МОЙ СЕРЕЖКА 3 страница

Мы добрались до Воронежа к вечеру. У меня созрел план. Так как, до дома на учкуре тащиться достаточно дорогое удовольствие, да и денег на это не хватит, мы с Серегой снова должны были оставить ребят у машины и добраться до Таганрога. Этот город я знал как свои пять пальцев. Там жили мой дядя, двоюродные сестры, зятья, и еще много просто знакомых, которые легко могли выручить нас из этой передряжки. Мы наказали Лешке получше следить за Юркиными выкрутасами и двинули на автобусе в Таганрог. Это четыреста пятьдесят километров. Туда. И столько же обратно. К утру, или в крайнем случае к полудню, мы должны были уже вернуться. Мы успели. Мой зять, тоже Сергей, абсолютно не удивился моему появлению вместе с моим Сережкой. Он обо мне знал все, не осуждал, а когда я бывал в Таганроге, возил меня по моей просьбе на плешки, и ждал меня в машине, пока я вволю назнакомлюсь, а затем вез меня домой. По пути я часто делился с ним своими впечатлениями о плешкинских аборигенах и он, терпеливо и даже внимательно выслушивал мои впечатления, как, впрочем и я, всегда внимательно выслушивал его байки о его дон-жуанских вылазках, за спиной моей сестры. Была у нас с ним такая идилия родственных отношений, у нас были тайны от всех, но не было тайн между нами.

Зять быстро снарядил рабочий микроавтобус своего знакомого, позвал своих трех друзей, (вдруг, понадобится физическая помощь) затарились пивом и весело поехали в Воронеж, забирать нашего бедолажку-фордеца.

Каково же было наше удивление, когда вернувшись, мы застали очередной переполох вокруг нашей машины, устроенный теперь уже Юркой и Лешкой, совместными усилиями. Разморенный летней жарой и ничегонеделанием, Юрка уговорил Лешку заняться оральным сексом прямо в машине, среди бела дня. Что они и сделали. Машина стояла недалеко от придорожной СТО, где чинили Жигули. Ночью, когда мы приехали, там, естественно, никого не было. По идее, не должно было быть и в воскресенье. Это мы все прочли на воротах СТО. Выходной. Но мастера в воскресенье приперлись дочинивать какой-то тарантас. СТО открыли, и туда сразу же слетелись желающие на мелкий ремонтик, не отрываясь от главного, так сказать. В этот момент, Юрка, с закрытыми от наслаждения глазами, открыл окно и высунул голову наружу, лицом вверх, запрокинувшись и заливаясь оргазмическими стонами. Мужики с СТО сначала офигели от такой нестеснительности в выражении откровенного оргазма, но они офигели еще больше, когда разглядели рельефную груду мышц, ритмично вздымающуюся над тем местом, где должна быть Юркина ширинка, эту груду мяса венчала голова с коротко стриженной макушкой, и все это, абсолютно ничем не напоминало, даже отдаленно, женские очертания. Снова шум, но без драки. Не пацанва, мужики в возрасте. Но ругались крепко. Юрка с Лешкой, сидели за задраенными стеклами, защелкными на все замки дверями, и испуганно озирались по сторонам. Толпа, продолжая ругаться, отошла от машины только тогда, когда подъехал наш микроавтобус и из него вывалила вся наша компания, с пивом в руках и с довольно недвусмысленными намерениями, разобраться, кто тут на наших тянет. Мы же не знали суть инцидента, да если бы и знали, ввязались бы в драку безпроблемно. А потом бы сами разобрались друг с другом, кто, за что и как. Последняя фраза, несколько разрядившая общую накаленность, однако прозвучала именно со стороны нападавших "местных":

- Ты еще скажи, что его туда змея укусила и ты ему яд отсасывал! Вот, это настоящий друг. Себя не пожалел. – и мы все дружно заржали, включая и самих местных.

