Нью‑Йорк, 31 октября 1902 г.

Словно от грубого толчка, Марко валится спиной на землю и заходится кашлем – как от удара, так и от облака черного пепла, взметнувшегося вокруг него.

Пепел быстро оседает под еле моросящим дождем, и, поднявшись на ноги, Марко видит перед собой ряд крошечных деревьев и звезды в окружении серебристых шестеренок и черно‑белых шахматных фигур.

Это же часы‑фантазия, с удивлением понимает он.

Стрелки приближаются к полуночи, и Арлекин в верхней части часов жонглирует одиннадцатью шарами среди звезд и движущихся фигурок.

Табличка, оповещающая о том, что цирк закрыт по причине неблагоприятных погодных условий, бьется на ветру. Впрочем, в данный момент дождя как такового нет, разве что в воздухе повис мокрый туман.

Слишком растерянный, чтобы помнить о необходимости поддерживать свою иллюзорную внешность, Марко стирает блестящую пыль с лица, вернувшего себе истинные черты. Он пытается получше разглядеть темный пепел на лацканах сюртука, но тот исчезает на глазах.

Полосатый занавес ведущего в цирк тоннеля откинут, и внутри Марко замечает скрывающуюся в тени фигуру. Ее лицо озаряет искорка света от вспыхнувшей зажигалки.

– Bonsoir, – радостно приветствует его Тсукико, пряча зажигалку в карман и поправляя сигарету в длинном серебряном мундштуке. Ворота цирка с шумом захлопываются от внезапно налетевшего ветра.

– Как… как ей это удалось? – спрашивает Марко.

– Ты имеешь в виду Изобель? – улыбается Тсукико. – Этому фокусу ее научила я. Вряд ли она уловила все нюансы, но все равно получилось неплохо. Голова еще кружится?

– Я в порядке, – уверяет Марко, хотя его спина ноет после падения, а глаза по‑прежнему слезятся. Он с интересом смотрит на Тсукико. Прежде он никогда подолгу с ней не беседовал, и ее присутствие удивляет его не меньше, чем то, что еще минуту назад он был за тысячи миль отсюда.

– Для начала тебе стоит укрыться от непогоды, – говорит Тсукико, жестом приглашая его в тоннель. – А это лицо мне нравится больше, чем то, другое, – замечает она, разглядывая его сквозь пелену моросящего дождя и сигаретного дыма. – Оно тебе идет.

После того как Марко заходит внутрь, она задергивает занавес, и они остаются в темноте, пронизанной лишь тусклым мерцанием крошечных огней под ногами. Среди белых светлячков виднеется единственное алое пятнышко – тлеющий кончик ее сигареты.

– Где все остальные? – спрашивает Марко, стряхивая с котелка капли дождя.

– Они на вечеринке по случаю плохой погоды, – объясняет Тсукико. – Обычно она проводится в шатре акробатов, поскольку он у нас самый большой. Впрочем, тебе этого знать не положено, поскольку ты не состоишь в труппе, верно?

Он почти не видит ее лица, но по голосу понимает, что она улыбается.

– Боюсь, что так, – соглашается он, шагая вслед за ней по темному петляющему лабиринту. – Почему я здесь оказался?

– Узнаешь, когда придет время, – говорит она. – Изобель много успела рассказать?

С момента разговора с Изобель на крыльце его дома прошло несколько минут, он уже успел о нем позабыть и теперь тщетно пытается вспомнить хоть что‑нибудь. Ничего связного он сказать не может.

– Не переживай, – говорит Тсукико, не дождавшись его ответа. – Порой трудно сразу прийти в себя после такого путешествия. Она говорила, что у нас есть кое‑что общее?

Марко вспоминает, что Изобель говорила о Селии и о ком‑то еще, но он не помнит, о ком именно.

– Нет, – качает он головой.

– У нас был один учитель, – объясняет Тсукико. Тлеющий огонек вспыхивает с новой силой, когда она делает затяжку в почти непроглядной тьме.

– Боюсь, пришла пора покинуть наше временное убежище, – добавляет она, поскольку тоннель закончился, и они останавливаются перед очередным занавесом. Тсукико отодвигает полог, и их взорам открывается залитая светом главная площадь. Дымя сигаретой, она выходит под дождь, сделав Марко знак следовать за ней. Марко послушно выходит наружу, гадая, что кроется за ее последним заявлением.

