Глава 3

- Ты презираешь этот прекрасный мир?

- О, нет! Я люблю его немного другой любовью.

Час ночи. Театр в Берлине. Пауль фон Штайн аккуратно пробирается сквозь темные коридоры, пытаясь остаться незамеченным ни для кого.

- Советую вообще не покидать кулис, - сказал ему пятнадцать минут назад конферансье Ганс. – Если узнают, что у вас есть брат близнец, то…
- Все в норме. Мне нужен морфий. Я не могу уснуть. Пойми, мой верный Ганс, моему брату дарован спокойный сон, но Боги лишили сна меня. Поэтому, морфий и только морфий.

В сильном треморе он держится за стены и постоянно проговаривает: «Тихо, тихо… плыть на цыпочках, как цыпочка. Я всего лишь тень».

Нет ни звука, даже дыхание Анны, жены Йозефа, во стократ громче шагов Пауля. Она спокойно спит на маленьком диванчике в театральной гримерке. Именно она должна будет разбудить мертвого фон Штайна спустя три ночи и четыре дня.

Тук-тук-тук.

- Кто? – подойдя на цыпочках, спросила Анна.

- Это я… Пауль! – ответил голос за дверью.

Фрау дважды подумала прежде, чем открыть дверь.

- Что с тобой? – с порога спросила она. – На тебе просто нет лица.

- Мне нужен морфий, - ответил он и, оттолкнув ее, зашел внутрь. – Я оставил его здесь, черт побери!

- Ты же давно говорил своему брату, что навсегда покончил с этой заразой?

- Да. Я знаю, - нервно отвечал фон Штайн, рыская в карманах, сумках и портфелях несколько ампул и шприцов для будущей инъекции. – Но не сейчас! Я дал ему слово взаймы. Понимаешь? А сейчас отстань от меня. Неужто ты не видишь, что я еле переставляю ноги? – пылил Пауль.

- Хорошо! – сказала фрау и, подобрав подол своего платья, присела на край дивана в гримерке.

- Я знаю, что кажусь вам сущим уродом, но если бы не было меня, ах, если бы не было морфия, то я, верно уже давно бы сошел с ума от бессонницы, апатии и депрессии. Именно благодаря ему я придумал удивительное шоу XX века, которое еще десятки лет будет заставлять трепетать сердца людей, даже тех, кто не верит в безумный мир мистики и драмы.

- Но ты уже сделал многое! Остановись, зачем тебе этот чертов морфий?! Он уничтожит тебя! – шепотом крикнула Анна.

Он подошел к ней очень близко. Схватил за плечи, пододвинул к себе и, смотря глазами зверя, с бегущей по лбу каплей пота, ответил:

- Не твое дело! Твоего ума дело только забота о моем проклятом уродливом душою брате Йозефе, который сейчас спокойно спит в стеклянном гробу, не видя абсолютно ничего. Поняла?

Анна фон Штайн ничего не ответила. Она резко вырвалась из капкана Пауля.

- Ну и ищи свой проклятый Морфий. Будь ты проклят за такое отношения к собственному брату. Пауль, а ведь вы близнецы! – сказала она.

- Да, это так! Мы похожи лишь телом, а тело, совсем скоро, благодаря современной медицине XX века, можно будет легко изменить до неузнаваемости. Между прочим, прямо в Берлине некий профессор Шарль де Куль – выходец из Парижа вырабатывает систему новой хирургии, которая спустя всего десять лет будет творить настоящие чудеса.

Фрау лишь злобно фыркнула на его слова.

- Ищи свое сатанинское зелье и убирайся прочь! – сказала она. – Да, вы абсолютно разные. Даже слишком, чтобы быть братьями-близнецами.

Пауль переворачивал все вверх дном, не понимая, куда же пропали два флакона морфина, которые он привез из Кёльна, выписав их у знакомого аптекаря. Больше аптекарь Отто фон Веймар ему не дал, так как увеличивающиеся количество заядлых морфинистов изрядно трепали запасы городской аптеки. Намедни морфия не хватило, чтобы сделать обезболивающий укол подстреленному бандитами полицмейстеру, который вскоре скончался от разрыва сердца из-за болевого шока. Соответствующее ЧП вызвало проверку во всех городских аптеках. У фон Штайна были неплохие связи в полиции, чтобы аптеку Веймара никто не тронул. И все же дефицит морфия давал о себе знать.

