Конец второй книги 10 страница

Перегоняю танк на позицию. Теперь остаётся только ждать. На меня снисходит спокойствие. Какое-то странное спокойствие. Да, я знаю, что умру. Но умру как солдат, как воин, как тысячи и тысячи до меня и после меня. С чувством выполненной обязанности защищать Родину. И кто-то когда-нибудь скажет: он выполнил свой долг…

Мучительно тянется время. В небе иногда проплывают разлапистые кресты фашистских самолётов. Они тянутся на Восток, бомбить наши города и сёла, сбрасывать смерть на головы беззащитных беженцев. Если бы я мог!.. Что-то сделать такое, от чего ни один гад не смог бы пачкать голубую глубину в вышине! Но и на земле можно врезать от души по коричневой нечисти.

Вдалеке показывается столб пыли. Вот они, сволочи! Настал и мой час! Я спускаюсь в башню, наглухо задраиваю люк. Впервые я иду в бой с закрытой броневой крышкой. Раньше ремнём подвязывал. А сейчас — нет. Поскольку бежать не собираюсь. Смахиваю со лба внезапно выступивший пот, глаз вжимается в резиновый наконечник прицела. Да, это не немецкая оптика, но тоже не подведёт. Вращая рукоятки, навожу ствол на начало пыльного столба. Ну, давайте, гады! Ближе! Я жду вас! В стволе бронебойный, нога на педали спуска. Ещё триста метров, ещё сто…

С матом отдёргиваю ногу — оптика послушно приближает угловатый силуэт «ГАЗика», через мгновение различаю, что в кузове полно народу, пестреющего повязками. Когда-то белоснежные бинты усыпаны пылью, сквозь которую выступили тёмные пятна крови. Но все с оружием. Над досками бортов торчат стволы винтовок, поблёскивают штыки.

Достаю из держателя «ДТ», беру два запасных диска и выбираюсь наружу. Залегаю рядом с танком, но поближе к дороге. Между тем «ГАЗ-АА» уже совсем близко, поднимаюсь с пулемётом наперевес и машу рукой. Скрип тормозов, писк разболтанных рессор, стрельба в неотрегулированном, перегретом двигателе. Грузовик, взметая столбы песка, резко тормозит. Его разворачивает поперёк дороги, а на меня вдоль бортов устремляются стволы пулемётов и винтовок.

— Стой! Кто такие?

— А ты кто сам будешь?

Я показываю в сторону кучи нарубленных мной веток, из-за которых торчит ствол пушки.

— Майор Столяров, командир батальона бронетанковой бригады.

Дверь распахивается, и из кабины выпрыгивает женщина-санинструктор. На её петлицах медицинские знаки различия.

— Военврач третьего ранга Крупицина.

По виду она мне ровесница. Измученное лицо, покрытое серой пылью, в глазах — тоска.

— Товарищ майор, наши далеко? У меня двадцать человек тяжёлых, срочно нужна операционная.

— Простите, товарищ военврач, не знаю. Я здесь один.

— Как… Один?

— Танк без горючего, буду драться. Полчаса назад в ту сторону прошли немецкие самолёты. Это пикировщики, а они далеко не летают. Думаю, что километров через пятьдесят вы до наших доберётесь. И, извините, у вас покушать чего не найдётся? Три дня крошки во рту не было…

Она смотрит на меня испытующим взглядом, затем лезет в свою полевую сумку и достаёт оттуда два ржаных сухаря. Подаёт мне.

— Больше ничего, товарищ майор. И… спасибо вам.

Протягивает неожиданно крепкую руку. Рукопожатие.

— Вы езжайте. Да, чуть не забыл, там, в низине четыре цистерны со спиртом, на всякий случай, может, пригодится…

Она кивает, затем обращается к раненым:

— Ребята, вы уж потерпите, немного осталось…

Затем устало лезет в кабину. Мотор фыркает, грузовик трогается и исчезает в пыли. Я жадно грызу сухарь, прихлёбывая из фляжки горячую от солнца воду. У глаз — бинокль…

Минут через двадцать показывается группа наших. Что свои — видно сразу. Человек десять в выгоревших гимнастёрках и широченных галифе, на ногах ботинки и обмотки. И все — с оружием. Подходят ближе. Уже могу различить лица. Наши, точно. Братья славяне. Опять высовываюсь:

— Кто такие?

