, а не квалифицированный врач.

– Она сталкивается с этим ежедневно, – возразил Букер. – Она окончила курсы по расшифровке сонограмм.

– Принято.

– Ну, – оскорбленно фыркнула Джанин, – между прочим, расшифровывать результаты УЗИ не так-то просто. Пускай я всего лишь лаборантка, но именно я отмечаю проблемные зоны. – Она кивнула в мою сторону. – Моей начальницей была Пайпер Рис. Я просто выполняла свои обязанности.

Она больше ничего не сказала, но я все равно услышала продолжение: «В отличие от тебя».

Шарлотта

С моим адвокатом что-то случилось. Она постоянно мялась и ерзала, пропускала мимо ушей вопросы и забывала ответы. Неужели сомнения заразны? Неужели, просидев целый день рядом со мной, – а я порывалась встать и все это немедленно прекратить, – она наутро проснулась с тем же порывом?

Она вызвала незнакомого мне свидетеля – доктора Турбера, британца, ранее возглавлявшего отдел радиологии в детской больнице Люсиль Пэкард в Стэнфорде. Затем он перебрался в Омаху, где стал применять свои знания на должности рентгенолога для детей с ОП. Согласно бесконечному списку его заслуг, зачитанному Марин, доктор Турбер за свою карьеру расшифровал тысячи УЗИ, прочел множество лекций по всему миру и две недели своего ежегодного отпуска тратил на уход за беременными женщинами в бедных странах.

Если вкратце, то это был святой. Только очень умный.

– Доктор Турбер, – начала Марин, – вы могли бы разъяснить азы ультразвука для непосвященных?

– В акушерстве его используют как диагностический инструмент, – сказал он. – Оборудование представляет собой сканер, работающий в режиме реального времени. Звуковая волна исходит из передатчика, который прислоняют к животу беременной и которым двигают, чтобы отразить содержимое матки. Изображение проектируется на монитор – получается сонограмма.

– Что может показать ультразвук?

– Ультразвук помогает диагностировать и подтвердить беременность, оценить сердцебиение эмбриона и выявить пороки его развития, измерить плод, чтобы дать оценку гестационному возрасту и росту, найти плаценту, определить объем околоплодных вод… И многое другое.

– Когда беременных обычно подвергают ультразвуковому обследованию?

– Строгих правил нет, но иногда сканирование проводят примерно на седьмой неделе, чтобы подтвердить беременность и исключить возможность внематочной беременности либо пузырного заноса. Большинству женщин делают хотя бы одно УЗИ между восемнадцатой и двадцатой неделей.

Дата добавления: 2015-10-24