Конец второй книги 6 страница

Воздух густой. Весной пахнет. Снег уже ноздревато-серый, сложен в какие то кучки, ещё бы, весна по календарю. Да и по погоде. Скоро станет теплее, будет легче гнать коричневую чуму прочь из нашей страны. Как там писал карикатурист? Вроде: не бывать фашистской свинье в нашем советском огороде? Кажется так…

К моему сожалению, Мавзолей закрыт. Стоят часовые с винтовками «СВТ». Я постоял возле небольшой коричневой гранитной пирамидки, где покоится тело Великого Человека, поднявшего угнетённый народ на борьбу за светлое будущее. Затем пошёл прочь. Куда? А просто, побродить по Москве. Посмотреть на неё. Полюбоваться. Стоит наша столица, и стоять будет! Как бы не хотели фашисты и империалисты всего мира её стереть с лица земли, чтобы и памяти о ней не осталось. Науськивали Гитлера на нас, науськивали, а он им отомстил! За всё! Сперва Францию уничтожил, а потом и Англию в спину, можно сказать, пырнул. Теперь то Черчилль нас лучшими друзьями называет, чуть ли не спасителями всей Британии, а я ещё помню, как англичане нам ультиматум выдвигали! И авиаэскадрилью агитационную «Наш ответ Керзону», вторую тоже, так и назвали «Ультиматум». А ещё помню, как Максим Горький приезжал к нам в Мурманск. Мне как раз шестнадцать лет исполнилось…

И чего это меня на историю потянуло? А Москва изменилась. И хотя в небе по-прежнему аэростаты воздушного заграждения, но сам народ изменился. С лиц людей ушло выражение ожидания. Того, неуловимо страшного, ожидания решения своей судьбы, жить им, или умереть? Отстоят или неотстоят их город? Мне рассказывали, что восемнадцатого числа октября прошлого года рванули все Шариковы-Швондеры и прочие — соны, — аны, — вичи со своими подпевалами отсюда бегом, через шоссе Энтузиастов, колоннами. На машинах, вывозя наворованное у народа, утаенное от Комиссии Партийного Контроля. А простые люди остановили их и разогнали, заставили силой вернуться в Москву, а иначе бы сдали город. Чего им его защищать? Один товарищ Сталин не побежал, остался в Кремле. И не отдал врагам сердце страны!^[12]

С такими мыслями я бреду по Москве. Люди улыбаются мне, военные отдают честь. Может, зайти в ресторан? По аттестату я получил кучу денег… Но есть пока не хочется. Посмотрев на часы, с огорчением направляю свои стопы на вокзал. До поезда осталось чуть больше двух часов. Зато посмотрел город.

Едва приближаюсь к площади трёх вокзалов, как мимо мчится кортеж. Несколько чёрных «ЗиСов», пара «Эмок». Невольно замираю на тротуаре и отдаю честь. Автомобили пролетают мимо, затем вдруг берут к обочине и останавливаются. Из одной выходит лощёный офицер НКВД и направляется ко мне. За три шага переходит на строевой и, отдав честь, спрашивает:

— Товарищ Столяров?

— Так точно!

Лейтенант с облегчением улыбается неожиданно открытой улыбкой и продолжает:

— Вас просят пройти в машину.

Понятно, что там кто-то из очень высоких чинов, но на всякий случай я шёпотом переспрашиваю:

— А кто?

— Лев Захарович. Мехлис.

Вот это номер! Узнать на ходу, остановиться! Похоже, что он мой ангел-хранитель! Подхожу к «101-му», дверца уже предупредительно распахнута. Залезаю внутрь. Ну, ничего себе! В машине не только товарищ Мехлис, но и ещё один человек, известный всей стране, Лаврентий Павлович Берия! Лев Захарович долго трясёт мне руку в крепком рукопожатии, затем представляет:

— Знакомься, Лаврентий: это и есть тот самый Столяров, спаситель мой на Финской Войне. Себя подставил, но командира — защитил!

Берия неожиданным баском выдаёт:

— Ай, молодец! Коммунист?

