Конец второй книги 2 страница

Утро. Меня расталкивает красноглазый полковник.

— Эй, танкист! Поднимайся. Машина готова.

Я вскакиваю. Ничего себе! Это что получается? Ребята всю ночь не спали? Однако… Поднимаю своих орлов, пускай пока занимаются завтраком, а я схожу, посмотрю, что тут нам приготовили. На улице подхватываю горсть снега, выбрав место почище, и протираю физиономию. Он обжигает кожу, но заставляет кровь идти быстрее. Между тем двери сарая, где мне показали «двадцать восьмой» распахиваются, и мягко гудя мотором, здоровенная махина выкатывается наружу. Вот это да! Ни следа от инея, краска светится на выглянувшем солнышке. Стоп! А это что?! Ну, ни фига себе… Я смотрю на башню и не верю собственным глазам:

— Слушай, капитан, а как это вы умудрились такую дуру запихать? Не развалится?

Тот устало улыбается в ответ:

— Всё равно других у меня нет. Тем более, что сам знаешь — на этих машинках ставили Л-10. А на «Т-34» — Л-11. Почитай, вся разница в одном калибре длины ствола. Сейчас на них идут Ф-34. Так что, погон усилили, обварили, должен твой красавец потянуть. Проблем, по крайней мере, я не жду. Ну а сомневаешься — сейчас вон поедем вместе за городок, там много металлолома валяется. Так что постреляем вместе. Ну, что, едем?

Я смотрю в его открытое лицо, затем решительно машу рукой.

— Верю на слово. Пушка знакомая. Насчёт жалоб на неё — не слыхал. Так что, обойдёмся…

На ходу танк тоже, выше всяких похвал. Идёт мягко, плавно. Мне, уже привыкшему к грохоту дизеля кажется, что лучше чем «трёхголовый», у меня машины не было. Прощание короткое. Отдаём капитану остатки продуктов, закидываем ящики с боезапасом, доливаем баки по пробку, и вот, опять в путь-дорогу. Нас уже наверняка заждались.

Коля даже мурлыкает от удовольствия себе под нос какую-то песенку. Мне в наушниках слышно. Надо будет ещё себе человека брать, во вторую пулемётную башню. Экипаж то — шесть человек, а нас пятеро. Ну, это не проблема. Найдём. Больше волнует, конечно, пушка. Надо всё-таки было проверить. Так… Начинает жаба душить. Ладно. Не выйдет — сменим…

Шестьдесят километров до расположения преодолеваем за два часа. В полку, конечно, рады. Но тут опять начинается суматоха. Приехали корреспонденты. Собираются снимать кино про бои. Причём делается это так: выбираем участок в тылу, где уцелела колючка. Затем пехота дружно снимает маскхалаты. Половина надевает трофейные шинели, вторая — остаётся в нашем обмундировании. И начинается цирк: кинооператоры устраиваются поудобнее, на стульчиках возле костра. По команде наш танк начинает движение, вроде как в атаку идём. Давим колючую проволоку. Камеру выключают. Танк откатываем, прочь, из кадра. Дальше пехотинцы с криками «Ура» бегут в атаку по тщательно вычищенному от снега участку. Иначе ведь не пройдёшь, навалило его по пояс. А тут бежать надо. Так что, ребята бегут. Снято. Начинается концерт с немцами. Те, опять же по команде, дружно выскакивают из окопов, опять же выкопанных на нетронутом участке и синхронно задирают руки в гору. Всё. Готово «документальное» кино. Репортаж с поля боя…

После кино сижу на броне и от злости непрерывно курю. Оба корреспондента стоят рядом и громко обсуждают, какую награду они получат за съёмки с переднего края, с непосредственного участка боя. До чего противно… Отбрасываю окурок и лезу в танк. Не хочу смотреть на эти морды. Уж слишком они мне сорок первый напоминают…

— Вы чем-то недовольны, товарищ танкист?