- Где этот чертов морфин?! – бесновался он. – Ты его спрятала от меня? – крикнул он на Анну и подлетел к ней настолько быстро, что фрау даже не успела испугаться. – Отвечай! Отвечай! Отвечай! Быстро.

- Нет, Пауль. Не сходи с ума. Зачем мне твой морфий?

- Я знаю тебя и Йозефа. Вы сговорились, чтобы избавить меня от этой напасти. Будь вы прокляты! Сколько раз вам повторять, что это мое лично дело!

Его губы дрожали. В уголках рта образовалась густая белая пена слюны. Ноздри жадно всасывали воздух, а сквозь руки, словно, пропускали разряды тока – они тряслись, как сумасшедшие.

- Отвечай, дрянная шлюха! – крикнул он.

Анна не стала терпеть такого обращения. Она с размаху ударила его по лицу. Пауль схватился за обожженную щеку. За одним ударом последовал второй, третий… четвертый.

- Приди в себя, безумец! – закричала она. – Ты гениальный ум Германии, театрал и создатель того, чему нет аналогов… Одновременно с тем, ты зависимый идиот, который ненавидит своего брата и презирает весь этот мир.

- О, нет! – улыбаясь, ответил фон Штайн, слегка приходя в чувства. – Я люблю его немного другой любовью.

- Безумец! Циник! Глупец! – вновь прокричала фрау.

Она еще долго кричала, пока Пауль вываливал из комода её нижнее белье, косметику и прочие дамские принадлежности, подозревая всех и вся в краже драгоценного морфина. С каждой секундой его начинало трясти все больше. Со стороны может показаться, что в человека вселяется настоящий неистовый демон зла, заставляющий все мышцы, нервы и разумные части мозга работать ради одной цели – найти… обнаружить… достать сакральное зелье.

- Если я узнаю, что это ты так нагло спрятала от меня морфий, то…

- Что? И что ты сможешь сделать? Без меня и Йозефа ты никто – зависимая эгоистичная тряпка. Тьфу!

- Заткнись, дрянь! Лучше помоги мне найти… - Пауль не успел закончить, как из его нагрудного кармана фрака выпали две ампулы наркотика. – Вот бы, черт побрал! – громко засмеялся он. – Ирония…

- Убирайся прочь!

Герр Штайн вышел в коридор и наткнулся на конферансье Ганса.

- Что тебе надо? – спросил Пауль. – Я не могу сейчас с тобой разговаривать.

- Не стоит так кричать. Вы перепугаете всю труппу, и если они сбегутся на крик Анны, то…

- Да, да, да! Я знаю, что должен забинтовывать свое лицо, когда выхожу вовремя сна Йозефа. Да, да, да, - тысячу раз кивая головой, проговаривал фон Штайн. – Из нас одновременно может существовать только один.

И это, действительно, было так. Чтобы отводить подозрение общественности братья-близнецы приняли одно очень оригинальное решение. В своей актерской труппе они завели ужасного персонажа – некоего Инспектора, который с перемотанным бинтами лицом, дабы скрыть свое внешнее уродство, был призван отгонять ужасных демонов сна. Между прочим, это было одно из ведений Пауля в его морфиновых путешествиях, о которых не знал никто кроме доверенной тройки.

В тот момент, когда Йозеф находился в гробу, Пауль надевал бинты Инспектора с кровавыми кругами вместо глаз, когда же Йозеф был в сознании, эта участь доставалась ему. В итоге, получалось, что нет никакого брата-близнеца: есть лишь Пауль и некий загадочный актер труппы, наводящий постановочный ужас на карликов и карлиц.

Пока Пауль обдумывал все детали шоу «Мертвец» концертная программа состояла из нескольких этюдов, в которых был задействован Инспектор, сотни факелов и даже сама Анна в качестве принцессы, убегающей от живых мертвецов, которые в прошлом были людьми, умершими от её шарма. Это была злая сказка в стиле XVIII столетия.

Когда же он решил приплести во всё это таинство своего брата, то образ ужасного, леденящего душу Инспектора сразу же пришелся под стать.

- Йозеф, мы будем жить по очереди! – сказал Пауль.

- В смысле? – переспросил он.

- Когда ты лежишь в стеклянном гробу, то кошмаром стану я, когда же ты реален – этот кошмар ты.

