Часть 2.

– Малиновые сны, – поёт радио, – с капелькой слезы.

Блять, они ёбнутые? Петь о наркотиках? Но меня это так веселит, что я похмыкиваю всю дорогу до дома. Настроение прекрасное. Мишка не сдох, к радости или к печали, я ещё не решил. Продолжает валяться в ванной. Он, конечно, простыл, лёжа на холодном кафеле. Говорю же, неженка. Его лоб пылал, а из груди дыхание вырывалось со свистом. Я оставил две бутылки воды рядом. Надеюсь, он не заблюёт всё, а то заставлю вылизывать. Ведь, правда, заставлю.

Всего я вколол ему пять ампул. Кстати, если что, они очень дорогие. Привыкание должно уже наступить. Без наркотика он не сможет. Ломка долгая и не каждый выдержит. В общем, парень по-любому не жилец. Прибавить воспалившуюся рану от ножа. Интересно, что убьёт его быстрей?

Подъезжая к дому, я был настолько поглощён своими мыслями, что совершил ошибку. Вообще-то, я как бы совершил ошибку, связавшись с Михой. А за каждый промах приходится платить. Меня схватили мусора. Скрутили, загрузили в бобик. Блять, сука, ну я же мог бы пораскинуть мозгами – если ебаный Миша мент, то его друзья тоже менты.

Волокут в участок. Не церемонятся. Рожи корчат страшные. У, мрази, напугали. Кидают в комнату без окон и дверей, жалкую, как и они сами. Руки сзади в наручниках. Вот ебанаты. Входит боров, морда кирпичом. Так, по ходу этот будет за плохого полицейского. Вдруг в коридоре сумятица, крики. Врывается молодой лось, телосложения примерно как я, тока жирнее, кидается сразу ко мне, хватает за грудки:

– Где Миша, тварь?!

М-м, как мило. Друг, любовник, напарник? Человек, которому мой Миша дорог. Пока никто кроме этого увальня не видит, шепчу:

– Выебал его во все дырки и разрезал на кусочки.

Он бледнеет, краснеет и со всей дури заезжает мне по лицу. Глотая свою кровь, я вдруг понимаю, что в рот-то я Мишеньку и не ебал. Это упущение. Ну, думаю, сейчас, на наркоте, он на всё согласится. Стоило мне воспроизвести в голове, как его сладкие пухлые губки сомкнутся на моём большом члене, как он с трудом будет помещаться у него в ротике, как я буду жёстко трахать его, касаясь горла… Блять, ну у меня стояк. Этого психнутого тем временем увели, стали успокаивать. Краем уха уловил, что его зовут Сергей. Ко мне заходит ещё один хер. Складывает руки на груди, бычит морду серьёзней:

– Значит, парнишка, дела у тебя…

– Дела у меня прекрасные, – перебиваю я. – Мозг не плавь, дядя, у вас на меня ничего нет. Или отпускаешь, или пытаешься отмазаться за незаконное задержание. Плюс мне нос разбили. С работы снимут тебя в любом случае.

– Слышишь, ты, отморозок…

– Рот прикрыл, – рыкнул я. Полицейский замолчал. Выругался. Вышел.

Класс, дебилы. Думают, понты со мной пройдут.

В общем, ко мне заходило ещё человек пять. По ходу, им было просто интересно посмотреть или нечего делать. В коридоре пару раз раздавались крики этого Серегея-гея, но прорваться ему не давали. Ну хоть какая-то польза от ментов.

Отпустили меня часа через три. Забавные они шавки.

Дома отмывался от ментовской вони всеми ебаными гелями. Пахнут мусора особенно, казёно, не своим, а ещё Советским союзом. Выходит, я под пристальным наблюдением. Заказы брать не получится. Ну и хер на вас. Всё равно лето, жара… Сложнее осенью, тогда именно хочется взять заказ, чтобы не сойти с ума.

Проблемно теперь с Мишкой. Этот долбаёб загнётся. Нужно думать, как к нему пробраться. Полдня я думал-думал, решил ночью. Зашёл в круглосуточный супермаркет, вышел через чёрный ход, сел в не засвеченную тачку и рванул.

