Книги, написанные под редакцией или с введением Хайека 2 страница

В обычном языке термин "планирование" определяют как комплекс решений, связанных с распределением имеющихся ресурсов. В этом смысле вся экономика -- это планирование, в любом обществе люди строят проекты, основываясь на безличных знаниях, но затем плановик делает эти сведения своими, чтобы работать с ними. Познания, на которых люди основывают планы, разными способами препарируются и передаются. Формы передачи -- наиважнейший момент экономической теории. Проблема использования рассеянных сведений становится центральной для политической экономии в разделе эффективности проектирования.

Ответ на поставленный вопрос тесно связан с вопросом: кто должен планировать? Не существует вопроса, нужно или не нужно планировать, а есть лишь вопрос: планировать следует из одного властного центра или многих раздельных индивидуальных центров? Чаще всего под планированием понимают именно единое и централизованное. "Конкуренция" как термин, скорее всего, отсылает к децентрированному способу планирования многими участниками. Решение, о котором многим нравится говорить, но немногим нравится исполнять, связано с тем, чтобы делегировать планы организованным отраслям промышленности, или, другими словами, монополиям.

Какие из этих систем более эффективны, зависит в основном от того, насколько полными знаниями они обладают. Другая альтернатива: дать центральной власти рассеянные изначально сведения или, наоборот, направить индивидам недостающую дополнительную информацию, чтобы они смогли сопоставить свои планы с планами других агентов.

Выходит, ответ на вопрос и общая позиция будет различаться по оценке разных типов знания. Либо мы доверяем мудрости отдельно взятых индивидов, либо с надеждой уповаем на осведомленность власти и состоящих у нее на службе экспертов. Сегодня чаще всего принято считать, что последние знают все благодаря занимаемой ими особой позиции и научным регалиям. При этом мы забываем, что наука не единственный тип знания. Если выбор сделан в пользу корпуса научных экспертов, то для наилучшего контроля за имеющимися в распоряжении знаниями следует, возможно, ограничиться проблемой селекции этих экспертов. Однако этот вопрос далеко не вся проблема, а всего лишь ее часть.

Сегодня мнение, что научное познание не есть сумма всего знания, почти наверняка назовут ересью. Тем не менее нельзя отрицать, что есть блок важнейших знаний, свойство которых -- неорганизованность. Если с научностью связывать наличие общих законов, то они ненаучны. Я имею в виду обстоятельства времени и места. Именно в этом типе осведомленности каждый обладает чем-то, чего нет у других. Уникальность подобной информации можно использовать с выгодой только при условии, если связанные с ней решения зависят от ее обладателя или осуществлены при его непосредственном участии. Подумаем, какая часть нашей жизни уходит на освоение специфических сторон выполняемой работы. Уметь распознать пока неиспользованные способности людей, локальные особенности, подключить альтернативные техники производства -- все это не менее важно и полезно.

Любопытно, что о таком типе познания говорят часто с презрением, словно общество не использует ежедневно самые последние научные достижения, чтобы быть на высоте. Этот предрассудок весьма распространен в оценке деятельности коммерческих фирм и агентов, с меньшим презрением люди относятся к производителям. Даже экономисты, казалось бы, защищенные от грубых ошибок прошлого, молча предполагают, что все из области практических тонкостей дела заранее известно и находится в общем распоряжении. Такой подход не учитывает, что на деле ситуативный метод -- проблема, требующая усилий для решения.

Сегодня мы склонны недооценивать роль ситуативного знания в гипотетических переменах. Все же взгляды плановиков отличаются от либеральных именно разной оценкой момента. Конечно, регулировать экономическую активность было бы проще, если было бы возможно заранее иметь детально расписанные долгосрочные планы, исключающие дальнейшие коррективы. Следует подчеркнуть, что экономические проблемы вообще рождаются только вследствие определенных перемен. Пока дела идут нормально, как прежде, нет никаких проблем и вопросов, требующих ответа и новых планов. Сказать, что процесс пересмотра подходов утратил важность, значит сказать, что экономические проблемы уже потеряли важность, что технологическая эра решает их автоматически.

