Глава одиннадцатая Февраль 1994 года Сюзанна

Сегодня днем заходила Мириам. Без предупреждения. Она просто вошла в кухню, словно это все еще был ее дом. Местные жители не понимают, что такое частная жизнь и как важно соблюдать дистанцию. Они привыкли заглядывать в этот дом, когда она жила здесь, и не понимали, что все изменилось.

Филлис Лайонс ведет себя так же. Она открывает заднюю дверь и орет: «Эй, есть кто дома?» Она интересуется, не надо ли мне чего-нибудь в городе. Может, я хочу попробовать ее домашнего варенья? Может, я хочу отдохнуть, а она пока возьмет тебя к себе, чтобы показать матери? Она хочет держать тебя на руках, целовать, обнимать. Словно она заслужила право обладать тобой.

Как и Филлис, Мириам не знает, когда надо остановиться.

– Иди ко мне, мой милый кабачок, – говорит она и берет тебя из кроватки или коляски без моего разрешения.

Когда я прошу ее звонить, прежде чем приезжать, она отвечает, что наш городок очень маленький и нет нужды церемониться, тем более что все здесь друг друга знают. Нужно радоваться, что у нас такие хорошие соседи. Филлис, например. Мол, что было бы со мной без нее.

– Давай пообедаем вместе, – предлагает Мириам. – Мы уже сто лет не виделись. Я принесла еду.

Она достала термос с супом и сэндвичи. Ты спокойно спала наверху, и кухня была в нашем распоряжении.

Мириам спросила, когда я собираюсь вернуться на работу.

Она поинтересовалась ненавязчиво, но ей нужен был точный ответ.

– Прошло уже четыре месяца, – добавила она, когда я промолчала. – Я справляюсь без тебя, но с большим трудом. Ты не думала о яслях? Это было бы идеальное решение.

– Еще нет, – ответила я. – Мне необходимо быть рядом с Джой. Думаю, в ближайшее время мне следует оставаться дома. Мне жаль, Мириам. Я сама не ожидала, что ребенок потребует столько внимания. Но я уверена, что поступаю правильно.

Она приняла мое решение уволиться из ее компании. Если она расстроилась, то не подала виду. Я всегда думала, что нравлюсь ей, но теперь уже не была в этом уверена. Что-то в ее глазах заставляет меня нервничать. Неужели она подозревает? Я пытаюсь мыслить логически. Я вижу это подозрительное выражение в глазах людей, которые меня окружают, даже в глазах незнакомцев. Это значит, что воображение играет против меня. Я повторяю себе это каждый раз, когда беру тебя в Маолтран. Люди останавливаются, чтобы посмотреть на тебя, поговорить о Филлис Лайонс. Они удивляются, как ей удалось проехать трактором по грязи, спрашивают, не желаю ли я вступить в клуб матери и ребенка. У меня начинает потеть затылок и хочется бежать… просто бежать, держа тебя на руках… убежать назад в дом, запереть дверь и не подпускать к нам остальной мир.

Когда Мириам ушла, я взяла тебя на руки и рассказала о твоем отце и как нас свели морские коньки. Ты глядела на меня круглыми глазами, словно понимала каждое слово из того, что я говорила. Я снова вернулась на восемь лет назад. Тогда я ехала на машине сквозь летний зной, направляясь в будущее.

Маолтран с ирландского языка переводится как «каменистый холм». Я понимаю, почему эта небольшая деревня получила такое название. Она вся серая и находится на холмах. Широкая главная улица и обычный набор магазинов. Я проехала мимо одноэтажной школы с рисунками на окнах и высоких каменных ступеней, ведущих к католическому храму, обдала пылью покрытые лишайником надгробные камни и небольшую протестантскую церквушку. Ее древнее очарование было подпорчено отвратительного вида маслозаводом, выстроенным рядом. Потом снова начались поля. Буррен вырастал вокруг меня. Серые плоские дорожные камни, перемежающиеся дольменами и крепостями. Древние стены, неровные, словно края плохо связанного свитера, тянутся по холмам. Я въехала на территорию нового центра народных ремесел и принялась искать Стеклянный дом Мириам. Она переехала из небольшой мастерской в огромное помещение, выстроенное на заказ. У нее были планы расширить дело. Мы поговорили по телефону, и я была уверена, что к концу собеседования стану ее менеджером по маркетингу.

Ее пальцы были унизаны кольцами, кельтские завитки и узелки, но я не увидела обручального кольца. Даже кольцо Кладда отсутствовало. У меня на пальцах ничего подобного не было. След от обручального кольца был лишним напоминанием о том, что я планировала начать новую жизнь. Я постоянно трогала это место, как трогают языком больной зуб, и проводила по нему пальцем, словно каким-то образом могла ус корить его исчезновение.