Светильники на стенах шатров потушены, но факел в центре площади горит сверкающим белым пламенем. Исходящее от него сияние превращает моросящий дождь в яркий нимб.

– Он великолепен, – говорит Тсукико, шагая рядом с ним. – Отличная работа.

– Ты тоже ученица Александра? – уточняет Марко, сомневаясь, что понял ее правильно.

Тсукико кивает.

– Мне надоело переводить бумагу, поэтому я переключилась на собственное тело. Не люблю пачкать руки, – говорит она, заметив чернильные пятна у него на руках. – Я была сильно удивлена, узнав, что Александр решил проводить состязание в столь людном месте. Раньше он всегда предпочитал уединенность. Подозреваю, он не слишком доволен тем, во что это вылилось.

Марко слушает ее, неожиданно понимая, что она ничуть не промокла. Капли дождя падают на нее, но тут же превращаются в еле заметные струйки пара.

– Ты победила в предыдущем поединке, – говорит он.

– Выжила, – поправляет его Тсукико.

– Давно? – спрашивает Марко, подходя к факелу.

– Мое состязание закончилось восемьдесят три года, шесть месяцев и двадцать один день тому назад. В день цветения сакуры.

Она замолкает, чтобы сделать очередную затяжку.

– Наши наставники не понимают, каково это, – продолжает Тсукико. – Быть связанным с кем‑то подобными узами. Они такие старые, что разучились чувствовать и давно забыли, что значит жить и дышать полной грудью. Им кажется, это так просто – взять и стравить двух людей. А это не так. Вся твоя жизнь внезапно начинает зависеть от кого‑то еще, он меняет все твое естество, становится нужным тебе, как воздух. А они все думают, что победитель сможет жить как ни в чем не бывало. Это как разделить близнецов Мюррей и ждать, что им будет все равно. Они не умрут, конечно, но заполнить образовавшуюся пустоту уже не смогут. Ты ведь любишь Селию, верно?

– Больше всего на свете, – признается Марко.

Тсукико сочувственно кивает.

– Мою соперницу звали Хината, – продолжает она. – Ее кожа пахла имбирем и сливками. Я тоже любила ее больше всего на свете. В день цветения сакуры она сожгла себя заживо. Сотворила в воздухе огненный столп и вошла в него, как в воду.

– Мне очень жаль, – говорит Марко.

– Мне тоже, – грустно улыбается Тсукико. – Именно так собирается поступить мисс Боуэн. Позволить тебе победить.

– Я знаю.

– Я никому не пожелаю этой боли. Стать победителем. Хинату он бы привел в восторг, – говорит она, когда они подходят к факелу. Несмотря на усиливающийся дождь, пламя пылает так же ярко, как всегда. – Она любила огонь. Моей же стихией была вода. Когда‑то.

Она протягивает руку и смотрит, как капли исчезают, не успев соприкоснуться с ее кожей.

– Тебе доводилось слышать предание о волшебнике, заключенном в дерево? – спрашивает она.

– Легенда о Мерлине? – уточняет Марко. – Я знаю несколько вариантов.

– Их множество, – кивает Тсукико. – Древние легенды столько раз передаются из уст в уста, что неизбежно обрастают новыми подробностями. Каждый рассказчик оставляет свой след, и порой первоначальная история может измениться до неузнаваемости. Впрочем, нам важна как раз первоначальная история.

Дождь продолжает усиливаться, и Тсукико приходится говорить под дробный перестук капель.

– В некоторых версиях фигурирует пещера, но мне нравится вариант с деревом. Он кажется мне наиболее романтичным.

Зажав изящными пальцами все еще дымящуюся сигарету, она вынимает ее из мундштука.

– И хотя здесь есть несколько подходящих деревьев, – говорит она, – лучше факела ничего не придумать.

Марко переводит взгляд на огонь. В ослепительно белом сиянии капли дождя сверкают, словно снежинки.

Во всех известных ему вариантах этой легенды волшебник оказывался в плену. Внутри дерева, пещеры или камня.

И всегда это было его наказанием, расплатой за безрассудство влюбленного сердца.

Он встречается глазами с Тсукико.

– Ты все понимаешь, – говорит она, хотя он не успел сказать ни слова.

Марко кивает.

– Я знала, что поймешь, – говорит она, и белое пламя освещает улыбку на ее лице.

– Тсукико, что ты делаешь? – испуганно восклицает Селия, появляясь на площади.

Ее промокшее платье из жемчужного превратилось в серое; волосы развеваются на ветру, перемешиваясь с трепещущими концами черных, белых и темно‑серых лент, шнурующих корсет.

