Одиночество - предел бесконечности.

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного.

Иисусова молитва. Из молитвенника.

— Он мне снова снился.
Я закрываю рот рукой.

В последнее время меня тошнит. Из меня выворачиваются все внутренние органы. Иногда мне кажется, что наутро, сидя перед унитазом, я выплюну туда легкое или желудок.
Такое ощущение, что после воскресного молебна из меня извергается все ненужное, нечистое…
Тошнота, возникающая у меня, не идет в сравнение с тем, что было у меня во время какого-то отравления.

Эта та самая тошнота, как и в тот злосчастный вечер.

— Он подходит ко мне, — Андрей закрывает глаза, поднимает руку вверх, проводит ей по воздуху. Затем он резко сжимает пальцы, рычит, притягивает кулак к себе. — А я набрасываюсь на него, хватаю за горло, душу! Душу так сильно, что он срывается на крик, оглушающий меня! — Туманов вскрикивает сам, вскакивает с кресла, хватается за голову, падает на пол, разрывая комнату своим истерическим воплем.

Я погружаюсь в этот крик. Он похож на поток снежной лавины.
Ту самую безумную, бешеную волну снега, сорвавшуюся с Эвереста и надвигающуюся на меня.
Я погружаюсь в ледяной ветер. Он обвивает меня, словно руками ласкает мою открытую шею.
Крик…
Крик…
Крик!..
На меня наваливается огромная волна снега! Она придавливает меня.
Вдох — ты есть. Можешь думать пару секунд.
Выдох — ты придавлен ледяным весом, сжимающим твое дыхание, твое тело. Пытаешься барахтаться — бесполезно.

Я погружаюсь в крик Андрея. Он волной накрывает меня, обездвиживает. Холод. Темнота. Я покрыт ледяным весом.
Открываю глаза: он сидит на полу. Его пальцы запутались в рыжих прядях. Весь дрожит. Сидя на коленях, он что-то хрипит себе под нос. Крик получается слабым, безжизненным. Я поднимаюсь с кресла, медленно. Ноги у меня ватные. Мне кажется, что я нахожусь с ним в невесомости, имею способность ходить по воздуху, а не по этому полу.
Делаю шаг ему навстречу, желая помочь подняться, попытаться успокоить. Он резко поднимает на меня глаза. Лицо, искаженное ухмылкой. Губы, дрожащие от страха. Ноздри, широко раскрывающиеся каждую секунду, ловят теплый поток воздуха. Глаза мелькают из стороны в сторону. От слез они становятся темно-синими. Две морские бездны в обрамлении золотистых лучиков солнца уставляются на меня.
Я тут же делаю шаг назад.

С пола поднимается вихрь, обдувает меня, набрасывает на руки и ноги оковы. Меня что-то толкает вперед. Я, кажется, теряю равновесие, а возможно, и сознание…

Падаю прямо перед Андреем. На колени, ударяясь костяшками пальцев о деревянный пол.
Больно. Очень. Но боль физическая сменяется болью душевной.
Парень накидывается на меня. Обнимает. Его нос утыкается мне в шею.
Я чувствую, как он вдыхает мой запах, прижимается еще сильнее, запускает длинные пальцы в мои темные волосы, сжимает их на затылке.

Вместо биения его сердца я чувствую холод, полыхающий в его груди.

Вух. Вух. Вух.

Я опускаю пальцы ему на спину, горячими ладонями провожу вдоль позвоночника, прижимаю к себе и снова слышу это биение холода внутри.

Вух. Вух. Вух.

Закрываю глаза, погружаясь в холод, который еще сильнее стягивает оковы на моем теле.

Туманов, у тебя, что, вместо сердца пульсирующая ледышка?

Меня ударяет молнией. Я разжимаю руки, отпускаю его, чуть не падаю назад.
Но он крепко держит меня. Держит, как будто знает, что я теряю равновесие от всего пережитого моей нездоровой психикой.

Нужна ли психологу помощь другого психолога?..

Молния проходит через мое тело. Разряд пробегает по мышцам. Туманов прижимает меня крепко-крепко.