Устраняет ли факт существования сложного аппарата современного производства необходимость менять экономические решения? Например, в случае, если речь идет о новой фабрике или новой отрасли производства, возможно ли, раз отладив схему производственного процесса, уже не сверять его с меняющейся ситуацией? Согласимся, что суть экономической проблемы заключается именно в адаптации к переменам в обстоятельствах времени и места. Значит, просто необходимо оставить конечные решения людям, непосредственно знающим о переменах, тем, кто знает, как реагировать. Мы не можем бездействовать в ожидании, когда центр соберет все сведения и раздаст команды. Мы нуждаемся в децентрализации, поскольку только так можно быстро использовать частные сведения об обстоятельствах времени и места. Все же индивиды на местах, глубоко понимающие специфику ситуации, нуждаются в системе коммуникаций, чтобы, передавая и принимая информацию, они смогли вписаться в общую экономическую систему. Так в каких же сведениях мы нуждаемся для принятия верного решения?

Практически нет мелочи, которая так или иначе не могла бы на что-то повлиять. Однако для действия нам нужен конкретный набор знаний, например, нам безразлично, почему имеется спрос на отвертки такой-то величины или пластиковые, а не тканые мешки. Важно лишь, насколько велик спрос на производимый тем или другим производителем товар определенного типа. Получается, что это проблема относительной важности интересующих данного производителя вещей. Именно поэтому я назвал экономический расчет чистой логикой выбора, ибо система ценовых пропорций помогает решить частную проблему.

В социальной системе децентрализованного знания лишь посредством цен можно координировать автономные действия множества людей. Точно так же, как субъективные ценности помогают человеку согласовывать части своего плана. Чтобы понять механизм и систему цен, приведем такой пример. В один прекрасный день изменилась цена на олово. Для нас неважно, появилась ли новая потребность в олове или одним из источников стало меньше. Важно, что люди стали экономить этот материал. Лишь немногие из них понимали причину нового спроса и переместили свои ресурсы. Эффект перестройки отразился на всей экономической системе, хотя большая часть поставщиков олова и замещающих его материалов не подозревали, что происходит и какова причина перемен. Только концептуально можно представить, что один мозг может просчитать все локальные зависимости, о которых реально информировано множество независимо действующих людей.

Ценовую систему следует воспринимать как механизм передачи информации и регистрации любых социальных изменений. В условиях замороженных цен силы, вызывающие изменения, не проявлены. Участники обмена не должны обременять себя излишними сведениями, экономия знания очевидна в нормальных рыночных условиях. Необходимая информация передается только заинтересованным лицам посредством ценовых символов. Отдельные производители могут отслеживать лишь некоторые показатели, но, словно стрелки нескольких циферблатов, ценовые колебания позволяют им приспособить свою деятельность к изменениям, о которых они мало что понимают.

2.5. Рыночный порядок
[Hayek F.A. Law, Legislation and Liberty: A New Statement of the Liberal Principles of Justice and Political Economy, v. 2, The Mirage oj Social Justice, part 10, The Market Order or Cataluxy, p. 107--132]

Теперь необходимо подробнее рассмотреть рыночный порядок и природу получаемых нами от него благ. Этот порядок создан не ради наших целей, чтобы вести какие-то действия, наводя соответствие между субъективными ожиданиями. Рынок расширяет перспективы и возможности контроля за темпами производства и качеством товаров, что недоступно другому способу ведения дел. Эта система координации действий гарантирует эффективность совместимых знаний ее членов, однако всегда ценой того, что развенчивает и упраздняет другие, несовместимые с ней ожидания.

Для понимания этой особенности необходимо освободиться от расхожих ассоциаций понятия "экономика". Экономно ведет себя, например, семья, сельская община, предприятие. Всех их объединяют общие цели и средства, в зависимости от их относительной важности, в рамках единого плана. Рыночный порядок не связан ни с одним из системных комплексов целей. Национальная экономика, таким образом, есть не одна, а целая система связанных между собой экономических структур. Есть некоторые общие характеристики у рынка и экономики в узком смысле слова, однако в рыночном порядке отсутствует единая иерархия целей. Ошибочно верить, что экономическая активность отдельных членов общества должна вписываться как часть в общую экономику в узком смысле слова. Тем не менее всякий раз, когда говорят об экономике страны или даже мира, подразумевают, что все должны следовать линии социалистов, согласно единому предданному плану и унитарной цели.

