Песнь шестая

Любой пират из банды Флинта В сравненьи с нынешним — джентльмен. Мой друг! Пора вставать с колен, Из топких дебрей «лабиринта» Искать пути к живым ключам, Чтобы Фарлафам-палачам И прочему шальному сброду, И надмасонскому уроду Кафтан наш был не по плечам. Чтоб, каково ни наряжались Они то в женщин, то в мужчин, Исход предвиделся один: «Фу!» — и ребята растерялись.

* * *

Меж песней пятой и шестой Был перерыв почти полгода; Теперь сказали бы «застой», Возможно... Но иного рода. Ведь время, что течёт сейчас, Для Пушкина грядущим было. Песнь пятая звучит для нас, В ней наша спящая Людмила И наш Руслан. Но вот в шестой, Где безвозвратно канул в Лету Наш век жестокий и пустой, Должно быть собранным поэту, Чтоб проявить сквозь тьму веков Значение событий главных. И как «живой орган богов»[77] Он здесь себе не знает равных. В прогнозах жрец попу не брат; Владея целостной картиной, Он не скуёт свободный взгляд Догматами, как паутиной. Не зря его «заклятый друг» Тургенев, явно с толку сбитый, Писал: «Явился Пушкин вдруг С шестою песней и...обритый». Так, строя образ до конца, У Пушкина был смысл, конечно, «Войти» в дельфийского жреца Не только мыслью, но и внешне. Отсюда странное начало «Ты мне велишь»... за рядом строк Уже вторично прозвучало «Но ты велишь»... Да кто же мог, Кто так бесцеремонно смеет Певцу свободному велеть? Особа твёрдая, заметь; Тут пушкинист иной сумеет Вести исследований гон Годами... жертвуя карьерой, Стоял ли Пушкин за портьерой В покоях Долли Фикельмон. А лучше б сердце берегли Тот день холодный и короткий, В который за перегородкой Стенала в горе Натали. Так кто велит? Кому мольба? Судьба, читатель мой, судьба! Она велит определённо, Презрев иронию хлыщей, Помочь потомкам удивлённым Увидеть «общий ход вещей». В игривом стиле монолога Увидит каждый, кто не слеп, Взаимовложенность судеб России и её пророка. Atande! Мы через века Забрались в самый заповедник. Между эпохами посредник — Лишь стихотворная строка.

Продолжим. Финн остановился В хранимом Богом уголке. Зелёной змейкой плющ завился На худосочном стебельке, Гранита треснувшие плитки, Платан, обугленный грозой, Рябые, тусклые улитки, С упругой слитые лозой. Здесь за скалистою грядою Текут волшебные ручьи С живой и мёртвою водою. Два духа к ним хранят ключи, За много верст не допуская Ни экстрасенсов, ни Наин, — Совсем другое — вещий Финн. Кувшины в воды опуская Спокойно наполняет он. И мы не будем волноваться, Нам ясно, что Руслан спасён. С ключами надо разобраться. Вот «льётся», как скульптуры льют, Источник с «мёртвою водою»; Лишь он способен русский люд Скрепить концепцией одною. «Живой волною» ключ «течёт» По диалектике закону — Он призван вопреки Сиону Вдохнуть уверенность в народ. Но любознательный при этом Здесь новый уровень найдёт; Ключи ещё с одним секретом: Течёт «ОДИН», а льётся «ТОТ», ОДИН — Бог Мира Триединый, Его начало и венец, А ТОТ — Гермес — считай отец Эзотерической доктрины, Подхваченной жрецами Ра И для непосвящённых — скрытной. Теперь читатель любопытный Тут может думать до утра; Пусть разбирается один, Мы за Фарлафом последим.

Да! Где Фарлаф? — обеспокоясь, Уже тревожится народ. А он, как в неком фильме НОИС (Читайте задом наперед), Из века в век, как заводной, Ползёт со спящею княжной. Чуть карла потерял контроль Над иерархией кагала, Вмиг отсебятину погнала Наина, навязавши роль Освободителя — мессии Фарлафу. Ну а тот и рад: Въезжает важно в стольный град, Триумф вкушая на России. Но что за встреча? Почему Владимир нервно-беспокоен, Тем более — не рад ему; Вдруг стал он «неизвестный» воин. Неужто князю в седину Вошло бесовское коварство? Не он ли обещал полцарства Любому, кто спасёт княжну. У князя, сникнувшего в горе, Немой вопрос встаёт во взоре: Откуда этот идиот? И тут Фарлаф понёс такое, Что вяли уши у бояр, Решивших, что жених в запое: Как он, не устрашившись чар, В жестокой битве с лешим, чудом Сумел Людмилу отобрать. Тут не захочешь — станешь врать, Коль школу проходил с Талмудом, Который, насадив кругом Антисемитскую идею, На все века вменил еврею Сражаться с призрачным врагом. Отсюда ложь, хоть вдохновенье Фарлафа кинуло уже. Князь молча внемлет, но в душе Имеет сильное сомненье, Что почивающий народ Разбудит «избранный» урод.