После трассы пришлось ехать без фар, пару раз чуть не перевернулся, но даже круто бы было. Адреналин. Наконец, я на месте. Бегу к домику, врываюсь и охуеваю. Мишки-то нет. Моей шлюшки нет. Пиздец, что было, разнёс на хер эту халупу. Нет, конечно, я осмотрел сначала всё. Кровь на полу засохла – он свалил сразу, как я ушёл. Искать в лесу бесполезно, да ещё и ночью. От наручников избавился просто – вытянул руки. Содрал кожу до крови, но, наверное, ему было всё равно. Проблевался, конечно. Одной бутылки воды не было. Вот только меня мучил вопрос – как, нет, ну как эта маленькая сучка смогла уйти? Полуживая, почти дохлая! Блять, я бы не ушёл! Ну, пиздец ему. Я его найду. Выебу и убью.

***

Этот гандон ходит со слишком довольной мордой. Это я про этого Сергея. Нет, конечно, эта падла возомнила себя умной. Мишки у себя дома не оказалось, у брата тоже нет. Но, сука, ты забыл, что за деньги можно купить всё. Отваливаю тридцать штук. Тридцать! Нет, ну он их отработает по полной. Однако разживаюсь всем генеалогическим древом самого Мишани и этого мудилы. Они и сами, наверное, не знают, столько о родне, сколько теперь знаю я. Кстати, Серега-то братишка моего птенчика, двоюродный. Вот что так реагировал. Старше Мишки на шесть лет. Отцы братья.

Итак, начнём с семейки Сергея. У него две дочки. Конечно, сыновей сделать не получилось с его-то кислой спермой. Он наверняка мою мышку запрятал куда-нибудь подальше. У кого у нас есть дачи? Блять, не везёт, почти у всех ближайших родственничков. Огородники грёбаные. Приходится проверять их всех, следить. На это уходит почти неделя. За это время мне звонит два раза Толик, и мы два раза идём в бар пить пиво. Помня, что за мной следят, веду себя так, словно рад этой жизни как никогда.

На восьмой день мне везёт. Я приезжаю на дачу, находящуюся почти за сто километров от города, наблюдаю за ней весь день (тихо и безлюдно), а вечером вдруг вижу огонёк. Мишка дебил. Я говорил уже? Стараюсь действовать бесшумно, но скрипит несмазанная дверь. Сразу слышу его голос:

– Тётя Валя, это вы?

Нет, малыш. Осторожно ступаю по старым половицам и захожу в комнату, откуда донёсся звук его голоса. Миша, опираясь на костыли, стоит посредине. При виде меня его глаза становятся круглыми, а губы предательски дрожат.

– Нет, – шепчет он и оседает.

К счастью, я так соскучился, да и реакция у меня быстрая, успеваю подхватить его. А костыли с грохотом падают. Он лёгонький, мой мышонок. Несу его к дивану, сажусь сам и устраиваю парня у себя на коленях. Он отощал ещё больше, но температуры нет, и, что меня сбивает с толку, зрачки нормальные. От Малиновых снов ещё никто не уходил. Этот мальчишка просто неповторим. Да за эти знания я получу хер знает сколько. Бью его по лицу и встряхиваю:

– Малыш, да, давай, смотри на меня, – взгляд более осмысленный. – Как ты избавился от зависимости?

И этот маленький паршивец вместо ответа бьёт меня лбом по лицу. А башка-то у него чугунная. Да и нос мне его братишка подпортил. Я ору, а он змеёй отползает. Хватаю его за ногу, поднимаюсь к ране и как следует на неё нажимаю. Он орёт и обмякает. Интересно. Значит, всё-таки заражение, но успели помочь. Мишка, Мишка, ты как редкий цветок, о тебе заботиться надо. Куда тебя в ментуру-то понесло?

Он постанывает в отключке. На лбу ледяной пот. Не вылечили до конца, гады. Ну не мне же лечить? Так, перво-наперво, валить отсюда. Ладно, если найду таблетки, то захвачу. Чёрт, нашёл, на кухонном столе валялись кучкой. Ну, повезло пацану. Вываливаю содержимое холодильника в пакет, несу добычу и Мишку на плече в машину. Где бы нам скрыться? Пока займём пустую дачу тут, а дальше видно будет. Этому придурку Сергею в голову не придёт нас искать в этом же посёлке.

Ищу домик постарее и не ухоженный. Отлично, тут вот весь сад зарос. Без страха загоняю машину во двор, накрываю припасённым брезентом. Мишка кулем лежит на траве. Замок на двери древний, поддаётся с трудом. Осматриваюсь в доме. Небольшой, одноэтажный, на всех поверхностях сантиметровый слой пыли. Ага, фото в рамочке. Пожилая парочка. Наверное, на кладбище уже червей кормят. Надеюсь, по крайней мере. Щёлкаю выключателем. Так и есть, электричество отключено за неуплату. Радует газовый баллон. Неплохо. Чайку выпить утром удастся.