Стоит, харя помойная. Зубы скалит. Не понравился я ему. Да плевать! Он, сука, сейчас домой вернётся, в Москву. Будет перед секретаршами — пишбарышнями хвастать подвигами придуманными, да ещё сам себе представление на «героя» напишет. А редактор, такой же писака дерьмовый — подмахнёт. Здесь народ на самом деле головы кладёт, без всяких наград, а это мурло комиссарское… Уже сколько воюю, только один политрук нормальный попался, и тот голову сложил. Ну почему вот такие вот ублюдки воздух портят, а настоящие, достойные жить люди — умирают за этих… Не знаю даже как и выразится!

— Шёл бы ты отсюда, ведро поганое.

Гляди-ка, зашёлся аж! Побелел от злости, завизжал:

— Вы как стоите перед старшим по званию?! Да я вас в штрафбат! В Особый Отдел! Сгною, сволочь!

Я терпеть оскорбления от всякой погани не собираюсь. Молча спрыгиваю с брони, хватаю его за грудь. На, дерьмо! От удара кулака писака отлетает на два метра и падает в сугроб. С трудом поднимается на колени — ты смотри, сволочь, что делает: в кобуру лезет! Почти мгновенно перед глазами всё багровеет, по жилам взрывом растекается сверхчеловеческая сила, страшный удар ногой откидывает бумагомарателя на несколько метров в сторону и… Выстрел из «люгера» на морозе звучит неожиданно громко. На звук со всех сторон сбегаются люди. Второй корреспондент, увидев тело мёртвого товарища неожиданно икает и, побелев, валится без чувств, словно чеховская барышня.

— Вы что, майор Столяров?!!! Что вы наделали?!!

Командир полка стоит весь белый. Его трясёт.

— Товарищ подполковник, разрешите доложить?

— Докладывайте, боец!

Твою мать, Коля, что же ты делаешь?! Мой мехвод спокойно делает шаг вперёд:

— Товарищ подполковник, дело было так: Товарищ майор сидели на броне, курили после съёмок. Подошёл корреспондент, спросил товарища майора фамилию. Тот назвал, тогда корреспондент вытащил пистолет и попытался выстрелить в товарища майора, но он успел ударить гада. Враг отлетел, но опять взялся за оружие. Тогда товарищ майор в него и выстрелили.

— Так и было товарищ подполковник! Мы тоже видели!

Это подходят красноармейцы, принимавшие участие в постановке атаки.

— И мы видели! Этот гад первый начал!

— А не мешало бы проверить и этого типчика, может, и он шпиён!

— Надо, надо! Товарищ подполковник! Точно, диверсанты! Ну не могут наши советские корреспонденты так делать, такую ерунду устраивать!

— Да наши сами в бой пойдут, а это шпионы!

Командир полка бледнеет и краснеет. Затем появляется начальник особого отдела. При виде лейтенанта НКВД бойцы затихают. Этот «особняк» у нас появился недавно, перед самым боем за Клин. Он подходит к телу, осматривает, затем поворачивается ко мне:

— Всё так и было, как говорят свидетели?

Гляжу на него честным взором:

— Так точно, товарищ лейтенант НКВД.

— Значит, так и постановим. Второго — ко мне. Разберёмся, что за фрукты.

По-прежнему лежащего без сознания писаку хватают за руки. Затем тащат по снегу, немилосердно награждая пинками под рёбра…

Я подхожу к Николаю.

— Спасибо, друг.

— Да не за что, товарищ майор. Ведь всё так и было…

Вечером меня вызывают в Особый Отдел полка. Один посыльный, без конвоя. Иду следом за ним.

Жарко натопленная изба в чудом уцелевшей деревеньке, которую миновали и партизаны, и факельщики. «Особняк» один. Корреспондента уже увезли. Якобы, как шпиона, тайного пособника фашистов, выполнявшего указание врага по дискредитации советских информационных органов.

— Садись, майор. И не смотри на меня волком. Короче, задницу я твою прикрыл. Но, извини, из полка тебе надо ноги уносить. Попомни мои слова — так это тебе не простят. Либо подставят, либо просто, втихаря, шлёпнут где-нибудь. Так что, собирай свои вещи, готовь танк. Утром отправляешься во 2-ую ударную армию. Её под Ленинград перебрасывают. Авось — обойдётся, а там и забудут. Понял?

