Неоленинизм как революционная доктрина наступившего столетия

Политическое пространство постсоветской России тщательно очищено от идеологии. Вместо систем и методов исследования существуют «политтехнологии», построенные на довольно примитивных техниках психологической и информационной интриги. В итоге современный образованный россиянин находится в плену стандартных убогих мнений по поводу того, что произошло с его страной, с миром и с ним самим.

В частности, предметом такой идеологической заштампованности стала в российской политической культуре сегодняшнего дня фигура Владимира Ленина.

Обыватель полагает, что в 1991 произошел разрыв России с тем, что принято было уныло называть «ленинским наследием»: дескать, реформы возвращают теперь Россию в мировой либеральный мейнстрим после трех поколений «большевистского помрачения».

Осталось вынести только самого Ленина из Мавзолея и поставить на этом точку.

Иными словами, для общественного сознания между ленинизмом и советским историческим феноменом нет никакой разницы: конец одного есть конец и другого.

За подобным пониманием существует гораздо более обширный фон исторического поражения марксизма в целом. Бесспорно, в сегодняшнем мире весь спектр протестных сил так или иначе переживает травму обрушения идеологического языка и системного подхода к общественной реальности, который еще пару десятилетий назад был универсальным и господствующим. Выживающие еще сегодня тут и там группы протестных «неформалов», упорно цепляющихся за марксизм, никого не могут обмануть: доказательство банкротства этого недавно всесильного учения — в его нынешней дозволенности и легитимности. Правящие классы официально признали марксизм беззубым, поскольку он не способен сегодня вскрыть их политические тайны, мистерию их экономического и политического господства в начале XXI века.

Привычное наименование «марксизм-ленинизм» превратило первую часть слогана в своего рода чугунное ядро, которое утягивает на дно вторую его составляющую. Однако стратегическое поражение марксизма не распространяется на наследие Ленина. Дело в том, что ленинизм постигла лишь тактическая неудача, причем это произошло не при Горбачеве и Ельцине, а на шестьдесят лет раньше, в судьбоносное пятилетие 1928—33 гг. Тактический срыв произошел как внутри самого СССР — это было отмечено высылкой Троцкого — так и в международном плане, что выразилось в окончательном провале перспективы мировой революции, которая все же брезжила в Европе вплоть до прихода к власти в Германии национал-социалистов. (Немного дольше революционная ситуация сохранялась во Франции, где в 1936 поднялась невиданная по размаху волна антиправительственных выступлений рабочих; но Сталин провалил и этот последний шанс.) С 34-го года, после съезда «победителей», убийства Кирова и начавшихся после этого знаменитых судебных постановок против «ленинской гвардии», ленинизм в СССР был оттеснен в виртуальную область народного сознания как некое квазирелигиозное чаяние правды, а в реальной жизни восторжествовала организованная в партию по форме и люмпенская по существу бюрократия. Именно она и осуществила «переворот» 1991-го года, который был экономическим, но не политическим. Сегодняшнее господство коррумпированного чиновничества и криминал-олигархов есть, по сути, продолжение, завершение и агония сталинизма, когда внуки-последыши «сталинских победителей» жируют на догнивающем трупе социализма. Однако уход ленинизма в коллективное чаяние угнетенных масс предопределил его постсоветское выживание: сегодня две трети населения так или иначе являются пассивной базой потенциального возрождения политической воли ленинского образца. Стратегическое поражение марксизма, досадным образом дающее фон контрреволюционно-реставраторской карусели в странах бывшего соцлагеря, стало неизбежным из-за своей связи с менталитетом XIX века. Марксизм опирается на догматическое представление о четко определенных социально-экономических классах. Это не только отношение к средствам производства и способу распределения прибавочной стоимости, но, что гораздо важнее, это «надстройка» в виде классового сознания, морали, исторических задач. Вне контекста рассуждений о расчищающей дорогу для человечества прогрессивной деятельности буржуазии и освободительной миссии пролетариата марксизм лишается своего главного пафоса, а стало быть, и смысла. Помимо этого, марксистскому сознанию присущ специфический для эпохи его зарождения миф о «научности» — наукопоклонство, порождающее тупиковую антирелигиозность и неприемлемый сегодня догматизм в способах описания живой человеческой действительности. Несостоятельность марксизма проявилась в том, что его тайная мысль носит метафизический историософский характер, но маскируется в одежды материалистического детерминизма. В итоге с методологической точки зрения философские предшественники Маркса — прежде всего Гегель — сегодня звучат гораздо более актуально!