Притаскиваю Мишку сразу в спальню, привязываю за руки к кровати. Окно нужно завесить чем-нибудь, чтобы свет не был виден на улице. Рыскаю в шкафах, нахожу толстое лоскутное одеяло и прибиваю к раме. Отлично. Пара свечей. В их мерцании Мишка выглядит загадочно. Выливаю на него водички и жду, когда он отфыркается.

– Ну, маленький, – улыбаюсь ему ласково, убираю мокрые волосы с лица. – Рассказывай.

– Что? – смотрит на меня во все глаза.

– Как ты избавился от зависимости?

Молчит. Моргает.

– Детка, ты же понимаешь, что ты скажешь рано или поздно? Зачем добавлять себе мучений?

– Если я скажу, ты меня убьёшь. Больше я не буду тебе нужен.

Догадливая тварь.

– Ты же понимаешь, на что я способен? – вкрадчиво так, что бы он проникся.

– Да.

Эта сука осознаёт и молчит. Он долбанутый? Блять, он же мент, должен был читать обо мне. Что я чокнутый, отморозок.

– У меня высокий болевой порог, – вдруг прибавляет он. Мне кажется или по его губам скользит улыбка? Или это игра света?

Нет. Это вызов. Самый натуральный вызов.

Ладно, котёнок. Я уже сам хочу. Опускаюсь к его босым ножкам. Пяточка круглая, розовенькая. Такая крохотная ступня, как у ребёнка. Беру её в свои руки. Ледяная. Чуть прикусываю большой палец, и Миша вздрагивает. Свободной рукой нащупываю отвёртку, которую я предусмотрительно положил на пол. Замахиваюсь и бью. Получаю сладкий крик в ответ. Да, по себе знаю как это больно. Куча нервных окончаний, бьешь, будто по оголённым нервам. По-хорошему, для такого развлечения нужен мешочек с песком. Но раз его нет, не молотком же бить?

– Ты у ментов этого набрался?

Ты ещё и говорить можешь? Меня всё больше и больше вставляет это чудо.

– Я знаю, у нас так делали. Только дубинкой.

Вместо ответа ударяю ещё разок. С большей силой. Его крик переходит в вой, а затем в поскуливание. Суть этой пытки в том, что с каждым разом всё больней.

– Не передумал? Расскажешь?

Меня посылают. Твою мать, придурок, я и так борюсь с собой, а ты так? Ладно. Отшвыриваю за ненадобностью отвёртку. Может ему сразу яйца отрезать? Озвучиваю мысль.

– Умру от кровопотери раньше, чем ты сам прикончишь меня.

– Ладно.

Прав он тут. У меня где-то набор игл был. Очень будет кстати. Роюсь в сумке. Вот они, родимые. Достаю парочку. Жарко. Стягиваю свою футболку. Сажусь рядом с Мишей, который тяжело дышит и с осязаемым страхом наблюдает за моими передвижениями.

– Ты же боишься, чего выделываешься?

– Я не сдамся.

– В благородство играешь? Типа крутой?

– Типа жить хочу. Пока я тебе хоть зачем-то нужен, ты не убьёшь меня.

– Если ты не выморозишь меня, – замечаю я, осторожно отвязывая его руку. Маленькая ладошка доверчиво ложится на мою. Ноготочки короткие, ровные. Пока он ничего не успел понять, я загоняю иглу под один из них. Он резко дёргается. Зажмуривается. Я вижу, как его сердце бьётся под рёбрами. С испытательским интересом спрашиваю:

– Больно?

– Щекотно, – он задыхается.

– Хм, – впихиваю ещё иглу рядом. – А так?

– Ты больной ублюдок.

– Знаешь, ты как-то тоже не особо здоров.

Я отпускаю его руку. Она дрожит. Разрезаю футболку ножом и некоторое время играю с маленьким соском, пока он не становится твёрдой бусинкой. В этот раз мальчик готов. Стон сквозь стиснутые зубы. Острая игла легко протыкает плоть. Я слизываю капельки крови, затем играю с иголкой, теребя её.

Куда бы ему ещё повтыкивать иголки? М-м. Ну куда же ещё? Стаскиваю с него треники. Он без трусов. Это меня веселит. Взгляд падает на рану, заклеенную пластырем, и я делаю, прежде чем думаю. Просто втыкаю тонкую нитку стали в рану. Тут он орёт во весь голос. Вздрагивает, выгибается.

