Заварной крем. 3 страница. Я распечатала конверт и начала читать:

Я распечатала конверт и начала читать:

По вопросу Шона П. О'Киф и Шарлотты А. О'Киф Номер дела: 2008-R-0056.

Уважаемая миссис Шарлотта О'Киф!

Уведомляем Вас о том, что нами получено ходатайство о расторжении брака на Ваше имя. Если у Вас возникнет такое желание, Вы или Ваш адвокат можете прийти в окружной суд Рокингема по семейным делам в течение десяти дней и принять повестку о явке в суд.

До дальнейшего распоряжения суда обеим сторонам запрещается продавать, перемещать, обременять, отдавать под залог, укрывать или каким-либо иным способом избавляться от имущества, движимого и недвижимого, принадлежащего одной из сторон или находящегося в общем пользовании. Исключение возможно, если 1) обе стороны подпишут письменное соглашение; 2) это требуется для покрытия расходов первой необходимости; 3) это происходит в рамках совершения стандартных бизнес-операций.

Если Вы откажетесь принять судебную повестку в течение десяти дней, податель заявления может передать ее Вам альтернативными способами.

С уважением,

Мика Хили, координатор.

Я и не понимала, что плачу, пока в кухню не ворвалась Амелия.

– Что случилось?

Я лишь покачала головой. Я не могла ни дышать, ни говорить.

Амелия выхватила письмо у меня из рук, прежде чем я успела ее остановить.

– Папа требует развода?

– Это наверняка какая-то ошибка, – сказала я, встала и отобрала у нее письмо.

Разумеется, я понимала, что всё к тому идет. Когда муж уходит из дому на несколько месяцев, сложно обманывать себя, будто всё хорошо. И тем не менее… Я сложила письмо пополам, потом еще раз. «Фокус, – в отчаянии подумала я. – А когда я его разверну, строчки исчезнут».

– Да где же тут ошибка? – огрызнулась Амелия. – Проснись, мама! Он довольно ясно дал понять, что больше не хочет иметь с тобой дела. – Она обхватила себя руками за плечи. – Но если подумать, столько всего произошло…

Она развернулась и бросилась к лестнице, но я успела вцепиться ей в руку.

– Только Уиллоу не говори! – взмолилась я.

– Она не такая дура, как ты думаешь. Она всегда всё понимает, даже когда ты пытаешься что-то от нее скрыть.

– Именно поэтому я не хочу, чтобы она знала. Прошу тебя, Амелия…

Вырвавшись, Амелия пробормотала:

– Я тебе ничего не должна, – и умчалась.

Вмиг обессилев, я опустилась на стул. Мое тело словно онемело. Интересно, Шон чувствовал себя так же? Будто всё утратило смысл – ив буквальном, и в переносном смысле?

О боже, он же получит мое сообщение на автоответчике… В свете этого уведомления я выглядела полной идиоткой.

Я понятия не имела, как люди расторгают брак. Он сможет получить развод, если я откажусь? Можно ли передумать, когда заявление уже подано в суд? Смогу ли я разубедить Шона?

Дрожащей рукой я потянулась к трубке и позвонила Марин Гейтс.

– Здравствуйте, Шарлотта, – сказала она. – Как прошла конвенция?

– Шон подал на развод.

На том конце провода воцарилось молчание.

– Мне очень жаль, – наконец сказала Марин, и я ей поверила. Впрочем, уже через секунду она заговорила привычным деловым тоном. – Вам понадобится адвокат.

– Вы мой адвокат.

– В этом вопросе я помочь вам не сумею. Позвоните Саттон Роарки, ее номер есть в «Желтых страницах». Это самый лучший адвокат по бракоразводным процессам.

– Я… я чувствую себя такой неудачницей. Настоящий статистический показатель неудач.

– Ну, – тихо ответила Марин, – кому же понравится узнать, что они нежеланны.