— Так точно, товарищ Верховный Комиссар НКВД!

— Э, дорогой, просто давай: Лаврентий Палыч.

— Так точно, Лаврентий Палыч.

Берия улыбается, а затем вновь спрашивает:

— Танкист?

— Так точно, Лаврентий Палыч!

— На чём воевал?

— Вначале — на «Т-28», затем на «КВ» пересел.

— А где?

— Карелия, Особый Западный, Украина, Подмосковье, Мясной Бор.

Он мрачнеет.

— Сейчас там тяжело. Вот, понимаешь, хотим Мерецкова сменить, послать туда Власова. Слыхал?

— Слышать — слышал, Лаврентий Павлович, а воевать вместе — не пришлось.

— И ладно. Хороший командир. Обещающий. А сейчас, что в Москве делаешь?..

Не нравятся мне эти вопросики, да и совсем «товарищ НКВД» инициативу в разговоре перехватил. Льву Захаровичу слова вставить не даёт. Но с ТАКИМ человеком не поспоришь, и я послушно отвечаю на вопрос.

— Получил направление в Нижний Тагил. За новой машиной еду.

— Отлично! Слушай, Лев! Я тут голову ломаю, где мне проверенного человека взять, а ты его на дороге находишь. Давай Столярова твоего и отправим! Пускай он наш «КВ» показывает, а?

Мехлис довольно улыбается и кивает в знак согласия.

— Ты кадровый, Столяров?

— Так точно, Лаврентий Павлович! Училище «Чёрная Речка», под Ленинградом. Закончил перед Финской, в 1937-м.

— Совсем хорошо! Так что, майор Столяров, поедешь в Америку. Будешь янки наш могучий «КВ» представлять. А с документами я всё улажу.

Он опускает толстенное, сантиметров в пять стекло и знаком подзывает охранника, затем что-то быстро выдаёт по-грузински, тот кивает головой и убегает. Машина трогается, а Берия протягивает мне чёрную пачку папирос.

— Кури, майор. Такие папиросы сам товарищ Сталин курит.

Вот тебе и плюшки с маком! Откуда он знает, что я курю?! Вот уж, воистину: НКВД ВСЁ знает…

Меня привозят куда-то в лес, где за высоченным забором находится дача. Там уже сидят несколько ребят, моих коллег. Шестеро. Все с орденами, с медалями. Матёрые волки. Выясняю, что это орлы из бригады Катукова, их тоже выдернули с фронта. Будут «тридцать четвёрки» показывать. Ещё с нами должны быть механики и несколько инженеров из конструкторского бюро. Вроде, как сам Морозов должен быть…

Мы живём здесь уже неделю. Никаких сношений с внешним миром. Зато кормят — на убой. Даже апельсины дают! Вечером — кино. Сводки дают слушать. Мы с ребятами навёрстываем упущенное на фронтах. То есть, стараемся отоспаться и отмыться, благо во дворе шикарнейшая баня! По первому нашему желанию её топят, и мы сидим в парилке до одурения. А вчера приезжали парикмахеры и портные. Я после их визита в зеркало глянул и вначале себя не узнал. Вот что значит Мастера. Именно так. С большой буквы. Подождём форму. Какая она интересно будет? Ну уж думаю, не хуже чем та, что я к выпуску из училища до войны шил… Так и есть! Тончайший генеральский габардин! Сидит — словно влитая. А сапоги! Сроду такие не носил! Даже не представлял, что ТАКИЕ могут быть! Просто невесомые! А уж мягкие! Чистейший хром! Надел я все свои награды, эх, думаю, фотографию бы на память сделать… Когда я ещё таким красавцем буду? И на тебе, вечером-же приехал специалист, с настоящей немецкой «лейкой»! А уже утром карточки были. По три штуки каждому. Одну я сразу родителям в деревню послал, одну — брату. А третью — себе оставил. После нас в гражданской одежде фотографировали. Правда, сразу видно, что мы военные.

А ребята со мной — отличные! Мы когда немного в себя после войны пришли, такие посиделки организовали! Каждый вечер за столом сидим, схемы чертим, бои обсуждаем, тактику. Словом, времени зря не теряли!

