Всем потерянным душам 1 страница

ГОРОД НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ВОЙНЫ

Некто в воинском мундире

Рассказал мне по секрету,

Что сегодня - гибель мира

И последний день планеты.

Разом все теряет важность.

А кругом толпятся люди;

Ничего им не расскажем,

Пусть все будет так, как будет.

Посмотри на руки эти:

Льдисто-тонкие запястья,

Я бессильна против смерти

И любой другой напасти,

Не сулю надежды лишней

И спасти не обещаю,

Но приди ко мне на крышу -

И получишь чашку чая.

Сверху вид куда роскошней,

Занимай любое место.

Ни одной противной рожи,

Только зев разверстой бездны.

Там внизу - смертельный ужас,

Тщетны поиски спасенья.

Все равно - куда уж хуже,

Так хоть чай допить успеем.

Все друг друга рвут и давят,

Одержимы жаждой выжить.

Уцелеет кто едва ли,

Кроме тех, кто смотрит с крыши.

Так порой опасны слухи -

Хуже пороха и стали:

Даже если мир не рухнет,

Апокалипсис настанет.

Ты ведь веришь, ты ведь слышишь,

Откажись от злобы мелкой,

Приходи ко мне на крышу

И останься человеком.

С тех пор, как в один день грянула и завершилась Несостоявшаяся Война, в Городе зарядили дожди. Беспросветная серая хмарь затянула сочащееся влагой небо, не по-летнему сырые и стылые улицы были пустынны, лишь изредка проезжал автобус или пробегала одинокая согбенная фигура прохожего. Центральные улицы патрулировались военными, а по переулкам, где работали сейчас похоронные бригады, царили тишина и смерть.

Последние несколько квартир оказались заперты, и Гандам, прозванный так за могучее телосложение и любовь к мультикам про роботов, тихо ругаясь, долго ковырялся в замках, подбирая подходящие ключи. Я уже привыкла к виду смерти и без содрогания помогала паковать тела в черные пластиковые мешки, испытывая не ужас или отвращение, но лишь усталость и тоску. По одному телу в квартире: эти умерли естественным образом. Еще одна квартира оказалась пустой, и одна – взломана: жившая здесь семья убита обезумевшими налетчиками. Несостоявшаяся Война, точно суровый прокурор, сорвала с Города маску благополучия, обличила пороки, перевернула все с ног на голову. Это было бы хорошо, наверное, если бы не досталось такой дорогой ценой.

Погрузили в машину последний мешок. Гандам, прислонившись к борту, тщетно пытался раскурить отсыревшую сигарету. Мы с Максом ждали под козырьком подъезда, пока бригадир обходил дом в поисках нового фронта работ. Наконец он показался из-за угла – жилистый седеющий человек. Когда-то он перенес инсульт и до сих пор носил на лице печать этой хворобы: одна бровь была вздернута, рот перекошен, словно бы бригадир непрерывно язвительно усмехался.

- Здесь все, - произнес он, открывая дверцу машины. Гандам сел за руль, а нам с Максом досталось место в фургоне с покойниками. Запах смерти стал настолько привычен, что уже не ощущался, но мои колонисты как-то обмолвились, что от меня разит могилой.

Объехали квартал, погрузили еще пару тел и вернулись в морг, где и получили известие: Город очищен. Нашему скорбному труду пришел конец.

Сдав на склад спецовку, я долго, с остервенением оттирала себя жесткой мочалкой с вонючим мылом под холодным дождиком душа. Бесполезно, трупный запах еще долго будет преследовать меня. Сходила в кассу и получила последние трудовые. Завтра надо будет искать новую работу.

До сумерек было еще далеко, и я с минуту постояла на перекрестке, прикидывая, идти ли пешком, или скоро должен проехать автобус. Разумеется, этот дребезжащий, пропахший соляркой гад нагнал меня ровно спустя минуту после того, как мне наскучило мокнуть. Вне остановок водитель не притормаживал: военные запрещали. Вот и пришлось шагать по лужам в размокших туфлях.

Хотя в Городе, вопреки всему, с момента окончания Войны не было случаев грабежей и мародерства, я предпочитала идти по центральным улицам, - здесь еще сохранялась какая-то иллюзия оживления: некоторые магазины были открыты, люди встречались чаще. В полной воды воронке от бомбы, накренившись, стоял армейский УАЗик, и доблестные краповые береты из патруля деловито цепляли его тросом к бронетранспортеру. Не удивляюсь, что солдатики ухитрились проглядеть воронку: после недели непрерывного дождя она выглядит просто как большая лужа, и определить ее глубину не представляется возможным. Такие воронки, да еще пустота на улицах и мертвый груз похоронных бригад, - вот и все напоминания о Несостоявшейся Войне.

