Эмиль-Мишель Чоран. фортели она способна

фортели она способна. Правда, для искушенного ума она добавит не много нового к общей неразрешимости и без­выходности. Да ведь и трагедия ничего не разрешает, по­тому что разрешать нечего. Угадать будущее можно лишь по недоразумению. К сожалению, нам нестерпимо поло­жение полной неопределенности. Едва же события хоть немного проясняются, как мы впадаем в крайний детер­минизм, в буйный фатализм. Свободным произволением людей объясняется лишь поверхностный слой истории, обличья, которые она принимает, какие-то внешние за­вихрения, но не глубины, не настоящий ее ток, который, несмотря на ни что, остается таинственным и непостижи­мым. Мы до сих пор даемся диву, как это Ганнибал после битвы при Каннах не двинулся на Рим. Сделай он это, и сегодня мы бы гордо именовали себя потомками карфаге­нян. Конечно, глупо отвергать роль случая, прихоти, а зна­чит, личности в истории. И все же каждый раз, когда ог­лядываешь всю картину, неизменно приходят на ум слова из «Махабхараты»: «Нельзя развязать узел Судьбы, ничто в этом мире не зависит от наших поступков».

Жертвы двойного обольщения, мечущиеся между дву­мя истинами, не в силах выбрать одну из них и тотчас не пожалеть о другой, мы слишком прозорливы, чтобы не утратить кураж, не остыть от иллюзий и от их потери. В этом смысле мы похожи на Ранее¹, оставшегося в пле­ну у своего прошлого и посвятившего годы отшельниче­ства полемике с теми, кого сам же покинул, или с авто­рами вздорных книжонок, где оспаривалась искренность

¹ Ранее Доменик (1626—1700) — основатель ордена траппистов, свя­щенник, доктор богословия. Вел сначала крайне распутную жизнь, но в 1660 г. вследствие какого-то потрясающего обстоятельства покинул Па­риж и предался самому строгому аскетизму. Он пожертвовал все свое имущество парижской богадельне и в монастыре La Trappe ввел самый строгий устав, требующий от братии полнейшего самоотречения. — При­меч. ред.

О

Из книги "Разлад"

его обращения и хулились все его дела, — вот доказатель­ство того, что легче реформировать траппистский орден, чем отрешиться от времени. Точно так же легче легкого обличать историю и страшно трудно оторваться от нее: она окружает тебя и не дает о себе забыть. Она мешает окончательному прозрению, она — та преграда, которую можно перескочить, только осознав ничтожность всех со­бытий, кроме одного-единственного — самого этого осоз­нания, поскольку лишь оно позволяет нам хоть на миг увидеть подлинную правду, то есть одержать победу над всеми ошибочными. Недаром Моммзен' говорил: «Исто­рик обязан, подобно Богу, любить все и всех, даже само­го дьявола». Другими словами, он должен отринуть все предпочтения и учиться полному самоустранению. Исто­рик, сумевший встать вне времени, мог бы служить при­мером свободного человека.

Мы вынуждены выбирать, между убийственной исти­ной и целительным враньем. И только такая не совмести­мая с жизнью истина достойна своего названия. Она выше того, чтобы отвечать каким-то требованиям, и не снис­ходит до уступок смертным. Такие истины «бесчеловеч­ны», сногсшибательны, мы не приемлем их, ибо не мо­жем обойтись без подпорок в виде догм или богов. Увы, во все времена именно иконоборцы или те, кто объявлял себя таковыми, чаще всего прибегали к басням и лжи. Античный мир должен был заболеть уж очень тяжко, раз ему понадобилось такое грубое противоядие, как христи­анство. То же происходит и с современным миром, судя по всеобщей жажде чудодейственных лекарств. Эпикура, самого нефанатичного из мудрецов, не жаловали ни пре-

¹ Моммзен Теодор (1817—1903) — знаменитый немецкий историк. Профессор римского права. Научные труды Моммзена отличаются осно­вательностью и тщательной проработкой исторических источников. — Примеч. ред.

9-6054

Эмиль-Мишель Чоран

жде, ни теперь. Призывы к освобождению Человека об­щество обычно встречает с недоумением и даже со стра­хом. Да и как рабы освободят Раба? Так можно ли верить, что история, эта бесконечная цепь заблуждений, способ­на тянуться еще долго? Час закрытия скоро пробьет во всех садах.

* * *

Конец истории предопределен тем, что у нее имелось начало; человек и история подчинены времени, человек и время отмечены одними и теми же стигматами.

Время есть некая непрерывная беспорядочность, са­модробящаяся бесконечность, оно само по себе грандиоз­ная драма, а история ярчайший эпизод этой драмы. Не та же ли в ней беспорядочность, не то же ли бешеное дроб­ление, лихорадочное стремление установить нечто там, где уже нечему установиться?

Христианские богословы справедливо именуют нашу эпоху постхристианской, точно так же наши далекие по­томки будут когда-нибудь рассуждать о том, хорошо или плохо им живется в эпоху постисторическую. Что ни го­вори, а было бы любопытно окунуться в этот сумереч­ный опыт: смена поколений и череда грядущих «завтра» прекратится, а на руинах исторического времени наконец возникнет самодовлеющее бытие и снова станет тем, чем было, прежде чем погрязло в истории. Историческое вре­мя так напряжено, что попросту не может не взорвать­ся. Вот-вот пружина лопнет — мы ощущаем это каждый миг. Возможно, это будет не так скоро, как нам кажется. Но катастрофа неизбежна, сомнений нет. И только после того, как она произойдет, уцелевшие счастливчики, жи­тели постисторической эпохи узнают, чем же была исто-

Из книги "Разлад"

рия. «Отныне никаких событий!» — воскликнут они. Та­ким вот образом завершится самая причудливая глава все­ленской эпопеи.

Понятно, что возглас прозвучит, лишь если круше­ние окажется не окончательным. Полный же успех ра­дикальным образом упростит проблему подавления бу­дущего. Однако совершенные катастрофы крайне редки, говорю это, чтобы унять тех, кому неймется и кто любит размах, хотя в данном случае более пристало смирение. Не всем дано воочию наблюдать Потоп. Нетрудно пред­ставить себе, каково тем беднягам, которые его предчув­ствовали, но не дожили до того, чтобы увидеть своими глазами.

Чтобы положить конец распространению такого ано­мального животного, как человек, хороши все средства, и люди все больше ощущают необходимость и потребность заменить естественные бедствия еще более эффективными искусственными. Идея Светопреставления носится в воз­духе. Чуть выйдешь на улицу, посмотришь, поговоришь, послушаешь — и сразу поймешь, что час близок, пусть даже до него осталось еще сто или тысяча лет. Тень близ­кой развязки придает своеобразный пафос самым обыден­ным делам, самым банальным зрелищам, самым глупым случайностям. Чтобы не заметить этого, надо упорно от­ворачиваться от Неизбежного.

Пока история протекает более или менее размеренно, каждое событие представляется причудой, коленцем в об щем ходе вещей, но как только ритм сбивается, все обре­тает знаменательность. Во всем, что бы ни произошло, ви­дится симптом, предупреждение, все побуждает к много­значительным выводам. В нейтральные (условно говоря) эпохи событие есть одно из многих рядовых проявлений настоящего, оно имеет автономное значение и словно бы выпадает из времени. Напротив, в критические времена,

Дата добавления: 2015-09-04