Под этот смех, мы быстро закрепили на Фордике буксировочный трос, протянули к автобусику и спокойно двинули гуськом. На трассу. Домой. Уже в микроавтобусе, таганрогские ребята спросили у моего зятя:

- Слышь, Серега, а что это было? Что за скандал. Что то мы не догнали. Из-за чего сыр-бор?

- Да они московские анекдоты не понимают. Пацаны хотели им анекдот рассказать, в движениях, а они ни хрена не поняли, а поняли черт-те что. Ну, наподобие того, помните, анекдот про грузина, когда он несет арбуз в руках, а его спрашивают, где такая-то улица, а грузин говорит, мол, подержи арбуз. Когда тот берет арбуз, грузин так широко руки в стороны расставляет и говорит: "Нэ знаю!"

И при этом зять широко распахнул руки, показывая, как это делал грузин. Парней вполне удовлетворило это объяснение и они подшучивали над Юркой и Лешкой всю дорогу.

- Надо было попроще анекдоты в дорогу учить, ребята. Попонятней. У нас, здесь с юмором хорошо, но не с английским. С английским юмором у нас здесь как с английским языком: на вопрос: "Ха у ду ю?" ответ: "Я те щас, как вдую! Иностранная морда! Мать, перемать!".

И сами удивились, что рассказанный ими анекдот – тоже, в принципе, на голубую тему, чего они изначально и не заметили. И хохот до самого Майкопа. Где я и жил. И где нам теперь предстояло жить с моим супругом Сергеем. Сергеем Александровичем Никитиным. Жителем славного города Сергиев-Посад, Московской области. И еще, выяснилось, что он Водолей, а я Рыбы. Так куда ж нам друг без друга?

Только вперед, только вместе.

И мы были счастливы от такой перспективы. А еще прекраснее перспективы стали, когда таганрогские ребята, быстро и без лишних уговоров, согласились дернуть на море вместе с нами и мы, загнав дохлика-Фордика в домашнее стойло, тут же свалили на ихнем микроавтобусе, к неудовольствию моих, всегда по-кубански гостеприимных и хлебосольных родителей, дальше, в сторону Кавказского хребта, перевалив через край которого, ты обязательно недолгим затяжным прыжком, без парашюта, падал прямо в пенистые объятия самого прекрасного моря в мире. Черного моря. Новой родины нашей новой семьи.

Отдохнув, ребята-таганрожцы завезли нас обратно в Майкоп и вернулись к себе. Мы остались в Майкопе. Юрка с Лешкой блаженно отдыхали под домашним навесом, потягивая и нахваливая изготовленное батей домашнее винцо, к неизменному батиному удовольствию, а мы с Серегой поправляли пошатнувшиеся немного дела в бизнесе (я всегда заставал их немного пошатнувшимися после своих "деловых" отлучек в Москву), чинили автомобиль, и занимались еще черт знает каким нужным делом. Скоро Сережа пожаловался, что у него болит десна. Стоматологическая поликлиника – без проблем. У меня там в регистратуре одноклассница Ольга, между прочим, мое детское увлечение, я с ней "дружил", как это тогда называлось.

Карточка, осмотр, удивление, восторг?!

- Ой, девочки, я такое только в учебниках видала – (именно "видала", а не "видела", и с ударением на первое "а")! - Какой чудный пародонтоз! Последняя стадия похоже. Дальше, кажется вся челюсть выпасть должна!

- Папаша, - это уже обращаясь ко мне, - вы что, ребенка в концлагере держали? Это ж надо так дитя замучить! Это его надо полгода чорти-чем кормить, чтоб так запустить болезнь. Травой, сеном!

Эх, милая, знала бы ты, как ты была права и догадлива в этот момент. Но разве может эту догадку, нормальный человек, принять всерьез? Вот и эта сердобольная барышня, просто сердито пошутила на одесский манер, что, кстати, очень характерно для кубанцов, хоть и немного странно.

Лекарства, уколы, ванночки, процедуры, лампы, парные ингаляции, отвары трав в рот, нос, в…. Нет, "туда", не было! Вернее было. Но семейное, супружеское средство, по многовековым традициям нормальных счастливых семей.