Поразмыслив, я потратила часть дневного заработка на продукты: Колония – целостный организм, и если кто-то из нас по каким-то причинам не может работать, это еще не значит, что ему не нужно есть. Затем взяла в киоске газету и уже тогда свернула к дому Колонии.

Несостоявшаяся Война обошлась с Городом куда более жестоко, нежели можно было ожидать. Людей осталось мало, а те, что остались, отчаянно цеплялись друг за друга. Многие из них собирались в группы и занимали один опустевший дом, чтобы жить там по-добрососедски, помогая друг другу. Все не так страшно, как одному. Так, собственно, и образовались колонии. Правда, были и одиночки, но они – скорее исключение, нежели правило: городское правление оценило инициативу и теперь подает воду, газ и электричество лишь в дома колоний. Так что осенью мы ожидаем наплыва новых членов, благо присоединиться к колонии не возбраняется никому, если колонисты не возражают. Именно таким образом в нашем довольно замкнутом сообществе появились Макс и Гандам. Они были не столь щепетильны насчет запахов и с мытьем терпели до самого дома, так что, полагаю, они уже вернулись в колонию.

Мы занимали огромный богатый особняк с высоким забором и надписью «Вилла Мария» над воротами. Прежние владельцы оставили его, когда пытались спастись бегством, но, насколько я знаю, им не удалось выжить. Здесь, на мансарде, и обитала я. Строители не поскупились на утепление, да и потолки не протекали, однако я все же часто просыпалась ночью, если дождь припускал слишком уж сильно, и металлическая крыша начинала грохотать, как барабан. Вдобавок ко всему, местный кот, которого так и звали – Кот, повадился проникать в дом через мое окно. В любое время суток он мог появиться на подоконнике, надрывно голося и требуя впустить его, а получив желаемое, отряхивался, оставляя на полу мокрые следы, шумно вылизывался, а потом лез под одеяло обниматься, что меня, разумеется, не слишком радовало. И, тем не менее, мансарда нравилась мне куда больше прочих комнат. Наверное, потому что была высоко, и отсюда было лучше видно опустевший серый Город, которому, казалось, не было конца и края.

Из столовой доносились негромкие голоса: похоже, ребята ужинали. Я долго отмывала мокрые и грязные ботинки, а затем - мокрые и грязные руки, прежде чем присоединиться ко всем.

В столовой я обнаружила Макса, Гандама и еще двоих незнакомых молодых людей: слабо выбритого юношу и субтильную девушку с явно выраженной беременностью. Они сразу прервали разговор и уставились на меня.

- Привет, - сказала я и прошла в кухню, где хозяйничала Татьяна. Таня приняла пакет с продуктами и шепнула:

- Новенькие.

- А, эти двое? – я покосилась на дверной проем. – И как они?

- Вроде ничего… Все наши, кто сейчас дома, согласны их принять.

- Посмотрим… Поесть мне сделаешь?

- Сделаю. Садись.

Я вернулась в столовую, уселась напротив новеньких, и девушка невольно поморщилась – видимо, уловила запах смерти. На первый взгляд новички не создавали отталкивающего впечатления, но и притягательного в них было не слишком много. Так, обычные ребята, на четверочку. Впрочем, Несостоявшаяся война здорово подкосила людей, и те, кто раньше был восхитительно резв и остроумен, теперь стали мрачны и молчаливы, а те, что были мрачны, пытались хоть как-то развеять всеобщую тоску и непрерывно неудачно острили. Все смешалось, все перевернулось с ног на голову, но что самое неприятное – на этом все не кончалось, и надо было как-то выживать дальше.

- Вот, - преувеличенно бодро и громко заговорил Макс, чтобы разрядить неловкую паузу, - это Андрей и Вика, наши новенькие.

- Угу, - отозвалась я. Разговаривать не хотелось. Таня принесла чашку горячего чая и большой разогретый бутерброд со всем, что есть в холодильнике, пища богов. Я принялась жевать, ни на кого не глядя. Новенькие восприняли мой настрой как негативный по отношению к ним и, осознавая, что я – единственная из колонии, кто еще не дал своего согласия на их присутствие, торопливо начали оправдываться.