Так вот и ждали.

В конце марта нас в вагон, и на Север. В Архангельск. Там уже нас танки ждали. Я как глянул — вот что значит эталонный образец! Мне бы машину ТАКОГО качества на фронте, я бы столько всего мог сделать…

Загрузили нас на транспортник, расположили в каютах, и двинули мы. По Северному тракту, так называемому. Тому самому, по которому союзники конвои с помощью гоняли. Мне-то что? Я человек рыбацкой породы. А моим напарникам туго поначалу пришлось. Первые дни в лёжку лежали, все зелёные. Только и торчали у бортов, море «пугали». А я посмеивался. Потом в себя пришли. Капитан глянул на меня — мол, никак свой, рыбак? Точно, отвечаю. Мурманчанин. Он обрадовался. Когда мимо Губы родной проходили — позвал. Любуйся, мол. И так мне сердце тут защемило… Ещё бы — родители мои совсем рядом, в горле залива, и не знают, что сын родной мимо них проходит… А конвой наш уже дальше на Север поворачивает. Подальше от Норвегии оккупированной. Эх, жизнь моя военная…

Глава 14

Товарные вагоны успокаивающе стучали на разболтанных за время войны стыках своими двумя осями. Высокие чугунные колёса с литыми спицами несли пополнение на Запад. В стандартной зелёной теплушке, на втором ярусе наскоро слепленных из не струганных горбылей нар, лежал капитан Владимир Столяров. Перед его глазами стоял начальник особого отдела, допрашивавший их после того, как они добрались до своих. С бледным узким лицом, не видящим солнца из-за ночной работы, с потной лысиной, окружённой остатками когда то курчавых волос, с характерным носом, он стучал кулаком по столу, требуя признаться в предательстве, пытался поймать на противоречиях. Даже давал прочитать полученные от друзей «признания» в измене. Владимир еле сдержался, чтобы не набить ему морду прямо в кабинете, понимая, что это будет для него смертью. Безоговорочной и почти мгновенной. Но помогло чудо. Чудо по имени Анна. Обеспокоенная его исчезновением, девушка, оказавшаяся, кстати, родственницей жены генерал-лейтенанта Малиновского, командующего Южным Фронтом, поспешила навести справки о пропавшем лётчике, и его быстро нашли. Приехал за ним в особый отдел личный адъютант Командующего, какой-то полковник. Тут же в кабинете приказал разжаловать «особняка», с отправкой в штрафные роты. А когда тот начал визжать, что тот не имеет права, и у него своё начальство, взбешённый адъютант просто вызвал своих охранников… И через пять минут «вредитель и предатель Родины» стёк по стене, словно то дерьмо на лопате, которым он, по сути, и являлся, хоть и был соотечественником Лаврентия Палыча. А Владимира поскорее запихнули в случайный попутный «Ли-2» и отправили от греха подальше в Россию. С Анной он так и не увиделся больше…

Капитан очнулся от дум — поезд резко залязгал сцепкой, замедляя ход. Послышались тревожные хриплые гудки паровоза. Кто-то заорал:

— Тревога! Воздух!

Пассажиры теплушки рванулись к выходу, благо было жарко, и двери стояли открытыми нараспашку. Владимир выпрыгнул и, попав на что-то мягкое, едва не упал, сзади пихнули в спину, и в общей куче лётчик покатился вниз по насыпи. Обожгла мысль: «Только бы подняться, а то затопчут!»… Тяжёлый удар обрушился на тело, а потом всё погасло…

Он очнулся от влаги, льющейся на лицо тонкой струйкой. Попытался спросить, что случилось, но губы его не слушались. Затем из серой пелены проявилось лицо в пилотке набекрень. Оно что-то говорило, но лётчик ничего не слышал. Затем прорвались неразборчивые звуки, постепенно сложившиеся в слова:

— Товарищ капитан, вы целы? Вы целы? Ответьте?