Моя работа в отделе по связям с общественностью была загадкой для Мириам. Она прочла пресс-релиз, который я написала об увлажнителе, замедляющем старение, и спросила, как я могу писать с такой уверенностью, если понимаю, что все это пустышка. Она прикоснулась к своему лицу, на котором и уголках глаз и рта залегли небольшие морщинки.

Она была права. То, что я написала, было беспочвенно, но я работала в сфере убеждения. Я использовала слова, чтобы распалить воображение, чтобы направить его в нужном русле: заставить желать осуществления мечты о вечной молодости.

– Почему ты решила сменить род деятельности? – спросила она. – В Дублине ты держишь руку на пульсе. Зачем хоронить себя в деревне?

Молчание – золото. Я уже усвоила этот урок.

Я указала на свой безымянный палец:

– Мужчина. Мне нужно начать все сначала.

Она заметила белый след от кольца и кивнула.

Ричард был мерзавцем. Большего объяснения не потребовалось.

Я не винила Ричарда за то, что он меня ненавидел. Он не мог понять причин, по которым наша свадьба была отменена. Не считая той причины, что я ему назвала. Несовместимость. Как отговорка несовместимость была слабовата, однако это был достаточно серьезный повод, чтобы разрушить любые отношения. Ричард стал для меня разрядкой. Не слишком удачная основа для начала новых отношений, но мне нужно было успокоиться после Эдварда Картера.

Мне исполнилось двадцать восемь, когда я познакомилась с Ричардом на вечеринке. Спустя два года мы были помолвлены. Он был исключительно гибким человеком с серьезными амбициями. Карьера в финансовой области позволяла ему носить костюмы в тонкую полоску и не выглядеть при этом глупо. Что я могу сказать о наших отношениях? Они были безопасными и постоянными, Ричард был пылким любовником, который терял терпение, только если я вспоминала о детях.

– У нас будет масса времени, когда мы поженимся, – говорил он, когда я поднимала эту тему.

Но мне хотелось ребенка. Я чувствовала, как уходит время. Короткое помешательство после смерти матери, когда я с головой ушла в секс, теперь казалось чужим кошмаром, но воспоминания о том, что случилось после, невозможно было уничтожить.

Не говоря Ричарду ни слова, я перестала пить противозачаточные. Прошел год, надежда слабела с каждым месяцем. Мой гинеколог посоветовала привести его, чтобы провести несколько исследований. Меня разрывали сомнения, и когда мне все-таки удалось собрать волю в кулак и сознаться, он внезапно пришел домой с шампанским и розами. Ему предложили повышение и перевод на три года в штаб-квартиру в Нью-Йорке.

– Мы назначим дату свадьбы и проведем медовый месяц в Нью-Йорке. Никаких детей! – Он погрозил мне пальцем. – Нью-Йорк – не место для детей. Мы заведем их, когда вернемся в Дублин.

Пока мы составляли списки приглашенных на свадьбу, заказывали номер в отеле и церковную службу, я все больше падала духом. Как это описать? Внутри все сжималось, мысленно я все больше отдалялась от его любви, физически – от его прикосновений, от всего, что он планировал для нас в будущем. Потом настало время уходить, и я сделала это без колебаний и сожаления. Я съехала от него. Удивительно, как мало у меня было вещей.

Мириам предложила мне работу и, когда собеседование подошло к концу, пригласила на обед к себе домой, прежде чем я отправлюсь назад в Дублин. Я ехала за ней около мили. Она притормозила возле серого дома, где жила Филлис Лайонс с матерью, и резко свернула в узкую аллею. Она порядком заросла травой, но было видно, что машины здесь все-таки время от времени ездят. Полуразрушенный особняк был почти полностью скрыт за живой изгородью. Дорожные насыпи, поросшие травой, пылали ярко-алыми маками, наперстянками и островками гвоздик. Аллея резко шла в гору, и наконец мы доехали до кедров, обступивших особняк. Серые известняковые стены плавно переходили в каменистый пейзаж. На столбе красовалась табличка с надписью «Рокроуз».

Я влюбилась в Рокроуз, как только увидела его. А может, это все Дэвид, который заставил мое сердце биться быстрее. В любом случае на мгновение мне захотелось владеть всем, что я там увидела. На Дэвиде были шорты и майка, на ногах потрепанные кроссовки, на голове бандана. Он играл с маленьким мальчиком, гоняясь за ним по саду и явно притворяясь, что не может его догнать.