Меня ведёт. Перед глазами пелена. Не соображаю ничего, скидываю одежду. Скорей, скорей... Горячо внутри. Безумно горячо. Раздвигаю его ноги и пытаюсь проникнуть в податливое тело. Он сжимается. Дурак. Засовываю ему в рот пальцы и верчу там. Немного слюны вместо смазки, помоги себе сам, называется. Так легче. Блять, какой он упругий внутри. Такой же горячий, как и я. Тяну к себе его бёдра, стоя на коленях, фактически удерживаю его тело на весу. Трахаю его и тереблю соски, проткнутые иголкой. Он кричит, извивается, но ещё больше насаживается. Его белые пальцы стискивают покрывало так сильно, словно это как-то поможет. Я взмок, воздух тут спёртый, но неожиданно накатывает такой кайф. Дёргаюсь, падаю на моего мальчика, которого трясёт подо мной. Иголка из его соска впивается в меня. Но такую боль я не чувствую. Просто вытаскиваю эту херь и откидываю.

– Вытащи и из руки, пожалуйста.

Да как скажешь, маленький. Делаю это как можно больней и грубей. Он шипит. Улыбаюсь:

– Это только начало.

Он закрывает глаза, обессиленный. Сам еле держусь. Зато внутри глубокое удовлетворение. Так хорошо… Привязываю его руку обратно, засовываю в рот кляп. Он даже не возмущается, просто отрубается. Разглядываю его. Свечи почти догорели. Приходится приглядываться. Он хорошенький. Маленький. Не придётся рыть для него большую могилу.

***

Сплю я на кухне. С утра ледяной душ, горячей воды, сука, нет. Разглядываю пейзаж за окном. Деревенька маленькая, вокруг нас вроде нежилые дома. Пока сойдёт.

Открываю консервы и жую с чёрствой булкой. Чего я так туплю? Подставляюсь так. А всё из-за этого мальчишки. Крыша у меня давно поехала, а тут её вообще не догнать. Пора бы вытрясти из этого паршивца его маленькую тайну и закопать его тельце где-нибудь под яблоней.

Спит безмятежно. Даже завидно. Развязываю его руки и за волосы тащу в ванную комнату. Там я уже заполнил старое чугунное корыто водой. Рывком перегибаю его через край и удерживаю его голову под водой. Десять секунд, пятнадцать, двадцать. Пока хватит. Разрешаю глотнуть кислорода и снова под воду. Мишка так прикольно дёргает руками, брызги во все стороны, так, что я весь мокрый. Достаю его, наматываю волосы на кулак:

– Ну?

– Придурок!

Это не ответ. Снова под воду. Чувствую, что силёнок у него всё меньше, сопротивление не такое яростное. Выхватываю его, наши лица разделяет сантиметра три.

– Ну?

– Моя мать… – он кашляет, капельки попадают на моё лицо, – моя мать была наркоманкой. На меня с детства не действует ни одно обезболивающее.

Вот как. Снова под водичку. Интересно. Пока Мишка бултыхается, размышляю. Я думал, у него какой-то способ есть, а тут… Ну, может анализы у него взять можно, если вколоть ещё Малиновых снов? Может, что-то есть такое в его организме, что расщепляет наркотик? Смотрю, как дёргается его тело и ловлю шальную мысль – а его дырка сжимается так же? Всё. Мне сил нет как хочется проверить. Даю ему сделать пару глотков воздуха, и обратно под воду. В то же самое время проникаю в него. О, да. Это сладко. Да, сжимается. Офигенно. Чёрт, как бы он не захлебнулся. Достаю его, прижимаю к себе, нахожу наверняка болящие от вчерашнего соски. Он откидывает голову мне на плечо, тяжело дышит. Блять, лапаю его, мокрого, гладкого, будто только что увидел. Член пульсирует внутри, невозможно тесно, едва не кончаю. Рука ползёт ниже и натыкается на его восставший член. Малыыыш... Я понимаю, это реакция, наверное, из-за кислородного голодания, но… так вставляет. Трахаю его медленно, вожу рукой по его члену, он бесстыдно стонет, и у меня такое ощущение, что он не осознаёт совершенно, что происходит. Тыкается в мою руку, хочет разрядки, прижимается ко мне… Я плыву. Кайф совершенно нереальный, это круче чем любой наркотик. У меня в руках мальчик, которому я оставил жизнь, который отдаётся мне так, как ещё никто не отдавался. Я слизываю с него воду, смешанную с потом, впиваюсь зубами в загривок. Проникаю глубоко, медленно, но резко в конце. Каждый раз громкий стон, которыми он захлёбывается, мечется, мне приходится его удерживать, чтобы он не соскочил с члена. Мой мальчик, такой сладкий… Он хрипит, кончает, дрожит, сжимает меня так сильно, что на секунду мне больно и от этого я кончаю. Он всхлипывает, падает, когда я отпускаю его и отползает назад.

