Конец второй книги 3 страница

— Берег, я Берёза! Дайте координаты вражеских дотов.

— А хрен его знает, бог войны! Вон, слева лупит, гад. И справа тоже. И за заграждениями сидят, сволочи…

Паскуда! Какой ты командир?!!! Тебя, сволочь, надо дворником ставить, а не полком командовать! Ведь столько людей уже положил…

Делать нечего. Оставляю за себя наводчика башенного орудия, предупреждаю остальных, чтоб ждали команды по рации, а за холм, пока, не высовывались. Затем беру штатный «ППД» и бегу к залёгшей пехоте.

Заметив меня, фашисты открывают огонь. Над ухом тоненько посвистывают пули. Задеваю ногой о спрятавшуюся под снегом проволоку и кубарем сыплюсь вниз. Это спасает от обстрела, немцы явно посчитали меня убитым. Уже ползком добираюсь до одного из пехотинцев.

— Где командир?

— Да он в тылу, товарищ танкист. В овраге.

— Как… В тылу?!

— Ну, вы когда сюда ехали, вдоль оврага пришлось?

— Да.

— Товарищ командир полка, когда в первый раз с немцами схлестнулись, остался с ранеными. А нам велел дальше идти.

— А на рации кто?

— А, так это Васька Петров. Радист наш.

Я уже закипаю.

— Где ваш Петров?!

Боец приподнимается и кричит:

— Васятко, иди сюды! Тебя танкисты требуют!

Через пару минут подползает маленького роста боец. Огромный ящик рации за его спиной едва ли не больше самого.

— Лопатка есть?

— Чаво?

— Ты мне не чавокай! Лопатка сапёрная, спрашиваю, есть?

— А то!

— Быстро рой яму. Да куда ты!!! Лёжа рой, снег мягкий!

Через пять минут мы уже в подобии снежной норы. Навинчиваю антенну на ящик передатчика, включаю.

— Первый, я Берёза. Координаты — 32–17. Осколочным. Огонь!

С журчанием над нашими головами проходит первый снаряд. Чуть погодя доносится звук выстрела, а затем на том берегу вспухает бело-чёрным облаком разрыв.

— Правее 02. Огонь!

Всё-таки наводчик у меня классный. Да и сам я неплох. Второй снаряд заставляет умолкнуть один из дотов. Добавив для верности ещё пару снарядов по тому же месту, переношу огонь на другие координаты.

Через полчаса артобстрела небольшой проход расчищен, доты подавлены. Через Васятку вытаскиваю к себе в нору комбатов, и приказываю им ползти через реку. Пока одним батальоном. Именно ползти, а не орать «Ура» и ломиться в полный рост. Пусть гораздо медленнее, зато целее будешь.

Через два часа томительного ожидания наблюдаю, как у вкопанных на том берегу надолбов, вдоль берега, возникает чёрное пятно. В бинокль различаю, что это один из бойцов на том берегу машет шапкой. Отлично. Перебрались. Стреляю в воздух зелёной ракетой. Это знак, чтобы окапывались и ждали остальных. Отправляю следующий батальон. А через полчаса ещё один, последний. Сам ползу вместе с остальными. Рядом сопит маленький радист. Я тем более пробираюсь не по прямой, а немного зигзагами. Мало ли чего.

Уф! Вот и берег. Тщательно осматриваю береговые укрепления немцев через линзы трофейного «цейса». Красиво! Четыре дота мы накрыли. А вот ещё два молчат. И колючки тут полно. Наверняка мины понатыканы. Что же делать-то?

Глава 6

Немцы шли строем пеленг. Классически. Девятками. По три. Каждый следующий бомбардировщик чуть позади переднего. Если смотреть снизу — углом. Этакая косая колонна из двадцати семи машин. Прерывистый звук их двигателей рвал слух находящихся на земле лётчиков.

— Почему мы не взлетаем?

— Не знаю, Саша. Начальство категорически запретило. Говорят, чтобы не привлекать внимания раньше времени к аэродрому. Мол, пока потребности нет.

