|
Читайте также: |
Ифигения и Сабиха обставляли квартиру, а Мильтос встречался с греком викарием Стергиадисом, митрополитом Хрисостомосом, директорами греческих газет,
консулами союзников и с другими влиятельными лицами, которые могли бы оказать помощь борьбе понтийских греков.
За рекой Сангарио, на севере Алмири Эримос, на голых горных вершинах Анатолии, под знойным солнцем пушки с грохотом изрыгали огонь и раскаленный свинец. Греки и турки сражались яростно. Это был самый решающий и значительный их бой в современной истории. Греки боролись за свержение варварского ига и освобождение земли предков, турки — за сохранение захваченных территорий и разорение чужих земель.
Бой был неравный: сытые, вооруженные до зубов турки с одной стороны, голодные, с голыми руками греки — с другой.
На поле битвы обычно побеждают голодные, те, кто сражается с душой за правое дело. Но сколько может выдерживать самая сильная душа!
На жизнь грешного города Смирны не влияли дальнее бряцание оружием и стон раненых, поступающих в городскую больницу. Кофейни, кондитерские, таверны, кинозалы и театры, как всегда, были битком набиты народом. В центральном городском театре выступали известные французские актеры.
Исключение, массовое присутствие греков на службе в церкви святой Фотини утром 15 августа 1921 года. Еще до рассвета огромные колокола — подарок русских князей — начали звать верующих в церковь. Утром, когда Мильтос и Ифигения шли к церкви, лучи солнца падали на золотой крест на куполе церкви и сверкали в золотистых отблесках, разливаясь во все стороны.
Внушительный митрополит Хрисостомос, полусвятой и полумятежник, стоял на Высокой Порте, благословлял верующих и молился за успех греческой армии и освобождение многострадальных христиан.
Ифигения поставила две свечи, одну — в рост Илиаса, а другую — в рост Димитриса. Они помолились за детей, за удачу греческих солдат.
После службы митрополит призвал верующих исполнить национальный гимн Греции.
Взявшись за руки, Мильтос и Ифигения ушли из церкви. Молодые, красивые, изящные, они вызывали восторг прохожих:
— Какая красивая, счастливая пара!
Никто не знал об их муках, о скорби и боли, которые тяготили их души.
В порту города царило оживленное движение. Венные, грузовые, пассажирские корабли, парусники и лодки грузили и выгружали солдат, боеприпасы, товары, беженцев, путешественников и агентов. Кто торопился на корабль, кто — на фронт, а кто — разбогатеть.
Насмотревшись на эту картину, они вернулись домой. Сели на балконе отдохнуть. Сабиха на кухне пела грустную турецкую песню.
Мильтос взял руку Ифигении и тихо произнес:
— Любимая, я завтра уезжаю на фронт изучать обстановку. Регулярно буду по
сылать тебе письма, а ты будешь информировать газеты и Захарова.
Она ответила не сразу. Два раза попыталась заговорить, но голос ее прерывался. Слезы навернулись на ее черные глаза. Наконец, сдерживая боль, выдавила из себя:
— Мильтос, впредь я не стану мешать тебе. Мое сердце превратилось в камень,
я больше не мечтаю, принимаю жизнь такой, какая она есть. Отправляйся на фронт,
помоги нашим братьям-солдатам. Чтобы мы победили, дошли до Эрзерума и до проклятого Кавказа, нашли наших детей или забрали бы их кости...
— Не надо, милая, — прервал ее Мильтос, — помнишь, я говорил тебе в Париже,
что в церкви святого Северина я услышал голоса наших детей, живы оба и часто
снятся мне, улыбаются и зовут меня «папа». Поверь, дорогая, наши дети живы!
* * *
На другой день до восхода солнца карета с гордой белой лошадью остановилась у дома.
Взволнованная Сабиха первой попрощалась с Мильтосом:
— Возвращайся с нашими детьми на белом коне. Пусть хоть раз увижу их живыми
и умру...
Мильтос погладил ее седые волосы, поцеловал в лоб и пообещал:
— Я найду детей, а ты береги мою Ифигению.
Разлука была трогательной. Ифигения поцеловала его в щеки, в губы. Достав из кармана маленький деревянный крест, одела ему на шею:
— Этот крест покойного Али. Он всегда носил его с собой, крест его оберегал.
Только в день гибели, уходя из дому, отдал его мне. Я его сберегла даже тогда, когда
в 1918 году в поезде нас раздели бандиты, даже когда турки...
Хотела произнести «изнасиловали меня», но язык ее не слушался, и она расплакалась.
— Клянусь, любимая, никогда не сниму крест. Твою табакерку у меня украли
русские, но туркам крест я не отдам.