- Я электрик, - сказал Андрей. – Но и много еще чего могу делать. А Вика заканчивала медицинские курсы. Мы многого не требуем, нам одной комнаты хватит, мешать не будем…

- А, - лениво отозвалась я. – Это хорошо. Но меня смущает, что Вика как бы… эммм…

- Я здорова, - тут же отозвалась девушка.

- Ну, я вижу. Раз уж вы сохранили друг друга и ребенка в такой кутерьме, то честь вам и хвала. Ну а когда начнутся роды? Ты хоть и имеешь отношение к медицине, но вряд ли сможешь контролировать ситуацию, а «скорой» теперь не дождешься. Может, вам стоило выбрать колонию, в которой есть другие медики? Или хотя бы женщины, уже имевшие дело с маленькими детьми?

Новички грустно переглянулись, и Андрей сказал:

- Нас именно из-за ребенка не хотят принимать.

- Вот ведь люди пошли, - прочавкала я и запила бутерброд чаем. – Дети им не нравятся. Дети же все равно будут появляться, дай срок. В общем, живите, ради бога. Выпихнем Гандама, а то он самую большую комнату занял.

- Эй, - мигом вскинулся Гандам. – Куда это ты меня выпихивать собралась?!

- Со второго этажа на первый. А то на втором слишком широкая кровать на тебя одного. Да и туалет рядом, а для беременных это иногда бывает важно, чтобы ночью не бегать по темноте…

Новенькие облегченно заулыбались.

- Вы не спешите веселиться, - буркнула я. – У нас теперь двенадцать человек в колонии, тринадцатый на подходе, а работают только пятеро. Вернее... – я покосилась на Гандама и Макса, - вернее, теперь уже только двое. Раз уж вы теперь наши, нужно вместе думать, как выживать дальше.

- У меня есть работа! – поспешил обрадовать Андрей, вскинув руку, как в школе. – На оружейном заводе, там хорошо платят.

Я уставилась на него с недоумением:

- У нас в Городе есть оружейный завод?..

- Мы с Максом завтра пойдем туда устраиваться, - заявил Гандам. До меня же весть доходила медленно.

- Зачем?

- Ну, ты же сама сказа…

- Нет, - перебила его я. – Зачем нашему Городу оружейный завод? Война ведь не состоялась, в кого они собираются стрелять?

- Да какая разница, - отмахнулся Гандам. – Наверняка он всегда тут был, только работников не нанимали.

- Вот именно. А теперь бросились нанимать. Сейчас…

Я сбегала в прихожую за газетой, развернула на столе сырые листы с объявлениями. Таня вышла их кухни и, облокотившись на дверной косяк, смотрела, как мы склонились над газетой, тыча в нее пальцами.

Оружейному заводу требуется бухгалтер… Оружейному заводу требуются разнорабочие… Токари… Электрики… Набор добровольцев в войска… Оружейный завод… завод… завод… добровольцы… требуется продавец, грузчики, строители – и снова оружейный завод, завод, завод…

- Масштабненько, - выдавила я. – Похоже, это очень, очень большой завод. Интересно, ядерные бомбы они там делают? А то взлетим на воздух, и свершится историческая справедливость.

- Там, на месте, и посмотрим, - резонно заметил Макс.- А ты с нами пойдешь? Как раз по тебе работа.

- Нет, я теперь пацифистка. Лучше пойду строить чего-нибудь. Не знаю, что они там сооружают, но все-таки.

Я кривила душой. Пацифизм ни при чем. Мне просто не нравилось, что в Городе из ниоткуда возникло огромное предприятие, производящее орудия разрушения. Это наводило на неприятные размышления, и нехорошие предчувствия начинали теснить грудь. Боюсь, Несостоявшаяся Война все-таки собирается состояться.

О Войне не принято говорить вслух. Она и так все время рядом, незримо бродит среди людей, заглядывает в бледные испуганные лица: а помнишь, как все было? Помнишь?..

- Смотри! – Ленка сунула мне под самый нос плоский предмет. Я скосила глаза и разглядела новенький планшетник.

- Ну, поздравляю, - просипела я ларингитным шепотом. – Подарил кто или купила?

- Подарили, - с самым довольным видом отозвалась Ленка. – Помнишь тех агитаторов?