Едва успеваю нырнуть за край холма — бухает выстрел, пуля проходит над макушкой. От удивления заворачиваю шестиэтажным матом.

— Простите, товарищ командир! От неожиданности!..

Бывший полк в полном составе, все, кто остался… Но зато — со знаменем части. Народ в возрасте, мне даже неудобно. Старший по званию — сержант. Объясняю им ситуацию, бойцы думают недолго. Решают присоединиться ко мне. Быстро окапываются, у них даже есть ручник, но патронов… Щедро делюсь. Ждём. На удивление тихо, если не считать непрекращающегося гула жаркого боя вдалеке позади. Час. Два. Никого. Эх, если бы карта была… Хоть сориентироваться, где мы…

— Товарыщу майор, так у вас горючки нема?

— Да, боец.

— Я сам з Сумщины, товарыщу майор. У нас у сели МТС була, так помню, зараз гасу^[25] нема було, мы трахтора самогоном заправляли. И издыли.

— А какие трактора были?

— Та этиж, як их, «Ворошиловцы», товарыщу майор.

Меня словно пронзает молния.

— А не врёшь?

— Ей Богу, товарыщу майор!

Он креститься. Ну, была не была!

— Сержант!

— Да, товарищ майор!

— Организуйте бойцов, там, в низине цистерны со спиртом. Пускай баки мне зальют.

— Есть, товарищ майор!

Можно было бы и подогнать танк поближе, но на всякий случай оставляю его на горке. Мало ли чего. Вдруг, придётся с толкача заводить… Эх, нам бы сейчас времени только чуток, чтобы успеть…

Если уж начало, так везёт до конца. Мы закачиваемся по пробку, кроме того, ещё находим две канистры. Их тоже наливаем спиртом и кладём за башню. Бойцы ждут. Я влезаю внутрь, усаживаюсь на жёсткое сиденье механика. Поворот вентиля, резкое шипение воздуха в дюритовых трубках системы. Ну! Дизель нехотя проворачивается и взрывается победным грохотом уверенной работы. Ура! Я кричу от радости, вижу по открытым ртам, что мне вторят бойцы. Высовываюсь по пояс из люка и машу:

— На броню, ребята!

Они не заставляют повторять дважды, дружно карабкаются по бортам, в верхний люк просовывается голова и кричит мне, перекрывая грохот крыльчатки вентилятора, насаженного на вал дизеля. Плавно выжимаю главный фрикцион, коленкой помогаю включиться передаче. Поехали!..

— Стой! Стой, твою мать!

Я вздрагиваю и торможу. Прямо передо мной возникает фигура с малиновыми петлицами и таким же околышем на фуражке. Почему-то она покачивается и плывёт. Да что это со мной?! Непослушными руками хватаюсь за края люка и выбираюсь наружу. Вот чёрт! Меня шатает из стороны в сторону. Но я рапортую заплетающимся непослушным языком:

— Командир второго батальона отдельной танковой бригады майор Столяров!

— Пьяный, сука! Дезертир! Расстрелять его!

Рядом появляется вторая фигура с политотдельскими звёздами на рукаве. Комиссар! Ну, от этих я ничего не жду хорошего никогда. Внезапно вмешивается кто-то третий, и голос знакомый, только не могу сообразить чей.

— Товарищ полковой комиссар, танкист не виноват, вы посмотрите, чем мы танк заправили!

Слышен плеск льющейся жидкости, потом вновь голос политрука:

— Уберите танк с дороги, а майора положите проспаться. Наш человек.