Руки не слушаются, я умываюсь и выдыхаю. Его будет сложно убить. Почему сейчас для меня важно выражение его лица? Подхожу, сажусь на корточки и убираю его руки, закрывающие лицо. Глазищи огромные, на щеках румянец. В целом, он выглядит как человек, которого только что оттрахали как следует.

– Мать, значит, наркоманка? Мишка, ты шизанутый сам.

– Я знаю, – он шепчет мне в губы и едва касается их.

– Ты больной.

– Как и ты.

– Миша… – вау. Я пытаюсь его образумить. – Я легко тебя убью и даже не вспомню.

– Пусть, – он откидывает чёлку в сторону и упрямо смотрит в упор.

Повезло мне нереально… Встретил долбаёба на свою голову. Я даже растерялся. Что мне с ним делать?

– Я ведь, правда, убью тебя.

Он грустно улыбается.

Может, не верит? Ладно. Я встаю, иду на кухню и возвращаюсь с ножом. Тонким, искусным. Этим оружием я убил слишком многих.

– Клади свою руку.

И он шлёпает ладошкой по мокрому полу. Я заношу нож. Он не может не понимать. Миша, убери свою грёбаную руку! Когда лезвие входит в его плоть, он с силой закусывает губу, совершенно готовый к этому. Лапуля. Это чертовски больно. Но не так больно, как в тот момент, когда ты теряешь себя. Здоровой рукой он нащупывает мою руку и обводит точно такой же шрам от ножа на ней.

– Кто тебя так? – голос низкий, дрожит.

– Ребята.

Выдираю нож, стираю кровь с тёплого лезвия.

– Больно?

– Нет.

– А тогда?

– Нет.

– Макс, а почему ты учишься в институте?

– Просто… – я смотрю ему прямо в глаза. Наверное, нужно солгать, но я отвечаю чистейшую правду, – хочу чувствовать себя нормальным.

– Я тоже.

– А с тобой что не так?

– В семь лет меня изнасиловал двоюродный брат. Серёжа… Потом продавал своим одноклассникам, когда стал старше. Они даже снимали это на видео. Меня ненавидела вся школа… Все.

– А родители? – его голос механический.

– Мама умерла от передоза, когда мне было года два. Папаша неизвестен.

– И ты молчал?

– А кому мне было рассказывать? – его глаза загораются странным огнём. – Один раз, после самого первого изнасилования, пошёл к его отцу (я жил с ними и они считают, что я обязан им по гроб жизни за это), мне всыпали ремня за ложь.

– Такого не может быть. Все молчали? – так хочется, чтобы он сказал, что всё это неправда, что он это выдумал, но в застывших стеклянных глазах настоящая ненависть.

– Все. До единого.

Молчим. Кровь капает с его руки на грудь. Миша не жалок даже сейчас. Он маленький и злой. Я был когда-то таким.

– Хочешь, – предлагаю зачем-то, – я убью его?

– Хочу, – он смотрит на меня с сияющей улыбкой маньяка. Блять. Как-то даже мне не по себе. Кто ещё больший маньяк из нас двоих?

– Убью, – обещаю я.

Ладно. Хватит тут сидеть. Пора бы и покушать что ли. Я встаю, он пытается, но падает. Нога болит после вчерашнего. Однако под моим тяжёлым взглядом поднимается, хромая следует за мной. Никогда не раскисай, не сдавайся, не будь жалким, не показывай, что тебе больно. Никогда. Если вдруг нарушишь хоть один запрет – убью. Жалко он не может читать мысли. Что ж, его проблемы.

***

Миша почти ничего не ест. Перебинтовывает себе сам руку и сворачивается калачиком на кровати. Я ложусь рядом. Внутри умиротворение. Злюсь. Чёртов мальчишка. Постоянно его так называю… Он маленький такой, просто птенчик. Хмурится во сне, вздрагивает. Они его насиловали. Его родной брат. Я по-любому убью этого жирного борова. Иначе просто нельзя. Ощущение такое, что я скатываюсь в пропасть. Миша рядом – это правильно и неправильно одновременно. Но впервые за долгое время, очень долгое время хоть кто-то рядом.

Дата добавления: 2015-10-02