– Возвращайся на вечеринку, дорогая, – вздыхает Тсукико, пряча в карман серебряный мундштук. – Тебе не нужно этого видеть.

– Чего – этого? – спрашивает Селия, во все глаза глядя на Марко.

– Я много лет была свидетелем любовной переписки, которую вы вели, создавая друг для друга все новые и новые шатры, – говорит Тсукико, обращаясь к обоим. – Вы заставили меня вспомнить, что я чувствовала, когда со мной рядом была Хината. Это горькие, но счастливые воспоминания. Я еще не готова с ними расстаться, но вы даете мне все меньше поводов.

– Но ты говорила, что любовь не вечна, – растерянно шепчет Селия.

– Я солгала, – признается Тсукико, теребя пальцами сигарету. – Мне казалось, будет проще, если ты в нем усомнишься. И у тебя был целый год, чтобы придумать, как цирк сможет существовать, если тебя не станет. Ты не сумела. Пришла пора вмешаться мне.

– Но я пыта… – начинает было Селия, но Тсукико ее перебивает.

– Ты никак не хочешь принять очевидное, – говорит она. – Ты же несешь этот цирк в себе. Марко воздействует на него через факел. Потерять тебя будет куда страшнее, но ты слишком эгоистична, чтобы это признать. Ты боишься, что не сможешь жить с такой болью. Но с ней и не живут. С ней существуют. Мне очень жаль.

– Кико, прошу тебя, – умоляет Селия. – Дай мне еще немного времени.

Тсукико печально качает головой.

– Как я уже говорила, время мне неподвластно.

С момента появления Селии на площади Марко не сводил с нее глаз, но теперь он поворачивается к Тсукико.

– Давай, – пытается он перекричать нарастающий шум дождя. – Сделай это! Лучше сгореть сейчас, когда она рядом, чем жить без нее.

– Нет! – кричит Селия, но ветер подхватывает ее стон и разносит его по площади. Отчаяние в ее голосе ранит Марко острее самого острого клинка из коллекции Чандреша, но он продолжает смотреть на Тсукико.

– Игра на этом закончится, так ведь? – спрашивает он. – Даже если я не умру, но буду заточен в огне, это будет считаться поражением?

– Ты не сможешь продолжать состязание, – кивает Тсукико. – Остальное не важно.

– Тогда сделай это, – просит он.

Сложив ладони на уровне груди, Тсукико улыбается ему. Струйки сигаретного дыма обвивают ее пальцы.

Она низко склоняет голову в знак уважения.

Ни он, ни она не видят, как Селия бежит по площади сквозь пелену дождя.

Тсукико бросает в чашу факела тлеющую сигарету.

Она еще описывает дугу в воздухе, когда Марко кричит Селии:

– Стой!

За миг до того, как сигарета утопает в белых языках пламени, Селия оказывается в объятиях Марко.

Он знает, что времени оттолкнуть ее уже не остается, и потому прижимает к себе, зарываясь лицом в ее волосы. Его шляпу сдувает с головы и уносит прочь порывом ветра.

А потом приходит боль. Острая, пронзительная, раздирающая на части агония.

– Доверься мне, – шепчет ему на ухо Селия, и он отдается этой боли, забывая обо всем, кроме любимой в своих объятиях.

Раздается оглушительный взрыв, но за мгновение до того, как белоснежное зарево станет таким ослепительным, что уже не позволит различить их очертаний, они растворяются в воздухе. Только что они были здесь, платье Селии трепетало на ветру, руки Марко обвивали ее плечи, и вот уже на том месте, где они стояли, нет ничего, кроме всполохов пламени.

В цирке начинается пожар. Огонь лижет стены шатров, танцуя под дождем.

Оставшись одна на площади, Тсукико вздыхает. Пламя бушует вокруг нее, не причиняя никакого вреда, лишь озаряя ослепительным светом.

А затем, так же стремительно, как он вспыхнул, пожар стихает.

Чаша факела стоит пустая, в ней нет даже тлеющих углей. Капли дождя гулко стучат по раскаленному металлу, мгновенно превращаясь в пар.

Тсукико вынимает из кармана очередную сигарету и привычным, почти ленивым жестом щелкает зажигалкой.

Несмотря на дождь, пламя послушно вспыхивает.

Она некоторое время наблюдает, как чаша факела наполняется водой.

Дата добавления: 2015-10-02