Меня ведут под руки, затем укладывают на разостланный на траве брезент. Ох, как же хочется спать…

Просыпаюсь от грохота. Но это не бомбёжка. Просто стреляют. А голова раскалывается от боли…

Поднимаюсь, осматриваюсь. Метрах в двадцати стоит мой «КВ», его охраняет боец НКВД. А немного поодаль — шеренга таких же малиновых петлиц расстреливает наших бойцов. Рядом стоят такие же солдаты, как и те, которых убивают, и смотрят на эту сцену. Самое страшное, что они улыбаются… Да что же это творится на белом свете, Господи?!! Лезу в карман комбинезона за пистолетом, но тут ко мне подходит комиссар.

— Будем знакомы, майор, Иван Акимович, Городков. Член Военного Совета Фронта.

— Что это, товарищ полковой комиссар?!

— Это?

Он кивает в сторону казнимых.

— Про приказ Љ 227 слышал? Хотя откуда… На вот, ознакомься.

Городков лезет в сумку, достаёт оттуда бумагу и протягивает мне, впиваюсь глазами в текст: «…Паникёры и трусы должны истребляться на месте». Возвращаю ему листовку и поднимаю глаза, пытаясь понять, что же это за человек? И можно ли его считать таковым? И почему откровенно радуются бойцы?

— Ты никак худое подумал? Майор? А зря! Про полк «Брандербург» слышал?

…В этот момент раздаются очереди из автоматов и одиночные винтовочные выстрелы, и я с ужасом вижу, как сидящие в новеньких «ЗИС-5» бойцы в таких же новеньких, как и их машины, гимнастёрках хладнокровно расстреливают наших вышедших из леса бойцов. Диверсанты! Назад!!!

Укрывшись в придорожных зарослях, смотрим, как немцы в нашей форме сгоняют уцелевших, хладнокровно добивают раненых. Хорошо слышны гортанные команды. Неожиданно немцы выводят четверых солдат, по виду явно евреев, обливают их бензином из канистр… Вспыхивает спичка, и дикий вой в котором нет ничего человеческого, раздаётся над притихшим лесом. Люди — живые советские люди — корчатся в огне, а я… я впиваюсь зубами в руку, чтобы не закричать от бессилия. Острая боль приводит меня в чувство. Довольные зрелищем немцы смеются, и я вдруг понимаю, что еще никогда не слышал ничего страшнее этого смеха…

Затем звучит короткая команда, и вслед ей гремят выстрелы — диверсанты расстреливают пленных. Нелюди! Нелюди!!!

Словно обожгло огненным сорок первым. Будто не те несчастные, а я облит бензином и горю заживо…

А комиссар продолжает:

— Вот задержали целую машину, ранеными прикидывались, а под бинтами ничего нет. И полная машина взрывчатки. Хотели переправу взорвать… Ты как, майор, пришёл в себя?

— Так точно, товарищ полковой комиссар.

— Драться сможешь?

— Смогу. А если заправите соляркой, да экипаж подберёте — ещё лучше смогу.

— И ладненько. Мы тут до вечера ещё побудем, на том берегу тебе укрытие выкопали. Так что, давай, заводи свою махину и на правый берег. Будешь оборону держать до упора. До двадцати четырёх ноль-ноль. Понял?

— Так точно, товарищ полковой комиссар.

— А экипаж мы тебе собрали. И топливо есть. Так что, дерись, майор…

— Буду, товарищ комиссар…

Глава 24

— Товарищ комбат! Патроны на исходе!

Старший лейтенант в изорванной грязной гимнастёрке смахнул с лица пот, затем устало выдавил из себя:

— Всё, ребята. Помирать будем…

Остатки батальона, над которыми он принял командование, как старший по званию из уцелевших, ещё отстреливались от штурмующих здание немцев. Хотя было ясно, что это уже агония. Патронов нет. А фашисты уже выкатывали на прямую наводку пушки, чтобы артиллерийским огнём выковырять из развалин упорно дерущихся красноармейцев…

Грянул первый выстрел — стена окуталась фонтаном рыжей кирпичной пыли, с воем полетели в разные стороны осколки и обломки кирпича. Раздались крики раненых. Старлей стиснул зубы от бессилия, и тут с неба прямо по фрицам хлестнули огненные струи трассеров. Сплошной ливень пуль косил прислугу пушек, словно косой. Немцы бросились врассыпную, но поздно — сквозь грохот боя послышался режущий уши свист, что-то мелькнуло, и грянул мощный сдвоенный взрыв. Позицию фашистов заволокло облаком серой цементной пыли. Оттуда вылетело, вращаясь в воздухе оторванное колесо короткоствольной 75-мм пушки «LeIG 18»…

— УР-Р-А-А!!!