В эту минуту он протянул ему окровавленные бинты, которых в гримерке насчитывалось с чертову дюжину. Йозеф повязал их и посмотрел на себя в зеркало через щель бинтов.

- О, Боже, - только и сказал он. – Пауль, неужели это твое очередное морфиновое видение?

- Да! – закуривая, сказал брат. – Я не знаю, почему мои сны кошмарны, мне кажется, что все видят то же самое, что и я.

- Нет, нет, нет! – остановил его близнец. – Когда я умираю, то есть когда глубоко засыпаю, то не вижу абсолютно ничего. Я не осознаю себя нигде: ни здесь, ни там. Мне не слышны ни звуки, не видны ни образы. Знаешь, - обратился он, сев напротив Пауля. – Порой я завидую тебе.

- Чему? – выдохнув дым, улыбнулся Пауль.

- Тому, что ты видишь! – ответил брат. – Я трачу так много времени на то, чтобы вернуться в реальность, чтобы отыскать свое сознание, а ты… Ты просто делаешь укол этим то ли наркотиком, то ли лекарством и грезишь наяву, давая хлеб мне и моей жене.

Пауль неистово засмеялся.

- Ты думаешь, что это наивысшее счастье, мой брат? Как же ты заблуждаешься. Я готов отдать все свои деньги за то, чтоб спокойно спать как ты, но, увы, эти уродливые карлики, этот маскарад, эти шуточные ужасы преследуют меня повсеместно, не давая покоя. Даже будучи в сильном алкогольном опьянении от вина иль шнапса, я во всем замечаю только карнавальные образы будущих персонажей нашего шоу. Шоу, шоу… Тьфу, будь оно проклято.

Тысячи раз они возвращались к подобному диалогу, а по истечению нескольких лет каждый из них стал ненавидеть и проклинать созданного Инспектора, который означал для обоих одно – смерть… смерть не физическую, а отчуждение от реальности в страшный мир уродов, карликов, одноруких и одноногих стариков, с которыми приходилось жить в одних номерах, чтобы ни один человек на свете не смог усомниться в честности экспериментов фон Штайнов с потусторонним миром. Надеть маску Инспектора – это выпасть из жизни. Когда один в гробу, другой мертв для общественности…

Паульоткрыл глаза. Наступило утро. Первое утро из четырех дней, которые емупридется провести мертвым… мертвым не по-настоящему, а по необходимости. За билет на шоу «Мертвец» каждый герр и каждая фрау отдали приличную сумму, поэтому фон Штайн тщательно следил за тем, чтобы ничего, абсолютно ничего не выдало, что их двое.

Он лежал на неудобном диване, пружины которого больно впивались в спину, а деревянная основа жутко скрипела от каждого движения. Сев и собравшись с мыслями, Пауль посмотрел на пустую ампулу, взял её в руки и прошептал:

- Морфий, - затем покрутил ампулу по оси и добавил. – Раствор морфия.

Спрятав её в карман брюк, подумал о том, что еще одна ночь может пройти безболезненно, что еще одну ночь он может видеть сны, спать и блуждать по призрачным мирам собственного воображения. Но только одну ночь, так как из его запасов оставалась всего одна ампула морфина, а выйти до аптеки или послать Анну у него не было возможности.

- Муки потом… потом… не сейчас! – приговаривал он, наматывая бинты себе на лицо и медленно превращаясь в Инспектора – вымышленное существо, на которое нельзя смотреть спокойно, которое вызывает ужасное чувство из смеси страха и жалости. Неровно посаженные кровавые пятна придают ему действительный реализм, а шевелящиеся под бинтами губы наделяют его остатками мучительной жизни. Он, словно догорающий в огне человек, бьющийся в предсмертной агонии.

Фон Штайн посмотрел на себя в зеркало и аккуратно поправил бинты, крепко скрепив их на затылке.

- Ну что, Инспектор. Добро пожаловать на шоу, - сказал он и улыбнулся сам себе, но страшная маска скрыла следы улыбки. – Быть может, ты наше проклятие… проклятие семейства Штайн, быть может, наступит время, когда я лично сожгу эти бинты. Чертова двойная жизнь…

Между прочим, синдром «двойной жизни» воспитывал в двух близнецах их отец герр Вильгельм фон Штайн, который якобы составил идеальную программу по воспитанию близнецов.