Во всём теле была жуткая слабость, но вот язык смог, наконец, вытолкнуть слова:

— Вроде цел… Сейчас немного полежу, и всё в порядке будет…

Боец с синими петлицами медицинской службы обрадовано закивал в ответ:

— Вы полежите, полежите, товарищ капитан. Всё равно — поезда нет. А я побегу, тут народу много побило, помочь надо…

— Вода есть, боец?

— Вот, пожалуйста, товарищ капитан…

Тепловатая вода была удивительно вкусной, и с каждым глотком прибавлялось сил. Оторвавшись от горлышка стеклянной фляги Владимир уже смог кивнуть головой.

— Идите, санинструктор. И, спасибо вам.

— Да что вы, товарищ капитан…

Минут через десять Столяров настолько пришёл в себя, что смог сесть, затем окинул взором панораму: на высокой насыпи догорали вагоны… Кое-где каркас теплушек даже оплавился, повиснув сосульками. Видно, жар был такой силы, что не выдержал и металл. Далеко впереди виднелись остатки паровоза. Его котёл валялся поодаль, на рельсах неведомым путём устояли три ведущие оси и тендер. Вдоль путей бродило множество бойцов, слышалась ругань, стоны, всё было слишком хорошо знакомо.

Такую картину Владимир видел не раз в сорок первом, и в сорок втором опять же… Но порядка эшелон всё-же не потерял. Командиры явно уцелели, и команды рядовых красноармейцев укладывали убитых в аккуратную шеренгу, кто-то собирал их документы. Поодаль развернулся импровизированный медпункт, где оказывали помощь раненым.

Наконец капитан повернулся к своему вагону и не поверил собственным глазам — его не было, а теплушки перед и позади него превратились в сплошное месиво рваного металла и дерева. Прямое попадание! И фугаска килограмм под сто пятьдесят, если не больше! Наверное, осколки над головой прошли, а меня волной стукнуло… В рубашке родился! Верно матушка сказала… Вихрь мыслей в одно мгновение промчался в мозгу. С трудом лётчик поднялся на ноги — земля слегка покачивалась, затем он пошёл к голове состава, где удалось разглядеть группку военных в фуражках…

Чрез час подошёл следующий состав. Общими усилиями отремонтировали путь, похоронили убитых, и, рассадив всех по вагонам, двинулись дальше. Владимиру досталось место возле самой двери, поскольку местечки получше были заняты «старожилами». Но он не возражал — лучше плохо ехать, чем хорошо идти…

Победно гудя, окутавшись облаком пара, паровоз втащил свой состав на станцию, затем устало замер на месте.

— Из вагонов!

На большом здании вокзала красовалась надпись «Сталинград». Внизу виднелась огромная река, воспетая во всех русских, и не только, легендах и былинах, матушка Волга… В шумной привокзальной толпе капитан осмотрелся по сторонам, выискивая взглядом патруль. Наконец, заметив командира в сопровождении троих красноармейцев с винтовками, устремился к ним.

— Товарищ старший лейтенант, не подскажете, где мне найти военного коменданта?

— Ваши документы, товарищ капитан.

Лётчик послушно полез в нагрудный карман гимнастёрки за предписанием и удостоверением личности. Начальник патруля внимательно изучил документы и приложил руку к козырьку фуражки:

— С прибытием в Сталинград вас, товарищ капитан. А насчёт коменданта, то вам к нему не надо. Пойдёте на улицу Тракторную, там располагается представитель авиации фронта, к нему и обратитесь.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант. А где эта Тракторная, как до неё добраться?

— Сейчас поможем. Красноармеец Егоров!

— Я!

— Организуйте нам провожатых!

— Есть, товарищ командир!

Боец исчез в толпе, чтобы буквально через пять минут появиться вновь. Следом спешили четверо вооружённых рабочих. Самый старший из них по возрасту неумело козырнул, приложив руку к кепке:

— Старший рабочего патруля Семенчук!

— Товарищ Семенчук, нужно сопроводить товарища лётчика к месту службы, на Тракторную улицу.