Ленинизм принято считать русской интерпретацией марксизма. Действительно, ленинский контекст связан с острым психологизмом, экзистенциальной пафосностью и одновременно доходящим до цинизма прагматизмом — чертами, характерными для традиции русского протеста. Однако методологические корни Ленина как политического интеллектуала — в бланкизме. Огюст Бланки был подлинным гением революционного нонконформизма, непонятым в свое время. Сквозь неимоверные страдания, тюрьмы и болезни Бланки вынес открывшуюся ему истину о необходимости партии профессиональных революционеров. На последнем этапе своей жизни, ближе к Парижской коммуне, он довел это понимание до финальной теоретической стадии: революционная партия должна возглавить восставшие массы в точно выбранный исторический момент. Суть бланкизма не в заговоре пассионарных одиночек, как некоторые думали на его счет, а в том, что революционер — соль земли, без которого не существует ни истории, ни собственно человечества. Ленин поднял бланкизм на новую высоту. Ленинская идея состояла в переносе марксистского акцента с пролетариата как класса, наделенного освободительной миссией, на революционеров как самостоятельную касту, особый духовный человеческий тип, который в конечном счете независим от того, какими социальными классами или группами он должен пользоваться в качестве инструментов своего дела — революции. При этом Ленин видел свою задачу в том, чтобы дать революционеру независимость от конкретно складывающихся на «данный момент» социально-экономических условий. Революционер должен быть снабжен аналитическим методом, который позволяет до самых корней вскрывать природу и анатомическое устройство любого конкретного врага. Этот метод называется «срывание всех и всяческих масок». Мало кто понял в свое время, что эта брошенная Лениным хлесткая идиома ознаменовала революцию внутри революции — освобождение от целого культурного пласта, обременяющего догматический марксизм. «Срывание масок» по Ленину есть, говоря языком психоанализа, разоблачение коллективного «сверх-Я», свойственного данному обществу. Другими словами, интеллектуальный прием ленинизма — скальпельный удар, вскрывающий анатомию господствующего над психикой и сознанием людей духовного авторитета, развенчивающий его харизматический пафос и уничтожающий его моральный гипноз. Речь идет о новом этапе метафизического нигилизма, обращенного на то, что с точки зрения высшей правды и впрямь должно быть уничтожено. В ленинском прищуре короли не только голы, они изначально лишены возможности «одеться».

Марксизм, вышедший из гегелевского и фейербаховского антропоцентризма с его буржуазно-протестантской моральной подоплекой, так и остался, несмотря на весь имидж радикального учения, филистерским гуманизмом, вся ограниченность которого открывается в концовке «Коммунистического манифеста». Раскрытие творческого потенциала индивидуумов в обществе как свободной ассоциации людей — вот предел социальной онтологии марксизма. В конечном счете это все то же «бытие ради бытия», или «жизнь ради жизни», на котором уже за восемнадцать веков до Маркса выдохся пафос классического язычества. Для Ленина сущее есть ложь, а единственная истина — это революция против лжи.

Таким образом, революционер оказывается сакральным оператором, который делает социально реальным мифологический потенциал титана и героя. Совершить революцию против сущего как изначально ложного означает провести последнюю и абсолютную мобилизацию всех человеческих резервов, что дает шанс восторжествовать над энтропией. Ленинский революционер — это демиург, материей которого является кадровый пролетариат (лучше всего — во втором или в третьем поколении). В определенном смысле можно считать фигуру Ленина своеобразной духовной линзой, в фокусе которой горит луч всей русской культуры и истории, прожигающий «свинцовую мерзость» любой жизни в любую эпоху. Ленин опирается на трагический личный опыт своего непосредственного предшественника Бакунина, кстати оппонента Маркса именно в тех же острых вопросах, по которым принципиально различаются марксизм и ленинизм. За Лениным видится фигура и другого непонятого русского нонконформиста титанической силы — Нечаева, воплощенного Достоевским в образе Петра Верховенского в «Бесах». Гениальный писатель, работавший над романом примерно в то время, когда Володя Ульянов появился на свет, не случайно заставил своего героя быть не организатором «народа», а организатором Ставрогина в качестве красного «Ивана-царевича», который, в свою очередь, явился организатором целой плеяды «русских мальчиков»: Кириллова, Шатова и других…

Ленин в Мавзолее — это религиозный факт русской истории, как бы к этому ни относились консерваторы, традиционалисты и контрреволюционеры, ностальгирующие по потерянной ими России. Крах советского строя означает всего лишь расчищение поля для новой битвы, ибо лживость миропорядка со времен казни Александра Ульянова возросла многократно. Человечество разорвано между двумя абсолютными полюсами — Богатством и Бедностью. Классов больше нет, деморализованный люмпен либо с завистью читает светскую хронику о жизни олигархов, либо выходит на рельсы в бесперспективном и тупом отчаянии. О таком «бесклассовом» обществе Маркс не мечтал: бесклассовость привела к еще большей тирании, чем старая социальная пирамида. Против этой тирании завтра, как сто и тысячу лет назад, способна действовать и непременно будет действовать только одна организованная сила — каста пассионариев, владеющая искусством срывания «всех и всяческих масок».

Гейдар Джемаль. Неоленинизм как революционная доктрина наступившего столетия / СМЫСЛ. № 12, 2003г.

Дата добавления: 2015-10-24