— Потребности нет?! Да я когда в Севастополь ездил последний раз, на меня как на врага народа смотрели! Немцы город в щебёнку превращают, а мы тут отсиживаемся…

В словах молодого лейтенанта была горькая правда. За три месяца, которые лётчики находились в командировке, они сделали по одному вылету. Тому самому, испытательному… Да и в остальных авиационных частях творилось непонятное — складывалось впечатление, что командование осаждённого гарнизона просто не знает, как использовать имеющиеся у него самолёты…

Пилоты каждый день ломились к начальству, требуя выпустить их в небо, а Дзюба отговаривался приказом генерала Петрова, угрожая расстрелом пытающимся самовольно взлететь…

Между тем с каждым днём обстановка на фронте ухудшалась: в марте месяце с треском провалилась попытка советских войск вернуть Крымский полуостров. Погибло очень много людей, потеряны сотни танков и орудий. Всё это негативно сказалось на моральном состоянии севастопольцев.

Столяров просто не понимал причин происходящих неудач, особенно если учесть, что прошлой осенью они наголову разбили немцев под Москвой. В апреле было затишье, если можно так выразиться, а в начале мая началось…

Под Севастополем появился четвёртый авиакорпус немцев под командованием самого Вольфрама фон Рихтгофена. И всё…

С пятого мая в воздухе непрерывно висели бомбардировщики и истребители врага. Сотни тонн бомб падали на укрепления и город. Малейшие попытки подняться в воздух пресекались немцами очень жестоко — в соседней эскадрилье из десяти взлетевших «ЛаГГ-3» назад не вернулся ни один самолёт.

Впрочем, никто этому не удивлялся — не зря аббревиатура «ЛаГГ» на всех фронтах расшифровывалась одинаково — Лакированный авиационный Гарантированный Гроб. Как правило, лётчик этой перетяжелённой машины совершал полёты до первой встречи с врагом. Потом — факел в небе, очередь по парашюту, и на землю опускался прошитый пулями труп. Даже устаревшие «ишаки» и «чайки» пользовались гораздо большей популярностью у авиаторов, чем этот монстр…

— Едешь в город, командир?

— Да нет. Не хочу. Лучше здесь побуду…

Капитан отвернулся и, достав из кармана пачку папирос, закурил. Пожав плечами, остальные пилоты быстро запрыгнули в кузов грузовика, отправлявшегося в Севастополь. Мотор зафыркал, а Столяров отправился в землянку, подремать. Но сон к нему не шёл, и, провалявшись на нарах с час, капитан отправился к оружейникам, с которыми у него сложились хорошие отношения.

Не в пример многим в их специальной авиагруппе лётчик не гнушался взять в руки гаечный ключ и помочь в ремонте собственной машины. Подсказать, если что-то не выходило.

«Чайку» Столяров знал в совершенстве. И именно это, да ещё инженерные навыки Олега помогли ему перевооружить машины их звена. Теперь их самолёты несли вместо двух крупнокалиберных «УБСов» и стольких же «ШКАСов» по четыре крупнокалиберных агрегата на плоскостях, да ещё две автоматические пушки «ШВАК» стояли впереди, перед кабиной пилота. Машины стали тяжелее, но всё дело в том, что на них стояли не обычные старые двигатели «М-62» около 800 лошадиных сил, а более мощные «М-63» на тысячу сто, что и позволило переделанному «И-153» сохранить и скорость, и подвижность…

— Что, товарищ капитан, опять пришли?

— Угу, Семёныч. Давай, поработаем…

Прочный металл, тем не менее, легко поддавался напильнику. Отточенными движениями Владимир стучал дубовой киянкой, выгибая снятый с громадного крыла разбитого «Хейнкеля» лист. Он перешивал обшивку плоскости своей машины.