Перед глазами проносится момент, где он жмется ко мне спиной. Я вожу своими руками по его прохладному, вспотевшему телу. В окно врывается ветер, обдувает его. Он трясется.

Туманов вздрагивает. Картинка пропадает. Я закрываю глаза снова, и кино возобновляется.

Я грубо кричу на него. Парни пинают. Он то ли стонет, то ли скулит… Обнаженное тело толкает Макс. Я подхватываю его. Он наваливается на меня. Смотрит глаза в глаза.

Андрей отстраняется от меня. Его лицо в паре миллиметров от моего. Он смотрит на меня из полуприкрытых ресниц. Затем резко и широко распахивает глаза. Оковы с моих рук падают, я, находясь в его объятиях, падаю вниз, в бездонную, безумную пропасть. Снова холод.

Холод от него.

Я замираю. В ушах слышу, как кровь разгоняется сердцем. Тем самым мешочком, беспрестанно работающим, стучащим. Шум в ушах отдается…

— Пожалуйста, отпусти, — перед глазами он, и еще как пленка, дополнительная накладка, кадры из прошлого. Туманов настоящий и Туманов прошлый — оба они шевелят губами в такт этим словам. — Отпусти… К маме… Мне надо. Отпусти.

— Уйди! — я отталкиваю его от себя, сбрасываю все оковы, возвращаюсь в реальное время. Вскакиваю с пола, падаю в кресло, поджимая ноги под себя.

Андрей смотрит на меня как-то неестественно. Маленькие голубые глазки прожигают во мне дыру.
Светлана утверждала, что, отсидев срок в тюрьме, они все приобретают этот холодный взгляд. Так было с ее отцом, который смотрел на нее пронзительными, лишенными смысла глазами. Вроде на тебя смотрит, а как будто в тебе дыра. И он пялится в эту пустую дыру…

Я прихожу в себя. Собираюсь с мыслями. Опускаю ноги на пол.
Мои галлюцинации — побочный эффект недосыпа. Какую ночь я хожу кругами по комнате, истерично покусываю ногти. Скоро сами пальцы сгрызу.
Я смотрю на свои пальцы. Из рук моих падает записная книжка, ручка. Кончики пальцев все в застывшей крови. Я съем свои руки…
Мне нужна помощь специалиста.

— Вы в порядке? — я наклоняю голову вниз. Андрей сидит у кресла. В его руках блокнот и ручка. Он протягивает мне их, поднимается с пола, отряхивает широкие мешковатые джинсы.
— Я… устал. Очень устал, — смотрю на часы. Большие, настенные, в форме черного ящичка, усыпанного какой-то темной, шероховатой пылью. Они тикают, а в ушах сердце начинает разгонять кровь в ритм этому тиканью.
— Да. Четыре часа, — кивает он. — Вы, верно, устали. До трех же обычно принимаете.
— Ты у меня сегодня последний, — я усаживаюсь в кресле. Чувствую, как с головы моей тонкими каплями стекает горячий пот. Тяжело дышу, словно сзади меня кто-то шарфом душит.
— Мы перешли на «ты», — он улыбается. Его улыбка, превосходящая лучи солнца в дождливую погоду, затмевает все. Словно свет ударяет мне в глаза, от чего я жмурюсь. Он тихо смеется, подходит ко мне. — Я, кажется, начинаю получать успокоение.
— Рад помочь. Ты… далеко живешь? — сознательно перехожу с ним на «ты». Для него я — новый знакомый. А он для меня — известен со школьной скамьи. После того, что с ним сотворили мои руки… Да, я лучше их съем в следующую ночь, когда буду не спать и истерично бродить по комнате кругами.