Он крепко прижал к груди двух женщин и торопливо сел в карету.
* * *
За три дня Мильтос объездил весь фронт и 22 августа написал первое письмо Ифигении:
«Моя любимая!
Дни мои заняты до предела. Встречаюсь с командным составом греческих войск, изучаю обстановку на месте. Посетил командира сухопутных сил генерала Анаста-сиоса Папуласа, трех командующих армейскими корпусами и сообщил им о намерении Захарова помочь греческой армии деньгами и оружием.
Части нашей армии, прошедшие через Алмири Эримос, подверглись суровым испытаниям: без воды, без еды, изможденные от усталости и невзгод солдаты брали одну высоту за другой, сохраняя высокий моральных дух.
Местность негостеприимная: кругом голые холмы и горы. Враг хорошо укреплен. Постоянно думаю о тех парнях, которые гибнут на этой земле.
Противники пока обменялись короткими перестрелками. По моим наблюдениям, скоро начнется крупное наступление греческой армии.
Сообщи Захарову, что армия нуждается в транспорте и боеприпасах.
Вчера был в штабе первого корпуса армии, где меня ждала приятная неожиданность: встретил моего знакомого по тюрьмам Царицына и Москвы монаха Григориоса Сидирургопулоса. Он неутомим, его пламенные речи поднимают дух солдат.
Однако его приключения в России не прошли без следа, по свидетельству офицеров, он часто теряет рассудок.
Верю в победу, в глазах офицеров и солдат вижу решимость выиграть. Положение было бы другим, если бы организованные понтийские повстанцы били бы турок с флангов. Привет Сабихе. До встречи.
Крепко целую тебя.
Мильтос.
Военный фронт, 22 авг. 1921»
22 августа после обеда, накануне крупного наступления, греческие солдаты приводили себя в порядок, слушали патриотические выступления офицеров, получали благословение военных священников, пели и танцевали. Разве не так поступали наши древние предки? Перед боем танцевали, танцуя, праздновали свою победу, верили, что «танец» убивает «Эго» человека и открывает перед ним пути к высоким и светлым деяниям.
Весь вечер Мильтос был с монахом и восторгался его умению воодушевлять военных и готовить их к великой миссии.
В лагере 1/38 полка эвзонов их встретили с возгласами, признав в них своих старых, добрых знакомых. В балканских войнах Мильтос служил в этом полку и обрадовался встрече со своими старыми однополчанами, офицерами и унтер-офицерами. Друзья и соратники по оружию обнялись, вспомнили свои подвиги в боях за Янину, Лахана и Думая в 1913 году.
Затем монах освятил и благословил оружие эвзонов.
За ужином Мильтоса окружили офицеры и солдаты и попросили рассказать о новостях в Европе, Париже, Смирне. Мильтос вспомнил анекдот, скорее правдивую историю, рассказанную ему в 1912 году одним студентом на корабле, следующем из Марселя в Пирея.
Трубач протрубил «внимание». Все затихли, приготовившись слушать Мильтоса.
— Слушайте, богатыри-эвзоны. В июле 1867 года в Париже состоялась всемирная
выставка. Французский император Наполеон III пригласил на нее императоров, ко
ролей и турецкого султана Абдуллу Азиза.
2 июля на территории выставки установили огромную трибуну и покрыли ее белым тентом, вышитым золотом, чтобы защитить гостей от солнца.
Султан сидел рядом с красивой французской императрицей Евгенией и пожирал глазами полуобнаженные, пышные груди аристократки.
В этот миг послышались свист и возгласы солдат, чем обычно мужчины встречают красивую девушку.
Мильтос сделал короткую паузу.
— Что было потом? — нетерпеливо закричал унтер-офицер из Крита.
Мильтос продолжил:
— На выставку были приглашены музыканты и большой хор. Они исполнили
произведения Россини. После выступления музыкантов французская императрица
наклонилась к султану, вызывающе выставляя свою грудь:
«Славный султан, какая часть вам больше понравилась?».
Один солдат поднялся, подобно школьникам на уроке с улыбкой воскликнул:
— Султан ответил: «Моя императрица, самый лучший кусок это ты!».
В лагере раздался громкий хохот.
— А вот и нет, — возразил Мильтос, — султан ответил, что ему больше всего
понравилось, когда музыканты заводили свои инструменты.
Вновь раздался хохот солдат.
— Разумеется, — продолжал Мильтос, — гости, услышав султана, покатились со
смеху. Этот дикий азиат, вернувшись в Константинополь, купил двенадцать пианино
и везде, даже на дачу, брал их с собой.