Однако если экономическая организация в техническом смысле предполагает сознательное использование средств, известных часто единственному существу, то мир рынка не управляется никем, он служит разнообразным целям, несоизмеримым с чаяниями его членов. Смешение и двусмысленность терминов уже немало принесли вреда. Необходимо четко усвоить, что множество связанных между собой экономик в отсутствие единой шкалы сознательных целей образует суть рыночного порядка. Менгер подчеркивал, что национальную экономику нельзя отождествлять с какой-то отдельно взятой системой, наиболее общая форма феномена экономики нации есть особое усложнение комплекса разных экономик [Menger С. Problems оf Economics and Sociology, Illinois, 1963; Whately R. Introductory Lectures on Political Economy, London, 1855].

Чтобы обозначить специфику этого понятия, не так давно вспомнили о древнем понятии "каталлаксия" (от греч. katallatein, katallagden, kalallage, katallagma, katallaktikos, katallasso, katallaxis) [Liddell H.S. and Scott R.A. A Greak English Dictionary, London, 1940].

Под ним подразумевался не только процесс обмена, но и процесс образования общежития -- из врагов превратиться в друзей [Mises L. Human Action: A Treatise on Economics, Yale University press, New Haven, 1949].

Мы можем сказать, что именно так описывается порядок взаимного приспособления многих экономик в рамках одного рынка. Каталлаксия -- особый спонтанный порядок, введенный рынком и людьми, действующими но нормам частной собственности, договорной ответственности по взаимным обязательствам.

Для свободного общества характерно отсутствие общепринятой иерархии целей. Часто рыночный порядок обвиняют в анархии и непризнании общих целей. В действительности именно в этом заключается его огромная заслуга, ибо это делает людей по-настоящему свободными, ибо каждый сам выбирает свою цель. Открытие такого порядка вещей, когда люди могут мирно жить, не устанавливая при этом императивные цели и субординацию, привело к созданию Великого общества. Вместо навязываемых сверху конкретных целей люди приняли абстрактные нормы поведения. Так удалось расширить мирное сосуществование далеко за пределы маленьких групп, ибо каждому стало доступно извлекать пользу из знаний и умений других людей с совершенно иными целями [если пользоваться греческими терминами, то экономику в узком смысле слова можно обозначить словом taxis, или teleocrazia. Смысл термина Katallaxia, точнее, передает слово kosmos, или nomokrazia].

Решающим шагом на пути мирного сотрудничества стал торговый обмен. Простое признание, что разные люди могут по-разному использовать одни и те же вещи, при этом к взаимной пользе один отдает часть своей собственности в обмен на нечто, принадлежащее другому, -- в этом заключается основание разумного согласия. Д. Юм и А. Смит ссылались на особую любовную заботу матери Природы, снабдившей общество таким замечательным пилястром, как согласие в труде и всеобщее понимание справедливости [Smith A. Theory of Moral Sentiments, cap. III].

Нет никакой необходимости в обсуждении самой цели сделки. Для торгового обмена характерно намерение приобрести или продать нечто свое, и никто не обязан согласовывать цели своих действий. Более того, чем шире диапазон несовпадающих между собой целей, тем больше пользы извлекают из обмена. Внутри некой экономической организации разные члены взаимно помогают друг другу, преследуя схожие цели. Каталлаксис предполагает взаимообмен и взаимообогащение, какими бы ни были намерения и характер целей.