— А командир?

— Командир — в курсе. Это комиссар ничего не знает. Усёк?

— Понял.

— Вот тебе пакет с предписанием. Посмотри, если не веришь. Вчера как раз, приказ и пришёл о выделении опытных экипажей для генерал-лейтенанта Соколова. Везунчик ты, майор.

Я пробегаю бумажку глазами — точно. Всё честь по чести. Переводят в другое место, согласно Приказа Ставки номер такой-то дробь сякой-то от энного числа. Поднимаюсь, отдаю честь.

— Разрешите идти, товарищ лейтенант НКВД?

— Идите, товарищ майор. Не забудьте — вы отбываете вместе с танком и экипажем в семь ноль-ноль.

— Так точно.

Отдаю честь, и уже в дверях поворачиваюсь и спрашиваю:

— Почему, лейтенант?

— Иди майор. И дай тебе Бог удачи…

Глава 4

После небольшого круга транспортный самолёт зашёл на посадку. Взлётная полоса была затемнена. Направление показывала двойная цепочка керосиновых ламп, да на секунду сверкнул прожектор, обозначая начало посадочной полосы. Наконец грохот моторов затих, и машина замерла на месте. Пилот выглянул из кабины:

— Прибыли, товарищи. Добро пожаловать в Херсонес!

Пассажиры его «Дугласа» переглянулись — это название было хорошо известно среди пилотов, и, молча, поднявшись, двинулись к выходу…

— Скорее, товарищи, скорее! Иначе не успеем до светлого времени!

Возле лесенки стоял высокий моряк. Рядом с ним застыла полуторка «ГАЗ-АА».

— Забирайтесь в кузов, там разберёмся, на месте!

В кузов полетели вещмешки, затем влезли и пилоты. Мотор натужно затарахтел, покачиваясь на выбоинах, а иногда и от души встряхивая пассажиров, машина рванула на полном газу по едва освещённой синими светомаскировочными фарами дороге. Снега почти не было. Крым, всё-таки. Но зато дул пронзительный ветер, пробиравший до самых костей, несмотря на полушубки у большинства прилетевших. О тенте над головами можно было только мечтать…

Дорога была длинной. Но сам гордый город они смогли рассмотреть. Невзирая на ранний час, по мощёным булыжником улицам маршировали отряды моряков и пехотинцев. Спешили немногочисленные гражданские. Тащили за тросы аэростаты воздушного заграждения, похожие на большие серые туши заморских животных, называемых слонами. Словом, это был город-крепость. Осаждённый, но не сдающийся. С гордо поднятой головой.

Грузовик промчался по широкой улице, затем миновал охраняемые морской пехотой ворота и оказался под землёй, в огромной штольне, освещённой рядами электрических лампочек на потолке. Тут машина остановилась. Хлопнула дверца, моряк оказался капитаном третьего ранга. Он выскочил из кабины и весело крикнул:

— Прибыли, товарищи. Разгружайтесь!

Кое-как, на затёкших ногах лётчики перелезали через дощатые борта и разминали ноги на твёрдой земле.

— Построиться!

Неторопливо, как знающие себе цену люди, пилоты выстроились в шеренгу. Перед ними, в сопровождении ещё трёх командиров, стоял целый авиационный полковник.

— Я — полковник Дзюба! Командир специальной группы прикрытия. Это — капитан Александер. Командир батареи Љ 30, которую мы прикрываем с воздуха. Сейчас всем встать на учёт в строевой части, получить личное оружие. В 8.00 вас отвезут на аэродром, где вы получите свои новые машины. Вопросы есть? Вопросов — нет.

— А как же…

— Я же сказал — вопросов нет!

Олег, стоящий позади Столярова, шепнул:

— Круто берёт.

— Ерунда. Обломаем.

— Вы что-то имеете против?

Перед капитаном стоял Дзюба.