— Понятно, товарищ командир. Идёмте, товарищ лётчик…

Владимир шагал по широким сталинградским улицам. Его удивило большое количество зелени на улицах, высокие кирпичные дома, но больше всего множество народу. В основном женщин и детей. Заметив, какими глазами лётчик смотрит вокруг, один из рабочих нехотя произнёс:

— Беженцы. Сюда-то добрались… А вот отсюда…

— Помалкивай, Коля. — Буркнул старший.

Дальше шли молча. Наконец добрались до трёхэтажного жёлтого здания, где размещался штаб авиации города, и капитана сдали с рук на руки. Рабочий патруль — дежурному командиру. Ещё через час Владимир ехал на роскошном ленд-лизовском «Форде-ГТА» в часть, располагавшуюся южнее Сталинграда. Он получил назначение в восьмую воздушную армию генерал-майора Хрюкина… Так прошёл день двадцать второе июля одна тысяча девятьсот сорок второго года для капитана Столярова…

— Товарищи лётчики, разрешите представить вам нового пилота — капитан Столяров, Владимир Николаевич. Воюет с первого дня войны. Прибыл к нам в часть вчера ночью. Назначен командиром третьего звена первой эскадрильи. Прошу любить и жаловать.

С такими словами обратился утром к завтракающему лётному составу командир 622-ого штурмового полка майор Землянский. Раздались приветствия, сержанты, которых среди принимающих пищу летчиков было большинство, не спеша, поднялись со своих мест, приветствуя старшего по званию. Затем все продолжили трапезу. Владимира сразу посадили за стол его подразделения, и он сразу принялся за густой наваристый борщ, расторопно поданный подавальщицей. Ели молча, приглядываясь друг к другу. После завтрака скомандовали построение, где командир поставил всем подразделениям полка задачи. Капитану повезло — его звено сегодня отдыхало. Он отметил про себя этот факт — его не послали в бой сразу, а дали время ознакомиться с обстановкой, с личным составом, с техникой. Значит, командир нормальный человек.

После построения к Владимиру подошёл высокий худой майор, оказавшийся заместителем командира по технической части и вооружению, чтобы показать и передать боевую машину пилоту. «Ил-2» оказался, как и ожидал Столяров, не новым, но в прекрасном состоянии. Вообще его удивило, что большинство лётчиков в эскадрилье оказались сержанты. Как-то не привык к этому. В Севастополе, например, в их особой группе все лётчики, все сто девять человек, были командирами Красной Армии, а тут… Впрочем, всё разъяснилось быстро — сделано это было по приказу Главкома, все пилоты из лётных школ теперь выпускались в сержантском звании.^[13] Ознакомился капитан и с рядом других приказов, например, о вознаграждениях, о наказаниях, о новой форме денежных премий. Поскольку в окружённом гарнизоне большинство приказов до личного состава попросту не доводили в непонятных целях, похоже, что Октябрьский загодя готовил сдачу Севастополя…

Машины двоих ведомых были тоже не хуже, но выпуска другого завода, чем у него. Получив разрешение, Владимир запустил двигатель и проверил его работу — всё нормально. Познакомился с механиком, с оружейником, словом, со всей командой, обеспечивающей его вылеты. Затем переоделся в рабочий комбинезон и, вскрыв лючки машины, принялся за более тщательный осмотр.

Его опасения не подтвердились, машина была, во всяком случае — в гораздо лучшем состоянии, чем он ожидал. В этих приятных для него хлопотах пролетело время до обеда, после которого Столяров решил провести пробный вылет, вначале сам, затем в составе подчинённого ему подразделения, чтобы проверить уровень подготовки лётчиков своего звена…

Взревели двигатели, и, волнуя выгоревшую на ярком солнце траву, прибитую шасси штурмовиков, три самолёта пошли на взлёт. Владимир заранее предупредил ведомых, чтобы они повторяли его манёвры и никакой самодеятельности…

Взлёт прошёл нормально. По крайней мере, оторвались от земли без проблем, чётко заняли положенные по Уставу места. Нормально набрали высоту. А вот потом…