Я остановила машину около низкой каменной ограды, которая опоясывала сад, вышла и какое-то время смотрела, как Дэвид усаживает мальчика себе на плечи. Он выглядел совсем юным, словно подросток, слишком молодым для отца. Поэтому я предположила, что это чей-то сын, но Мириам представила мне мальчика как своего внука.

– Сюзанна.

Дэвид опустил мальчика на землю и медленно произнес мое имя, словно хотел его запомнить. Его лицо блестело от пота. Потом он взял меня под локоть, чтобы проводить в кухню, и я почувствовала, что от него исходит легкий мускусный аромат юности.

Длинный деревянный стол выглядел так, словно за ним ели многие поколения. То же впечатление складывалось от шести крепких стульев и высокого комода. Возле стены стоял диван, мягкие и упругие подушки которого дали мальчику отличную возможность попрыгать на них, словно на батуте. Открытое окно выходило в сад. На подоконнике стоял кувшин с полевыми цветами.

Мириам разложила по тарелкам рагу «Беф бургиньон» из большой глиняной супницы. Дэвид ел с аппетитом, макая в соус кусочки хрустящего хлеба. Он отламывал хлеб и давал его сыну. К тому времени я уже точно поняла, кем он ему приходится. Джои было три года от роду, и он был очень похож на Дэвида: те же темно-карие глаза и темно-русые волосы, высокий широкий лоб, легкая усмешка.

Три резких гудка прозвучали словно гром среди ясного неба. Джои вздрогнул и посмотрел на отца. Возле ворот остановился голубой автомобиль. За рулем сидела женщина с длинными черными волосами. Она снова нажала на клаксон.

– Ну, нам пора, малыш.

Дэвид поднял сына со стула и взъерошил его волосы. Потом отнес Джои к воротам и отдал женщине. Назад он вернулся быстро и тут же пошел на второй этаж, извинившись и сказав, что ему нужно сделать несколько звонков.

– Молодые люди, – вздохнула Мириам, – так легкомысленно относятся к собственному счастью. Какое-то время после рождения Джои они пытались наладить отношения, но из общего у них остался только сын. Коррин связалась с местным плотником, и они решили перебраться в Канаду.

Мириам также вскользь упомянула о том, что они никак не могли решить, у кого останется ребенок. Дело даже не дошло до суда, поскольку отец-одиночка, которому только недавно минуло двадцать лет, не имел никаких шансов получить право опеки.

По крайней мере, Коррин О'Салливан не запретила Дэвиду встречаться с сыном. Я понятия не имела, кто занимался моим ребенком в тот сумасшедший год после смерти матери. У нее был рак мозга, его обнаружили слишком поздно. Многие месяцы после смерти матери отец бродил по дому словно в тумане, вздрагивая от резких звуков, как будто ожидал, что она появится из темного угла или выпрыгнет из-за закрытых дверей и закричит на него.

Я нашла утешение в руках Шейна Диллона, потом Лайама Магуайра, потом Джейсона Джексона. Мрачные переулки, задние сиденья машин, моя спальня, когда отца не было дома. Мне не доставляли особого наслаждения эти мимолетные встречи, нетерпеливая возня, краткое удовлетворение, которое получали они, а не я. Однако мое желание, казалось, было невозможно удовлетворить. Я понимаю это теперь. Желание быть любимой без оглядки, без условий. Этакое первобытное сильное желание. С чего бы еще нам вести эту гонку бесконечно? С чего бы еще подвергать свои тела таким гротескным движениям, животным стонам и вздохам, дикому удовлетворению, которое через минуту забывается и, в моем случае, не значит ничего?

– Шлюха, – сказал мой отец, когда Тесса обратила его внимание на то, что у меня начал выпирать живот.

К тому времени я была на пятом месяце и делать аборт, как он немедленно потребовал, было уже поздно.

– Улетишь в Лондон первым же самолетом, – заявил он тогда. Быстрое решение.

Но Тесса не хотела, чтобы он сваливал мою проблему на других.

– Слишком поздно, – повторяла она, – даже если бы она не была на пятом месяце, это противозаконно и большой грех.

В стране, где проблема абортов была предметом активного обсуждения, она ратовала за их запрет.

– Приемная семья – вот решение, – сказала она, и, возможно, в конце концов так бы все и произошло.

Я была против любого варианта. Как же я ненавидела их, его и ее, таких довольных друг другом, когда моя мать еще не успела остыть в могиле! Никто из нас не предполагал, что мой мальчик сам решит, приходить ему в этот мир или нет.

Когда Дэвид, отдав Джои Коррин, вернулся в кухню, лицо у него было рассерженное. Я знала, в чем причина. Утрата. Я была, пожалуй, единственным человеком, который мог в полной мере разделить те чувства, которые он испытывал, когда видел, что ребенка от него забирают.