Раздалось из развалин, по которым скользнула быстрая тень. Почти отвесно в небо ввинтился стремительный туполобый биплан, уходя после почти мгновенной атаки…

Владимир удовлетворённо зафиксировал в памяти результат своего удара. Подкрался на бреющем, стремительный удар, залп из всего бортового оружия и две стокилограммовых фугаски на закуску. Коротко и результативно. А ребята теперь отобьются. Скоро стемнеет, и им подбросят боеприпасы и подкрепление. Вёрткий «И-153» нырнул в густое облако дыма над горящим городом…

Столяров воевал уже три недели в качестве штрафника. Майор, забравший его в свой полк, не смог предоставить ему «Ил-2», чему, если честно, Владимир был рад. Бывшему капитану больше нравилась скоростная, послушная и вёрткая «Чайка». «Ильюшин» более защищён бронёй, но в пилотировании медлительней и неуклюжее. Да и летал он на ней с небольшими перерывами уже три года. За это время он настолько изучил эту машину конструктора Поликарпова, что мог летать на ней, кажется, с закрытыми глазами.

В полку Столярова первое время сторонились. Но это его не огорчало. Штрафник всё прекрасно понимал: его слова подтвердить не кому, а свою правоту лучше доказывать делом.

После первого же вылета на задание, когда ему удачно удалось продемонстрировать своё умение, угодив бомбой, брошенной в пике точно в немецкую самоходную пушку, лётчики стали приглядываться к нему. А уже через неделю, после того, как Владимир в резком вираже ушёл от итальянского «Макки-Кастольди» и тут же, сманеврировав, зашёл ему в хвост, а затем развалил пушечной очередью в упор на составляющие — кое-кто из молодых не посчитал зазорным поучиться у штрафника. Впрочем, как и из «старичков». Авторитет лётчика рос быстро. Правду говорят — если кому что дано — то так и будет.

Столяров был лётчиком, как говорят, от Бога. Лётная интуиция, умение чувствовать машину и выжимать из неё то, о чём даже не догадываются конструкторы, создавшие её. Мгновенная реакция и острый математический ум — это то, чем Владимир обладал. Плюс отменные физические данные, острейшее зрение и повышенная нервная реакция. Иногда это выходило ему боком, но чаще всего — выручало из безвыходных, казалось, ситуаций. И ярко выраженные способности лидера. Лётчик мог вести за собой людей, и они охотно шли за ним. Но самое главное — бесценный опыт боевого пилота, прошедшего самые страшные схватки самых первых дней нападения, выжившего в небе, где безраздельно господствовали фашистские истребители…

Вот и Волга. Как обычно, по её глади тянулись лодки и баржи, на которых перебрасывали подкрепления и оружие на берег, где дрались осаждённые советские воины. Прикрывались дымом от горящих нефтяных цистерн, усиленного специально дымовыми шашками. Безвестные труженики везли и везли по простреливаемой с Мамаева кургана водной поверхности. Сверху на них падали бомбы с бомбардировщиков. Их расстреливали истребители и штурмовики фашистов. Но помощь в Сталинград шла…

Внезапно Владимир насторожился — что-то сверкнуло в угасающих лучах садящегося солнца. Лётчик прищурился — точно, ему не показалось: одинокий самолёт за кем-то охотился. Он описывал круги, резко снижался и вновь взмывал в небо. Учитывая то, что в тридцати километрах за линией фронта могут быть только наши, то с вероятностью 99 % это мог быть только немец. Столяров быстро просчитал оставшийся боезапас — маловато. Хватит на пару очередей из пулемётов, для пушек снарядов нет вообще, он неплохо поохотился в этот раз на двуногую нечисть мышиного цвета… Но, сам погибай, а товарища выручай!