Через пять дней исчезли признаки, через десять - пародонтоза как небывало.

- Крепкий у Вас мальчик, папаша. – похвалила нас барышня. – А ты казак, папу слушай, но хорошо кушай!

Это уже к Сереге, наконец отмучавшемуся от этих всех процедур и от пронзительного "папаша" в мой адрес. При этом слове, произнесенном в мой адрес, когда мы были с ним вместе на рынке, в магазине, в поликлинике, он всегда резко передергивал плечами и, если бы не ванночки на деснах или ингаляционная трубка, или мой взгляд, он бы наверняка что-то сказанул бы. Я, всегда предостерегал его запрещающим знаком от такой оплошности. Он застывал преданно и доверчиво глядя мне в глаза. Он верил, что я знаю, что я делаю. Надо, так надо. Он вовремя вспоминал, что ему еще далеко до восемнадцати лет, и если наша тайна раскроется, я угожу в тюрьму, без всякой надежды на снисхождение судей, а он снова на улицу, в этот беспощадный мир-убийцу. Прямо в его зубастую, кровожадную пасть, из которой он только что, чудом спасся. Когда мы с ним обсуждали это, он обнимал меня, прижимался и говорил:

- Мужа (с ударением на "у", это было наше с ним, совместно изобретенное слово), я стобой пойду! В тюрьму! А если меня добровольно не посадят, я что-нибудь сделаю, и все равно, к тебе привезут!

Несколько комично и непривычно было слышать, когда тридцатисемилетний мужик произносит, обращаясь к пятнадцатилетнему пареньку, слово "мужа". Да и в обратном порядке, кстати, тоже. Но это слово, как бы вобрало в себя нашу настоящую жизненную суть, каковой мы друг для друга и являлись, соединило два слова "муж" и "жена", в которых мы оставили правильное для нас ударение и ровно столько букв, сколько мы считали правильным и соответствующим нашим характерам и облику. Мы мужики! Но иногда мы бываем немного "жены" в подарок друг другу, друг для друга. Вот это "немножко", одна буковка алфавита и содержала в себе нашу тайну, хранимую от всех.

Часть 6

Еще, мы долго спорили, чью фамилию нам взять в качестве семейной. И все-таки я убедил его, что раз он меня первый выбрал, он меня первый полюбил, то его фамилия и будет стоять первой и главной. Семья Никитиных. Звучит! Борис и Сергей Никитины!

Сергею и вправду нравилась моя фамилия, но я дал ему почувствовть, что в нашей семье нет, на самом деле, одного, кого-то, всегда главного. Мы с ним равны. Если две равные части сложить вместе, получится замечательно красивая фигура. Симметрия всегда красива, по природе своей, органична, и на симметричную фигуру глядя никогда не скажешь, что она "неправильная", кривая или что-то в ней не так. Язык не повернется. А если и есть какой малый огрех в линиях, то его не видно за общим фоном красоты и совершенства. Вот так мы и пришли к выводу, что мы - две совершенно одинаковые по своей сути и значимости половинки одного целого. Мы и есть это целое. Одно целое. Тронь нас, разорви пополам, разъедини – и мы перестанем существовать, умрем, так же как умрет разорванный вдоль, на две равные части, любой живой организм. Мы единый, целый организм, только более сложный, чем просто человек. Главным, в нужный момент должен быть тот, кто лучше справится с этим главенством. И мы всегда вдвоем решаем, кому в данный момент нести этот гордый титул. Может словом, может взглядом, может чувством, но только сообща. А если кто-то из нас сделает ошибку, не справится, то второй тут-же подставит свое плечо, не раздумывая, не рассуждая, и не осуждая. Мы поняли, что и ошибки, теперь у нас общие. Так вот что оно такое: "муж да жена – одна сатана"!

Вот так, мы с Сергеем, вместе, постигали простую человеческую, житейскую философию семейной, супружеской жизни. Почему я говорю, что мы вместе постигали? Потому, что за то время, что я прожил с моей женой Татьяной, без малого семнадцать лет бок о бок, мне ни разу не пришла в голову эта мысль! Я был – муж, она – жена, но не "одна сатана"!