— Капитан Столяров. Штурмовик. Со мной — моё звено. Лейтенанты Лискович и Власов. Мы, товарищ полковник, не истребители. Мы на «Ил-2» летаем. С сорок первого.

В строю стоящих навытяжку пилотов раздался лёгкий гул. Кто-то даже присвистнул. Лицо Дзюбы начало багроветь, но он справился с собой.

— Я же сказал — особая группа прикрытия береговой батареи Љ 30. И вам, штурмовикам, место найдётся. А сейчас — разойдись!

Один из сопровождающих начальство командиров замахал руками, приглашая прибывших пройти с собой, в строевую часть. Столяров остался на месте, повинуясь жесту капитана Александера.

— Извините полковника, капитан. Вчера немцы почти все самолёты сожгли. Ждём ночью новые машины. Сейчас только от начальства. Разгон получил. А что он мог?

Владимир жёстко усмехнулся:

— Драться. Иначе — не выживешь. Проверено.

— Вот вы какой, капитан… — протянул моряк.

Сзади вывернулся Александр:

— Потому и живы…

После недолго пути по штольне лётчики оказались в небольшом, вырубленном в белом ракушечнике отсеке, где все были переписаны, внесены в списки части. После писарских дел выдали оружие. Кому-то достался «ТТ», кому-то — наган самовзвод. Столяров и тут выделился, продемонстрировав трофейный немецкий «маузер», захваченный им осенью.

Затем лётчиков повели на погрузку. По дороге пилоты с любопытством смотрели на работающие тут же, в штольнях, станки эвакуированных с поверхности, подвергаемых непрерывным обстрелам и бомбёжкам, предприятий города. Здесь изготавливались гранаты и снаряжались патроны, в другом месте делали миномёты. В одном из небольших штреков хозяйничали пиротехники, изготавливающие мины. Поодаль — госпиталь. Возле затянутого тканью входа торопливо курили хирурги, одетые в белые, покрытые чёрными в слабом свете ламп, пятнами крови…

На этот раз ехали с большим комфортом, разместившись хоть и в кузовах, но зато двух «ЗИС-6». Трёхосные автомобили вскоре вывезли прибывших с Большой Земли за город и попылили по грунтовке…

Обычный полевой аэродром в степи. Укрытые в капонирах, под маскировочными сетями самолёты. Несколько сожженных остовов на границе аэродрома. Выкопанные в каменистой крымской земле блиндажи для личного состава. Так же закопанные в землю ёмкости для топлива.

— Да, ребята… Весело нам здесь будет, пожалуй. — бросил один из прибывших, высокий худощавый майор в щегольской ленд-лизовской шинели.

Полковник вылез из кабины первого автомобиля, выслушал рапорт дежурного, затем повёл пилотов к одному из блиндажей.

Внутри оказалось неожиданно просторно, во всяком случае, уместились все. Рассевшись по нарам и пустым патронным ящикам, командированные слушали своего нового командира, а тот рассказывал о задачах группы, о том, что творилось здесь в последние дни. Затем посыпались вопросы. Интересовало всё, и какие типы самолётов используют немцы. С какой частотой налёты. Сколько машин сразу задействует враг в одной бомбёжке. Словом, как невесело пошутил комиссар группы — всё, вплоть до цвета подштанников Геринга. Но, тем не менее, Дзюба на вопросы отвечал обстоятельно и вдумчиво. Так что разговором все остались довольны. Затем новых членов группы развели по землянкам, которым предстояло на долгое время, как все надеялись, стать их новым домом…

— Ничего, жить можно! — бросил Александр, окинув взглядом своё новое жилище.

Землянка представляла собой вырытое в земле углубление с перекрытиями из рельсов, на которых лежали листы железа. Стены аккуратно обшиты досками, по стенам — топчаны, что было неслыханной на войне роскошью. В углу притулилась печка-буржуйка железнодорожного образца, на которой можно было рассмотреть надпись: НКПС имени Л. М. Кагановича, и дата — 1937 год. Пол был застелен плетёными из старых канатов ковриками. Освещало всё это великолепие настоящая семилинейная керосиновая лампа. А не самодельная «катюша» как обычно.