«Чайка» с рёвом форсируемого мотора перешла в пикирование, быстро набирая скорость.

«Одна очередь, одна очередь» — твердил про себя пилот. С концов плоскостей сорвались белесые шнуры уплотнённого воздуха, выходящий в этот момент из пологого пике «Дорнье-217» быстро рос в сетке прицела. Столяров отсчитывал про себя секунды, не забывая о просадке машины на выходе из пикирования. Стрелка альтиметра быстро крутилась, бешено отщёлкивая сотни метров.

Вот «летающий карандаш» начал набирать высоту, вот он на мгновение завис, есть! «И-153» словно споткнулся, когда из его пулемётов хлестнули короткие очереди! Что-то отлетело, но «Дорнье» упрямо лез на высоту, лётчик вновь нажал на гашетки — но бойки бессильно защёлкали вхолостую. Боеприпасов не было.

Немец же, видимо догадавшись, что советский самолёт безоружен, вновь начал заходить на круг, для атаки растянувшейся внизу на несколько километров колонны. Владимир выхватил взглядом белый круг на одной из машин и похолодел — санитарный обоз… «Раненых добивать, сволочь!» А «двести семнадцатый» уже снижался, шевеля установленной спереди пушкой…

По маленькому, словно букашка, в сравнении, биплану, хлестнули очереди дистанционно управляемых тринадцатимиллиметровых пулемётов. Рефлекторно Столяров дёрнул ручку, уходя от очереди, но затем спохватился, и, стиснув зубы, дал полный газ. «Чайка» рванулась, словно пришпоренный конь, настигая фашиста. Вражеский пилот, поняв, что сейчас произойдёт, попытался уйти в вираж, но было поздно. Бешено вращающийся винт врезался в правый руль бомбардировщика, пронёсся по инерции над кабиной, снеся по пути антенну, и отвалил вправо…

Штурмовик трясся, словно в лихорадке, но держался в воздухе, а узкий, вытянутый «До-217 Е-3» переворачиваясь, нёсся камнем к земле… Через мгновение на истерзанной войной земле появился новый кратер, ставший могилой убийц, а «И-153», с трудом удерживаемый в воздухе, пошёл на аэродром…

— Что случилось, Столяров?

Такими словами приветствовали механики приземлившегося лётчика, глядя на изуродованный пропеллер, разодранное снизу левое крыло и болтающийся на честном слове хвостовой бутик. Измученный посадкой с почти не слушающейся управления машиной Владимир прохрипел:

— Пришлось таранить гада, раненых бомбил…

Сильные руки подхватили его под руки и помогли выбраться из кабины, отвели к сделанной из снарядных ящиков лавочке. Подавальщица поставила перед ним кружку с молоком. Хотя Владимир и был штрафником, но это быстро забылось. Командир полка не раз говорил, что хочет оставить лётчика в полку насовсем и дать ему под начало эскадрилью, так что и отношение к Столярову было соответствующее. Жадно, роняя капли на затянутую в реглан грудь, лётчик сделал несколько глотков холодного молока и выдохнул:

— Спасибо, Настя. Ожил…

— Таранил, говоришь?!

Это появился комиссар полка.

— И свидетели есть? А может, решил вывести машину из строя, чтобы отсидеться на земле?! Вредитель! Дезертир! Расстреляю труса!

Политрук Гельман был единственным командиром в части, который ненавидел Владимира. Уж больно тот был не похож на маленького кривоногого тщедушного уродца с тыквообразной головой и маслеными глазками, своими широкими плечами и светлыми волосами с ярко-зелёными до неестественности глазами. Тем более, что и ростом Столяров превосходил его почти на голову. Если Владимир вымахал в метр семьдесят, то Миша Гельман — едва достигал ста пятидесяти сантиметров…

— Замолчите, комиссар!

Лётчик начал закипать, забыв о том, что надо сдерживаться. Гельман вспылил и схватился за кобуру, забыв, что там нет оружия…

— Тихо! Кто-то едет! А ну, успокоились!