Вечером, мы укладывали ребят, Юрку с Лешкой в большой зале родительского дома, конечно раздельно друг от друга, по причине полного отсутствия дверей в этой зале и полной звукопроницаемости для шорохов, вплоть до отдаленных кухонно-ванно-туалетных помещений, и затем уходили в нашу спальню, с большой двуспальной кроватью и всеми спаленными причиндалами.

Дверь в нашу спальню была и закрывалась довольно плотно, отделяя нас с Сережкой от залы и от всего остального пространства этого большого дома, поэтому мы с Сережкой сначала немного бесились, боролись или что-нибудь заговорщически, вполголоса, рассказывали друг другу, прижавшись друг к другу головами. А потом долго и нежно занимались тем, что в нашем случае правильнее было бы назвать супружеской страстью, чем супружескими обязанностями. Желанием, но не обязанностью. Так было и в этот раз. Мы побесились немного, затем наша игра плавно перешла в супружеские игры, ласки, нежность, а затем и в самое главное, к чему мы с Сережей стремились оба, но не торопясь. Сладкие стоны вполголоса. Нежные слова шепотом. Поцелуи, иногда и не шепотом. Мы научились не планировать роли, не придумывали сценариев, поз. Я научил Сережу экспромту. Воле случая. Мы шутливо называли это: "Как фишка ляжет". А кто будет фишкой – мы жребий не тянули.

И в этот момент, почти пика эйфории, дверь в нашу спальню с шумом распахнулась.

На порог влетела мать, готовая разразиться ругательством. Она стояла за дверью и все слышала. Она давно начала подозревать нас с Сережкой, но ей все не удавалось подойти близко к нашей двери и отчетливее расслышать нашу возню. Ребята чаще всего еще не спали, пока мы с моим супругом ласкали и любили друг друга. Она, в принципе представляла, наверное, себе какую-то картинку происходящего в нашей спальне, но то, что она увидела на самом деле, своими собственными глазами, ее просто повергло в шок. Глаза округлились, ее щеки покраснели, попунцовели от стыда и смущения. Казачка, воспитанная в суровых условиях безотцовщины, обремененных строгими правилами и обычаями казачьих традиций, дико смешанных в "семейной кастрюле" с такими же многочисленными и строгими национальными традициями и обычаями мужа-черкеса (моего отца), увидела два голых мужских тела, с членами, вонзенными один в другого. Серега испуганно смотрел на нее, повернув голову через плечо, а я приподняв голову с подушки. У нас у всех троих, были открыты рты. Хотя сказать открыты рты – это ничего не сказать. В народе говорят "челюсти отвисли". Это означает крайнее удивление, смущение, выпученные немигающие глаза, судорога в горле, судорога мышц, чаще рук, иногда икота, и наверное еще много чего, но остальное это несущественно. Прямо в лицо моей матери вызывающе направлены две задницы, причем, задница ее сына явно несвободна. Не заметить какой нибудь детали в этом случае было просто невозможно. Разве что полностью слепому.

Со зрением, у моей матери было все в полном порядке. Она спокойно и с одного прицела вдевала тонкую нитку в тонкое ушко иглы без всяких приспособлений, типа очки или тонкая проволочная петелька. Вот что значит качественная натуральная еда со своего огорода, свинарника, курятника и коровника, которые окружали ее в свое время большую часть жизни, прожитой вне города и его токсинов, в кругу своего (бабушкиного) натурального хозяйства.

В общем, картина предстала перед ней законченная в своей художественной грациозности поз, мимики лиц и, вдобавок, в обрамлении оборудованного в пастельных тонах, соответствующего интерьера моего семейного будуара. При этом тема картины тоже не вызывала никаких сомнений или двояких толкований. Как "Последний день Помпеи". Полный абзац!

- Мама, немедленно выйди! – спокойным голосом, но требовательно сказал я.