В условиях открытого общества люди вносят свой вклад, отвечая неясным целям и потребностям, иногда, знай они заранее, возможно, эти цели отвергли бы. Но мы не знаем, как другие используют нами оказываемые услуги. Сам факт, что люди работают ради реализации чужих целей, не ведая, разделяют они их или нет, находится в основании нового типа общества, гарантирует его мощь. Пока процесс сотрудничества предполагает наличие общих целей, люди с разными системами ценностей будут считать себя врагами в борьбе за обладание средствами. Только рыночный обмен делает возможной взаимную пользу без того, чтобы до бесконечности оспаривать и согласовывать конечные цели.

Когда впервые мы ясно осознаем этот эффект ненамеренной и неожиданной пользы обмена, акцент переносится на разделение труда и эгоистические интересы, служащие обмену услугами. Нечаянное совпадение частного интереса с общественным отмечали многие из европейских мыслителей, такие как Смит, Юм, Мандевилль, Монтескье, Бюрке и др. [например, см. Montesquieu L'esprit des lois, v. 3; Burke E. Thoughts and Details of Scarsity, 1795; A. Smith, Wealth of Nations. 1763].

Разделение труда практикуется в рамках различных организаций. Польза спонтанного порядка не зависит от эгоизма частных людей в расхожем смысле слова. Важно понимать, что каталлаксис стыкует и примиряет до крайности разные цели и познания, невзирая на то, насколько они эгоистичны. Это глобальный тип порядка, который превосходит любую форму сознательной организации, ибо позволяет людям -- эгоистам и альтруистам -- адаптироваться к неизвестным целям множества незнакомых существ. Считается недостатком, что у Большого общества нет никаких конкретных содержательных целей, что есть только взаимно увязанные средства. И это верно: главная его цель абсолютно инструментальна. Она гарантирует безопасное формирование абстрактного порядка, чтобы дать возможность каждому преследовать собственные цели. Господствующая ныне моральная традиция, в основном укорененная в племенном обществе с унифицированными целями, расценивает безличный порядок открытого общества как недостаток нравственности, от чего следует искать лекарство. Но это ошибка, вытекающая из непонимания, что только ограничение соблюдением негативных норм поведения в духе уважения к закону как таковому делает возможной свободную интеграцию людей в мирный процесс созидательной конкуренции.

Концепция, обосновывающая общую шкалу специфически позитивных целей, глубоко укоренена в человеческой истории. Интеллектуальная защита основывается на ошибочном тезисе, что мирная интеграция действий людей невозможна, если она не скреплена шкалой общих ценностей. Тем не менее теперь мы понимаем, что именно унифицированные ценности -- главное препятствие для достижения любых целей. Открытое общество не имеет ничего общего с солидарностью, понимаемой в духе единства общепризнанных целей. Если мы считаем единственно позитивным иметь общие со всеми надежды и испытываем подъем, когда в едином порыве устремляемся к высокой цели, то в нас говорит племенной инстинкт. Это полезно в случае опасности, когда небольшая группа реагирует единодушно на чрезвычайную ситуацию. Например, в момент развязывания войны мы испытываем удовлетворение от сильного желания сплотиться. Не зря двумя самыми большими опасностями цивилизации стали национализм и социализм.

Большая часть познаний, основываясь на которых мы преследуем наши цели, представлена вторичными продуктами деятельности тех, кто осваивал мир в самых разных направлениях. Такое познание не стало бы возможным в иных условиях, если бы у всех были только значимые для нас цели. Ставить в качестве условия принадлежности к обществу фактические доказательства причастности к общим целям означает устранять главный фактор прогресса открытого общества. Там, где согласие по частным конкретным вопросам -- необходимое условие мира и порядка, а несогласие -- опасность для социального порядка, где ввод цензуры обосновывают целями безопасности, там силы умственного прогресса вытеснены на обочину. Существование согласия по поводу целей нужно лишь для упрощения жизненного процесса, а допустимость несогласия или хотя бы отсутствие принуждения к конформизму -- основа цивилизации. Ведь еще древние греки видели в свободе мысли самый действенный метод активизации человеческого духа.