Не зря мы князя не узнали, Он ведь действительно не тот; Да и поэт его в финале Не «солнце» — «солнышко» зовёт. Пока витал смертельный сон Над обескровленным Русланом, Века промчались над курганом И изменился «ЭТАЛОН». Похоронив под грудой «глыб» Свой хвост кусающего змея, Окончилась эпоха РЫБ, Сменившись эрой ВОДОЛЕЯ. Да, да, читатель дорогой, Владимир-князь уже другой. У Пушкина в последней части Мы видим двадцать первый век, Когда впервые встал у власти В России — русский человек. «Мой сын, — ожившему Руслану Сказал волшебник, — с этих пор Фарлафа гнусному обману Уже подписан приговор. К концу подходит век бездарный Возьми кольцо, коснись княжны — И сгинут вековые сны, И день наступит лучезарный. Ну а пока — не дремлет враг, Беда над Русью. Как шакалы, Предчувствуя свой близкий крах, Восстали межнационалы. Вот конь, вот меч. Спеши, Руслан, И помни: волей Провиденья Тебе высокий жребий дан Спасти славян от разоренья. Будь в этом непреклонен, сын». И в воздухе растаял Финн.

«Но между тем какой позор»
Держава русская являет.
Конечно, витязь ждал беду,
Финн просветил его немало;
Но то, что перед ним предстало,
Увидеть сложно и в бреду.
Сначала вариант такой:
«шатры белеют над рекой».
Здесь был у Пушкина «сигнал»,
Да Томашевский «не заметил»
И многоточие — согнал,
Проведав, что поэт секретил.
«Костры пылают на холмах»,
А месяц август — это «ПЫЛКИЙ» —
Так пишет Даль в своих томах.
Вот и чеши теперь в затылке,
А девяносто первый год
Домысли сопоставив даты, —
И печенеги-демократы,
Свершившие переворот,
Уже ясны, как на ладони.

Вернёмся в поле. Толпы-кони Там бьются на смерть кто кого: Схватились с русским молдаване, С азербайджанцами — армяне, Не понимая, для чего Сцепились. Там грузин грузина Без видимой причины бьёт; Там раздирает общий флот Зазнавшаяся Украина. И плохо всем от свалки той, Никто не видит, в чём причина; Лишь улыбается Наина С её суровой красотой. Но это к слову. С этих пор Костры на кручах вносят ясность: «Крес» — суть пылающий костёр, «Крес-Т» — грозящая опасность. Через века оповещенье Святоотеческих жрецов Воспринял Николая Рубцов, За что и получил «крещенье» По ритуалу — топором, А исполнитель — лишь завеса, Как тень белесого Дантеса, Сработанного «за бугром». Там на Россию включена Вся психотронная машина; В основе принципа — лавина, Толчок — и катится до дна. Пример недавний: после путча Сгубила многих мысль одна, Что на бульвар проникнуть лучше Не через дверь, а из окна. Что их вело? Смятенье? Страх? Закончим о крестах-кострах. Не искажая — слово в слово

Цитируем стихи Рубцова: «Они несут на флагах чёрный крест, Они крестами небо закрестили, И не леса мне видятся окрест, А лес крестов в окрестностях России. Кресты, кресты... Я больше не могу! Я резко отниму от глаз ладони И вдруг увижу: смирно на лугу Траву жуют стреноженные кони».

Конец цитаты. Мы с тобой, Читатель, различим в тумане: Поныне связанной толпой Пасутся кони-россияне. Вот и испытывают зуд Миссионеры всей Европы, Сгоняя православный люд На католические тропы. Они не ведают ещё, Что рассечёт Руслан стреножье И Русь укроет Матерь Божья Своим серебряным плащом.

Итак, поля кипят войной, А что за городской стеной? Мужчин пленит стаканов звон, И к жёнам нет у них стремлений — Зловещий действует закон Трёх алкогольных поколений. Не замечая грязь и тлен В конец оглушены «металлом», С дебилом пьёт олигофрен И даун пляшет с маргиналом. В какой притвор не загляни, Повсюду страшные виденья: Кругом свирепствуют “они”, Во всех системах управленья. В селениях и городах, В церквах и университетах, В театрах, банях и судах, В парламентах (читай в кнессетах) Глубокомысленно решают, Научно выпучив зрачки, И, как древесные жучки, Славянский терем разрушают.