Сережка инстинктивно повернулся ко мне, на мой голос.

- А ну ка, марш вон!!! Оба!!! – завизжала мать настоящим деревенским визгом, какого я у нее вообще-то никогда и не слышал раньше.

Сергей попытался подчиниться этому истошному, абсолютно как-то по женски, истеричному визгу, но я удержал его в прежней позиции, положив свои руки на его ноги, чуть выше колен.

- Мама!!! Выйди! Немедленно!! – по восклицательным знакам наверное можно выделить, почувствовать, определить интонацию и степень твердости воображаемого голоса. Вот и попробуй вообразить, как это звучало на самом деле. И только я, знаю, как мне удалось сделать спокойным голос и чего мне это стоило.

- Выйди! Мы сейчас закончим и придем. – я с облегчением откинулся на подушки, давая этим ясно понять, что я больше не буду говорить.

- Ну, гады! Ну твари! – уже без визга, дрожащим от негодования, низким грудным голосом выдавила из себя мать и быстро, так же как и влетела, выбежала из комнаты.

В зале раздался голос Юрки:

- Писец!!!

Он встал со своего дивана-кровати и прикрыл дверь в нашу спальню.

- Родненький. – я крепко обнял Сережку, - Я тебя очень люблю, давай не будем обращать на это внимания. Уже все случилось, что должно было случиться. Наше счастье их не касается. Они нас никогда не поймут.

Мы благополучно закончили начатое, после оделись и вышли в просторную кухню.

Мать стояла в дверях. Выражение ее лица – это выражение крайнего гнева и ненависти. Как будто это ее только что лишили чести, опозорили и изнасиловали при всем честном народе. И кто? Ее собственный сын. Вот так. Не больше ни меньше.

Знаешь, когда человек хочет напасть со спины, нанести тебе неожиданный, коварный удар, у него голос становится злобно приглушенным, и полу-вслух, полу-просебя, человек бормочет: "Ну, сейчас, ты у меня получишь! Ну, сейчас я тебе дам, гад!" Знакомы интонации? Вот именно с такой интонации и начала мать. Но ее слова были, к моему великому удивлению, обращены не ко мне мне.

- Ах ты маленькая шваль. Проститутка. Дрянь. Паскуда. (это наше семейное выражение, которое произносят почти все, кроме отца). Петух. Это ты его совратил? Это он из-за тебя бросил жену и ребенка? Ты гаденыш ползучий. Тварь. Дрянь. Блядская твоя морда.

Я не могу привести других слов в ее монологе. Их просто не было. И они не могут оскорбить Сережу. Не могли тогда, не могут и сейчас. Потому что я, мысленно, направил все ее слова на себя и в себя. Я, как экран, заслонил Сережу от этого вулкана злобы и ненависти. Инстинктивно. В этот момент я сам был готов реально вцепиться в горло кому угодно, даже родной матери, протяни она руки к моему родному. Я защищал нашу целостность, нашу симметрию. Я защищал нас обоих, как себя самого. И он это почувствовал. Он не испугался, как в первые мгновения нашего позора. К тому же, он стоял у меня за спиной и в самом деле. Я знал свою мать. У нее была тяжелая рука. В молодости, когда она была нянькой у, еще семи бабушкиных детей, и своих, и приемных, все они называли ее Нянька, Няня. По сути она им была всем вместо матери. Всех воспитывала мать, а бабушка только добывала еду на всю эту ораву, тяжелым колхозным трудом. За моей матерью так и осталось имя "Няня". Ее мало кто из братьев и сестер называли Тоня. Больше Няня.

А сейчас она была больше похожа на коварную, разъяренную львицу. Опасную в своем слепом бешенстве. Ведь она на самом деле не понимала, что ее так взбесило. По настоящему – не понимала. Это было видно по ее лексикону. Он у нее, лексикон этот, и в спокойном ее состоянии не блистал разнообразием. Это с четырьмя-то классами образования. А в этот момент из ее горла вылетали только шипящие, рычащие матерные ругательства, которые, на самом деле никак не проясняли суть произошедшего и причину ее такого гнева. Я никогда не пытался представить себя на месте своей матери и понять, что же ее так разгневало, что у нее аж дух спирало. Что заставляло ее сердце, материнское сердце, вырабатывать такой смертоносный для собственного сына яд, вместо доброго понимания и материнского покровительства. Куда же подевались ее материнские инстинкты?