Открытое общество, хотя и содержит множество экономик, объединено тем, что в просторечии называют сетью экономических связей. Называя рыночный порядок экономикой, люди ошибаются в определении основания расширенного общества. Одни и те же эксперты, справедливо называющие спроектированные организации экономикой, обосновывают далеко не экономическими аргументами единство всех целей. Напротив, именно факт увязки средств, а не целей сделал реальностью спонтанный порядок рынка. Так называемые экономические связи образуют отношения, обусловленные тем фактом, что использование любого средства несет на себе печать конкуренции множества целей. Стало быть, термин "экономика" следует понимать в более широком смысле чистой взаимозависимости всех социальных частей. В "Трактате о политической экономии" (1817) Дестут де Траси подчеркивал, что общество в изначальном смысле слова есть серия коммерческих обменов, а термин "экономический" равен по смыслу понятию "межперсональный". В торговом обмене дана суть общества [Destutt de Tracy A Treatise on Political Economy, Georgetown, 1817].

Идея о том, что только чисто экономические (точнее, каталлактические) связи поддерживают единство нового общества, встретила невероятно сильное эмоциональное сопротивление. Тем не менее сложно установить другое основание для общества с таким огромным множеством измерений, какие есть у современного. Многим не нравится идея, что сумма прозаических экономических связей поддерживает единство нового общества, что нет ничего более надежного, чем борьба за наилучшее удовлетворение материальных нужд людей.

В общей структуре огромного общества есть бесчисленные связи, которые никак нельзя назвать экономическими. Это не меняет факта, что именно рыночный порядок делает возможным мирное сосуществование целей, полезных для всех. Взаимозависимость всех людей превращает их в единое целое, без рыночного порядка такое единство не просуществовало бы долго. Что как не потребности рынка связывает европейца или американца с обитателями Австрии, Японии или Заира? Это можно видеть на примере бурного развития технологий коммуникации и транспорта. Если бы условия производства в разных частях мира были бы идентичными, то в них не было бы необходимости.

Рыночные механизмы создают все новые каналы более эффективного использования познаний. Степень участия людей и в моральных баталиях продиктована экономическими связями, поэтому зависимость каждого от действий многих других следует рассматривать как экономический факт, а не физический. На деле каталлаксис как наука описывает единственный порядок, понятный всем народам, поэтому экономисты вправе настаивать на том, что все институты следует оценивать с точки зрения рынка как гомогенного стандарта.

2.6. Почему либерал не может быть консерватором
[Hayek F.A. The Constitution of the Liberty, London, 1960]

Либерализм не против перемен и эволюции, более того, там, где спонтанный порядок стал нормой, он требует серьезных политических корректив. Либерал стремится уничтожить препятствия на пути свободного развития. Противоположность либеральной перспективы и позиции консерваторов не отменяет факта, что либерал многому учится от консерваторов, например терпеливому изучению спонтанно складывающихся институтов. Например, Колридж, Бональд, Де Мэстре, Юстус Мёзер, Донозо Кортез предвосхитили научное понимание таких институтов, как язык, право, мораль и нравы. Все же восхищение консерваторов свободным их развитием ограничивается лишь прошлым. Перед лицом новых и часто неожиданных перемен они, как правило, пасуют, ибо грядущее всегда требует новых инструментов для понимания.

В тенденции консерваторов характеризует боязнь неведомого, либерал готов принять естественный ход событий, невзирая на непредсказуемость нового. Не было бы оснований для критики в случае, если бы консерваторы защищали постепенность экономических, культурных и социальных перемен. Вопрос в том, что защищаемые ими ограничения выгодны боязливым умам, обеспокоенным только собственным самосохранением. Напротив, либерал верит в естественное равновесие противоположных сил, даже если эти силы принесут осложнение в процесс адаптации. Возможно, именно рынок восстанавливает необходимое равновесие между спросом и предложением, экспортом и импортом, когда не существует реально действующей власти. Консерватор чувствует себя уверенным только в присутствии власти, дисциплинирующей и контролирующей перемены. Страсть к власти и непонимание сути экономических сил характерны для консерватизма.

Не сомневаюсь, что кто-то из моих друзей оскорбится таким подходом, все-таки нет более общего принципа, чтобы рассудить, кто прав. Жить и успешно работать можно лишь при условии соблюдения своих и чужих конкретных целей. Принимать моральные требования, важные для определенного типа порядка, и позволять другим преследовать другие цели -- вещи вполне совместимые.