Мильтос глубоко вздохнул и добавил:
— Пять с половиной веков мы находимся в рабстве у этих бескультурных людей.
Завтра нам предстоит драться с ними. Мы должны навсегда отправить их вглубь
Азии, откуда они пришли. Сама история доверила нам эту миссию!
Раздались бурные аплодисменты и одобрения:
— Греки, вперед за великий завтрашний день!
Зазвучала музыка. Десять эвзонов-понтийцев попросили Мильтоса вести танец «Пиррихио».
Впервые после весны 1914 года танцевал Мильтос.
* * *
На участке первой дивизии Мильтос следил в бинокль за наступлением греческой армии, начавшейся на рассвете 23 августа. На голых склонах Мангал Дага, под знойным летним солнцем турецкие пушки косили эвзонов, бывших его однополчан. После обеда на небе начали собираться тучи, и за два часа до захода солнца разразился проливной дождь с градом. Это был божий дар. Как львы, кинулись эвзоны в атаку, прорвали проволочные заграждения, вытащили турков с окопов и в яростном рукопашном бою одержали победу.
Весь день монах Сидирургопулос с крестом в руках был с бойцами на передовой, пренебрегая свистевшими вокруг вражескими пулями.
Мильтос спустился с наблюдательного пункта и на коне помчался в командный пункт 1/38 полка эвзонов.
По дороге посетил станцию скорой помощи. У врачебной палатки на грязной земле были разбросаны убитые и раненые. Мертвые уже ничего не хотели, а раненые взывали о помощи.
Мильтос вздрогнул, когда в раненом, зовущем его, узнал кадрового прапорщика из Крита, с которым служил в одной части в балканских войнах. Он был в крови, снарядом ему оторвало ноги и правую руку.
— Господин Павлидис, вы меня не узнали? — глухо спросил прапорщик. — Я ваш
сержант Фасарис, мы вместе воевали...
Слезы надвинулись на глаза Мильтоса, он попытался подбодрить прапорщика, но тот прервал:
— Не плачь, дружище! Я умираю счастливым. Девять лет воюю за такую честную
смерть. Прошу тебя, вспомни меня в миг, когда будете водружать греческий флаг на
крыше турецкого национального собрания в Анкаре. А после войны поезжай на
Крит, в Ираклио, найди мою жену, двух дочерей и расскажи, как я погиб, и помоги
им.
Мильтос не успел ответить. Сержант Фасарис уронил голову и испустил свой последний вздох.
На командном пункте дивизии его ждала другая неожиданность. Полковник, дав приказ офицерам, начал спорить с монахом. Приход Мильтоса временно разрядил обстановку:
— Поздравляю, господин полковник, сегодня ваши эвзоны боролись, как львы.
— Львы! Каждый третий погиб в битве за проклятый Мангал Даг. Не хватало мне
проблем, а тут еще капризы отца Григориоса, — кипел полковник.
— Какие капризы, я выполняю свой долг, — сердито оправдался монах.
— Что происходит, отец Григориос? - спросил Мильтос.
— Полковник не разрешает мне идти к эвзонам на переднюю линию.
— Не твое это дело, не с крестом в руках мы победим турков, твои благословение
и поддержка нам нужны здесь до боя, — ответил полковник.
Отец Григориос встал и, показывая свою рясу, засмеялся:
— Турецкие пули продырявили мою рясу, а меня не коснулись!
— Сегодня продырявили рясу, завтра продырявят твое сердце, — нервно сказал
полковник.
Григориосу было уже тридцать шесть лет. Он был худой, выше среднего роста. Глаза его сверкали, и он высокопарно изрек:
— Мильтос, помнишь, как в русских тюрьмах большевики били меня за мои
проповеди о Христе, ломали деревянные кресты, которые я мастерил. Большевики
не уважают и не боятся креста, турки, хотя не уважают крест, но при его виде дрожат.
— Завтра и не думай идти впереди, — строго предупредил его полковник.
Отец Григориос промолчал, но на его лице блуждала хитрая улыбка.
Мильтос, намереваясь объездить передовую, попросил полковника выдать ему
военный мундир, ружье и пистолет для личной защиты. Полковник выдал все необходимое и поручил ему удержать отца Григориоса подальше от боя.
Следующие два дня Мильтос побывал во всех боевых участках первого армейского корпуса, где у высот Табур Оглу проходили ожесточенные бои. Напрасно он уговаривал отца Григориоса пойти с ним. Монах ни на минуту не отходил от эвзонов.