— Да. Довольно далеко.
— Где?
Он говорит мне адрес. Мысленно представляю, где это может находиться.
— Я подвезу тебя до дома.
— Не стоит, — он наклоняется, берет со стола мою визитку. Эту стопочку я приготавливаю каждое утро для посетителей. Прошу, чтобы раздали мои визитки друзьям. — Простите, по отчеству не знаю, как обратиться, — он вслух читает мое имя на визитке. И читает его так, как палач в средневековье, готовящий меня к казни, — Лорин Александр Владимирович.
— Просто Саша, идет? — я смотрю на него. Он на меня.
Глаза в глаза.
— Тогда я просто Андрей, — слишком красивая у тебя фамилия, чтобы звать тебя «просто Андрей».
— Лооорин, — протягивает он, — где-то я ее слышал.

Из пола вырываются языки пламени. Они обхватывают мои ноги, сжимают их. Потолок превращается в лед. И отколовшаяся глыба льда летит на меня.
Я продолжаю ему улыбаться, делая вид, что со мной ничего не происходит, и перед моими глазами не творится такое.

Он улыбается снова.

— Прости, не могу вспомнить. Меня когда в другую камеру перевели, то соседи плохие попались. Один раз избили. Чуть не умер… После этого забыл много кого из своей жизни.

Перед глазами все исчезает.
Он не помнит меня.
Он забыл меня.
Он только помнит боль, что ему причинили. Но не тех, кто эту боль ему причинял…

— Поехали. Отвезу домой.

Мы останавливаемся около неблагополучного, заброшенного, разрушенного временем райончика.
Я не заглушаю мотор автомобиля.

— Красивая машина, — Андрей водит рукой по двери. — У меня такая же была бы, если в тот день этот подонок мне жизнь не испортил, — он пожимает плечами. Говорит уже об этом спокойно. Открывает дверь, вылезает из машины, тащит за собой сумку, ловко перекидывает ее через плечо.
— Андрей! — вскрикиваю я, выскакивая из машины. — Стой!

Он оборачивается. Полы длинной, болоньевой куртки развиваются на ветру. Шарф, обвивающий шею, длинными черными концами мотается из стороны в сторону.

— Чего?
— Ты тут живешь?
— Это от матери осталось. Лет пятнадцать уже прошло. Ремонт решили не делать. Снесут, построят супермаркет. Мне, может, жилье получше найдут.
— Андрей, — он было уже разворачивается, но я хватаю его за руку. Поднимается сильный ветер, кружит в воздухе опавшую листву.
Мы с ним стоим, как принц и нищий. Я сделал его таким. Я испортил его психику, его жизнь…
— Андрей! — настырно повторяю я.

Вух. Вух. Вух.
Опять биение холода.

— Андрей, — притягиваю его к себе. Послушно подходит, скрипя подошвой кроссовок, — поживи пока у меня, идет?

Молчит.

— Я не хочу, чтобы ты тут мерз, ютился, мучился.
— У меня нет денег, чтобы впоследствии оплатить теплый прием.

Глаза в глаза.

Замираю, шепчу:
— Я психолог. Я должен помогать людям. Пока поживешь. Наладишь свою психику. Работу тебе найду, потом придумаем, как сможешь отплатить.

Молчит.

— Андрей, — мне стыдно за то, что я сделал с тобой. Та штука, совершенная по пьяни, навеки убила твою детскую, ранимую психику. Я не отпустил тебя даже тогда, когда ты просился к матери. Я грешен не перед Богом. Я грешен перед тобой.

Словно прочитав это в моих мыслях, он медленно расплывается в улыбке, кивает.
Мы идем к нему, собрать его вещи.

Молитва — это хорошо. Но молитвой грех перед человеком не замолишь.

В голове все еще звучат слова того старичка, что сидел со мной в то воскресенье.
— Ты проходи, не бойся, — я подталкиваю его в дом. Он немного волнуется, — это тебе не узкая квартирка, а собственный, большой дом, за городом, как-никак.
— А на работу удобно ездить? Далеко ведь, — Андрей, немного сонный, заходит внутрь. У самого входа принимается снимать обувь. Но я его останавливаю, говоря, что можно пройти и в обуви, только нужно протереть ее.