Я не видела его до официального открытия новой студии Мириам. Это было довольно веселое мероприятие по сравнению с обычными официальными приемами, которые я организовывала. Никаких приглушенных или напряженных разговоров между незнакомыми людьми, которые потягивают теплое вино и пытаются найти общий язык. Люди, пришедшие в студию Мириам, вели себя шумно и непринужденно. Они собрались, чтобы отпраздновать ее морских коньков, этих нежных морских обитателей с выпирающими брюшками, которые спариваются ради жизни и поют песни любви, купаясь в серебристых лучах полной луны.

Сегодня, сидя за столом у меня в кухне, которая когда-то принадлежала ей, Мириам спросила, как я себя чувствую. У нее было настороженное выражение лица, словно она пробиралась через заросли чертополоха. Она хотела знать, виделась ли я с доктором Виллиамсон.

Я отрицательно покачала головой и сказала, что у меня все под контролем. Я виделась с доктором, когда была в Дублине у отца. Доктор прописал мне антидепрессанты на следующие несколько месяцев.

Она нахмурилась, словно я предложила добавить ей в чай мышьяка.

– Они только замаскируют твои симптомы, – сказала она. В ее голосе чувствовался металл. – Мы тут не все сплошная деревенщина, – добавила она, – доктор Виллиамсон – высококвалифицированный и опытный врач.

– Я страдаю от истощения, – ответила я. – У меня ребенок, который не спит по ночам.

Она прикусила нижнюю губу и отвернулась.

– Я не утверждаю, что тебе нужно к психологу, но мне кажется, что у тебя небольшая послеродовая депрессия.

Ты проснулась, словно услышав ее слова. Мириам махнула мне рукой, чтобы я посидела, а сама отправилась на второй этаж за тобой. Прошло несколько секунд. Я услышала ее шаги наверху. Скрип старого дерева рассказывает собственную историю. Я медленно поднялась по ступенькам, пропустив пятую, которая постоянно скрипит, и остановилась наверху. Она держала тебя на руках. Она положила подбородок тебе на голову и похлопывала по спине. Ты довольно агукала, а Мириам рассматривала спальню Дэвида.

На стуле лежал свитер. Книга и плеер были на комоде. Я не трогала ничего в его комнате с тех пор, как он уехал на прошлой неделе. Было очевидно, что мы больше не спали вместе. Хуже всего, когда ты знаешь, что и где расположено в доме. Потому что можно догадаться, чем люди могут заинтересоваться. Я отвернулась и, прежде чем она смогла меня заметить, спустилась в кухню.

– Вам с Дэвидом надо взять тайм-аут, – сказала она, вернувшись со второго этажа. – Я могу взять отгул на несколько дней и пожить здесь, чтобы присматривать за малюткой.

Я забрала тебя у нее и посадила себе на колени. Ты начала плакать, ерзать и сучить ножками.

– Колики, – предположила Мириам, – у Дэвида все было так же первые несколько месяцев.

Она любит сравнивать их. Мириам была очень рада, когда оказалось, что у тебя карие глаза. Она называла их глубокими озерами. Как у ее отца.

– Может, как-нибудь позже, летом, – пообещала я ей, – возможно, тогда мы уедем.

Она отмахнулась от моих слов, полагая, что наша дружба оправдывала такую бесцеремонность с ее стороны.

– Жизнь в уединении лишает тебя радости общения, – сказала она. – Слишком много одиночества – это удел мужчин с бородами, которые любят сидеть в глуши.

Она хохотнула, видимо ожидая, что я хотя бы улыбнусь, но выражение моего лица не изменилось, и она смущенно уставилась на свои руки.

Я проводила ее до входной двери. Она поцеловала тебя в обе щечки.

– Мне жаль, что ты не вернешься в студию, – посетовала Мириам. – Но теперь у тебя есть все для счастья. Присматривай за моим сыном. Он уже потерял одного ребенка. Позволь ему радоваться дочери. Очень жаль, что ему приходится столько времени проводить вне дома.

– Это его выбор, – ответила я.

– Да?

Это был риторический вопрос. Она уже знала ответ.

Я заперла за ней дверь. Подождала, пока наступит полная тишина. Ты забеспокоилась и начала смотреть по сторонам. Ты постоянно оглядывалась вокруг, словно пытаясь что-то найти. Мириам была права, когда назвала твои глаза озерами. Я хочу, чтобы они были наполнены любовью ко мне, но чаще всего они наполняются слезами и ты просыпаешься среди ночи с криком, из-за которого я вскакиваю с кровати словно ошпаренная. Я укачиваю тебя… укачиваю… хожу по комнате, пока ты не выбиваешься из сил и не засыпаешь.

Дата добавления: 2015-10-02