- Моя любимая, я – врач, излечивший не одно душевное расстройство, гений современности, который перешел от кровопускальни к современным препаратам, морфию и специальной терапии, открыто заявляю тебе, что узнал, как воспитать наших мальчиков. Они близнецы, а значит, судьба будет держать их навеки вместе, - говорил он, выпивая крепкий чай на веранде своего дома. – Значит, нет смысла растить их одинаково, нужно проследить, кто тяготеет к музыке и творчеству, а в ком течет жилка настоящего немецкого солдата.

Увы, солдата из Пауля не получилось, но энергичный юноша всегда проявлял тягу к деньгам, с самых ранних пор любил пересчитывать папины деньги и аккуратно раскладывать мамины драгоценности, к чему был совершенно равнодушен Йозеф. Второй гораздо охотнее часами просиживал за литературой, читая прекрасных немецких сказочников, или же предавался творчеству и рисовал картины, на которых постоянно отображал непохожесть двух людей.

- Моя дорогая, я уверен, что мы все делаем правильно, - сидя за камином и обнимая свою жену, говорил отец Вильгельм. – Только посмотри на дивные рисунки Йозефа. Кажется, он понимает, что они разные, но одно целое.

Ни мать, ни отец не могли предполагать, что судьба сыграет с их сыновьями злую шутку и они, действительно станут такими непохожими, а главное, создадут нечто третье – Инспектора, который будет время от времени вытеснять одного из них. О, Боги, но злой рок судьбы существует, и имя ему - нечто скрытое в нас. Быть может, это бессознательное, о котором утверждает австриец, а быть может, совесть.

К сожалению, родители умерли слишком рано, и двое сыновей в возрасте 18 лет были брошены на произвол того самого рока судьбы, который не считается ни с бедным, ни с богатым, ни с правым, ни с виноватым… ему вообще плевать на социальный статус людей, их принадлежность к определенному классу иль на трезвость души внутри тела. Это рок неизбежности.

С первых дней стало очевидно, что Йозеф не сможет жить один, и если бы у него не было столь гениального изобретателя Пауля, который с 15 лет разучивал разнообразные трюки и фокусы, то они бы и вовсе умерли с голоду на одной из улиц Германии. Их отец, вляпавшись в какую-то аферу, практически лишился своего состояния и за два года растерял накопленное.

- Ах, Боже мой, но я так слаб. Я всегда отрицал существования Бога и понял, что понес за это наказание. Мои Пауль и Йозеф, я не смог излечить нашу любимую мать и мою верную супругу. Горе мне, горе! – причитал он навзрыд. – Я не смог подобрать ни одно лекарство, ровно как мой язык не мог прочитать ни одной молитвы. Будь я проклят!

И Бог его услышал. Через два месяца Вильгельма фон Штайна нашли повешенным за городом, а его опьяненное вином сознание сочинило странное завещание, в котором гласилось, что все свое оставшееся имущество он передает в руки немецкой медицины для поиска оптимального лечения болезни… дальше шла сущая тарабарщина на латинице, понятная только медикам и любителям философии.

Близнецы остались одни и выжили только благодаря коммерческой жилке Пауля.

Поздний вечер. Конферансье Ганс, Анна и Инспектор сидят возле гроба, где спокойно спит мертвым сном Йозеф.

- Будь проклята эта маска, - негодует Пауль. – Я проклинаю её и проклинаю этого Инспектора, который уничтожил одного из нас. Вы просто не представляете, как невыносимо находится в образа полумертвого урода, как косятся на тебя работники театра, и как невыносимо находится вместе с нашей труппой из одних карликов, карлиц и прочих недоделок природы. Я просто не могу!

- Пауль, успокойся! – положив ему руку на плечо, сказала Анна. – Пройдет еще несколько дней и тебя сменит Йозеф.

- Анна, неужели тебе не жаль своего мужа? – спросил Ганс. – Ведь большую часть времени именно он является Инспектором, а когда свободен от всех бинтов, то просто спит…

Пауль медленно снимает маску, в театре никого не осталось. Вся труппа заперта на ключ в просторной комнате на втором этаже, которая служит театралам местом первых репетиций.

- Конечно, жаль! Да, я знаю, что стоит ему очнуться, как Пауль тут же нацепит на него этот лик и будет рукоплескать только от одной идеи, что он – Пауль фон Штайн вновь ожил.

- И? – вновь спросил конферансье, который питал большую симпатию к Анне и её молчаливому мужу фон Штайну.