И точно — от въезда на аэродром пылили два «виллиса». Первый затормозил и оттуда спрыгнул лейтенант с малиновыми петлицами, открыл дверцу. На землю ступил хромовый сапог, а затем появился сам владелец обуви.

— Я комиссар госбезопасности Абакумов. Это вы, товарищ лётчик, полчаса назад таранили «До-217» над санитарной колонной?

— Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности, я.

— Звание, фамилия?

— Рядовой Столяров, товарищ комиссар госбезопасности.

— Штрафник? Раньше кем был?

— Исполняющий обязанности командира 622 ШАП капитан Столяров. Был расстрелян согласно приказа Љ 227, за отказ казнить несуществующих трусов.

И чуть тише добавил:

— У меня в полку, товарищ комиссар государственной безопасности, трусов не было!

— Погоди, капитан. Как, расстрелян?!

Владимир молча потянул с головы шлем, длинный шрам шёл вдоль виска, прикрытый прядью седых волос.

— Пуля только контузила. Когда хоронить стали — очнулся…

Абакумов покрутил головой, словно ему нечем дышать.

— Командира полка сюда.

Кто-то из механиков брякнул:

— Здесь комиссар части…

Но тот словно не замечал тянущегося изо всех сил политрука. Несколько минут прошло в молчании, но вот, наконец, появился запыхавшийся от бега командир.

— Товарищ майор, как воюет этот лётчик? Отвечайте честно, без утайки.

— Отлично дерётся, товарищ комиссар государственной безопасности! Мне бы таких пилотов побольше, так я бы немцам такое устроил!

Но Абакумов уже услышал интересующее его и вновь обратился к Столярову.

— Сколько пробыли в штрафниках?

— Три недели, товарищ комиссар государственной безопасности.

— Сколько осталось?

— Не знаю, товарищ комиссар государственной безопасности. До искупления, как говорится.

— Считайте, что искупили. Майор, приказываю, первое — немедленно восстановить капитана в звании, второе — выписать ему все необходимые документы, я забираю его с собой.

Гельман решил вмешаться:

— Я, как политотдел части, решительно возражаю против вашего решения и обжалую его в политотделе армии!

Комиссар молча развернулся и смерил его взглядом снизу до верху, затем вновь, словно перед ним пустое место, повернулся к майору.

— В чём дело, командир полка? Что у вас в части за дисциплина?! Почему какой-то младший лейтенант позволяет себе вмешиваться в дела командира части?! Оспаривает решения старшего по званию и должности?!! Под арест его, немедленно!

— Но… Он же комиссар части?

— Товарищ Сталин принял мудрое решение — ликвидировать статус комиссара и ввести в войсковых частях и подразделениях то, что давно было положено — статус единоначалия.^[26] Вам ясно, товарищ майор? Я ещё разберусь с вами, что тут у вас за бездельники шатаются на лётном пайке! Страна от себя последний кусок отрывает, а тут всякие сладко жрут и много срут! Летает?!

— Никак нет, товарищ комиссар государственной безопасности!

— Разжаловать, и под арест на семь суток! Потом — на тот берег. И пускай воюет. Я — проконтролирую лично!..

Владимир слушал и не верил своим ушам. А ведь Незнакомый не соврал, точно его забирают отсюда. Куда-то теперь дорога ляжет…

Глава 25

…Ждать нам недолго пришлось. Только не немцы первыми появились, а наши. Точнее — наша… Та самая, военврач. Вся гимнастёрка в крови, идёт, ничего не видит. Как в песне поётся: «голова повязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле»… Как она столько прошла — ума не приложу, это с двумя то дырками, да ещё контузией.

Ведь под них расстрелянные немцы нарядились. Раненых добили, да в балку, ветками завалили. А её не до конца. Пуля прошла через глаз и вышла в висок, да в плечо и руку ещё две попало. Одна навылет, а вторая косточки покрошила и мускулы порвала. Так что ключица — вдребезги. Только чудо спасло. Да ещё то, что спешили фашисты, не успели худшего сделать, того, что я в сорок первом насмотрелся. Они ведь и над мёртвыми любят изгаляться. Сколько мы насмотрелись — уж и не упомню. И с выколотыми глазами, и со звёздами вырезанными, и с кожей снятой…

Правда, отдать хочу должное им, зверствовали в основном не сами немцы, а их прихлебатели: латыши, эстонцы, украинцы западные. Ну и прочее отребье европейское.