Полотняно-перкалевый самолёт гораздо более лёгкая добыча для зениток врага, чем дюралюминиевый. Да и за счёт отказа от лишних нервюр и лонжеронов экономится вес. А это позволяет нести больший боезапас и больше оружия. Конечно, делал он всё это не на своей машине. Кто же позволит выводить из строя нормально функционирующее оружие? Нет. Столяров перешивал запасной комплект плоскостей, хранившийся в ремонтной мастерской спецгруппы, намереваясь по окончании работы просто переставить крылья. По крайней мере, перкалевые закрылки он уже поменял на обшитые. Оставалось только испытать их в воздухе, но Дзюба вылеты запретил категорически. Так что, приходилось ждать, пока кого-то наверху не припечёт…

Гнусавый сигнал клаксона прервал мысли капитана. Что случилось? Он бросил напильник в ящик с инструментами и выскочил наружу — возле неожиданно быстро вернувшегося из города грузовика столпились все свободные от службы люди. Затем пилот заметил бегущих к толпе санитаров с носилками. Кто-то ранен?! Но как? Раздвинув широкими плечами лётчиков и матросов, капитан оказался в первых рядах — все вернулись живыми, но на некоторых белели свеженаложенные повязки. А ещё его поразили их лица — можно назвать их потерянными. Выражение обиды и горечи словно застыло, превратившись в маску…

— Осторожнее, осторожнее! Пропустите, товарищ капитан!

Столяров посторонился, пропуская двух матросов с носилками.

— Принимайте!

Через борт подали молодую девушку в матросской форме, вернее, в её остатках, едва различимого цвета, из-за пропитавшей её бурой крови. Следом — ещё двоих, с обугленными ногами.

— Кто это сделал?!!

— Да вот они, суки!

Под ноги собравшимся бойцам шлёпнулся бритый узкоглазый молодчик. Едва придя в себя, он перекатился, встав на колени, и заорал с пеной у рта:

— Русские сволочи! Всэх вас перерэжем! Крым был, эсть и будэт татарским! Смэрть русским сволочам! Зарэжем всех! Дэтэй ваших зарэжем, вас зарэжем! Всех вырэжем, до последнего! На ваших матэрях пахать будэм! Кожу вашу на ковры пустим! А-а-а!!!! Нэ навижу!!! За своэго брата дэсять русских убью! Сто убью! Тысячу!

Он опять рухнул на землю и забился в истерике, пуская изо рта вязкую пену. Олег, не сдержавшись, врезал ему сапогом прямо в лицо, и тот, булькнув, заткнулся и затих, поняв, что ЭТИ люди не боятся его пустых угроз.

— Мы ехали, как обычно. Через татарский аул. Выезжаем на площадь — а там два костра и крест. На кресте — вот она, гвоздями прибита, и живот вспорот. Кишки до земли висят. А вон те девчонки — привязаны цепями. Правда, видать эти сволочи только костры зажгли, успели мы… Попрыгали с машины, а тут толпа из-за домов. С топорами, ножами, их там с сотню было. Бегут, визжат, страх нагоняют.

Лейтенант сплюнул на землю. Затем вновь набрал воздуха и продолжил:

— Орут все — Крым татарам. Смерть русским! Ну, мы сам знаешь, капитан, без оружия не ходим… Правда, стоптали бы они нас, числом задавили. Да только трусы они. Суки! Мы едва успели пистолеты достать, да по паре пуль выпустить, как все врассыпную. Но кое-кого успели достать. А этого гада в плен взяли. Для суда. Казнить, падлу, будем. Люто казнить! Они над нашими девушками издевались, с матроса нашего кожу сняли, с живого… Не довезли мы его, товарищ капитан. Просто не смогли. Добили, чтоб не мучился… В кузове лежит…

— Поднимай народ. Все — В РУЖЬЁ!!!

Слушавшие горький рассказ люди не нуждались в разъяснении. Откуда ни возьмись, в руках замелькали винтовки, автоматы, гранаты…

— Ещё две машины сюда! Быстро!

Буквально через пять минут появились ещё два «ЗиС-6».

— Отставить! Я приказываю! Немедленно разойтись!

Перед собравшимися вдруг объявился комиссар группы Хейфиц.

— Вы ещё ответите за самосуд! Немедленно освободите незаконно арестованного! У него есть права! Советский суд гуманен!

— Ах, ты же падла пейсатая! Давай его сюда, ребята!