Я вспомнила слова Амелии, и они хлестнули меня, точно кнут. А еще я вспомнила свою речь в суде, которую мы с Марин неоднократно репетировали. Но прежде чем я успела ответить, она заговорила снова:

– Мне очень жаль, что всё зашло так далеко, Шарлотта.

У меня накопилось множество вопросов к ней. Как сказать об этом тебе – и не причинить боли? Как я могу заниматься своим иском, когда на мое имя подан другой? Но, услышав свой голос, я поняла, что спрашиваю совсем не это:

– Что же теперь делать?

Но Марин уже повесила трубку.

Назначив встречу с Саттон Роарки, я попыталась погрузиться в привычную рутину готовки и кормежки.

– Можно позвонить папе? – первым делом спросила ты, усевшись за стол. – Хочу рассказать ему, как я провела уик-энд.

Голова у меня разрывалась от пульсирующей боли, по горлу как будто стучали изнутри маленькие кулачки. Амелия молча взглянула на меня и тут же отвела взгляд.

– Что-то не хочется есть, – сказала она и попросила разрешения уйти.

Я не стала ее удерживать. А зачем, если меня там тоже, считай, не было?

Я загрузила грязные тарелки в посудомоечную машину. Вытерла со стола. Сложила белье для стирки. Все движения я выполняла автоматически. Я надеялась, что эти машинальные действия помогут мне заново обрести равновесие.

Когда настало время тебя купать, ты болтала за двоих.

– У нас с Найам у обеих есть ящики на Gmail, – трещала ты. – И теперь мы сможем разговаривать каждое утро в шесть сорок пять, перед школой. Можно как-нибудь позвать ее в гости?

– Что?

– Мама, ты меня не слушаешь! Я спросила насчет Найам…

– А что с ней?

Ты закатила глаза.

– Ладно, забудем.

Мы общими усилиями надели на тебя пижаму, я уложила тебя и поцеловала, пожелав спокойной ночи. Час спустя, когда я зашла проверить, как дела у Амелии, та уже лежала, с головой накрывшись одеялом. Но я услышала ее шепот и, сорвав одеяло, обнаружила, что она говорит по телефону.

– Что?! – воскликнула она, как будто я в чем-то ее обвинила, и прижала трубку к груди, словно это было ее второе сердце. Я молча вышла из комнаты: сил на то, чтобы выяснять, что она скрывает, у меня не оставалось. В какой-то мере я понимала, что этому она научилась у меня.

Спустившись в гостиную, я заметила чью-то тень и до смерти испугалась. Это оказался Шон.

– Шарлотта…

– Не надо. Просто… не надо, хорошо? – сказала я, все еще не отнимая ладони от бешено бьющегося сердца. – Девочки уже спят, если ты к ним пришел.

– Они уже знают?

– А тебе какое дело?

– Большое. Как ты думаешь, почему я решился на этот шаг?

В горле у меня застрял сдавленный крик.

– Честно говоря, не знаю. Я понимаю, что отношения у нас складывались не лучшим образом…

– Это очень, очень мягко сказано.

– Но это же как ампутировать руку из-за заусенца.

Он последовал за мной в кухню, где я засыпала порошок в посудомоечную машину и нажала нужные кнопки.

– Это не просто «заусенец». Мы буквально истекали кровью. Можешь твердить себе всё, что хочешь, но нашему браку это не поможет.

– Значит, единственный выход – это развод?

– Я другого не вижу.

– А ты его искал? Я понимаю, что тебе тяжело. Я понимаю, ты не привык, чтобы я защищала свои убеждения, а не твои. Но… Господи, Шон! Ты обвиняешь меня в сутяжничестве, а сам подаешь на развод, даже не удосужившись со мной поговорить? Даже не сходив к семейному консультанту или к отцу Грейди?

– Какой от этого прок, Шарлотта? Ты уже давно не слушаешь никого, кроме себя. Это не было спонтанным решением. Прошел год. Я целый год ждал, что ты очнешься и поймешь, что натворила. Целый год ждал, что ты будешь заботиться о своем браке так же, как заботишься о Уиллоу.