Раз взяли одного, немцем прикидывался, а в ранце — уши отрезанные и аккуратно так на верёвочку нанизаны. С серьгами, без украшений… Всякие разные. Высушенные. А что ещё не завялилось — засолено и в тряпочку завёрнуто. Потом, сволочь, раскололся, когда на расстрел повели. Из поляков — добровольцев. Ну, с таким дерьмом ясное дело, церемониться не стали — вывели на дорогу, раздели, водичкой облили. Пускай указателем работает дорожным. Благо дело было в январе, когда морозы за тридцать ударили…

…Санинструктор пытается привести военврача в порядок. Хотя бы чтоб дорогу выдержала, если сами, конечно, доживём до отступления… А я в это время выясняю, что у меня за экипаж.

Итак, первое дело — наводчик. Иван Лискович. Мне ровесник. Родом из Казахстана. Бывший артиллерист. Почему бывший — так пушку того, накрыло прямым попаданием. По ухваткам — опытный боец. Старшина. Кадровый. Тоже сорок первый прошёл. Был под Ленинградом, после ранения сюда угодил.

Следующий — механик-водитель. Олег Сабич. Колхозник из-под Рязани. Рослый, будто викинг, белобрысый, голубоглазый. Но говорит чисто, не тянет и не «якает». До меня — был в той же должности на Т-34. Единственный уцелевший из полка…

Радиотелеграфист. Это — кадр! Такого у меня ещё не было. Глаза — карие. Волосы — чёрные. Брови — вразлёт, соболиные. Красивая — до ужаса. Девица-доброволец двадцати лет. Окончила школу связи под Москвой, и угодила в переделку. Младший сержант Татьяна Лютикова. Ладно, чёрт с ней. Единственно, достал комбинезон запасной и велел переодеться. Не в юбке же ей (тьфу-тьфу-тьфу) выскакивать, если не дай Бог что…

И последний. Заряжающий. Тоже бывший артиллерист. Плечи — размером как мои. Ручищи — кажется, быка с копыт одним ударом свалит! Рядовой. Но на груди — медаль «За Отвагу». Высший солдатский Орден! Свой человек. Дмитрий Сухорослов. Родом — Севастопольский. Так что вроде ребята и девчонка надёжные…

Командира пехотинцев зовут Виктором. Единственное, что я про него знаю. Высокий, даже выше меня, старший лейтенант. При нём — десять человек бойцов. Зато три противотанковых ружья и «дегтярь». Агрегат с блином и ножками. Им бы что посерьёзнее… А под мостиком, который мы охраняем — всего-навсего две авиабомбы фугасных заложены. По сто пятьдесят кило каждая. Правда, это не особо делу поможет, поскольку речка — вонючка. Курица через неё вброд перейдёт, и лап не замочит, да ещё дно твёрдое… Но видно, что старлей тоже не зря свои петлицы носит: окопы грамотно отрыл, бронебойщиков с умом разместил. Пулемёт на фланге расположил. Как нам в училище втолковывали — кинжального действия. Жуткая вещь для наступающей пехоты. Поодаль — землянка с боезапасом для меня. Ещё две сотни снарядов и патроны. Так что ждём…

Время — четырнадцать ноль-ноль. Разрешаю обед. Подкрепляемся, чем Бог послал. А послал он нам неплохо: к положенному пайку целую банку ленд-лизовского колбасного фарша! Мечта гурмана! Просто объедение!!! И хлеба вдоволь. А вот наркомовские не дали. И то дело. Сколько я замечал: как какой экипаж примет спиртное перед боем — назад не возвращается… Дурная примета…

— Идут!!!

Ну, орлы! Никакой паники, никакой суматохи. Все быстро разбегаются по положенным местам. Я залезаю в танк последний. Экипаж уже на месте, даже Татьяна не подкачала.

