Глава 5. -Прекрасное вмиг станет жестоким,

- Прекрасное вмиг станет жестоким,

наполнится столь совершенным и исчезнет навсегда,
что никто из нас этого не заметит.

Герр Штайн всю ночь думал о случившемся, выпивая одну чашку кофе за другой и жадно добавляя туда по несколько капель морфина. Время тянулось вязкой слюной. Секунда сменяла другую неторопливо и вяло. В его мыслях и настроении был заметный диссонанс. Его моральное Эго хотело стереть себя с лица земли, а его безнравственная сущность упивалась от радости, что он наконец-то надругался над этой правильной, живущей по «золотым правилам» Анной.

Стоит отметить, что каким бы он ни был гадом, противоречивость его личности заставляла то вскипать, то остывать «Бога внутри себя» - совесть. Он долго стоял между зрительских сидений и рассуждал о том, что теперь и вовсе не достоин жизни, что сила данная мужчине от природы им – неким Паулем фон Штайном была направлена против женщин, слабость и нежность которой шла от тех же источников.

- Я подлец! Я негодяй! Я ничтожество! – снова и снова орал он на себя, разжигая огонь борьбы против своего тела.

В стеклянном гробу всё также неподвижно лежал Йозеф, к которому его близнец не решался подойти, предчувствуя нечто ужасное. Нечто неизвестное подошло к нему сзади и с силой подбросило вверх…

Не спала и фрау Ева фон Швитц. Она была жутко пьяная, приняв изрядное количество кокаина, полусладкого вина и чувствуя, как страсть и любовь к австрийцу разъедает её женское существо. Она горела в огнях мучительных желаний, выкипая белыми дорогами порошка, белыми каплями вожделений, зная, что завтра будет последний день, когда они смогут хотя бы переброситься взглядами.

К ней приедет муж, а врач наоборот уедет к своей молодой жене в Вену. Прошлая ночь была самая безумная и сладострастная в её жизни. Он опьянял её, напрягал и расслаблял её как морфий, вгрызающийся в нервы и вены… впивающийся в разум и тело.

- Почему жизнь настолько мучительная и невыносима, что мы не можем позволить себе просто любить? – вопрошала она в вечность, открывая очередную бутылку красного вина, промахиваясь мимо фужера. – Фи, к черту бокалы… Я буду пить из горла.

Даже пьяная, эта зрелая фрау не утрачивала своего обаяния, кокетства и легкой развратности, что столь необходимо большинству мужчин.

Уезжая той ночью от психоаналитика, она впервые ощутила истинность слез, их талант погубить всё, что было до, и умение создавать спонтанные идеи, за которыми будут следовать спонтанные поступки. Словно алкоголь, слезы уводят человека в забвение, в котором он предстает на самосозванном Страшном Суде, в котором нет никаких сомнений – есть лишь финальный вердикт.

Ева прошлась по своей квартире. Провела рукой по нарисованной тушью картине, где она счастливая и жизнерадостная стоит рядом со своим коренастым, слегка мешковатым, но таким же улыбающимся мужем. Мир разделился. Отныне она – состоятельная немецкая дама, которая впитывает всем телом удовольствия современной жизни, желает только одного, быть вечно с этим странным гостем Берлина, молчаливым и разговорчивым одновременно, грустным, печальным, но столь пронзительным, властным и нежным, до тепла внизу живота.

- Ах, как ужасны эти минуты. Скорей, скорей бы он исчез из моей жизни раз и навсегда, скорей бы вернулся мой муж, - говорила Ева, закуривая длинную сигарету, аккуратно держа её тонкими указательным и средним пальцами. – Я искуплю перед ним свою вину, я докажу свою любовь к нему, я выжгу свою любовь на своей груди и своём сердце, словно та уродливая фройлян из представления Штайна. Боже, как я теперь её понимаю и как скверно теперь моё существование без любви.

Чем больше она думала о себе, своём любовнике и муже, тем сильнее впадала в истерику, швыряя хрустальные вазы в картины их счастливой жизни, разбивая фужеры, разбивая подарочные кораблики в бутылках, которые когда-то сама дарила своему мужчине.

- Будь всё проклято! – кричала она. – Будь проклята я, будь проклят он и всё вокруг. Никто, слышите…

Она обращалась к чему-то доступному только ей, то срываясь в крик, то нашептывая ярко-красными губами себе под нос.

- Будьте прокляты все, кто сейчас, видя моё состояние… видя мою душу и слыша мои откровения, считает меня падшей женщиной. Это невыносимо… Я не умею утапливать свою любовь в крови, не умею ею тушить огонь страсти и желаний. Я готова, Сатана, я готова продать свою душу… Готова.