— Жить можно. А воевать? — ответил ему Олег, опускаясь на анкер, служивший сиденьем.

— Воевать будем на совесть. — Подвёл черту Владимир. Затем он бросил вещмешок на лежак в левом углу.

— Мой. Не возражаете?

Оба молодых командира согласно кивнули. Но едва они подошли к облюбованным местам, как в дверь постучали, и, дождавшись разрешения, на пороге появился матрос, отдавший честь.

— Товарищи командиры, через час обед, потом в штаб. Получите карты местности. И ещё, у вас место есть, так командир приказал к вам ещё одного человека подселить. Он чуть позже будет. Тоже с Большой Земли.

Столяров, как старший по званию, согласно кивнул.

— Что-нибудь ещё?

— Никак нет. Если что — обращайтесь к дежурному. Разрешите идти?

— Идите, товарищ матрос…

Столовая оказалась так же большим блиндажом. Явно ещё довоенной постройки. Новичков встретили оживлённым гулом, но ничего более. Троица облюбовала место с краю большого стола, и подавальщицы засуетились, заметив блеск наград, когда новички сняли полушубки…

После штаба пилоты вернулись в землянку и расстелили на столе листы карт, изучая новый район полётов. С жаром обсуждали ориентиры, прикидывали тактику действий на новом для них театре военных действий. Наконец настало время ужина, после которого всех повели в капониры, смотреть новые самолёты…

Владимир молча матерился, глядя на заплатанный «И-153». Слов нет, машина вёрткая, удачная. Для тридцатых годов. Но воевать на ней сейчас против новейших «мессершмитов»… Проще сразу выкопать могилу и улечься туда самому. Он со злостью выдернул папиросу из пачки и закурил, чтобы сдержать эмоции…

— Что делать будем, командир?

— Посмотрим. Я умирать не собираюсь, и вам не советую. На «чаечке» я ещё в финскую войну воевал. Так что… надежда есть. Главное, делайте как я. Пошли искать вооруженцев.

И все пошли в сторону отдельно стоящего капонира, где размещался склад вооружения…

— Итак, итоги первого дня: «РСов» — нет. И не ожидается. Пулемёты — «ШКАС». Старьё. Что будем делать?

— Ничего в голову не лезет от расстройства, командир.

— Ты это брось, Саша. Давай, пораскинем мозгами…

Утром все трое явились к командиру особой авиагруппы. После разговора на повышенных тонах тот сдался и дал разрешение взять машину и нескольких матросов, и самое главное — покрытую отметками карту с расположением сбитых немецких самолётов в окрестностях аэродрома… Новички отсутствовали почти весь день и явились только вечером, усталые, но довольные. Весь кузов был забит до отказа немецким оружием: крупнокалиберными пулемётами, автоматическими пушками, и даже реактивными минами к шестиствольному химическому миномёту. Лежало там и несколько дюралюминиевых плоскостей с разлапистыми крестами.

— А это где взяли?

— У пехотинцев выменяли, товарищ полковник! — жизнерадостно ответил один из сопровождавших тройку моряков.

Лётчики промолчали…

Всю следующую ночь и весь день на стоянках трёх «чаек» кипела работа. Вместе с механиками орудовали ключами и сами лётчики. Затем они пошли спать, а когда пилоты отдохнули, то сопровождать их в пробный вылет вызвалась чуть ли не вся остальная группа.