Я удивленно на него уставилась.

– Ты подал на развод, потому что у меня не оставалось времени на секс?

– Да нет же. Вот об этом я и говорю. Ты искажаешь смысл каждого моего слова. Я не «плохой парень», Шарлотта. Я просто не хотел ничего менять.

– Вот именно. Значит, нам лучше было просто сидеть в дерьме и не высовываться? И сколько лет это могло продолжаться? В какой момент у нас отняли бы дом за долги? Когда бы мы объявили себя банкротами?

– Ты можешь хоть на минуту забыть о деньгах?

– А всё дело в деньгах, Шон! – крикнула я. – Я провела выходные с людьми, которые больны ОП, но при этом живут насыщенной, полноценной, яркой жизнью. Что же тут криминального, если я хочу, чтобы Уиллоу жила так же?

– А у многих родители подавали иск об «ошибочном рождении»?

Передо мной промелькнули лица женщин, которые накинулись на меня в туалете. Вот только Шону о них я рассказывать не собиралась.

– Католикам нельзя разводиться, – сказала я.

– Об абортах им думать тоже нельзя, – парировал Шон. – Ты становишься католичкой, когда тебе это удобно. Так нечестно.

– А ты всегда видишь мир черно-белым, когда я пытаюсь доказать тебе – потому что на сто процентов уверена! – что в мире есть тысяча оттенков серого.

– Поэтому, – тихо ответил Шон, – я и пошел к адвокату. Поэтому я не повел тебя ни к священнику, ни к семейному консультанту. Твой мир, он такой серый, что ты уже не замечаешь никаких ориентиров. Ты не знаешь, куда идешь. Хочешь блуждать – воля твоя. Но я не позволю тебе забрать девочек в свое бесцельное странствие.

По щекам у меня побежали слезы. Я утерла их рукавом.

– Значит, это конец? Всё? Ты меня больше не любишь?

– Я люблю женщину, на которой женился, – сказал он. – А этой женщины больше нет.

И тут у меня началась истерика. С минуту поколебавшись, Шон все же обнял меня.

– Отстань, – простонала я, но сама еще крепче вцепилась в его рубашку.

Я ненавидела его, но именно к нему, тем не менее, обращалась за помощью последние восемь лет. От старых привычек избавиться сложно.

Когда же я сумею забыть тепло его рук? И запах его шампуня? Когда перестану слышать его голос, даже если он молчит? Я старалась запастись всеми этими ощущениями впрок, как запасаются зерном на зиму.

Напряжение спадало, пока я не почувствовала себя лишней, ненужной и неуместной в кольце его рук. Я отважно шагнула назад – теперь нас разделяло несколько дюймов.

– Что же нам теперь делать?

– Я думаю, – сказал Шон, – мы должны вести себя, как взрослые люди. Незачем ссориться на глазах у детей. Если ты не возражаешь, я перееду сюда. Спать, конечно, буду отдельно, – поспешно уточнил он. – На диване. Нам не по карману содержать два дома и двух дочерей в придачу. Адвокат сказала мне, что люди, решившие развестись, чаще всего живут вместе, пока всё не утрясется. Составим такой график, чтобы не пересекаться, но проводить время с детьми.

– Амелия уже знает. Она прочла письмо из суда. Но Уиллоу – пока нет.

Шон задумчиво потер подбородок.

– Я скажу ей, что нам надо решить кое-какие разногласия.

– Это же неправда, – сказала я. – Это даст ей надежду. Шон молчал. Он не сказал, что надежды нет. Но и что она есть, он тоже не сказал.

– Я принесу тебе второе одеяло, – сказала я.

В ту ночь я не могла заснуть и составила в уме список известных мне фактов о разводах:

1. На это уходит много времени.

2. Очень редко удается расстаться полюбовно.

3. Вам придется поделить всё, что у вас было общего, включая машины, дома, ДВД, детей и друзей.