Агитаторов я помнила. Эти черти полосатые весь институт на уши поставили, сняли нас с пар – а пары были живопись, это вам не хухры-мухры, особенно накануне просмотра, - и долго говорили нудные непонятные вещи. Убей – не помню, как называлась партия, за которую они агитировали, но партия эта весьма неплохо платила желающим приходить на их митинги. Я сидела без работы и сама с радостью потрудилась бы таким образом, тем более что все политически партии для меня были одинаковыми сборищами жуликов, и не все ли равно, кого поддерживать. Да вот зверский ларингит одержал надо мною победу, и я вынужденно сидела в общаге с больным горлом и раскалывающейся головой.

- Лучше бы деньгами дали, - сказала я. – У тебя есть приличный ноут, а планшет зачем? Баловство одно.

- Это тебе завидно! – Ленка показала мне кончик языка и брякнулась на кровать ковыряться в новом приобретении.

- Завидно, - согласилась я. – В следующий раз с вами пойду. Я одна стою целого митинга.

- Там и телевидение было, - сказала Ленка, не отрываясь от планшета. – Интервью брали.

- Ну, и что вы сказали?

- Да ничего. Они спрашивают: молодые люди, вы, наверное, очень близко к сердцу воспринимаете идеологию партии? А мы что должны были сказать – дескать, мы тут за деньги?

- И сказали бы, - хмыкнула я и закашлялась. – У всей политики одна идеология – деньги. Вот мы деньги близко к сердцу и воспринимаем.

- В следующий раз сама так и скажешь, - сказала Ленка.

- А партия-то как называется? Надо же знать, чьи деньги… то есть, чью идеологию мы так рьяно поддерживаем.

Ленка оторвалась от нового приобретения и уставилась в стену невидящим взглядом.

- А пес их знает, - сказала она наконец. – Флаги у них красно-бело-синие.

Я призадумалась. Красно-бело-синие флаги были у многих, только чередовались цвета по-разному. Может, это вообще не одна партия там порядки устанавливает. Впрочем, имеет ли это значение? Все они обещают одно и то же, и все одинаково не выполняют обещаний.

- Занятно, - наконец вынесла вердикт я. – А все-таки, чего они хотят?

- А, как всегда, - отмахнулась Ленка, - всех свергнуть.

- А чего здесь стоят тогда? Ехали бы в столицу.

- И в столицу обещают, - кивнула она. – Наберут людей по городам и сгонят к зданию парламента.

- И правильно! – я вскинула руку, изображая лихой замах кавалерийской шашкой. – Долой дармоедов! Сидят, понимаешь, окорока отращивают, пусть идут работать! Революция, товарищи! Отведайте дубины народного гнева!

- Надувной дубины! – поддержала Ленка. – Всем надувные молотки! Смешно и безвредно.

- И пять миллионов просмотров на ютубе. А представь, если бы Интернет уже существовал на момент Великой Октябрьской революции. Вот был бы размах.

- Правильно! И Ленин бы в твиттере писал: «Кгейсег «Авгога» дал залп! Все на штугм Зимнего!» - а матросы вместо штурма лайки ставят и комментарии пишут: «Азаза затраллел».

Смеяться было больно, но не смеяться было просто невозможно.

Задним умом все крепки. Людям свойственно, после того, как грянет беда, корить себя за недальновидность: ах, ведь я задолго до того видел приметы надвигающейся катастрофы, я мог ее распознать и предотвратить!.. Но это не боле чем бледня тень утешения, иллюзия собственной значимости – убедить себя в том, что все могло быть иначе, что где-то в пресловутой множественной вселенной ничего не произошло. Вот и я, оглядываясь назад, стыдилась потом собственного легкомыслия, хотя все равно ничего не могла бы поделать, разве что усугубить положение.

А сейчас я слегка завидовала легкой наживе товарищей и сожалела, что не сумела присоединиться к вакханалии.

Телевизора у нас в комнате не было, а новостные интернет-издания не слишком интересовались происходящим в Городе. В мире всегда полным-полно событий более кровавых, чем те, что происходят в непосредственной близости, и люди смакуют их неким извращенным восторгом, видимо, находя удовольствие в том, что все это происходит не с ними. Так что, даже находясь почти в эпицентре, я, своего рода городской затворник, долго пребывала в неведении о том, какие тучи сгущаются над нашими головами.