Крики нарастали с каждой секундой. Всё в доме было перевернуто вверх дном: была разбита посуда, несколько ваз, разбиты бутылки коньяка, шнапса, вина и виски. Обычному гостю может показаться, что в квартире побывали воры, которые искали что-то такое ценное… что-то такое запретное, что залезли в каждый угол.

- Сатана, чертов Сатана! Я прошу, залезь ко мне в душу, отыщи в ней хоть какую-то возможность быть с ним, а если нет, убей… убей меня!

В ту же секунду, из другой комнаты дома фон Швитц донеслись страшные крики. Ей показалось, что кричала она сама и когда, дрожа и трепеща от страха, выглянула из угла, то увидела нечто, что придало её лицу белизны….

Карлицы – визуально казавшиеся лишь укороченными людьми с большими головами, во главе с Инспектором рубили топорами её саму. Они крошили её на настолько мелкие кусочки, что уже через минуту в этой массе из крови, мышц, мяса и костей было тяжело узнать доселе цветущую мадам.

- Нет, нет, нет! – закричала она. – Не может быть… нет…

- Ты сама! Ты сама нас позвала! – сказал Инспектор. – Я твой Инспектор. Инспектор твоего кайфа, фрау Ева.

Он повернулся к ней, и кровь заструилась из его глаз, вновь и вновь стекая по лицу и пропитывая бинты. Карлицы лихорадочно доедали её, обсасывая кости, упиваясь кровью, а катающаяся по полу голова всё также продолжала моргать и противно хлюпать.

Ева пятилась назад. Она не представляла, как может спасти себя, как может убежать. Ведь она уже мертва и своими глазами видела, как одна из актрис театра ударила её (еще живую) топором прямо в лицо.

- Но если я уже мертва, то кто я? – спросила она, приближающегося Инспектора.

- Ты нечто переходное из одного мира в другой, - ответил он.

- То есть я умерла? – вновь спросила Ева, задев рукой маленькую тарелочку с кокаином, который снегом посыпался на запачканный вином и коньяком ковер.

- Почти… почти умерла.

Фон Швитц открыла комод и достала оттуда подарочный револьвер мужа. В барабане не было ни одного патрона, так как они хранились в другой коробке третьего по счету ящика.

- Я выстрелю, не подходи ко мне, тварь! – кричала она, смотря на то, как из-под маски растягивается в улыбке лик Инспектора. – Я не шучу, я буду стрелять!

- Стреляй! – спокойно шепнул он и подошел к ней настолько близко, что ствол пистолета уткнулся ему прямо в центр лба. – Стреляй, моя кокетка… Стреляй, не думая… не сомневаясь… Стреляй, и мы будем жить вечно!

Раздался выстрел.

Через несколько секунд в доме фон Швитц стало тихо и спокойно. Случайный прохожий увидел, как погас свет, и наглухо задернулись шторы с милыми цветочками.

Герр фон Штайн упал на холодный пол концертного зала театра. Он не сразу понял, что произошло, а когда поднял свою голову, то струя чего-то горячего, шипящего, разъедающего ударила в его лицо.

- Ааа-а-а-а, черт… Боже! – закричал он и схватился руками за своё лицо. Всё, что он почувствовал это смесь боли с чем-то вязко-жидким. – Боже… Боже!

Пауль едва удерживался на ногах, а кислота всё также продолжала разъедать его глаза, его нос и губы. На кончиках пальцев показались кости первых фаланг.

- Кто здесь? Что здесь? Ааа-аа, - кричал он, стоя на коленях.

- Здесь я – твой Инспектор, мой друг, - говорил таинственный голос, и театрал слышал его шаги. – Моя маска теперь по праву должна принадлежать тебе, уродец! – сказал он в тот момент, как фон Штайн смог открыть один глаз и взглянуть на своего убийцу. Перед ним стоял Инспектор. У него и вовсе не было лица. Вместо него был просто овал… овал без глаз, носа и губ, без морщин и щетины. Идеально чистый лик.

- Зачем ты это сделал, ааа-а-а-а, - плакал от боли Пауль. – Зачем, черт бы тебя побрал?

Инспектор кружился около герра. Он заходил то сзади, то спереди. Вдруг в помещении стало светло, словно мистическая рука сатаны зажгла сотни факелов, расположившихся на стене.

- Я – твой Инспектор, путеводитель по миру твоего кайфа, твоего лица и твоей души, - ответило существо. – Теперь эта маска принадлежит тебе…

Фантом исчез. Свет стал тусклее.