4. Оперативное вмешательство в жизнь обходится очень дорого.

Удаление любимого человека влечет за собой не только финансовые, но и эмоциональные расходы.

Разумеется, я знала несколько разведенных пар. Это почему-то всегда случалось, когда дети учились в четвертом классе: такой уж был год, когда телефонные номера родителей учителя начинали записывать порознь. Почему четвертый класс оказывал такое губительное воздействие на брак? Или причина в том, что на него обычно приходилось десяти- или пятнадцатилетие совместной жизни? Если так, то мы с Шоном развивались не по годам.

До знакомства с Шоном я пять лет прожила матерью-одиночкой. И хотя Амелия была единственным положительным результатом этой связи, а замуж за ее отца мне совершенно не хотелось, я успела хлебнуть всякого: другие женщины регулярно искали у меня на безымянном пальце кольцо, а когда дочь засыпала, поговорить было решительно не с кем. Жизнь с Шоном радовала меня своей непринужденностью: я могла показаться перед ним с растрепанными после сна волосами и позволить ему поцеловать себя до того, как почищу зубы. Я знала, какой канал включить, когда мы, синхронно вздохнув, падали на диван, и инстинктивно угадывала, в каком ящике хранятся его футболки, а в каком – джинсы. В браке очень многое понимаешь без слов. Неужели я настолько расслабилась, что забыла о необходимости общения?

«Развод». Я прошептала это слово вслух. Если протянуть его, оно становилось похожим на змеиное шипение. Разведенные матери – это отдельная порода человека. Кто-то терзает себя в спортзале и лезет из шкуры вон, чтобы поскорее снова выйти замуж. Другие постоянно измождены и без этого. Я вспомнила, как Пайпер однажды устраивала вечеринку и не знала, звать ли разведенную женщину: вдруг ей будет неудобно в компании парочек? «Слава богу, что мы обе замужем. Представляешь, снова надо было бы ходить на свидания! – Пайпер аж передернуло. – Как будто опять становишься тинэйджером».

Я знала, что некоторые пары приходили к консенсусу: всё, отношения зашли в тупик. Но вопрос о разводе поднимал кто-то один. И даже если вторая половина на это соглашалась, втайне она все равно недоумевала, как быстро человек, еще недавно клявшийся в любви, начинает новую жизнь – уже без тебя.

Господи…

Шон поступил со мной точно так же, как я поступила с Пайпер.

Я потянулась к телефону на тумбочке и, хотя на часах было без четверти три ночи, позвонила Пайпер. У нее телефон тоже стоял прямо у кровати. Правда, она спала на левой половине, а я – на правой.

– Алло? – низким, чужим голосом отозвалась Пайпер.

Я прикрыла мембрану ладонью.

– Шон требует развода, – прошептала я.

– Алло? – повторила Пайпер. – Алло! – Раздался злобный приглушенный вздох, затем что-то как будто упало. – Кем бы вы ни были, нельзя звонить в такое время!

Раньше поздние звонки были для нее привычным делом: акушерок часто вызывали среди ночи. Многое же, должно быть, изменилось в ее жизни, если она уже не предполагает, что ей звонят из-за чьих-то родов.

В жизни всех нас изменилось очень многое, и я была катализатором этих изменений.

В трубке послышался металлический голос оператора:

– Если вы хотите кому-то позвонить, повесьте трубку и наберите номер еще раз.

Но я притворилась, будто говорю с Пайпер. «Боже мой, Шарлотта, – сказала бы она. – С тобой всё в порядке? Немедленно рассказывай. Всё до последней детали».

Проснувшись на следующее утро, я запаниковала, как паникуют люди, заподозрившие, что проспали: солнце чересчур ярко светило в окно и успело подняться слишком высоко.

– Уиллоу? – крикнула я, выскакивая из постели и мчась в твою комнату.

Обычно ты отзывалась, и я помогала тебе сходить в туалет и одеться. Неужели я всё продрыхла? Или ты не услышала будильник?