Это кричал один из лётчиков, стоявший в машине. Комиссар понял, что перед ним сейчас не войсковая часть… Это было что-то из тех времён, когда защищали свои семьи, дрались с врагом насмерть, не щадя живота своего. Когда десятком выходили навстречу сотне, когда не брали в плен, и мстили до седьмого колена… Наума Моисеевича подтащили к грузовику и пилот, по-прежнему бывший в кузове, швырнул ему что-то под ноги. Это что-то упало с мокрым шлепком, и все отшатнулись — перед ними лежала размотавшаяся при падении кожа…

— Ты понял, сволочь, что ОНИ с нами делают?! Понял?!! Гляди! Сюда гляди! Вот он лежит! Я сам в него стрелял, сволочь! Если бы ты только слышал… Если бы ты только слышал, как он кричал…

Из него словно выдёргивают ось — лётчик без сил опускается на доски, слепо шарит вокруг руками. Затем поднимает залитую кровью красноармейскую книжку. Та расползается в его руках, бумага то паршивая, чуть ли не газетная, но ещё можно что-то различить в незастывшей крови.

— Гольдман… Исаак… Не пойму, то ли Самуилович… То ли Зельдович…

Хейфиц вскидывается, затем выдёргивает руки у держащих его матросов.

— Да как они только посмели… Я — с вами. Не щадить никого! Пулемёты не забудьте!

— А с этим что делать?

— Привяжите его к передней машине.

— Как привязать? Спереди?

Он жутко улыбается.

— Сзади… По машинам!

Мстители быстро оказываются в кузовах. Моторы ревут, и грузовики быстро набирают скорость. Через несколько минут скорость уже под пятьдесят километров, и тогда становится понятным, почему комиссар приказал поступить с татарином именно так — его тащит по каменистой пыльной дороге на стальном тросе. Буквально через мгновения брызгает первая кровь, затем доносится едва слышный сквозь грохот автомобильного двигателя вой, и вот уже тянется алая полоса за небольшой колонной, впрочем, быстро серея от поднятой пыли… К селению доезжает половина туловища и изуродованная голова. Ни ног, ни внутренностей нет. Всё стёрто, словно гигантской наждачной бумагой. Аул словно вымер.

— Проверить все дома. Мужчин — сюда. Всех. Не взирая на возраст.

Наум Моисеевич командует. Все по привычке ему подчиняются.^[4] Да и в жизни любым полком командовал не командир полка, а комиссар. Так было везде. Вот и здесь, в этой обстановке его приказы выполняются беспрекословно, хотя сейчас здесь не бойцы и командиры, а мстители. За поруганную честь наших женщин, за матерей, на которых эти нелюди собираются пахать. Они не хотят отдавать свою кожу на выделку ковров в их сакли. Не имеют ни малейшего желания быть убойным скотом, покорно подставлять горло под нож…

Через несколько минут в ауле поднимается вой. Дико кричат женщины, визжат дети, орут мужчины. Столяров вместе со «спиногрызами» ввалился в один из домов и обалдел: голый старик сношается с овцой… Грохнул выстрел, прикончивший обоих…

Всех сгоняют на площадь, где ещё остались жуткие кострища и не засыпана огромная лужа крови. Хейфиц вспрыгивает на машину.

— Молчать!

На него не обращают внимания. Тогда комиссар просто отдаёт команду, и автоматные очереди над головами заставляют татар упасть на землю и утихнуть. Наступает тишина.

— Вы, сволочи, слишком рано задёргались. Немцы ещё не пришли! Давай, ребята!..

Начинается сортировка. Всех лиц мужского пола, начиная от годовалых младенцев, выволакивают из лежащей толпы в сторону, под прицелы двух «Максимов» и одного «ДП». Женщин загоняют в мечеть. Никто не сопротивляется, жуткое молчание обречённых. Они понимают — это конец. Лязгает массивный амбарный замок в дужках дверей, запирающих молельню. Оттуда доносятся причитания, перерастающие в монотонный вой, режущий уши. Мужчины же сбились в кучу, словно стадо овец при виде волка. Они трясутся от страха. От толпы доносится резкий запах аммиака, иногда перебиваемый вонью дерьма.