Боевой разворот оба сержанта не смогли произвести. Из оборонительного круга вылетели сразу, а про «ножницы», которыми в старом полку капитана уходили от немецких «Мессершмитов», они, похоже, даже не слышали. Коронный же трюк Владимира, резкий сброс скорости, когда «сто девятый» проскакивал вперёд и оказывался под огнём всего бортового оружия штурмовика, как рассказывали потом, даже у командира полка заставил открыться рот от изумления…

После посадки капитана встречали чуть ли не все свободные лётчики. Вот самолёт аккуратно приземлился на три точки, небольшой пробег, аккуратное заруливание, рёв двигателя замолкает. Открывается фонарь, лётчик вылезает на крыло и замирает в изумлении — его приветствуют бурными аплодисментами. Вперёд проталкивается огромный широкоплечий майор Землянский:

— Слушай, капитан, ошибся я, насчёт твоего звена! Слушай новый приказ — пойдёшь ко мне заместителем по боевой части! И не возражай! Место всё равно свободно, летать будешь больше прежнего, это я тебе гарантирую! Но чтобы через месяц у меня ВСЕ лётчики так летали! Понял?

— Так точно, товарищ майор, только…

— Что — только? — Навис над ним Землянский.

— Бензина хватит? Этому сидя на земле не научишься…

— Этого-то добра хватит! Не переживай…

А через три дня, двадцать седьмого июля немцы форсировали Дон и вышли на прямую дорогу к Сталинграду. Части Красной Армии пытались нанести контрудар, но он натолкнулся на прочную оборону врага и не увенчался успехом…

Глава 15

Говорят, что Чёрное море на самом деле зелёное. Южные моря — синие. А наши северные океаны — серые. Когда выходишь на судне в открытое пространство бескрайней воды — оно кажется свинцовым. Гладким в штиль, и почти чёрным, швыряющим ледяные брызги в шторм. Гигантские волны скрывают суда каравана друг от друга, и тебе кажется, что твоя скорлупка одна одинёшенька на белом свете, и вокруг ничего нет, кроме бездонной пучины. Могучая волна бьёт в нос судна, скрывая палубу под водой. Всё проваливается вниз, и сердце замирает на половине удара, ожидая, когда вода убежит в шпигаты и нос вновь вынырнет из-под водяного покрова. И сможет ли дотянуться до поверхности? Тому, кто никогда не испытал на себе шторм не зваться моряком…

… Через две недели мы ошвартовались в Ливерпуле. Нам удалось избегнуть немецких подлодок, проскочили и мимо глаз немецких лётчиков, базирующихся в Луостари и прочих норвежских аэродромах. И вот, наконец, Англия. Весь порт забит разнокалиберными кораблями всех видов и размеров. На небольших катерах гордо развевается военно-морской британский флаг «Юнион Джек». Оказывается, эти крохи тоже воюют. Быстроходные катера занимаются спасением английских лётчиков, сбитых над Ла-Маншем. Забрасывают отряды партизан в тыл к немцам, в оккупированную нацистами Францию. А ещё эти отважные ребята тралят мины. Самое страшное, что может попасться таким крохам.

Моряки сноровисто выгружают огромные ящики с танками из трюмов и грузят их на гигантские многоосные железнодорожные платформы. Мы, сопровождающие, садимся в легковые автомобили и следуем вдоль железной дороги по узкому извилистому шоссе. Нас везут на север, где мы перегрузимся на американские транспорты. Автомобили принадлежат Советскому посольству в Великобритании, так что водители наши ребята.

Проезжаем через Лондон. Досталось англичанам! Всюду следы бомбёжек. Но на лицах лондонцев не видно никакого уныния. Много вывесок, словно и нет войны. Зато за городом натыкаемся на суровые реалии — на всех перекрёстках баррикады из мешков с песком, стоят патрули, оборудованы пулемётные гнёзда. Это на случай десанта. Хотя сейчас, говорят, что угроза миновала, но бережёного Бог бережёт…

На небольшой станции садимся в поезд. Крохотный паровозик, надрываясь, тащит наш состав по зелёным полям и лугам, по тоннелям, по мостам. Купе совсем не такие как в СССР. Здесь у каждого свой вход. С улицы попадаешь прямо в небольшую комнатку, где стоят мягкие диваны и окно на полстены. Здорово, но, на мой взгляд, не очень удобно. Хотя — кому как. Проводник к нам не заглядывает, поскольку состав военный, и мы едем в гордом одиночестве. На станциях не останавливаемся, только на мгновения, когда меняют локомотив, и опять, в путь.