А никуда. Их и не было вовсе. И это я говорю не со зла. У меня нет на нее зла, ни тогда не было, ни сейчас нет.

В детстве, когда бывало мы с братом шаля, играя, незаметно переходили в состояние драки, мы дрались долго, сосредоточенно, до самого прихода матери с работы. Редко успевая отдышаться после многочасовой, изнурительной потасовки и борьбы. Вот такими мы и представали перед ней. Исцарапанные, искусанные, раскрасневшиеся, со всклокоченными волосами, потные и с горящими еще не потухшими от недавней схватки глазами. Все это выдавало нас с головой. И мать била нас с братом, который был всего на два года младше меня, ремнем, шнуром от утюга, рукояткой веника, кочергой, палкой от швабры, обрезком толстого садового резинового шланга, руками, мокрой тряпкой, половником. (Может это повлияло на мою гомосексуальность? Надо бы покопаться в трудах дедушки Фрейда, а то недосуг все.) И при этом, она всегда повторяла одну и ту же фразу:

- Да что же (бац!) это за дети (бац!) (бац!). У других дети (бац!) (бац!) как дети, а (бац!) эти (бац!) ублюдки. Поубивают скоро друг друга. (бац!) (бац!) (бац!) (бац!) (бац!) Твари паскудные. (бац!) (бац!) Вот, подождите, придет еще отец с работы, я ему все расскажу (бац!) (бац!) (бац!) (бац!).

И так могло продолжаться долго. Около часа. Мать часто избивала нас с братом за наши игры и наши драки. Почти каждый день. А дрались мы все время, сколько жили под одной крышей. Даже умудрились пару раз серьезно, до крови, сцепиться и тогда, когда нам уже нечего было делить. У каждого своя семья и свой дом. Мы и сейчас с ним враги. С моим родным братом. Причем, я, в его понимании, больше враг, потому что он ненавидит гомиков.

А вот отец, несмотря на постоянные угрозы матери, ни разу за всю мою жизнь и жизнь моего брата, нас и пальцем не тронул. И только спустя много лет, я понял, что означали эти угрозы матери, рассказать все отцу. Она запугивала нас с братом, что бы мы не проболтались отцу, что она нас крепко избивала. И это срабатывало. В страхе перед гневом отца мы затыкали свои рты и ничего ему никогда не говорили. Хотя наши драки с братом не носили в себе столько боли и крови, сколько мы получали от матери. Когда ей под руку попадала печная кочерга, изготовленная из тонкой, нерифленой железной арматурины, эта кочерга сгибалась от удара матери о наши спины. Или разгибалась. От второго удара. Спины она чередовала в строгой последовательности.

И сейчас, мой отец стоял молча, сурово насупившись. Молча, но без этой ядовитой ненависти, которая потоком лавы неслась изо рта моей матери.

Я тихо, но напористо перешел в наступление. Я впервые в жизни противоречил матери так серьезно. Будто напротив меня стояла совершенно чужая женщина, причинившая мне зло, а не моя родная мать:

- Ты на кого орешь? На меня, на своего сына? Если я сученыш, так ты сука! Если я выблядыш, так ты блядь! Если я мразь, так ты грязь! Если я паскуда, то и ты паскуда! Я же из тебя вышел тридцать семь лет назад. Кровь, кожа, мясо – все это дала мне ты. Что дал мне отец? Несколько микробов, которых и под микроскопом-то не разглядишь. Все остальное – твое. Посмотри на мой нос, глаза, на щеки, на всего меня. Я – это копия ты. Только на тридцать лет моложе. Считай, что я вернул тебе обратно и твою ненависть и твой яд! Приятно тебе?! И если я гей, петух по-твоему, то загляни в себя. Может и ты там найдешь чего похожего, только по женской части?