Жека пришел на следующий день, он был каким-то взъерошенным, с лихорадочным блеском в глазах. Он плюхнулся на Ленкину кровать и заявил:

- Слышали? Зреет революция.

Мы с девчонками переглянулись, вспомнив давешний разговор о крейсере «Аврора».

- Ой-ой, - пробормотала я. Что-то в его интонация заставило меня насторожиться.

- Мы с пацанами собираемся туда, - продолжал Жека. – Пошлите на площадь?

- Посылаю, иди на площадь, - буркнула я.

- А что там будет? – полюбопытствовала Люда. Все знали, что Жека ей весьма симпатичен.

- Поиграем, подеремся, адреналин.

- Увечья получим…

- Ай! – отмахнулся Жека. – Не хочешь – не иди! Сиди тут, трать свою жизнь без толку, сидя за компьютером. А мы пойдем отстаивать свои права. Да?

Этот выпад уязвил меня вдвойне. Во-первых, потому что, благодаря компьютеру, я легко держалась на позициях первого студента института, а во-вторых, Жека сам любил позависать перед монитором, рубясь в онлайновые игры, но никакой пользы из этого не извлекая.

- Лучше бы ты свой диплом отстоял, - тоном оскорбленного достоинства сказала я. – У тебя восемь хвостов еще с прошлой сессии.

- Ой, ну конечно, - язвительно сказал Жека, - лучше сидеть дома и книжки умные читать.

Вот такого рода сентенции всегда приводили меня в бешенство, потому что обычно произносились людьми, которые верхом приятного времяпрепровождения считали разного рода опьянения с последующим сном в обнимку с белым фаянсовым другом.

- Какие еще права? – огрызнулась я. – Ты с обязанностями-то не справляешься.

- Зато денег получу, - похвастался Жека.

- А-а… ну, все понятно.

Я с пониманием относилась к человеческой алчности, но радикальные настроения всегда вызывали у меня подспудное раздражение и недоверие. С радикалами хотелось спорить. Неважно, ради идеи или только ради самого спора, но хотелось. Где-то глубоко внутри меня тоже сидела радикальная нигилистская жилка.

- Митинг? Хм-м, здорово. И против кого дружим?

- Против властей! – Жека решительно рубанул ладонью воздух.

- Суду все ясно. Но почему здесь-то? Езжайте в столицу и шатайте трубы там. В столице есть что пошатать: газ, нефть…

- Ну… а… - запнулся Жека. Потом взял себя в руки и нашелся:

- А пусть видят, что вся страна возмущена!

Я пожала плечами:

- А я что-то не очень возмущаюсь. Ты же знаешь, я инертная серая масса, беспозвоночное. Мне бы чай с лимоном да безлимитный Интернет, и я не хочу, чтобы революционно настроенные молодые люди проломили мне голову в ходе бунта. Пощади мои седины, Жека. Я ведь не одна такая. Нас, серой массы, большинство.

- Да? То есть тебя не волнуют права человека?!

- А если говорить конкретно, чего вы требуете?

- Свободы, конечно! – встрепенулся Жека.

- А еще конкретнее? – я изобразила пристальный изучающий взгляд. Жека распахнул было рот для отповеди, но запнулся и замолк.

- Ну-у, - протянул он наконец, - бесплатная медицина там… Образование…

- Так это все и так прописано в конституции. То есть, такие права и свободы у вас и так есть.

- Я не про то, - Жека опять начал кипятиться. - Свобода… Ты не понимаешь, что ли?

- По мне, так свобода – это возможность самому решать, что делать. Другое дело, как это пересекается со свободой других людей. Вот например, решила я зарабатывать миллион евро в месяц. Да-а, сама решила, и даже нашла работодателя, который готов платить миллион. Вот только работодателю нужен крутой специалист с высшим образованием, опытом работы, презентациями, знанием иностранных языков, Нобелевской премией в кармане, блондинка двадцати двух лет с пятым размером груди. И он решил меня на работу не брать. Его право, никто не заставляет его гнать меня в три шеи, он сам так захотел. Тем самым он ущемляет мои права. А если он возьмет меня на работу, то я начну ущемлять его права. Так что скажи мне, Жека, может ли твоя разлюбезная партия путем своих политических манипуляций разрешить сей конфликт?

- Я не об этом! - разозлился Жека. Мне показалось, что он сам сомневается в своей правоте. Люди, которые неосознанно понимают, что неправы, пытаются оправдаться, а когда это не получается, переключаются на обвинения. Обвинив другого во всех смертных грехах, на его фоне выглядишь чище и благороднее.