- Но я знаю, как прекрасно ему в этом мире глубоких сновидений, насколько осязаемы там все движения природы, - начала она свой рассказ. – Как-то раз он рассказывал мне, что ему вовсе не хотелось покидать сны, он хотел остаться в них, спрятаться в ласке синего неба, звезд на небе и утонуть в беспечности океанской волны. Ему чудились дивные незнакомые просторы, широкие поля на которых росли не то мак, сколько алые розы. Сорвав их, он вдыхал аромат каждого лепестка, а небо над головой кружило облака так нежно и так плавно... Знаете, однажды, Йозеф сказал мне, что чем дольше он проводит время в этих снах, тем меньше ему нравится реальный, скучный, серый и злой мир.

Она ярко описывала то, что ей рассказывал Йозеф после очередного погружения в свой внутренний мир. Они не считали это смертью, и в чем-то гость из Австрии был прав – скорее всего, это лишь глубокий гипноз… самогипноз, позволяющий открыть поток воображения, перемешать его самым алхимическим путем с тем, что есть в реальности и отправиться в этот созданный мир.

Конферансье внимательно слушал её повествование, а Пауль, сняв бинты, протер сопревшее лицо красивым синим платком – подарком от одного русского Графа. На платке были лишь инициалы А.С.

Брата мало интересовало то, что видит его брат. «Мне абсолютно нет до этого дела. И никому нет! Все хотят видеть то, что могут, а тот мир, что доступен Йозефу, доступен только ему. Смерть же гораздо проще. Лег и умер. Встал и воскрес. Это гораздо проще, чем выпить фужер красного вина», - всегда говорил Пауль.

Неожиданно в зал кто-то вошел. Было темно, а гроб фон Штайна освещали лишь несколько тусклых свечей. Четкие шаги зачастили между рядов сидений для зрителей.

- Черт побери, - прошептал Штайн, быстро наматывая бинты. – Если это один из моих уродов, я выпорю его самым жестоким методом, о которых никто не знал.

Звуки приближались.

- Кто здесь? – вскрикнул Ганс.

В ответ последовала тишина.

- Черт побери, кто здесь? – вновь крикнул он, когда шаги стали еще ближе, а фон Штайн успел натянуть на себя лик Инспектора.

- Господа, не пугайтесь. Это я – врач из Вены.

- Фух, ну вы нас и напугали, - улыбнулась Анна, но затем поменяла выражение лица и спросила. – Как вы сюда попали?

- Ах, это долгая история, но я смею вам доложиться, - улыбнулся психотерапевт, но повернувшись и встретившись лицом к лицу с чудищем с кровавыми глазами, грязными розовыми бинтами и странные сопящим дыханием через них, что есть силы, закричал, выронив карманные часы на пол.

Крик озарил весь актовый зал театра, а когда австриец успокоился, он нашел в себе силы сказать лишь:

- Святые силы, но ваше шоу и, правда, ужасно до мелочей.

Он еще долго нервно курил, смотря, как напротив него сидит тот уродец, что на сцене повелевал лилипутами и инвалидами.

- Это просто актер. Не пугайтесь его. Он вполне милый мужчина, который, к сожалению, утратил свою природную красоту из-за жутких ожогов.

- Что с ним произошло? – спросил гость. – Я могу посмотреть, как врач.

- Нет, нет, что вы! – резко запищала Анна. – Не смейте его трогать. Помимо всего он стал очень странным и доверяет только нам – мне, конферансье и Йозе…, - она почти оговорилась, но моментально поправилась. – И Паулю…

- Вы чуть было не оговорились? – улыбнулся австриец. – У меня есть целая теория касательно ошибочных действий, оговорок, ослышек и тому подобного.

- Что за вздор?! – возмутилась фрау. – Мне нет дела до ваших фантазий. Извольте, я уйду, а конферансье вас проводит.

Анна удалилась прочь. В сумраке вечера переходящего в ночь остались лишь Пауль-Инспектор, мертвый Йозеф, врач и конферансье Ганс.

- Как ваше имя? Меня зовут Ганс, как вы уже могли понять, - улыбнулся конферансье.

- О, нет! Давайте обойдемся без имен. Совсем скоро я уеду из Берлина, и мы вряд ли встретимся. Считайте, что это моя жизненная позиция и, прошу, не обижайтесь! – ответил он.

- Хм, - хмыкнул конферансье.