Что поделать, храбрые они только толпой на одного. Тогда их смелости нет предела. А когда встречаются с равным противником — то сразу нападает «медвежья болезнь». А что уж говорить, когда их враг сильнее? Тогда ради спасения своей никчёмной жизни они готовы даже собственную мать продать, а детей и жену предоставить для утех сильнейшему. Лишь бы им спастись…

Из канистр щедро плещет бензин на деревянные стены мечети. Вой изнутри становиться всё громче. Всё противнее. Напряжение нарастает, но Хейфиц вдруг опять начинает говорить. На этот раз речь совсем короткая…

— У русских есть такое выражение — женщин надо пропустить вперёд. Но на этот раз пусть дорогу проложат мужчины… Огонь!

Гулко бьют пулемёты. К ним присоединяются автоматные очереди. Едва слышно хлопают в этом шквале огня пистолеты. Через мгновение вся площадь завалена трупами. Впрочем, Наум Моисеевич извлекает из кобуры личный «ТТ» и идёт прямо по наваленным грудой телам, время от времени аккуратно стреляя в затылок лежащим… В наступившей после стрельбы тишине слышен только вой из мечети…

— По машинам!

Все лезут в кузова. Наступает отрезвление после бойни. Впрочем, оказывается, ещё не всё. Хейфиц достаёт из кармана большую зажигалку в виде бочонка. Отличная вещь. Изготовлено специально для сапёров. Снабжена специальной сеточкой по типу шахтёрских ламп для защиты от ветра. Щелчок. Вспыхивает пламя. А затем огонёк кувыркаясь, летит в лужу натёкшего бензина. Пламя мгновенно взмывает к небу, мчится по дорожке, и вот чёрные клубы огня взмывают к облакам. Именно чёрные. Грязные. Грузовики трогаются…

Через пятнадцать минут после возвращения дежурное звено было направлено на бомбёжку аула…

Глава 7

А делать нужно. Поскольку мороз крепчает, а задача не выполняется.

— Разведка, ко мне.

Через десять минут появляется старший лейтенант.

— Командир полковой разведки Батов.

— Майор Столяров. Танкист. Слушай, «глаза и уши».^[5] Надо бы пару человек послать, разнюхать, что тут у нас впереди. Снега полно. Пускай тоннель роют и лезут. Главное — мины есть или нет? Понял?

— Так точно, товарищ майор.

— Ну, давай, старлей. Действуй.

Ждём. Минуты идут томительно медленно. Уже начинает смеркаться, а разведки всё нет. Бросаю взгляд на часы. Мать твою, всего то пятнадцать минут прошло, а замёрз, будто сутки пролежал. А ведь у меня ватный костюм под полушубком. Каково же простой пехоте? У них и штаны то тёплые не у всех.

— Товарищ майор!

— Николай?! Откуда ты?

— С того берега, товарищ командир. Ребята по рации кричали-кричали, да не дозваться вас. Вот меня и послали, разузнать, что да как.

— Мать… Ты это, Коля, давай назад. Скажи, пусть «шестидесятки» и «три-восемь» начинают потихоньку спускаться. И видишь там бруствер?

— Так точно, товарищ командир.

— Пусть остальные их огоньком поддержат.

— Есть!

Уполз. А на сердце сразу теплее. Значит, уважают меня бойцы, раз беспокоятся об ушедшем комбате. Легче стало. Снова взгляд на часы — сорок минут. Пора бы… Хотя, нет. Ребята к снегу непривычные, вряд ли умеют быстро тоннели копать. О, старлейт!

— Товарищ майор, товарищ Столяров!

— Что, Батов?

— Посмотрели орлы. Нет немцев.

— Как, нет?

— Ушли. У них там кроме снегового бруствера ничего не было. Вот они и удрали. Следы назад ведут.

— Много?

— Человек пятьдесят-шестьдесят. Вряд ли больше.