Но в спальне никого не оказалось. Постельное белье было убрано. Возле кровати Амелии лежали ваши чемоданы, уже разобранные, застегнутые и готовые вернуться на законное место на чердаке.

Спускаясь, я услышала твой смех. Шон стоял у плиты и, обмотав голову полотенцем, жонглировал блинами.

– Ты должен быть пингвином! – сказала ты. – А у пингвинов нет ушей.

– Надо было просить нормальное животное, как твоя сестра, – возразил Шон. – Она получила прекрасного медведя.

– Да, медведь – это прекрасно, – сказала Амелия, – только я просила ящерицу.

И всё же она улыбалась. Когда я последний раз видела, чтобы Амелия улыбалась в первой половине дня?

– Вот вам один пингвин-осел, пожалуйста. – Шон швырнул блин тебе на тарелку.

Вы обе заметили меня.

– Мама, смотри, кто нас сегодня разбудил! – восторженно сказала ты.

– По-моему, твой пингвин-осел перевернут вверх тормашками, Уиллс, – сказал Шон. Он улыбался, но веселья в его глазах не было. – Я подумал, что тебе не помешает отоспаться.

Я кивнула и потуже затянула халат. «Я как оригами, – подумала я. – Могу складываться пополам множество раз, пока не стану кем-то другим».

– Спасибо.

– Папочка! – закричала ты. – Блинчик горит!

Ну, гореть он уже не горел, но обуглился и дымился.

– Черт! – рявкнул Шон и кинулся соскребать черные остатки со сковороды.

– А я уж подумала, что ты научился готовить.

Шон на миг оторвался от мусорного ведра.

– Отчаяние и полуфабрикаты творят с мужчинами чудеса, – признал он. – У меня сегодня выходной, вот, думаю, и побуду с девчонками. Опять же, доделаю рампу для Уиллоу.

Тогда я поняла, что это его первые шаги на поприще общей опеки, общего хозяйства и раздельного брака.

– Ясно, – сказала я с нарочитой невозмутимостью в голосе, – тогда я, пожалуй, займусь своими делами.

– Развейся, – предложил он. – Сходи в кино или в гости.

В гости? У меня не осталось друзей.

– Хорошо, – натянуто улыбнулась я. – Отличная идея!

Между «тебя выгнали из дома» и «тебе дали понять, что ты лишняя» пролегает очень тонкая грань, осознала я час спустя, заводя машину. Однако в моем положении это было, считай, одно и то же. Я поехала на заправку, залила полный бак и… ну что мне оставалось… принялась бессмысленно нарезать круги. С тех пор как ты родилась, я либо была с тобой, либо ждала, что мне позвонят и сообщат об очередном переломе. Эта свобода меня тяготила. Я не чувствовала облегчения, лишь тревогу – тревогу корабля, сорвавшегося с якоря.

Не отдавая себе отчета, я подъехала к офису Марин. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Взяв сумочку, я зашла в здание и поднялась на лифте. Секретарша Брайони говорила по телефону, но жестом велела мне проходить.

Я постучала в дверь Марин.

– Здравствуйте, – сказала я, заглянув внутрь.

Она подняла глаза.

– Шарлотта! Входите же. – Я села в кожаное кресло, а она встала напротив меня, опершись на письменный стол. – Вы встречались с Саттон?

– Да, это… это очень тяжело.

– Понимаю.

– Шон сейчас дома, – ни с того ни с сего брякнула я. – Мы хотим составить график, чтобы оба имели возможность видеться с девочками.

– Поступок двух взрослых людей.

Я посмотрела прямо на нее.

– Как так получается, что я сильнее скучаю по нему, когда он в двух шагах от меня, чем когда он живет отдельно?

– Вы не по нему скучаете. Вы скучаете по тому человеку, каким она могла бы быть.

– Он, – поправила я, и Марин смущенно моргнула.