Долгое время врач не сводил взгляда с Инспектора, пытаясь разглядеть в нем хоть какой-то намек на личность, но Пауль, будучи прирожденным актером, шатался взад вперед, хрипел и ревел, но не уходил из зала, так как заинтересовался, как же здесь оказался гость из Вены.

- … дело в том, что хозяин этого театра – Герман фон Виссинг есть мой хороший давний знакомый. Он часто приезжает погостить ко мне в Австрию, - улыбался врач. – С вашего позволения я закурю.

- Вы лечили кого-то из его родственников? Поговаривают, что его дочь сошла с ума и до сих пор не приходит в себя, - сказал конферансье.

Врач проигнорировал данный вопрос, так как давал клятву никогда не рассказывать истории болезней людей и вообще обходится без имен и фамилий в таком вопросе.

- Скажите, вы уверены, что Пауль воскреснет через три дня? – резко сменил тему он, а Инспектор, услышав свое имя, невольно вздрогнул. Это в очередной раз привлекло внимание гостя, но он не подал виду.

- Обычно, когда в Берлине в театре Германа готовится какая-то необычная пьеса, он всегда телеграфирует об этом, и я с пребольшой радостью приезжаю посмотреть. Ваше шоу вызвало у меня неоднозначное мнение, господин конферансье и…

Австриец обернулся, но Инспектора уже не было.

Он незаметно ушел. Наступал вечер морфиновых процедур.

Закрывшись в своей комнате Пауль фон Штайн, хотел было сделать укол сразу, но понимая, что завтра по воле обстоятельств будет лишен такой возможности, решил не торопиться и, сняв с себя бинты Инспектора, вновь прилег на скрипучий старый диван. Он то и дело вздрагивал, пытаясь забыть о морфии хотя бы на время, а самые ужасные мысли атаковывали его ежеминутно.

Если Йозеф с самого раннего детства был склонен к меланхолии, депрессии и апатии, а вся его сущность пропахла искусством, или, точнее сказать, ленью, то его брат наоборот, быстро вспыхивал от психозов или прятался в углах при панических атаках. Он настолько сильно презирал человечество за его пороки и слабости, что невольно подвергался им сам.

Каждый раз перед очередным уколом, он прокручивал внутри себя одни и те же картины, когда на пике своей славы, только в одном Кёльне, он предавался разврату вместе с местными шлюхами, напаивая и себя и их. Шли годы. Они ему наскучили, и герр выбрал другую забаву – находить невинную, чистую дивную фройлян и приоткрывать ей дверцу истинных губительных наслаждений, способных сначала поднять ввысь, а затем ударить лицом об асфальт и разрезать душу напополам.

Среди них оказалась милая, противоречивая личность - некая фон Хёфер, имя которой Пауль даже не запомнил. Они познакомились на одном из светских вечеров, где присутствовали художники, поэты, писатели, театралы и прочие современники. Противоречивость фройлян Хёфер заключалась в том, что с одними кавалерами она могла быть холодна, а с другими горяча. В Кёльне поговаривали, будто она могла видеть человека насквозь, читать его карму и мысли, что якобы это искусство ей передалось от прабабушки, которая подчерпнула знания от одного цыганского табора.

Владелец необычного мистического театра Пауль сразу же заинтересовался дамочкой. Ему стало интересно проверить её и уже, будучи фиктивно женатым на Анне, он завязал с ней роман. День и ночь они шлялись по городу, выпивая по нескольку литров итальянского вина, закусывая самыми изысканными блюдами и даже употребляя опиум, которого в те времена в Европе было больше, чем сахара или соли.

Знакомые семейства фон Штайн поражались тому, как нагло ведет себя Пауль по отношению к жене, ведь никто не догадывался о существовании Йозефа. Так, наглец Пауль мог спокойно прийти вместе с фон Хёфер к себе домой и распивать красное вино, не обращая никакого внимания на Анну.