Краска заливает моё лицо. Переосторожничал. Ладно, зато людей сберёг, мало ли, оставили бы снайпера, или не ушли… Поднимаюсь в рост и иду к немецкой обороне. В это время сзади слышу рёв моторов. Мои танки идут. Как и сказал, первыми лёгкие машины. Осторожно, выдерживая интервал метров в семьдесят. За грохотом моторов не слышно хруста льда, но видно, что толстый, поскольку малыши проходят спокойно. Номер «двадцать семь» перед самым берегом лихо газует и с разгона врезается в высоченный сугроб, окутываясь снежным облаком. Его примеру следуют остальные. Вот сукин сын! Машу ему рукой, останавливается.

— У тебя голова на плечах есть, Осатюк?

— Так, товарищу майор, лёд дэржить!

— Тебя — да. А остальные ребята пойдут? Ты своей лихостью всю его прочность сбил, теперь другой путь искать надо!

— Виноват, товарищ майор.

— Виноват. Эх, всыпал бы я тебе… Да ладно. Бери взвод, и давайте к немецким окопам, ждать всех там.

— Есть!

Подзываю Васятку.

— Товарищ красноармеец, обеспечьте мне связь с танками.

Через минуту разговариваю со оставшимися на той стороне реки. Первые пойдут «Т-34», по одному. Пока первый из них не потрогает гусеницами другой берег, следующий — не начинает движения. Последним двинется мой командирский, трёхголовый. Экипажи идут пешком сзади. В машинах — только водитель.

Головной танк осторожно, словно слепой, спускается на лёд. В последних лучах заходящего солнца вижу, как неожиданной искрой из-под гусеницы выстреливает фиолетовая молния лопнувшего куска льда. Мои кулаки сжимаются, но нет. Идёт. Идёт, родимый! Ура! Это пехота приветствует криками первую тяжёлую машину, пересекшую Волхов. Второй… Третий… Уже стемнело, поднялся ветер, закруживший позёмку по чистому льду. Все. Остался мой «двадцать восьмой». Перейдёт или нет? Вес у него самый большой, а гусеницы уже. Не выдерживаю и бегу на тот берег сам, размахивая руками. Ребята меня увидели и остановились.

— Стой! Стой!

— Что вы, товарищ командир?

— Стойте.

Уф! Немного отдышаться. Чуток лёгкие прихватило. Наконец резкий сухой кашель даёт знак, что можно говорить.

— Вылезай, Коля. И вы, ребята. Я сам поведу.

— Товарищ майор!

— Не спорь.

— Не доверяете?!

— Не в этом дело, Коля. Я тебе свою жизнь в бою доверяю. Здесь случай другой. Мне рисковать. Всё. Давай.

Мехвод нехотя вылезает через люк квадратной башенной коробки. Я занимаю его место. Переднюю дверку и крышку сверху — не закрываю. Сажусь на сиденье, устраиваюсь поудобнее. Ну, с Богом! Выжимаю фрикцион, третья передача. Гул бортовых двухрядок, визг ферродо и стали дисков сцепления. Давай! Чуть качнувшись на усиленных тележках, дракон трогается. Скорость нарастает, ну! Есть! По мгновенно изменившемуся звуку мотора и гусениц я понимаю, что танк идёт по льду. Матерь Божья! Всем телом ощущаю, как лёд начинает дышать… Он волной прогибается впереди, и наверное, так же вздымается позади, когда непосильная ноша уходит с его спины… Надо было на пятой! Мысль стучит в висках, но останавливаться нельзя! Мгновенно пойдёшь ко дну. Пот градом льётся по лицу, затекает в глаза, но его не смахнуть, руки намертво зажали рычаги. Давай, родимый! Давай! Довожу обороты «М-17Т» почти до максимума. До тысячи четырёхсот. Стрелки приборов бешено скачут, невзирая на сто литров смеси воды и гликоля в радиаторах температура двигателя угрожающе растёт. Но нельзя, ни на секунду нельзя сбавить скорость. Всё! Я чувствую, как машина начинает своё жуткое движение вниз… С гулким пушечным выстрелом лопается лёд, одна громадная льдина начинает подниматься, загораживая собой белый свет… Толчок, удар, сверкающие в свете внутреннего освещения осколки больно бьют меня по плечам и голове, но я двигаюсь вперёд, двигаюсь! Берег! Перебрался… Стоп… Меня вытаскивают из машины, что-то говорят, я не слышу. Бессмысленно улыбаюсь в ответ. Кто-то подносит флягу к губам. Глоток. Водка. Ледяной комок катится по пищеводу внутрь. Темнота…

— Товарищ майор, проснитесь.