– Конечно. Он мог бы быть.

Я не сразу решилась продолжить.

– Я понимаю, что у вас работа и все такое, но… Не откажетесь выпить со мной кофе? Можем притвориться, будто это совещание с клиентом…

– Это и есть совещание с клиентом, Шарлотта, – холодно напомнила Марин. – Я не ваша подруга, я ваш адвокат. И даже в этом качестве мне, если честно, приходится сдерживать личные чувства.

Я залилась румянцем.

– Но почему? Что я вам сделала?

– Ничего, – ответила Марин. Ей явно было неловко обсуждать это со мной. – Просто ваше дело… Я, признаться, не сторонница таких методов.

Мой адвокат считала, что я не должна подавать иск об «ошибочном рождении»?

Марин привстала.

– Я не хочу сказать, что у вас мало шансов на победу, – пояснила она, словно прочтя мои мысли. – Я лишь хочу сказать, что в моральном плане… с мировоззренческой позиции… Короче говоря, я примерно понимаю, чем руководствовался ваш муж.

Я была ошарашена.

– Поверить не могу, что мне приходится спорить с собственным адвокатом о вопросах справедливости и личной ответственности! – воскликнула я, хватая свою сумочку. – Пожалуй, я воспользуюсь услугами другой фирмы.

Марин окликнула меня уже на полпути к лифту. Она, скрестив руки на груди, застыла в дверном проеме.

– Я сейчас ищу свою биологическую мать, – сказала она. – И поэтому мои симпатии не на вашей стороне. Поэтому я не хочу пить с вами кофе, ночевать у вас и делать вам прически. Если бы в мире действовали ваши правила, Шарлотта, если бы от детей можно было запросто избавляться, когда они не устраивают матерей, у вас вообще не было бы адвоката.

– Я люблю Уиллоу, – сглотнув комок, ответила я. – Я хочу, чтобы было как лучше. И вы меня за это осуждаете?

– Да, – признала Марин. – И свою мать, которая хотела как лучше для меня, я тоже осуждаю.

Когда она скрылась в кабинете, я еще несколько минут стояла, ища поддержки у стен. Проблема этого иска заключалась в том, что он находился не в вакууме. Если рассматривать его теоретически, вы бы подумали: «А что? Логично». Но мы мыслим не в стерильных условиях. Когда вы читали обо мне в газете, когда смотрели видео «Один день из жизни Уиллоу», вы привлекали к оценке свои понятия, свои убеждения, свой опыт.

Именно поэтому Марин приходилось обуздывать гнев, когда она занималась моим делом.

Именно поэтому Шон остался глух к моим аргументам.

И именно поэтому я боялась, что однажды, вспоминая эти события, ты будешь меня ненавидеть.

Моей игровой площадкой стал супермаркет «Уолмарт».

Я бродила между рядами, примеряя шляпы и туфли, глядя на себя в зеркало, вкладывая одну пластмассовую корзинку в другую. Я крутила педали на велотренажерах, жала кнопки на говорящих куклах и слушала отрывки песен на дисках. Позволить себе я ничего не могла, но могла рассматривать товары часами.

Я не знала, как буду обеспечивать вас в одиночку. Я что-то краем уха слышала об алиментах, но никто не приводил мне точных цифр. Тем не менее я должна была содержать вас, чтобы хоть какой-то суд в мире присудил мне опеку над детьми.

Я могла печь.

Эта мысль прокралась ко мне в голову, прежде чем я успела ее отогнать. На жизнь кексами не заработаешь. Да, я торговала ими уже несколько месяцев. Я заработала достаточно, чтобы слетать на конвенцию в Омаху и привлечь внимание сети автозаправок. Но работать в ресторане или расширить свою деятельность за пределы заправок Генри я не могла: в любой момент ты могла себе что-то сломать, и я должна быть рядом.

– Миленько, правда?