Ночью они долго забавлялись в постели. Пауль, долго лаская её упругие груди, занимался с ней любовью часами, стараясь закрепить в её голове эти любовные игры, без которых, она в последующем не смогла бы жить. Чувства, приправленные вином, страстью, экстазом и райским наслаждением были приятнее, чем морфий иль опиум. «Когда? Когда же мы встретимся вновь?» - спрашивала его фройляйн, желая не отпускать его из своих объятий, желая не выпускать его мужское начало из себя. Сладострастие наслаждения связывало по рукам и ногам; с одной стороны такую невинную и чистую девушку, а с другой настоящую шлюху, которой даже не нужно платить деньги. Для герра это была очередная игра, но не со смертью, а с чувствами живого человека. Его глаза горели, когда он быстро двигаясь в ней, заставлял визжать и пищать её, будто через тело этой красивой куклы проходили тысячи вольт, способных «завести» или «умертвить» сердце на пределе накала…

Кайф - лишь одна сторона медали удовольствия…

Забавы двух горячих сердец спустя три года свободных отношений вполне логично сомкнулись на опиуме. Пауль смог побороть зависимость, если это так можно назвать, перейдя на морфий, который был более доступен в местных аптеках. Имея хорошие завязки среди врачей, он спокойно доставал себе ампулы, а порой и вовсе складировал их в небольшом чемоданчике. Фройлян фон Хёфер теряла свою красоту на глазах и вскоре наскучила видному театралу, гастроли которого стали проходить в Париже, Милане, Мадриде, Риме и Москве.

Однажды, она пришла к нему поздней ночью в начале холодного и ветреного ноября и попросила несколько ампул морфина, так как совсем не могла уснуть из-за рвоты и расстройства кишечника. Пауль отмахнулся от неё, словно от наскучившего собеседника, закрыл дверь и попросил Ганса, который совмещал работу дворецкого и конферансье впредь не пускать эту наглую особу. Позже они вновь встретились глазами на представлении. Ганс сжалился и пустил её без какой либо платы, на что позже жутко разозлился фон Штайн. Злости не было предела! «Как ты мог пустить эту чертову опиоманку? Все что ей надо это опиум, опиум и еще раз опиум, черт бы тебя побрал, мой верный Ганс!» - кричал Пауль, а позже узнал, что кокетливая фон Хёфер повесилась в своем собственном жилище.

На этом роман был закончен, а в одной местной газете по просьбе одной влиятельной персоны, крутившей роман с фройлян до Пауля, была размещена следующая информация:

«Как жаль терять тех, кто навеки в твоем сердце. Нельзя сказать, была ли это любовь или минутная влюбленность. Нельзя тебя забыть, не думать о тебе, но и говорить о тебе вслух слишком опасно для старых закоренелых чувств.

Тебе было всего 25 лет. Покойся с миром, наглая, легкомысленная дрянь!

С уважением, Герр фон N».

Именно на этом заканчивались мысленные приключения фон Штайна и начинались морфиновые мучения. Погасив свет, он закрывал свои глаза и пытался уснуть, но зависимость от «бога сна» брала верх, а извращенное жизнью, бытием и наркотиком сознание выдавало причудливые формы. Часто, вышибая двери, к нему вламывались существа самых причудливых форм, которых вероятно не пускают даже на бал Сатаны, чтобы не шокировать постояльцев. Такими уродцами стоит пугать людей, указывая им на то, что именно такими они станут, если будут грешить, не поститься и оспаривать существования Бога.

Самым интересным было то, что галлюцинации Пауля были поистине скоростные. Формы, запахи, чувства, персонажи сменяли друг друга так быстро, как эпизоды в его шоу «Мертвец». Вот тянет руки маленькая карлица, зажав между свои тонких губ яд, вот, замахиваясь топором, к нему бежит огромный безглазый великан, но только он наносит удар, как в комнате начинает пахнуть тонкими французскими духами фон Хёфер. Это столь свежий и нежный запах, который он запомнил на всю свою порочную жизнь.

Во многих произведения классиков и современников можно найти слишком вычурные описания галлюцинаций человека под опиумом или морфием, но реальность нам диктует совсем другие аффекты. Зависимый XX века от подобных «забав», чаще сталкивается с игрой воображения в тот момент, когда совершенно лишен опиатов. Пожалуй, именно это приводило фон Штайна в безумие, заставляя его часами просиживать в углах комнаты и поочередно открывая глаза смотреть на то, как безумный Инспектор бродит вокруг него с вытянутыми руками.

- Он ничего не видит… он ничего не видит, - шептал совсем тихо Пауль, зная, что у этого персонажа нет глаз, что вместо них лишь два кровавых круга и длинные подтёки по бинтам. Увы, внутренне протекающие фантазии театрала, куда яростнее его реальных суждений.