- Тогда о чем?

Жека заговорил тихо и быстро:

- Государство разваливается. Продажные политики разворовали все, что можно было украсть. Каждый, кто дорвался до власти, стремится запустить руки в казну…

Он говорил правильные слова, но как-то заученно, не по-своему, словно читал по бумажке кем-то написанный текст. И потому верить ему хотелось с каждым словом все меньше. Сам собой напрашивался вопрос: кто из тех, кто еще не успел запустить руки в казну, заморочил ему голову?..

- Спокойно, - сказала я примиряющим тоном, хотя он не слишком подходил к содержанию. - Я знаю, что нашу страну жрет коррупция. Но если уж кричать о свободах, то не логично ли будет узаконить коррупцию? Не смейте ущемлять права чиновников брать на лапу! Давайте все будем брать на лапу. К черту закон, к черту государство. Все свободны, все творят, что хотят. Спору нет, свобода – это замечательно, вот только нам бы сейчас куда больше пригодился диктатор. Диктатор может себе позволить быть свободным. Возьмет, наплюет на НАТО и МВФ, на толерантность, на идиотов, качающих права, и будет гнуть свою линию. Есть у вас там на примете подходящий диктатор?

- Диктатура подавляет свободы граждан. – заученно произнес Жека.

- И то правда, - согласилась я. - Диктатор вряд ли позволит орать про него гадости на каждом углу, и все акции протеста будет подавлять жестко и решительно. Однако, думаю, людям, которые согласятся жить по его правилам – я не говорю, что они прогнутся под него, просто они будут законопослушными, - им жить будет легче. Наверное. А кому скучно жить легче, тот и в райских кущах найдет к чему прицепиться. Идти против властей, какими бы они ни были, - самый простой способ выглядеть более значимым, чем ты есть на самом деле. А в наши дни идти против властей – легче легкого и абсолютно безопасно. Наоборот, тебя даже поощрят за такие дела, потому что ты отстаиваешь свое право рушить устоявшийся порядок. Власти же будут отстаивать свое право этот порядок сохранить. Попахивает гражданской войной. Может, не будем эскалировать конфликт? В войну, знаешь ли, жрать нечего, да и убить могут.

- Хочешь сказать, - подала голос Люда, - мы всю жизнь на военном положении?

- Святая правда, так оно и есть, - вздохнула я.

Жека не придумал, что ответить, взбеленился и, бросив что-то уничижительное насчет бесхребетности некоторых, ушел, демонстративно хлопнул дверью. Девчонки молчали, не глядя друг на друга.

- А сколько ему платят? – спросила я.

- Не знаю… Много, - сказала Ленка. – Вон, бегал вчера, новым айфоном хвастался.

- Ух ты, каков борец за идею, - я только покачала головой. – А если я ему «Лексус» куплю и уговорю прекратить сходить с ума, он прекратит?

- А потом ему купят виллу на Мальдивах, и он опять начнет, - сказала Ленка.

- А то! – засмеялась я. – За виллу на Мальдивах и я бы побузила. А что, безопасно же. Едва страну захлестнет кровавая баня, как я рвану за бугор и отсижусь там. Еще и буду кричать на каждом углу, что за идеологию пострадала, что меня с родины поперли. Все будут ходить, жалеть меня: ах, ах, бедняжка, жертва репрессий! А я буду сидеть с бокалом дайкири на балконе второго этажа с видом на залив и демонстративно страдать за своих расстрелянных соотечественников.

- Ты все утрируешь, - обличительно заявила Люда, потрясая указующим перстом. – Люди за лучшую жизнь борются.

- А кто именно будет жить лучше? Огласите списки, - буркнула я. – Проблема, что ли, - сковырнуть правительство. А взамен что предлагаете? Кто тогда будет править, а главное – как? Покажите мне конкретного лидера, которого надо поставить у руля, и, если он меня убедит, то я, пожалуй, и возьмусь за оружие. А тут получается – пойдем, устроим бучу, нас полиция разгонит водометами, кое-кто загремит в больницу, и все на этом кончится.

- Да ты просто трусливая, - заявила Люда без обиняков.

- Здравомыслящая, - поправила я.