Обернувшись, я увидела перед собой продавца, который не сводил глаз с батута, застывшего в приподнятом положении: так в «Уолмарте» пытались продемонстрировать его истинные размеры. На вид пареньку было лет двадцать, лицо его из-за обильных прыщей напоминало разбухший помидор.

– В детстве я больше всего на свете мечтал о батуте.

В детстве? Да оно для него еще не закончилось. Впереди его ожидала целая жизнь, полная ошибок.

– Ваши дети любят прыгать? – спросил он.

Я попыталась представить тебя на этом батуте. Твои волосы развевались бы, ты бы кувыркалась и не ломала ни единой косточки. Я покосилась на ценник, как будто всерьез задумывалась о покупке.

– Дороговато. Я, наверное, еще погляжу.

– Да, пожалуйста, – сказал он и вразвалочку зашагал по проходу.

Я же продолжала гладить теннисные ракетки и доски для скейтборда, вдыхать едкий резиновый запах с колес велосипедов, развешанных, как окорока в мясной лавке, и воображать тебя счастливой, скачущей на батуте – девочкой, которой ты не станешь никогда.

Позже я отправилась в церковь, но не в свою. Эта находилась в тридцати милях на север, в городке, чье название я лишь походя читала на дорожных знаках. Там стоял удушливый запах воска. Утренняя месса недавно закончилась, но несколько прихожан остались тихонько молиться на скамьях. Я тоже присела, прошептала «Отче наш» и уставилась на распятие над алтарем. Всю жизнь меня убеждали, что, если я сорвусь в пропасть, Господь подхватит меня на лету. Почему же, когда падала моя дочь, он ее не подхватывал?

Я в последнее время часто вспоминала один момент. Как медсестра из родительного отделения взглянула на тебя, лежащую в поролоновой колыбельке, всю в перевязках на руках и ногах, и ласково сказала мне: «Вы же молодая. Родите еще».

Я не помнила, сколько тебе было тогда дней. Не помнила, слышал ли ее кто-нибудь еще. Я даже не была уверена, что эта медсестра существовала на самом деле, а не родилась в моем пропитанном обезболивающим мозгу. Или, быть может, я сама ее придумала, чтобы вложить кому-то в уста свои собственные не сказанные слова? «Это не мой ребенок. Я хочу того ребенка, о котором мечтала».

Шторка, шелестя, сдвинулась. Я вошла в опустевшую исповедальню и отодвинула решетку, отделявшую меня от священника.

– Простите меня, отче, ибо я согрешила, – сказала я. – Последний раз я исповедывалась три недели назад. – Я сделала глубокий вдох. – Моя дочь больна, – сказала я. – Серьезно больна. И я подала в суд на врача, у которого наблюдалась во время беременности. Я хочу отсудить крупную сумму. Но для этого придется сказать, что я сделала бы аборт, если бы знала о болезни дочери заранее.

Повисло мрачное молчание.

– Грешно лгать, – сказал наконец священник.

– Я знаю… Но не это привело меня сегодня на исповедь.

– А что же?

– Когда я скажу это, – прошептала я, – я боюсь, что скажу чистую правду.

Марин

Сентябрь 2008 г.

Отбор присяжных – это искусство, совмещенное с чистым везением. У каждого есть своя теория насчет того, как лучше отбирать присяжных для дел разных типов, но справедливость твоей гипотезы подтвердит или опровергнет лишь вердикт. Стоит также отметить, что выбирать тех, кто станет присяжным, тебе не позволено – ты только отсеиваешь неподходящих. Это тонкий, но значительный момент.

На предварительное собеседование отобрали двадцать человек. Шарлотта явно волновалась. По забавному стечению обстоятельств жилищный уговор с Шоном позволил ей сегодня присутствовать в зале суда. В противном случае пришлось бы нанимать тебе няньку, а с няньками она еще намучается в ходе слушаний.