И действительно, И-153 выглядел жутковато. На плоскостях стояла целая батарея крупнокалиберных стволов, под днищем громоздились две трубы от шестиствольника. Зрелище впечатляло…

Мотор взревел, и, тяжело набирая скорость, машина оторвалась от земли. Вверх она ползла медленно, но упорно, наконец, нужная высота набрана, и биплан устремился в крутом пикировании к земле. Внезапно из под фюзеляжа вырвалось пламя, и распуская тугие дымные хвосты к установленным поодаль на холме мишеням устремились реактивные мины. В огненном шаре исчезла и верхушка возвышенности, и мишени… Два других самолёта в это время изображали прикрытие, кружась в стороне. Но вот наступила их очередь. Зазвенел форсируемый двигатель, и огненные струи трассеров сплошным потоком хлестнули по земле. Затем спикировал второй самолёт, его залп был ещё зрелищнее. Пули размолотили застывшую на лёгком морозе землю в пыль, и дорожка выстрелов ясно выделилась сплошной полосой взрыхленного грунта…

— Впечатляет. Но как они драться будут? Перетяжелены же до ужаса…

…Ответом спросившему лётчику был целый каскад фигур высшего пилотажа, продемонстрировавший наблюдающим на земле, что на самом деле всех возможностей своих «И-153» пилоты не знали…

Глава 5

Колёса платформы медленно стучат на стыках рельсов. Мы куда-то едем. Знаем, что под Ленинград, но вот куда точно? Дорога течёт медленно, и в то же время — быстро. Тянется — поскольку едем драться с врагом. А не спешит — хоть немного отдохнуть от войны… Но никак не получается. Мимо мелькают обгорелые останки городов и сёл, голодные люди на платформах, мечтающие выпросить у бойцов что-нибудь съестное. Вдоль насыпи — скелеты сожженных авиацией теплушек. Картина, что и говорить — не очень ободряющая. Да и само название армии, в которую мы направляемся в составе сводного батальона, наводит на невесёлые мысли, поскольку на полгода раньше, в сорок первом, её наголову разбили под Харьковом. Эх, вроде и год начался отлично, а складывается не очень.

Тьфу! Со злости сплёвываю на грязный пол теплушки и переворачиваюсь на другой бок, к стенке. Лезу в карман, достаю последнее письмо из дома и начинаю перечитывать. Хорошо хоть, там всё нормально. Не голодают, как здесь. Ну, рыбу ловить, и голодным остаться — суметь надо… Из документов вываливается фотография Бригитты. Сколько раз я, таясь от самого себя, доставал эту карточку? Вглядывался в её лицо? Не знаю. Не считал. Вспоминаю, как она смотрела мне вслед, когда оставалась на дороге, а машина пылила по просеке. Эх, мать… Война-война… Увидимся ли ещё разок, а? Ладно, возьмём Берлин, а там и съезжу на денёк. Глядишь, уцелеем оба. Благо, язык я учу, сядем рядком, поговорим. Чайку попьём. Но сначала выжить надо.

Ш-ш-ш… Пуф-ф-ф. Прибыли! Усталый паровоз выпускает пары, окутываясь белым туманом. Слышна звонкая команда кого-то из встречающих:

— Становись!

Оправляю обмундирование и шагаю на полуразрушенную платформу. Зрелище не очень отрадное. Развалины, пепелища. Здание вокзала зияет дырами от артиллерийского обстрела. Видать, недавно освободили. Ко мне спешит, сверкая новенькими знаками различия на петлицах щегольской шинели из английского сукна, какой-то капитан.

— Товарищ майор, вы старший по команде?

— Так точно, капитан.

— Тогда разгружайтесь. Нам к вечеру надо уже в расположение прибыть.

— Ясно.

Подзываю заместителя по технической части и отдаю ему распоряжение. Торопливо из теплушек достают аккумуляторы, Извлекают из-под днищ танков брусья, чтобы снять машины с платформ. Короче, работа закипает. Моё внимание привлекает звонкая ругань, доносящаяся от стоящего на третьей платформе «Т-26». Подхожу поближе.

— Чего разоряешься, Семенцов?

— Да вот, товарищ командир, брезент спёрли. Прошляпила охрана.