В ту секунду, когда он думал о том, что Инспектор его не видит, тот словно по воле злого рока находил его в темноте комнаты и начинал приближаться, издавая стон. «Синдром отмены» играл с одним из близнецов злую шутку. Каждый раз, когда он хотел перестать ставить инъекции морфием, то к нему тут же являлся Инспектор, которого он сам именовал «Инспектор Кайф».

- Нет, нет, неее-еее-е-т, - кричал он, стуча руками по стенам, а ногами по полу.

Анна и Йозеф пытались бороться с его зависимостью. Они обливали Пауля ледяной водой, связывали по рукам и ногам, но на деле представлялись ему лишь маленьким карликом и карлицей, которых он во здравии рассудка нашел на окраинах Германии, подобрал, воспитал, одел, умыл и дал работу. Увы, его близкие узнали о пристрастии к наркотикам слишком поздно, ведь в начале все это казалось им его дорогой к успеху, а удивительные этюды, миниатюры и другие театральные приёмчики следовали друг за другом.

Конечно, можно судить слишком грубо и списывать всё придуманное герром на чудесные аффекты, но и без них в нём жил настоящий гений своего дела, способный из любого «прекрасного» сделать настолько «ужасное» и «жестокое», что оно моментально становилось вновь «прекрасным»…

… Тем временем беседа конферансье Ганса Фильдберга и врача-психотерапевта из Австрии подходила к своему логичному завершению. Скорее всего, они проговорили бы еще несколько часов, но возмущенная фрау Анна фон Штайн, вновь вернулась в театральный зал.

- Моему мужу нужен покой! – сказала она. – Уходите отсюда оба. Я должна остаться с ним одна.

- Вы отличный собеседник, - будто бы загипнотизированный раскланивался перед врачом конферансье. – Его зрачки были широко раскрыты, лицо красное, словно от вина, но одновременно с тем лицо не выражало никаких эмоций.

Анна резко дернула за черный рукав рубашки конферансье.

- Ганс, не забывайте, что помимо ведущего, ты выполняешь работы в нашем доме.

- Хорошо, хорошо! Фрау фон Штейн, я уже иду! – говорил он, не отрывая своего взгляда от ночного гостя, а тот, докуривая очередную сигару, молвил лишь:

- Я обязательно буду в четверг на вашем представлении. Надеюсь, что этот великий Пауль оживет и, тогда я обязательно пообщаюсь с ним. До встречи!

Он откланялся, несколько раз зачем-то щелкнул пальцами и, надев фетровую шляпу, покинул зал.

- Подай мне кофе в гримерку, - попросила Ганса фрау. – Я пока побуду вместе с…

Она посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет в помещении, но все же закончила фразу шепотом.

- …вместе с Йозефом. Он нуждается во мне, я это вижу по его жалобному выражению лица.

- Хорошо, хорошо! – потирая глаза, и встряхивая головой, произнес Фильдберг. – Всё будет, как скажете.

Дворецкий быстро зашагал между рядов и уже через минуту отпер дверь комнаты Анны.

Жена сидела около своего мужа. Слезы… они капали на холодный пол театра.

Она просунула свои горячие руки между отверстий в стеклянном гробу и положила Йозефу на лоб. Он был весь холодный, в испарине, будто лоб мертвеца, а не спящего человека.

- Дорогой мой и навеки любимый, потерпи… прошу тебя, потерпи! Еще немного и ты вновь проснешься. Еще несколько дней и ты выйдешь из этого безумного сна, откроешь свои глаза и вновь будешь счастлив вместе со мной. Скоро, быть может через год, через два у нас будет достаточное состояние, чтобы уехать во Францию и раз и навсегда забыть об этом ужасном Инспекторе. Йозеф, ты самое главное держись. Моей любви по отношению к тебе нет предела… скажу большее, она лишь крепнет, как крепнет и наливается ароматом вино… моя любовь к тебе – это красное вино извечной привязанности и чувств.

Из глаз фон Штайна вырывалась одинокая скупая мужская слеза.

Тук-тук… Тук-тук-тук-тук. Тук. Тук.

- Черт побери, Ганс, какого черта вы ломитесь ко мне! – крикнул Пауль, узнав выработанный кодовый сигнал, известный только конферансье, Йозефу и Анне.

- Я хочу рассказать вам об этом сумасшедшем австрийце.

Дверь открылась.

Дата добавления: 2015-10-02