К вечеру мы уже в Глазго. Неизбежная суета погрузки, и вот снова в море. Тянется бескрайняя гладь Атлантики. Наш путь лежит через океан, в САСШ. Судно американское, как и весь конвой. Так их называют. У нас — караван. Множество гражданских кораблей в сопровождении военных. Эсминцы, крейсер, и даже один небольшой, по их меркам, авианосец. На это чудо смотрим, разинув рты, поскольку никогда таких раньше не видели. Громадный утюг, перевёрнутый кверху подошвой, с плоской палубы которого взлетают самолёты. Они непрерывно вьются в воздухе, оберегая нас от подводных лодок.

Немцы здесь свирепствуют. Наш штатный переводчик беседует с моряками, а те рассказывают жуткие истории о фашистах, которые топят всех и вся. Не обращая внимания на то, мирный это корабль или военный. Нам рассказывают историю «Лузитании»,^[14] да и более близкие случаи.

Вечерами слушаем радио. Немцы всё время хвастаются победами. Их диктор словно лает, гавкает, будто дворовый пёс. Англичане — более мягко. Оказывается, что у них есть свои предатели. Нам дали послушать одного из них, которого все зовут «лорд Хау-Хау». А, всё равно мы по-английски не бельмеса. А вот в немецкой речи я с удивлением различил знакомые слова. Не зря, выходит, языком столько занимаюсь… Эх, Бригитта…

Кормёжка у янки ничего, сытная. Но абсолютно безвкусная. Жутко скучаем по хлебу. По нашему. По чёрному. У американцев то одни булки. Зато страшно кому сказать — на транспорте есть БАНЯ! Да ещё с горячей водой! Корабельная, конечно, но всё же БАНЯ! Здорово!

Моряки относятся к нам с уважением. Ещё бы! Союзники! Настучали Гитлеру под Москвой мы здорово. На весь мир прозвучало. А тут ещё по палубе их «Либерти» гуляют настоящие танковые асы. Все в орденах, а их так просто не дают. И награды эти заработаны в боях с теми самими «гуннами», которые всю Атлантику в страхе держат…

Всему хорошему приходит конец. И нашему путешествию тоже. Вот берега американские показались. За сто километров от порта в воздухе непрерывно барражируют истребители. Нам сказали, что «волчьи стаи» любят нападать тогда, когда моряки считают себя в безопасности, в территориальных водах Америки. А с самолётов их видно далеко, вот и отпугивают…

Швартуемся. Наши танки быстро выгружают на какой-то военной базе. Тут же ставят на платформы, нас — в классный вагон. Этот похож на наши составы. Во всяком случае, входов у него два, как и у нас. Гудок! Состав отправляется…

Америка напоминает нашу страну. Такая же большая. Едем почти двое суток. Кормят нас в ресторане на колёсах. Еда — средненькая, такая же безвкусная как на корабле.

Наконец приезжаем. В Абердин. Здесь находится танковый полигон американской армии. Сгружаем танки, затем едем в отведённые нам домики, небольшие строения, обшитые гофрированным металлом. Но внутри оказывается вполне прилично.

Вечером встречаемся с нашими представителями, прилетевшими самолётом из Владивостока. Получаем стандартную накачку вроде: За Родину, За Сталина, не посрамим, и тому подобное. А с утра принимаемся за работу. Проверяем танки, заводим двигатели. Американцы лазят по машинам, на вполне приличном русском задают разные вопросы. Едва успеваем отвечать. Единственное, что их не интересует — это размер моих трусов, пожалуй, а так — выспрашивают всё. Что можно и что нельзя. Но чувствуется, что наши машины их впечатлили. И весьма! Ещё бы! По сравнению с тем, что мы видим на полигоне наши красавцы…

— Что, тёзка, покажем американцам наши машинки?