— Рацию — на приём, и за пулемёт. Без команды огонь не открывать! Всем всё ясно?!

— Так точно, товарищ командир!

Слышно отлично, поскольку двигатель не работает. Не нужен он пока. Успеется…

Глаз впивается в окуляры бинокля. Я наблюдаю за дорогой, высунувшись из башни. Сколько раз проклинал создателей «КВ» за плохой обзор, и вот опять. Но у немцев не в пример нам видимость, а командир у них из люка каждые пять минут башку показывает. Так что…

Немецкая колонна вытянулась на километр. Это, примерно, батальон. Впереди — тяжёлые «Т-4». Следом, «троечка», судя по всему, командирская. Непонятный гроб, по виду напоминает хорошо известные мне по сражениям под Москвой французские «рено», только намного больше. Видно, тоже из тех краёв. Торчит из корпуса массивное орудие, и в маленькой башне тоненький ствол. Следом — опять одна «четвёрка» и лёгкие «Т-II». Можно сказать, повезло. Замыкают колонну полугусеничные транспортёры. Даже не броневики, а обычные вездеходы. Пушек пока не видно… Нагло прут. Как на параде.

— Связь с пехотой, радист!

Мне суют трубку обычного полевого телефона, озаботились провести линию в танк от КП охранения.

— Слушай, старший лейтенант: пусть твои ребята головной не трогают. Мы его на мосту рванём. А потом весь огонь по командирскому танку. Это вон тот, двенадцатый от начала колонны. Достанут твои орлы?

— Достанут, майор. Будь уверен.

— Отлично. А я с хвоста начну. Заставим их развернуться, и тут уж я им дам прикурить. Главное, пехоту держи…

Затем спускаюсь в люк, занимаю своё место.

— Держи последнюю «троечку» на прицеле, Ваня.

Тот показывает мне большой палец, не отрываясь от панорамы.

— Бронебойный…

Шестьсот. Пятьсот. Триста. Сто…

Гранёный лоб прочно торчит в марке прицела. В самом его центре. Промаха быть не может. Ну, давайте, сволочи. Давайте!!! Первая «четвёрка» вползает на мост, кажется, что я слышу, как хрустят под траками брёвна. Пора! Рви! Ну же! Вот-вот первый немецкий танк сойдёт на берег! Уже спешит второй…

В небо взлетает сноп огня и чёрно-жёлтого дыма, раскатистый звуковой удар тяжело бьёт по ушам. Из клуба огня медленно взмывает в небо сорванная башня с бессильно болтающимся коротким хоботом пушки… Наконец дым рассеивается. Я вижу огромную воронку на месте моста, заполняющуюся бурлящей водой и застывший пылающий танк у въезда на мост. Первый же исчез вообще. Вспыхивает машина фашистского командира, из люка кто-то вываливается и замирает у борта, продолжая гореть. Больше никто не показывается. Ну, наш черёд!

— Огонь!

БА-БАХ! Светлячок трассера гаснет в воздухе и исчезает в борту замыкающего. Синее пламя синтетического бензина вырывается из открытых из-за жары бортовых люков. Есть!

— Ваня, молоток! Давай следующего! Бронебойный! Огонь по готовности! С хвоста колонны! Огонь!..

Всегда бы так! Подставили борта, сволочи — получите советские гостинцы! Нам не жалко! Следующий снаряд входит точно в борт «тройки», прямо в небольшой тактический чёрно-белый крест. Вспышка багрово-синих искр, облако синего синтетического пламени, спёкся, нечисть коричневая! Ну!

Наша пушка стреляет с такой скоростью, с какой успеваем закидывать снаряды в ствол. И ни один не проходит мимо. Такой восхитительной бойни я не видел ещё ни разу в жизни — один за другим немецкие машины рассыпаются металлоломом. Не отстают и бронебойщики, вкладывая свои увесистые пули в 14,5 мм точно в смотровые щели и баки. Пехота добивает спасающихся фрицев из винтовок и пулемёта. Сегодня в Германии вдов прибавится! И не мало…

Дата добавления: 2015-10-24