- Будь ты проклят! Ты мне не сын больше! Не хочу тебя видеть!! Пошел вон отсюда!!! И забирай свою блядь из моего дома!!!! Чтоб ноги вашей тут никогда не было!!!!! Будь ты-ы прокля-а-ат!!!!!! Тварь!!!!!!!!

Чем там меряют тональность и громкость звуков? Такой приборчик сейчас показал бы изумительный график из прямой лини, с наклоном в сорок пять градусов по возрастающей. Взлет реактивного лайнера! От объявления о регистрации и посадке в самолет, через запуск турбин, разгон и до форсажа. От низкого рычащего шепота до истошного визга, который слышали и соседи. И все это совершенно без слез, присущих, как мне казалось всем женщинам. Глаза блестели, но от гнева.

Часть 7 (последняя)

- Ты - мать прокляла меня - своего сына? Я что, убийца? Я кого-то убил? Да нет же, я люблю, мама. Я люблю этого человечка, который все-таки доказал мне, Фоме неверующему, что и он любит меня. По-настоящему! Что он достоин того, чтобы не замечать его юный возраст, он заслужил это как награду за свою душу. За свою любовь. Он совершил самый главный свой подвиг в жизни, на который не каждый взрослый решится. И я совершил свой подвиг, во имя любви, во имя жизни этого человечка. А на что обрекаешь меня ты? Своим проклятием ты призываешь на меня горе, смерть, наказание. Так это ты убийца? Да еще и не просто убийца, а сыноубийца? Обратно проклятие ты уже не вернешь. Ма, смотри на меня, вот оно твое проклятие, торчит из меня! Ты его видишь? Вот таким и запомни меня на всю свою оставшуюся жизнь! Другим ты меня больше и не увидишь. Никогда не увидишь. Видно у меня и не было матери, так чего об этом жалеть? И не так поздно я это узнал. Я знал это всегда. Только не мог себе этого объяснить. Только сейчас. Прощай, убийца!

Думаешь в моем сарказме ненависть и старая обида? Нет равнодушие. Особый его вид. На самом деле мне и тогда и сейчас - на все это начхать.

Отец молчал. Он никогда не был подкаблучником, хоть и очень любил мою мать. Но молчал. Скорбно. Ему не чужда была простешая немудреная философия. Он читал Библию, Новый и Ветхий заветы, Коран и все это сравнивал между собой, пытаясь найти аналоги или различия. Он пытался как то осмыслить то, о чем боялся, стеснялся кого-либо спросить. Будучи совершенно неверующим человеком, он пытался приобщиться к религии совсем с другой стороны. Чтобы его друзьям было понятно, он говорил всем, что он просто пытается разобраться в этом. И этот, до белизны седой, доморощенный философ, сейчас больно чувствовал мои слова и в своем сердце. Я видел, что они ему были понятны и казались вполне логичными и справедливыми. Он всю жизнь очень любил мою мать. Многим жертвовал для нее. Он знал, что такое любовь. Он может и сочувствовал мне, но молчал. Был согласен с моей логикой, но молчал. Жалел меня как сына, но …. Именно после того позора он стал очень молчаливым со всеми. А после того, как его жахнул со всей силы затяжной инсульт, практически престал говорить совсем. Я все это знаю от своих двоюродных сестер. Я не спрашиваю их о родителях. Они, понимая деликатность момента, сами мне все рассказывают. Кто спустя время от начала общения, а кто (этим грешат, в основном, мои старшие сестры) прямо в лоб.

Моих родителей, с тех пор, я не видел. Вот уже одиннадцать лет. И почему-то не жалею об этом. И не обижен.

Юрка и Лешка, потрясенные всем увиденным и услышанным, старались никому не попадаться на глаза. Только Юра, робко спросил у матери:

- Тетя Тоня, можно мы с Лешей завтра утром уедем? А то нашего поезда нет ночью.