По этой причине моральные или религиозные идеалы не могут быть объектом принуждения. Известно, что социалисты и консерваторы таких ограничений не ведают. Мне кажется, что самый очевидный атрибут либерала состоит именно в принципе ненасилия. В силу того же обстоятельства социалисты быстрее находят убежище в консерватизме.

В конечном счете консерваторы убеждены, что в любом обществе есть избранные, привилегированные особы, их позиции должны быть гарантированы, чтобы обеспечить все ширящееся влияние на общественную жизнь. Либерал далек от эгалитаризма, он не отрицает, что есть наиболее достойные люди, однако никогда не берет на себя роль селекционера. Консерватор не просто пытается защитить особую иерархию -- от имени власти он выступает за охрану stasus quo избранников и их привилегий. Либерал против принуждения и монопольного права решать за других, он всегда в сложных отношениях с властью. Он уверен в особой миссии культурной и интеллектуальной элиты, обеспечивающей подъем цивилизации. Хотя эта элита должна уметь завоевывать и удерживать свои позиции теми же законными способами, что и другие.

Поведение консерватора в отношении демократии тесно связано с общей установкой. Уже говорилось, что закон большинства не может быть целью общества, воля большинства, возможно, есть наименьшее зло из возможных при выборе форм правления. Консерваторы ошибаются, когда приписывают демократии все беды нашего времени. Нет ничего хуже ничем не ограниченной власти, ибо ни у кого нет права властвовать над другими. Власть по типу современной демократии стала бы еще более невыносимой в руках маленькой элиты. [...]

Я уже ссылался на интеллектуальную разницу между консерваторами и либералами. Консерваторы инстинктивно чувствуют, что именно новые идеи провоцируют социальные изменения. Однако, не имея ничего своего и противовес новациям, по причине собственного неверия и отсутствия воображения, они сами лишают себя главного оружия в идейной борьбе. Либералы верят в силу идей с глубокими историческими корнями, в то время как консерваторы живут прошлым и сегодняшним днем. Не веря в продуктивность дискуссий, они прибегают к авторитету высшего начальства либо нахально присваивают себе право на конечную истину.

Разница еще отчетливее проступает в оценке научного знания. Либерал видит в научном прогрессе средство постепенного решения многих социальных проблем, он понимает, что именно в успешном созидании, в открытости человека всему новому состоит залог свободы. Думаю, что наиболее уязвимая позиция консерваторов -- в неприятии обоснованных новаций только потому, что им не по душе некоторые последствия культурного прогресса. Другими словами, неявно проступает позиция обскурантизма. Поскольку ученые, как и простые смертные, нередко становятся жертвами моды, нам всем нужна максимальная осторожность в процессе извлечения выводов из научных теорий. Однако и наше сопротивление должно быть хорошо обоснованным, если новые теории касаются близких сердцу убеждений. Трудно сохранять терпение с теми, кто отрицает теорию эволюции и дает механистические объяснения витальным феноменам. Все же своим отказом аргументированно принимать факты и возражения консерватор только ослабляет свою позицию. Чаще всего самонадеянный рационалист делает выводы, которые на самом деле не следуют из научных теорий. Принимая участие в разработке новых теорий, мы можем увидеть, насколько применимы неожиданно полученные выводы к нашей картине мира. Наши моральные убеждения тогда сильны, когда опираются на факты, доказывающие ложность другого подхода. Вряд ли нравственно защищать свою позицию отказом считаться с фактами.

Консервативное недоверие к непонятному новому и неприятие интернационализма ведут к эксцессам национализма. Здесь мы видим новый источник идейной несостоятельности, ибо цивилизационный процесс и идеи, понуждающие к росту, не ведают никаких ограничений. Отказ вникать в новые идеи просто-напросто отнимает у упрямцев силу сопротивления. Идейный рост -- интернациональный процесс, только активное участие в дискуссиях дает возможность ощутимо влиять на этот процесс. Смешно слышать, что эту теорию придумал англичанин, американец или немец, что идея, весьма сомнительная на деле, хороша, ибо выдвинута нашим соотечественником.