Спор на этом заглох. Люда ушла на кухню; похоже, она всерьез обиделась. Странно было так реагировать на детский, глупый, непрофессиональный спор о политике глупых, непрофессиональных, далеких от политики юнцов. Я невольно вспомнила эссе, которое писала на зачет по политологии в прошлом семестре. В нем говорилось о молодежи. Молодежь неопытна и потому восприимчива ко всему. Молодежь крушит устоявшиеся порядки, но делает это она неизменно не по собственному усмотрению, а по указке кого-то, кто старше и умнее. Есть в этом какой-то подлый обман. Я не думала об этом, когда писала эссе, писала для галочки, чтобы сдать и забыть, а теперь вспомнила, и впервые смутная тревога охватила меня. Теперь ни за какие деньги на митинг мне идти не хотелось.

События тех дней походят на кусочки цветных стекол в калейдоскопе. Их невозможно припомнить четко одно за другим; только обрывки и осколки хранятся в изуродованной памяти, и мне невыносимо трудно подбирать слова, чтобы рассказывать об этом.

Я понемногу выздоравливала, тогда как Город, похоже, серьезно заболевал. Нашу группу сняли с пар и отправили на площадь – об этом я узнала в первый же день, как вышла на учебу. Многие радовались возможности сачкануть, только некоторые бурчали, что на носу просмотр, а постановки не закончены. И совсем редко звучали фразы на тему: «Они совсем рехнулись». Никто не мог назвать имен загадочных «Их». Складывалось впечатление, будто странным мероприятием заведуют некие мистические безликие силы, которые выгнали нас на это сборище, пригрозив не выставить зачеты отказавшимся.

На подобных сборищах должны быть заводилы – те, кто скачет с микрофоном, выкрикивая лозунги. И такие здесь были, но их почти не было слышно за грохочущей музыкой. Площадь оцепляли полицейские в тяжелой экипировке. Митинг растянулся уже на добрую неделю, но людей только прибывало, и я невольно задалась вопросом: у кого может быть столько денег, чтобы организовать такую вакханалию?

Неожиданно мне под нос сунули микрофон. Подняв глаза, я увидела объектив видеокамеры и журналистку с противоестественно бодрым лицом, которая, перекрикивая шум, сказала:

- Расскажите, пожалуйста, зачем вы здесь собрались?

Для меня не проблема нагородить семь верст до небес, и все лесом, и делать такое уже приходилось. Журналисты любят интервьюировать бойких людей. Но сегодня я была не в настроении и не стала ничего сочинять.

- Не знаю, - сказала я. – Честно, не знаю. Мне сказали, что сессию не закроют, если я сюда не приду, а я на красный диплом иду.

Журналистка с досадой щелкнула языком и отстала. Спустя минуту я увидела ее в нескольких метрах от себя. Она приставала к Жеке, а тот разливался соловьем.

- А в самом деле, - спросила я в пространство, - что происходит-то?

- Не знаю, - сказала Ленка. – Говорят, закон какой-то ввели, вот люди и протестуют.

- А что за закон?

- А, не в курсе, - беспечно сказала Ленка и отошла к человеку, раздававшему шарфики и кепки с символикой. Я мысленно поставила галочку напротив пункта «Отыскать в Интернете текст этого закона».

Кто говорит, что на митингах весело, тот ошибается. Это всегда большая неинтересная глупость. Ты просто стоишь на месте и ждешь, пока закончится, и можно будет с чувством выполненного долга и собственной значимости уйти домой, чтобы заняться своими, более увлекательными делами. Музыка грохотала; мысли расползались, как тараканы.

Сильные люди подчиняют толпу и увлекают ее за собой, слабые – сливаются с ней и теряют себя. Умные – избегают толпы. Я была из слабых и пообещала себе больше не приходить сюда. Заводила разорялся в микрофон, но динамики хрипели, и смысл слов терялся в шумовых эффектах, прорывались только отдельные слова: «Собрались… не позволим… долой…» Жека сновал по толпе с тетрадкой, в которой отмечал имена тех, кого удалось привести; за количество ему приплачивали. Я отметилась и решила незаметно ускользнуть, как принято среди ушлых студентов, насильно приведенных на массовое мероприятие. Однако не тут-то было.

- Эй, девушка!

Я сначала решила, что это не мне, потому что ко мне очень нечасто обращались люди на улице. Однако потом меня схватили за локоть; в нос ударил резкий запах застарелого сигаретного дыма.

Дата добавления: 2015-10-02