— Ты, Коля? А как?

— Товарищ майор, всё нормально. Вы, наверное, нервы себе пережгли. Бывает такое.

— А почему я не утонул?

— Так это, товарищ командир, вы уже под самым берегом провалились. У него завсегда лёд тоньше. Ну а поскольку танк быстро шёл, то и выскочил.

— Ясно… А пехота где?

— Да вас ждёт. Командовать надо.

— У них же свой командир.

— Пропал их командир. Ночью медбрат пришёл. С того места, помните?

— Да.

— А командир вперёд вышел с комиссаром. Вот, только шапку и нашли.

— Твою ж мать!

Выбираюсь из-под брезента. Снаружи ярко светит солнце, щедро рассыпая зайчики по гладкой белой поверхности. Щурясь, осматриваюсь вокруг. Даже глаза немного режет. Ну, ладно.

— Ребята, а где медбрат? Давайте его сюда.

Через несколько минут появляется наш знакомый.

— Товарищ майор, по вашему приказанию…

— Вольно, рядовой. Говорите, одну шапку от командира нашли?

Боец мнётся, затем внезапно выпаливает:

— Так точно, товарищ майор. Шапку, и его самого, неподалёку.

— А почему не доложили сразу?

— Так это, товарищ майор, мёртвый он. И комиссар. Видать, водки перепили, да уснули. А мороз — он такой…

Понятно. Дальше объяснений не требуется. Нажрались, да уснули. Не зря говорят, что греться лучше чаем горячим. Собакам — собачья смерть. Что же, придётся принимать командование на себя, пока не прибудет замена из тыла. Кстати, надо бы сразу доложить, как и полагается, а то мало ли чего…

Не откладывая дела в долгий ящик приказываю связаться со штабом полка. Радист долго и безуспешно пытается вызвать «Ромашку», но толку чуть: одна несущая. Что за ерунда? Непонятно.

Ладно, делать нечего. Созываю командиров рот, те собираются через полчаса. Кошмар какой-то! Что за безалаберность? Неужели так тяжело пройти по траншее? Хотя, оказывается, траншей то и нет, так, отрыли в снегу ячейки. А немец, сволочь, снайперов рассадил по окрестностям, постреливают. За ночь пятеро убитых, двенадцать раненых. Но это не самое главное: замёрзло почти пятьдесят человек! Выясняется, что бойцов перед атакой двое суток держали в лесу, не пуская обогреться. Причём питались они сухим пайком! Закаляли, так сказать, приучали к морозам! Что за суки командуют!!!^[6] На улице мороз за тридцать, а они полуголодных, измученных людей в дом обогреться не пускают?! Настоящее вредительство, вот кого сажать надо и воспитывать, а не простых людей! Я просто поражён до глубины души, а величину моего возмущения даже выразить невозможно. И как прикажете наступать?! Это хорошо, что немцы ещё кое-какие блиндажи оставили, а то бы вымерз батальон полностью!

Слегка переведя дух и сосчитав про себя до десяти, пытаюсь выяснить, кто дал команду вывести боевое охранение на нейтральную полосу в самый холод, не позаботившись о более частой смене, причём в таком количестве. Поскольку все замёрзшие и оказались часовыми. И тут до меня доходит… Да ещё как! Это что получается? Всю ночь батальон был без охраны? Подходи спокойно и бери всех в ножи?! Вот действительно, в рубашке родился! Мехлиса на них нет, Льва Захарыча! Я то помню, как он в Финскую Войну нас в атаку водил, лично сидя за рычагами танка. И ведь не молодой мальчик уже! А идти против пушечных дотов на «Т-26» — всё равно, что с самолёта без парашюта прыгать! Эх, где же он сейчас то?