Я тяну его в гостиную, показываю привычные мне стены, увешанные картинами. Ставлю его чемоданы на дорогой паркет. Приглашаю присесть на широкий, коричневый диван. В шутку предлагаю закинуть ему ноги на стеклянный журнальный столик.
— Если бы у меня все так было…
Снова холод, устал уже.

Не разгружая сумки с продуктами, тащу чемоданы наверх, в его комнату. Объясняю, что если что потребуется — моя комната напротив него.
Он просится помочь мне на кухне с приготовлением ужина. Я, честно, не хочу его разочаровывать, что ужинаю только пиццей, разогретой в микроволновке, или чашечкой чая с печеньем. Пришлось согласиться.

Андрей стремглав помчался на кухню, как ребенок, которого вроде обидели, а теперь приласкали…
Я потащил его чемоданы в комнату.
Из сумки случайно выпала записная книжечка. Поставив чемоданы у кровати, я поднимаю ее с пола, листаю.
В ней записаны номера телефонов, адреса.
Долистав до буквы «Т», натыкаюсь на Анну Туманову.
На кухне что-то загремело. Андрей, наверное, уронил с полки кастрюли.
Я достаю мобильник. Почитав еще записи к этому контакту, я все же понимаю, что это его бывшая жена.

Не знаю, что мной движет. Просто тупо проявляю свое геройство. Набираю номер этой его жены, чтобы просто услышать… Нет. Чтобы просто поговорить… Нет. Чтобы узнать, за что она добила его психику… Нет. Зачем она с ним так поступила…
Падаю на кровать.
Нет. Зачем она убила в нем человека, воспользовавшись его хрупким характером, как и я…
Да. Именно так.

— Алло, — сердце сжимается. И снова пульсация в ритм биения часов.
— Это Анна?
— Да, — отвечает звонкий, женский голос.
— Андрея Туманова знаете?
— Знаю, — вдруг голос, как натянутая струна, рвется, становится тонким и взволнованным.
— Вы не побеспокоились о нем после того, как его выпустили из тюрьмы. Ему жить негде стало! - обвиняю. Вот же я… ребенок.
— Из тюрьмы? Выпустили? Вы, видно, шутите. Откуда у вас мой номер?
— Он сейчас со мной.
— Кто? Андрей? — через секунду она разрывается громким смехом. — Вы, мужчина, шутник. Вот напугали, — и она хохочет еще громче. — Туманов? С вами? Вот вы даете, — меня оглушает истерический смех. — Кто Вам номер дал? Нехорошо, знаете, над таким смеяться… Каким бы он ни был, но все же, — она еще тихонечко смеется. — Хорошая шутка.

Гудки.

— Зачем ей звонил?
Я оглядываюсь, и меня чуть с кровати не скидывает.
— Андрей? Ты давно тут стоишь?
— Зачем звонил? — в его руке кухонный нож.

Может ли человек, отсидевший год в тюрьме за то, что ударил жену об батарею, убить того, кто его пригрел?
Нет. Того, кто сделал его таким?..

— Она… Она засмеялась, когда я о тебе сказал, — я поднимаюсь с кровати. Он выхватывает из моих рук книжку.
— Не звони никому! Никогда! Не твое. Нечего меня ни перед кем защищать!

Я киваю. Единственное, что я хотел, так погеройствовать, защитить его.
Я хочу его защищать. Оберегать.

— Андрей…
— Не звони! — он замахивается на меня ножом.

Я замираю. Все замирает. Если он убьет меня сейчас, то сделает совершенно правильно. На небесах попрошу у Бога, чтобы он отпустил ему этот грех. Ибо в этом виноват я сам. Я сам причинил ему боль. Не прочь получить от него наказание.

Лезвие ножа острое, и если оно заденет меня, то пройдет глубоко. Нож вонзится в тело, как вонзается в сливочное масло.

Но Андрей роняет его. Я подхожу к нему. Он хочет заплакать, но, кажется, не может.
Я обнимаю его, и понимаю, что теряю равновесие. Я устал.
Андрей подхватывает меня под руки.
Впервые за все эти дни я наконец-то заснул.

Дата добавления: 2015-09-01