Обычно, когда мое дело шло в суд, я надеялась, что мне попадется какой-то конкретный судья, но сейчас я даже не знала, на кого уповать. Женщина с детьми может посочувствовать Шарлотте – а может, с тем же успехом, счесть ее притязания возмутительными. Судья-консерватор может быть настроен против абортов из этических соображений, но может и согласиться с утверждением защиты, что не врачам решать, с какими патологиями дети имеют право на жизнь. В конце концов нам попался судья Геллар – самый старый член суда высшей инстанции во всем штате. Если ему, чтобы добиться справедливости, надо будет умереть прямо на трибуне, будьте спокойны: умрет.

Судья уже вызвал потенциальных присяжных к себе и в двух словах растолковал им суть дела: что такое «ошибочное рождение», кто выступает истцом, а кто – ответчиком, кого назначили в свидетели. Он спросил, знает ли кто-нибудь участников процесса лично, слышал ли кто-нибудь об этом разбирательстве и не возникнет ли у кого личных или транспортных затруднений, будь то уход за ребенком или воспаление седалищного нерва: сидеть-то придется подолгу. Некоторые поднимали руки и объясняли свою ситуацию: читали об иске в газетах, были оштрафованы Шоном О’Кифом, должны были ехать в другой город на девяносто пятый день рождения мамы. Судья вкратце заверил их, что если кого-то не примут, то не стоит воспринимать это близко к сердцу, и что все им крайне признательны. Готова поспорить, большинству присутствующих хотелось поскорее убраться отсюда и вернуться к нормальной жизни. Наконец судья подозвал нас к трибуне на совещание, после чего решил вычеркнуть двоих совершенно непригодных: глухого мужчину и женщину, у которой Пайпер Рис принимала близнецов.

Таким образом, осталось тридцать восемь претендентов. Им выдали вопросники, над которыми мы с Гаем Букером корпели несколько недель. Призванный помочь нам понять, что за люди тут собрались и, следовательно, кого отбросить, а кому задать дополнительные вопросы, список представлял собой хитроумное танго. Я спрашивала: «У вас есть маленькие дети? Если есть, то можете ли вы назвать роды позитивным опытом? Вы занимаетесь волонтерской работой? (Нам идеально подошел бы человек, помогавший обществу «Родители с запланированными детьми». Нам совершенно не нужны были сотрудники церковного приюта для матерей-одиночек.) Вы или члены вашей семьи когда-нибудь подавали судебные иски? Выступали ли вы или члены вашей семьи ответчиками в суде?» Гай добавил: «Вы согласны, что, принимая медицинские решения, врачи обязаны исходить из интересов пациента? Или же следует поручить принятие решений самим пациентам? Вы лично когда-нибудь оказывались недееспособны? Сталкивались ли вы близко с недееспособными людьми?»

Но это еще цветочки. Мы оба понимали, что исход дела зависит от того, хватит ли присяжным либеральности, чтобы признать за женщиной право прерывать беременность. Поэтому я хотела сразу отсечь противников абортов, тогда как Гаю не хотелось связываться со сторонниками. Мы оба хотели задать один и тот же вопрос: «Как вы относитесь к абортам?», – но судья не позволил. После трех недель непрерывных споров мы общими усилиями выковали замену: «Вы когда-нибудь сталкивались с абортами, будь то в личной жизни или ввиду профессиональной деятельности?»

Утвердительный ответ означал, что я постараюсь не допустить этого человека в присяжные. Отрицательный – что мы сможем обсудить деликатный вопрос подробнее на собеседовании.

И вот час настал. Прочитав все ответы, я разделила их на две стопки: люди, которых мне хотелось видеть на скамье присяжных, и люди, которым там, по моему мнению, не место. Судья Гёллар поочередно вызывал их к трибуне, а мы с Гаем могли либо принять человека, либо отвергнуть с объяснением, либо воспользоваться одним из трех «немотивированных отводов» – то есть турнуть просто так. Загвоздка была в том, чтобы мудро распорядиться этими отводами: иногда ведь лучше приберечь его для более одиозной личности.

Дата добавления: 2015-10-24