1. Космос и таксис, номос и тезис

Сознательно созданный человеком порядок, отмеченный особыми целями,
древние греки называли словом "taxis". Естественный порядок,
сформированный независимым от воли человека образом, они
называли космосом.

Традиционное понимание закона как номоса (nomos) лежит в основе
концептуальных понятий нормы, законного правления, разделения властей.

3.1. Свобода под властью закона
[Hayek F.A. The Constitution of Liberty, London, 1960, p. 133--234]

1. Право есть правило, четко фиксирующее линию, ограничивающую сферу, внутри которой жизнь и деятельность любого индивида свободна от каких бы то ни было посягательств. Так Ф. фон Савиньи, один из великих юристов прошлого века, сформулировал основной принцип либерального права [Savigny F.С. System des heutigen romische Rechts, Berlin, 1840; Carter J.C. The Ideal and the Actual in the Law. Report of the XIII Annual Meeting of the ABA, 1890; Hume D. Treatise, v. 3, part 2].

Такое понимание права, делающее реально возможной свободу, сегодня по большей мере утрачено. Наша задача -- очистить юридическую концепцию в качестве законного основания идеала свободы, чтобы понять, почему право есть наука о свободе [Beudant C. Le Droit individuel el l'etat, Paris, 1891].

Жизнь людей в обществе, а также животных, организованных в группы, стала возможной благодаря тому, что их деятельность упорядочена определенными правилами. Рост разумного начала привел к тому, что со временем бессознательные привычки уступили место ясно артикулированным декларациям, которые затем стали общими абстрактными нормами-правилами. Наша фамильярность в отношении юридических установлении мешает нам увидеть, насколько тонок и сложен механизм абстрактных норм, очерчивающих индивидуальные сферы. Будь он придуман кем-то из людей, его следовало бы занести в список самых восхитительных изобретений. Однако право, язык и деньги, будучи базовыми для жизни конвенциями, никем не придуманы и никем отменены быть не могут [Menger C. Untersuchungen, VII].

И среди животных существуют ограничения индивидуальных сфер. Определенный порядок препятствует конфликтам и страхует от стычек при добыче и разделе пищи, ибо животное вдали от своей норы не готово вести битвы в одиночку. На нейтральной территории один зверь уходит, не пытаясь доказывать что-то силой. Так определяется законная сфера индивида из уважения к некоторой норме, которая животным дана и форме привычки. Уже неосознаваемые животными обычаи включают в себя элемент абстрактных норм.

Такие абстрактные нормы можно регулярно наблюдать в действии, но нередко человек не замечает их, ибо они даны в виде некоторых аспектов. Вообще, люди действуют в соответствии с абстрактными нормами, и только значительно позднее они научаются их формулировать. Даже когда они начинают абстрактно мыслить, их мысли и действия приведены в движение абстрактными нормами, которым они подчиняются, не умея сформулировать их суть. Вообще говоря, факт подчинения нормам не означает способности понятийно формулировать суть нормы как таковой.

2. Природу абстрактных норм, называемых нами законами, лучше всего продемонстрировать через сопоставление с особыми установлениями и приказами. Если взять слово "команда" в широком смысле, то регулятивные нормы человеческого поведения фактически будут командами. Законы и команды отличаются от деклараций и принадлежат к той же логической категории. Однако общая норма для общего подчинения, в отличие от команды, не предполагает и не обращается к конкретной персоне. Именно степень обобщения отличает команду от нормы. Команда предписывает человеку делать определенную вещь так, как это необходимо, т. е. отвечать определенным реквизитам. Закон в его идеальной форме можно определить как раз и навсегда данный приказ. Полное отвлечение от обстоятельств времени и места дает возможность его верификации в любой момент. Тем не менее не следует смешивать законы с приказами, хотя со временем законы превращаются в команды по мере того, как их содержание становится все более специфическим.

Дата добавления: 2015-09-04