Делать нечего, высылаем разведку, благо нашлись лыжи, даже странно, а я тем временем приказываю организовать приготовление горячей пищи. Хватит! Довольно над людьми издеваться! Через час бойцы получают сваренный из концентратов суп и горячий чай. Послышался говорок, народ повеселел, немного ожил. Задымились самокрутки, кое откуда уже слышен смех. Да и мне на душе легче.

Ещё через полчаса возвращаются разведчики. Немцы от нас в пяти километрах. Заняли позиции возле железной дороги, ребят обстреляли, и они решили не рисковать и вернуться. Я не ругаюсь. Их можно понять. Только что из тыла, и этот вчерашний бой у них первый в жизни, и сразу такие потери. Главное, что я теперь знаю, где находятся враги, и теперь можно подумать о том, что делать дальше.

Сидеть на месте нам никто не позволит. И времени долго думать, тоже никто не даст. Прикидываю маршрут, сверяюсь с картой. Местность, кажется, проходима для танков.

Приказываю подготовиться к выступлению. Все начинают суетиться, готовясь к выходу. Тщательно подготавливают вещмешки, проверяют обувь, я же безуспешно пытаюсь связаться с полком. В наушниках только треск и помехи статики…

Танки идут первыми, пробивая дорогу пехоте. Народ всё-таки измучен. Мой «два-восемь» первый, следом более лёгкие машины. Скорость составляет где-то шесть-семь километров в час. В глубоком снегу особо не разгонишься, нос танка всё время нагребает настоящий бурун. Зато пехоте хорошо, после нас намного легче шагать по пробитой дороге. А вон и насыпь. Её хорошо видно в бинокль.

Будьте уверены, нас уже засекли. Сейчас начнут «приветствовать». И точно! Вспышка! Над головами с журчанием проходит первый снаряд и рвётся далеко позади. Пехота рассыпается и залегает, кое-где мелькают лопатки спешно окапывающихся бойцов, лаю команду мехводу и тот начинает вести машину зигзагами, насколько позволяет снег. Мы вместе со стрелками пулемётных башен пытаемся определить огневые точки врага. По нам в ответ бьют из четырёх пушек, правда, безуспешно, а затем в грохоте мотора появляются звенящие нотки — это стреляют из пулемёта.

— Есть! Засёк, товарищ майор!

— Отлично! Уходим!

Разворачиваю командирскую панораму и командую по ТПУ механику. Разворачиваться ни в коем случае нельзя — сразу влепят в корму бронебойным снарядом, а там у нас защита хиленькая. Двигатель ревёт от перегрузки, а я с ужасом думаю о том, чтобы не наехать на кого-нибудь из своих бойцов, закопавшихся в снегу…

Глава 8

Никаких карательных мер к группе не последовало. Не до того стало. Второго июня, через два дня после случившегося, начался генеральный штурм Севастополя. Тысячи снарядов, мин и бомб обрушились на обороняющихся. Сплошное облако пыли и дыма поднялось над позициями и городом. Но, как ни странно, особых потерь среди личного состава не было. Другое дело — техника и укрепления. Массивные снаряды сверхтяжёлой артиллерии крошили бетон. Выворачивали сложенные из камня доты и стационарные позиции береговых батарей наружу. Наступило, наконец, и время настоящей работы для специальной группы полковника Дзюбы…

Тридцать две машины строгой колонной шли по ослепительному крымскому небу, облитые ярким солнцем. Десять И-153 и двадцать два И-16. Перед ними была поставлена задача: обнаружить и подавить сверхдальнобойное орудие немцев с женским именем «Дора».^[7] Двадцать второго июня, ровно через год после начала войны, этот монстр открыл огонь по батарее капитана Александера, для защиты которой и была выделена специальная авиагруппа в составе 109 самолётов всех типов…

Лучи крымского солнца били в глаза. Но машины шли вперёд. Владимир внимательно, несмотря на режущую боль и выступившие слёзы, вглядывался в горизонт. Немцы были очень сильны, и расслабиться означало смерть.

Дата добавления: 2015-10-24