Мать молча и надменно развернулась и ушла в свою комнату. Мать их не прогнала и ребята спокойно переночевали, а на следующий день, мы с Сережей проводили их к поезду. Я выгреб все свои деньги из кармана. Там хватало на билеты им обоим, но Юра и Леша решительно замахали руками.

- Не, ты что? У нас есть заначка. Доедем. Все будет нормально. Вы что ребята. У вас сейчас положение, хуже чем у неотпетого покойника. Тому мучиться сорок дней, а Вам всю жизнь с этим жить.

Они очень тепло простились с нами. Было видно их искреннее сочувствие и сознание их беспомощности в этой ситуации. Да и правильно, а что от них зависело? И нужна ли нам была чья либо помощь? Юрка до самого отъезда как старую пластинку, пилил фразу: "Ну полный абзац, во геморрой. Я этого не забуду до самой своей смерти. Борик, Сержик, если будет полный писец, вы звоните. Деньжат выслать, вещей купить – гавно-вопрос! Все сделаем." Он и сейчас все помнит. Не забыл.

Мы с Сережей ушли в тот скандальный вечер из этого ада. Ушли, в чем были. Только часов в двенадцать ночи я наконец вспомнил телефон Игоря. Детина двухметрового роста, широкоплечий, сильный, казак Игореха не был моим другом, просто мы питали друг к другу глубокое и взаимное уважение. Такое бывает и у геев и у натуралов. Редко, но бывает. Игорь даже обрадовался моему звонку. А когда я спросил, не могли бы мы с Сережкой переночевать у него, даже не спросил что случилось.

- Бери тачку и мотайте быстро ко мне. Нет стойте, где стоите. Ты же адреса не знаешь, а пока объяснишь, будете тут блукать (плутать, казацкий сленг) до утра. Я сейчас сам за вами приеду.

Игорь забрал нас от Главпочтамта, где и работали единственные рабочие телефоны, с которых можно было как-то позвонить в полночь, и отвез нас к себе домой. Что поделаешь. Забытый богом и судьбой литературный Мухосранск, с географическим названием Майкоп. Размером три на шесть. Догадайся чего. А теперь подсказка: Что бы ты ни назвал в качестве меры измерения, ты угадаешь.

Дома, Игорь привел нас в одну из четырех комнат его небольшого частного дома, на самом краю Майкопа и сказал:

- Мужики, вот вам комната. Живите сколько хотите. Хоть всю жизнь. Она ваша. Если мало места или гости приедут, вот из нее дверь в другую комнату. Она тоже ваша.

Телевизор, музыкальный центр и мы с Серегой. А что для счастья еще нужно. У нас были и стол и дом и любовь, непонятная, ничем не объяснимая, искренняя любовь собаки Берты к нам, пиво, рыбка, Игорь, нарды и Танюшкины пироги с яблоками. Немудреные, но вку-у-усные очень. Хочешь я тебе дам маленький несложный совет, как самому сделать себя счастливым? Слушай: два стакана муки, полтора стакана сахара, три яйца, две столовых ложки растопленного сливочного масла, три столовых ложки негустой сметаны, меньше половины чайной ложки соли, все перемешать до густо-жидкой консистенции, вылить в небольшую формочку, засыпать резаные дольки каких-нибудь душистых, с приятным запахом яблок, так чтобы они утонули в этом тесте, можно с кожурой, но без семечек, уложить немного яблочек сверху и все это поставить в горячую духовочку. Готовность проверять спичинкой или деревянной зубочисткой, время от времени втыкая ее в этот пирог, пока вынув, ты не обнаружишь, что она сухая. Вот ты и испек свое маленькое счастье своими собственными руками. А то, что это не шутка, ты поймешь, когда откусишь кусочек.

Потом Игорь удивил нас еще два раза. Сильно удивил. Я благодарен этому человеку до самых потаенных уголков моей души за его тактичность, доброту, неслюнявое, лаконичное, но такое емкое мужское сочувствие, бескорыстие и помощь и его подкупающую откровенность.

Дата добавления: 2015-09-02