В Кремле, заламывая руки, От бед хиреет старый князь; Вокруг, визжа и веселясь, Пришельцы празднуют Хануки. Дворец, как ярмарка открыт, Бояре мирятся с позором, Людмила, как и прежде спит, Но у Фарлафа под надзором. Весь этот мерзкий балаган, От нетерпения сгорая, Мечом, как пёрышком играя, С кургана наблюдал Руслан. Смущённый карла за седлом Не удержался от совета, Припомня, видно, о былом: «Круши!» — Но витязь ждал рассвета. И с первым солнечным лучом Он путь прокладывал МЕЧОМ: Всё то, что с видом деловым Взрастила правящая скверна, Назвавши «трестом мозговым», Летит, как голова Олоферна. И рушится за строем строй...

Нам дальше критика знакома, Предвидим крик: «Вот ваш герой И докатился до погрома!» Но вы ошиблись! Свет МЕЧА — Свет знаний — головы не сломит; Не зря в котомке карла стонет, Свои заклятия шепча. Он понял: на вооруженье Руслан взял тактику врагов «Культурного проникновенья» И вымывания мозгов Без правого ингредиента, Из всех общественных систем, Толпа молчит. Но вместе с тем Как будто и ждала момента, Когда прихлопнет грязный пир Вновь объявившийся кумир. Но кто владеет Различеньем, Тот понял: князь — не новый Туз — Предиктор с высшим назначеньем Нести ответственности груз И за народ, и за дворец, И за Россию, наконец.

Пока смакует перемены Толпа, Руслан летит скорей К дворцу. И видит у дверей Финал неповторимой сцены: Одетый, как заморский граф, Читает проповедь Фарлаф О том, что неугоден Богу Весьма ленивый русский люд, Что нужно вызвать на подмогу Международный фонд валют, Что в бедах русская душа Всегда сама и виновата — Ей не понять, как хороша Купель заморского сената; Что золотой польётся душ, Когда пойдём клониться к Бушу, Что нет греха продать и душу, Коль за неё отвалят куш. Произнося всю эту гнусь, Он головой кивает странно И говорит не «Русь», а «Гусь» И тут встречает взгляд Руслана, И в нём читает приговор...

Как пал предатель на колени И каялся — на этой сцене Задерживать не будем взор. Что тут поделаешь, всегда Плевки в историю опасны; Закону времени подвластны И биосфера, и звезда, И толпы пьяных мужиков, И ордена часовщиков. Как не росло бы самомненье У избранного шельмеца, С Железной Волей Провиденья, С Законом Высшего Творца Ему тягаться не дано; Играть в великое — смешно.

Пора теперь будить народ, Руслан с кольцом к нему идёт, Душа не сгинет в долгих снах, Кольцо России — круг нетленный, Кольцо — любви нетленный знак И символ вечности Вселенной. Кольцо Руслана на пути Этнического всплеска росса; Здесь нам никак не обойти Национального вопроса.

По нациям нигде сейчас Не сыщешь сведений в канонах, Но два определенья оных Звучат, как классика для нас, Одно — (не вышел бы конфуз С демократической натурой!) Дал Сталин: Нация — союз Народа с общею культурой, Круг общих радостей и бед На территории единой, И на дороге жизни длинной Одних традиций давний след. От Пушкина добавку дам: «Любовь к отеческим гробам». В классификации такой Себя любой найти сумеет, Кроме бандита и еврея. «Историк» Герцль — изрядный плут Сионистического толка Издал небезызвестный труд, Где нации дана трактовка: «Те, кто в рассеянии века Идею пестуют до гроба, Те, против общего врага Кого объединяет злоба, Имеют полные права Быть нацией!» — Ну, голова! Желающий, поди, проверь! В такую схему на серьёзе Никто не впишется теперь, Кроме S-ида и мафиози!

Оставлен меч! Добра и зла Уже он разграничил силы. Кольцо касается Людмилы. С вопросом: «Долго я спала?» Красавица глаза открыла, Затем вздыхает и встаёт. Сбылось: С Предиктором народ История соединила.

Тем завершаем наш рассказ, Да и столетье на исходе. Раз ожила душа в народе, Зажили дружно. В добрый час! Владимир больше не страдал, Причём Руслану, словно сыну, Всё царство, а не половину По акту строго передал. И даже карлу оправдали, Учитывая дряхлость лет, Его пристроили в Совет, Но права голоса не дали. Наину видели не раз В каком-то кооперативе, Но не в Москве, а в Тель-Авиве, Бог в помощь! Лишь бы не у нас, У наших аллергия к ней...

Дата добавления: 2015-09-04