В эту секунду боли, страха и отчаянья Пауль увидел, что в гробу вместо Йозефа лежит мертвый Ганс Фильдберг – его слуга, подлец и продажный негодяй. Его лицо было искорежено гримасой боли, а глаза были выпучены настолько сильно, что казалось, выпадут из орбит. В руках он сжимал бритву, из которой торчали черные волосы. Вам может это показаться сущей выдумкой, но около двух десяткой факелов освещали именно гроб, словно хотели указать израненному кислотой герру сей мистический факт.

- Ааа-ааа, - вновь прокричал фон Штайн, понимая, что шоу приходит конец.

Собирая последние силы в кулак, он кое-как залез на сцену и окровавленными руками прикоснулся к гробу. Открыл его. На Пауля таращился обезображенный конферансье.

- Как это, черт побери, случилось? – ничего не понимая орал театрал, сжимая в руках бинты Инспектора. – Как?

Он несколько раз дернул за плечи Ганса, но у того лишь вывалился синий, обкусанный язык. Фон Штайн упал в обморок близ стеклянного гроба.

Эпилог

… И наступит день, когда о нас не вспомнят.

… И наступит ночь, в которой мы вернемся.

На следующее утро шоу не состоялось. Пришедшие с утра работники театра увидели самую ужасную в их жизни картину. Рядом со стеклянным гробом облитый кислотой, задушенный и с перерезанным горлом лежал Ганс Фильдберг, которого опознали по количеству золотых зубов и кривому мизинцу на обеих руках. Рядом с ним валялась окровавленная опасная бритва.

В гробу лежал Пауль, именно Пауль с седыми висками. Как стало известно, за ним наблюдали еще около двух месяцев, но никакого чудесного воскрешения не произошло, и легендарный театрал герр Пауль фон Штайн был похоронен на кладбище близ Берлина со скромным крестом без какой-либо гравировки.

Его официальная жена Анна фон Штайн дала обет молчания и сбежала в католический монастырь, уехав на родину, в Кёльн, еще до начала следствия.

Тем же утром некая Ева фон Швитц была найдена убитой в своём доме. Муж, вернувшийся после продолжительной командировки, застал свою жену мертвой, с небольшой круглой дыркой в центре лба. В правой руке она сжимала пистолет. Самое удивительное в деле фон Швитц было то, что не пропал ни один патрон из ящика комода, а найденная под столом гильза указывала именно на этот калибр. Недолго думая и не разбираясь во всех мистических подробностях, следствие постановило признать покойную фрау самоубийцей.

Пресса еще долго писала подробности дел Фильдберга и фрау фон Швитц, а самое кошмарное шоу конца XIX - начала XX столетий стало лишь яркой неудачей, фарсом и мошенничеством одного театрала. Спустя время о нём полностью забыли. Никто и никогда не узнает о том, что у Пауля был брат-близнец Йозеф, которого часто видели ночами в полнолуние на окраинах немецких городов. Очевидцы рассказывали то, что шел им на встречу, проходил сквозь них и растворялся в небытие.

Вся театральная труппа фон Штайна была распущена и распределена по психиатрическим лечебницам, больницами и интернатам Германии.

Врач из Австрии лично руководил этим распределением, разговаривая с каждым актером, пытаясь найти хоть что-то важное для себя и следствия.

Он отчетливо помнил этого актера с окровавленными бинтами. Не понимая, куда он пропал, психоаналитик приходил в неистовую ярость, начал страдать бессонницей и после частых инъекций для успокоения души пристрастился к морфию. Он, часами задав себе один и тот же вопрос: «Как же Паулю удавалось воскресать раньше?».

Врач день и ночь вместе с полицмейстерами допрашивал всех, кто был задействован в шоу «Мертвец», но это, в сумме, не давало никаких результатов.

- Если вы скажите, куда подевался ваш коллега с перебинтованным лицом, то мы постараемся найти вам самый лучший интернат для инвалидов в столице, - говорил врач.

- Вы думаете, шоу закончилось?! Оно продолжается… оно будет вечно, пока существуем мы… Пока мы лживы, и пока это чувствует он…

- Кто? – потушив сигару, спросил психоаналитик.

- Инспектор моего и вашего кайфа, - сказал уродец и забился в эпилептическом припадке, забрызгав пеной замшевый пиджак австрийца.

Вскоре на научном конгрессе в Вене врач утвердит теорию существования бессознательных процессов в человеческом душевном аппарате и перестанет расследовать дело о театре, запомнив это шоу навсегда, а спустя несколько десятков лет умрет от инсульта и будет найден в маске Инспектора с перебинтованным лицом и кровавыми подтеками на глазах.

Конец!

Дата добавления: 2015-10-02