Брезент? Это серьёзно. Даже слишком. Чехол от танка — это, почитай, крыша для экипажа. И укрыться от дождя, если что. И заночевать. Даже зимой. Подъезжаешь к воронке, разжигаешь на дне костёр, потом, когда прогорит, выкидываешь золу и мусор, стелешь брезент на землю, накрываешься, наезжаешь танком на края. А сам внутрь. И в лютые морозы переночевать можно. Так что, дело серьёзное. Ребятам крупно не повезло, и с часовых не спросишь, поскольку охраняли нас стрелки НКПС, а не свои. Бардак, одним словом. Ладно. Найдём ещё. До первого боя, как я понял, недолго, а после него будут и чехлы, и много чего ещё…

Моторы нашей разнокалиберной колонны уже ревут. Торопливо разбираемся по машинам и трогаемся. Я примащиваюсь на левой башенке, а поскольку мой танк головной — рядом садится капитан, сопровождающий нас до места базирования.

В одном строю идут машины всех видов и типов. Несколько пушечных «Т-26», мой «два-восемь», одновременно являющийся и самым большим, и самым тяжёлым в колонне. Суетливо перебирают узкими траками «Т-38Ш» и «Т-60». Пыхтит дымами из выхлопных труб английская «Матильда». Вот именно эта «дама» и внушает мне самые большие опасения, поскольку ход у неё, мягко скажем, неприспособлен для русской зимы. То лёд между фальшбортами набьётся, то соляр отечественный заморские «лейланды» кушать не желают. Чует моё сердце, что ещё хлебнём мы с ней…

К моему собственному удивлению добираемся до отведённой нам на постой деревеньки без поломок и происшествий. Там короткий отдых и ужин, в быстро сгущающемся сумраке раннего зимнего вечера.

Но мне, как всегда, не везёт. Срочно вызывают в штаб, чтобы поставить задачу сводному батальону. В принципе, работа привычная: ударить, прорвать, обеспечить. Но когда я вглядываюсь в карту — у меня холодеет сердце: наступать нам надо по абсолютно открытой местности, да ещё через широкий замёрзший Волхов. Если немцы не дураки, а они таковыми являются только в пропаганде комиссаров, убеждался не раз, то просто подтянут артиллерию и размолотят лёд прямо перед нами. И ку-ку. Тридцать две тонны веса требуют для прохода около семидесяти пяти сантиметров льда. Если меньше — плавать мне железно. А в такой воде — пять минут, и всё. Сосулька…

— А лёд испытывали?

— Вы что-то спросили, товарищ майор?

— Да. Меня интересует толщина ледяного покрова на реке Волхов. Её кто-нибудь проверял?

Высовывается какой-то очередной политрук:

— Вы что, товарищ Столяров, подвергаете сомнению мудрость Партии и товарища Сталина, приказавшего освободить Ленинград?

Шитая звезда на рукаве гимнастёрки действует на меня словно тряпка на быка.

— Мудрость наших руководителей, к сожалению, низводиться до глупости тупостью подхалимов и бездарей, проникших на высокие посты.

Гробовая тишина. На меня смотрят, словно на покойника. Ой, батя, ведь говорил же сколько раз — выслушай, поддакни, и сделай по-своему.

— Арестовать предателя!

— Заткнись, комиссар! Дело майор говорит. Это, кстати, вашему полку приказано было сделать, товарищ полковой комиссар. И вообще, мне непонятно, а где командир бригады полковник Шишлов? Что вы здесь делаете вместо него?

Мать! Ни фига себе! Это же сам Соколов! Насколько я знаю, других генерал-лейтенантов поблизости нет.

— Так вот, товарищи командиры. Я тоже хочу услышать насчёт Волхова и прочего. Например, где сейчас находится артиллерия? Где танки? Сколько у нас боеприпасов?

Гробовая тишина. Делать нечего.

— Товарищ генерал-лейтенант, командир отдельного танкового батальона майор Столяров. Личный состав и материальная часть находятся в деревне Папопоротно. Готовятся к бою.

— Так… А остальные?

Называют точное местоположение своих частей, кажется трое или четверо из присутствующих. Остальные отделываются общими фразами, вроде — в десяти километрах от станции, в том лесочке, что за пригорочком с кривой сосной, и тому подобной ахинеей. Командующий армией медленно багровеет, а потом срывается:

— Завтра, седьмого, наступать, мать вашу! Вы командиры или нет, в конце концов?! Как же вы воевать будете?!! У вас же жизни людские в руках! Или думаете, что русские бабы ещё солдат нарожают?! От кого рожать то будут? От вас что ли, сволочей?!