— Да без проблем!

Я усаживаюсь в кресло механика-водителя поудобней, стопорю тяжёлую планку люка, оставляя его в открытом положении. Зубчатая рейка надёжно фиксирует массивную толстую броневую плиту. Из стоящей немного позади и сбоку тридцать четвёрки появляется кисть руки, складывающаяся в известную на всех языках фигуру одобрения — большой палец к небу. Вжимаю педаль сцепления в пол, рука открывает кран баллона с воздухом высокого давления. Короткое, почти мгновение шипение, медные трубки слегка вздрагивают, взвизгивает стартёр, и всё боевое отделение наполняет уверенное басовитое рычание мощного дизеля и грохот вентилятора. Давлю обеими руками на рычаг переключения передач, ощутимый щелчок, начинаю отпускать сцепление, есть! Махина «КВ» срывается с места. Жаль, что придётся глотать пыль, средний танк быстрее меня, конечно, но зато на моей машине БРОНЯ!..

Дистанция испытательного пробега небольшая по американским меркам. Всего двадцать пять миль, по-нашему — пятьдесят километров. Пока танк глотает километры, прикидываю, на сколько килограмм я похудею за такой путь. Получается немного, максимум на один обед, это радует, поскольку харчи у союзников не очень. С виду — загляденье, а на вкус — редкая гадость…

Десять миль. «КВ» ведёт себя на удивление прилично. По огороженному вешками пути идёт ровно, практически не напрягаясь. Торсионы подвески мягко попискивают, и ощущение будто танк плывёт… С удивлением замечаю, что дорога начинает меня убаюкивать, встряхиваюсь, затем выливаю на голову немного воды из фляги, это должно взбодрить, но к сожалению жидкость нагрелась и легче становится ненадолго. Ещё бы — на улице около тридцати градусов, если не больше…

Последние пять миль. Температура масла и вводы в норме, я встряхиваюсь, и тут, поднявшись на очередной холмик, вдруг замечаю у подножья расстеленную гусеницу, а красавицу тридцать четвёрку метрах в двадцати дальше. У её борта стоит бравый наш орёл, капитан Бессонов и расстроено что-то объясняет американскому сопровождающему. Лихо, с шиком торможу.

— Что случилось, тёзка?

— Да вот, чёрт, палец лопнул, ну и…

Молча захожу за корму «КВ», стаскиваю стальной трос с крюков и отдуваясь тащу к Сашке.

— Цепляй…

Через пять минут двигаем дальше. Осталось то всего три километра…^[15]

Вечером нас приглашают в местный клуб. Неплохо у них это дело поставлено. В глухой пустыне — электричество, вода, телефон. Можно кино посмотреть, на танцы сходить. Делать нечего, отказаться никак нельзя, нас специально насчёт этого предупредили компетентные товарищи…

Отутюжив парадную форму и надев все свои награды, в сопровождении терпеливо нас дожидавшегося переводчика, шагаем по посыпанной мелким щебнем дорожке к горбатому, крытому рифлёным железом бараку, где размещается кинопередвижка. Публика в зале встречает советских солдат бурными аплодисментами. Даже неудобно как то… Наконец овации стихают, и мы занимаем места. Самые, к слову сказать, лучшие. Значит — уважают!.. Сеанс предваряется хроникой. Цветной, кстати. Насчёт этого у них хорошо. Бои в Азии, в Африке, бомбёжки Лондона. Ответные налёты американских ВВС на немцев. Вроде бы воюют, но как-то не так… Не вижу масштаба. У нас если в бой идут — так сто тысяч, а то и больше, а у них — тысяча в атаку двинулась, а шуму — словно десять миллионов. Раздувают, одним словом. Да и кто их сейчас долбит? Японцы? Это при царе они русских били, при гнилом самодержавии, а вот мы, люди страны Советов, настучали им так, что самураи на всю оставшуюся жизнь запомнили наверное… В голове всплывают строки Симонова:

Дата добавления: 2015-10-24