…Совещание заканчивается очень быстро. Все обескуражены вспышкой начальственного гнева и спешат побыстрее убраться, получив указания. Возвращаюсь и я.

Первым делом проверяю технику. Здесь всё нормально. Топливо заправлено. Боеприпасы загружены. Народ накормлен, уже спит. Собираю командиров, объясняю всем поставленную нам задачу. Подчинённые молча отмечают карты, настроение ниже среднего. И так всё понятно. Кто-то наверху себе награду повесит, а нас — похоронят…

— Вы это, ребята, на рожон не лезьте. Держите дистанцию между машинами. И идите с открытыми люками. Если что — сразу всё бросайте, и назад. Я пехоту попрошу, чтобы костры развели. Так что, если искупаетесь, то сразу греться. Ясно?

— Так точно, товарищ командир…

На этом заканчиваем, надо же и нам перед боем отдохнуть.

Утром мороз неожиданно крепчает, поэтому с запуском двигателей пришлось повозиться. На исходный рубеж прибываем с опозданием на пять часов. И не все. Ленд-лизовское «чудо» вообще не смогли запустить, ребята сейчас жгут костры под днищем, надеясь разогреть масло в картерах сдвоенных автомобильных дизелей.

А пехоты нет. Многочисленные следы ведут на Запад. Ушли. Твою ж мать! По рации же говорил, подождите немного, нагоним вас. Нет, на подвиги потянуло.

— Батальон! Вперёд!

Медленно, километров десять-двенадцать в час ползём по глубокому снегу. «Двадцать шестой» сразу вязнет. Но нет, выкарабкивается. Приказываю ему держаться сзади меня. Постепенно и остальные танки выстраиваются колонной. Мой танк прибивает глубокий снег так, что более лёгкие машины идут следом, словно по летней трассе. Через три километра добираемся до места первого боя нашей и немецкой пехоты. Сколько видит глаз, всюду на поле разбросаны тела наших бойцов. Между ними ходит несколько фигур. Возле одной из них тормозим.

— Где остальные?

— Вперёд пошли, товарищ командир. — отвечает санитар.

— А ты чего же?

— Да мне командир приказал медальоны собрать.

Пожилой дядька показывает горсть смертных пенальчиков.

— Куда хоть пошли?

— А вот тамочки, за овражком, на берегу.

Я добавляю скорости. Громадина «Т-28» мчится в облаке снежной пыли на максимально возможной скорости. Почему так тихо? О, мать! Коля чудом успевает вывернуться, едва не улетев в здоровенную промоину. И на карте её нет! Делать нечего. Разворачиваю башни вправо, а сам приказываю идти влево. Так шлёпаем ещё с километр. Ого! Сквозь рёв мотора пробиваются звуки выстрелов. И чем ближе, тем слышнее. Значит, правильно идём! Взобравшись на холм, я ору в ТПУ:

— Стой! Назад! Назад!

Мехвод послушно сдаёт обратно.

— Стой!

Чуть качнувшись, машина останавливается. Подношу бинокль к глазам — так и есть. Под пулемёты, строем. Без пушек, без авиации. Через реку. По голому льду. Сваливаюсь внутрь машины и проскальзываю мимо стрелка правой пулемётной башни к радисту.

— Связь давай!

Серега торопливо переключает диапазоны на пехотную волну.

— Есть связь, товарищ майор!

— Берег, Берег! Я — Берёза! Берег!

Тишина. Только вой несущей.

— Берег! Берег, вашу мать! Пехота, отзовись!

Неожиданный треск в наушниках.

— Я пехота. Кто тут меня матюкает?! Какая Берёза?!

Ну, ни хрена себе?! Голос то знакомый, это что получается? Командир полка и позывных не знает собственных?

Дата добавления: 2015-10-24