Мильтос, забыв главную свою миссию, стал военным корреспондентом. Ежедневно посылал Ифигении два подробных письма с указаниями для газет и сообщениями к Захарову. Увидев вблизи подвиги греков, несмотря на голод и нехватку боеприпасов, добывающих одну победу за другой, он хотел испытать радость и восторг в час триумфального вступления в столицу Кемаля, в Анкару.
26 августа во второй половине дня он оказался у высот Турпе Тепе, где ожесточенно сражалась первая дивизия. На склонах высоты турецкие солдаты буквально косили греческих эвзонов. Вдруг он увидел отца Григориоса в состоянии амока с крестом в руках. Он бежал под ударами снарядов в сторону турок и громко кричал:
— Дикие азиаты! Вон из нашей святой земли!
— Назад, убийцы! Да сожжет вас Бог!
Группа эвзонов попыталась удержать его, но вражеские выстрелы уложили их насмерть.
В глазах у Мильтоса потемнело. Архимандрит Сидирургопулос не раз добрым словом смягчал его боль и помог выдержать бесчеловечную жизнь в большевистских тюрьмах. Сильно хлестнув плетью коня, он, как святой Георгий, на белом коне, пом-
чался к Турпе Тепе. До архимандрита оставалось всего двадцать метров, как вдруг из турецких укрытий пулеметная очередь насмерть свалила коня. В ответ раздался залп греческой артиллерии, поднявший облако дыма и пыли. Кусок горячего железа воткнулся в поясницу Мильтоса. «Ура!» — крикнули эвзоны и бросились на вражеские окопы.
Греки захватили высоту. Сотни мертвых и раненых валялись у ее склонов, среди них и Мильтиадис Павлидис. Пули и осколки превратили рясу архимандрита в лохмотья, он был цел и невредим, но окончательно лишился рассудка.
В бреду монах был доставлен в психиатрическую клинику Смирны, раненого Мильтоса поместили в главную больницу города.
* * *
Во второй половине дня 29 августа в Смирне стояла невыносимая жара. От зноя горели каменные мостовые. Ни легкий морской ветерок, ни опьяняющий аромат роз и жасмина не могли уменьшить духоту.
Жизнь в городе текла вяло. Жители наслаждались обычным послеобеденным сном, только в порту без перерыва, без отдыха работали люди.
В три часа маленький военный автомобиль остановился у дома Ифигении на улице Родос. Услышав торможение колес, она вышла на балкон. Военный врач, сойдя из автомобиля, попросил ее поехать с ним в больницу.
Ее колени подкосились, сердце готово было вырваться из груди. Сабиха подхватила ее, повела в дом, дала ей лекарство. Потом позвала врача наверх. Зная свою проблему, Ифигения не позволила врачу обследовать себя.
— Мой муж в больнице? — с беспокойством спросила она.
— Я точно не знаю. Мы должны поехать в больницу. Подробности мне неизве
стны, — разъяснил доктор.
Обхватив лицо руками, Ифигения зарыдала:
— Сабиха, сбылся мой сон. С Мильтосом что-то случилось...
Она не смогла продолжить, слезы душили ее.
В больнице врач повел Ифигению в кабинет директора. Там были греческий наместник Стергиадис, митрополит Хрисостомос, директора греческих газет и французский консул Грагие.
Увидев собравшихся, Ифигения испугалась.
Митрополит взял ее за руку и спокойно сказал:
— Успокойся, госпожа Павлидис. Мильтиадис сильный. Все обойдется.
— Госпожа Павлидис, ваш супруг ранен в позвоночник, потребуется сложная
операция, — сообщил ей директор больницы.
— Где будет операция, кто ее будет делать? — спросила Ифигения.
— Мы думаем пригласить хирурга из Афин, — сказал Стергианидис.
— Это так серьезно? — похолодела Ифигения.
Никто не ответил.
— Все ясно, — нарушила молчание Ифигения, — надо предупредить господина
Захарова, он пошлет лучших врачей из Парижа и Лондона, но успеют ли они?
— Успеют, — заверил ее директор больницы, — опасность пока ему не угрожает.
— Позвольте мне через наше консульство сообщить господину Захарову, — пред
ложил свои услуги господин Грагие.
Все согласились, Ифигения же спросила:
— Смогу ли я увидеть своего мужа?
— Конечно, я вас провожу, — ответил директор больницы.
* * *
Со звуком открывающихся дверей Мильтос открыл глаза. Одно слово прозвучало одновременно с уст обоих: любовь моя! Губы их слились в поцелуе. Директор оставил их одних.
— Мой дорогой, тебе больно? Не расстраивайся, все обойдется, — с улыбкой
подбодрила его.
— Что говорят врачи? Когда будет операция?
— Они считают, что лучше привезти врачей из Франции или Англии.
— И кто это сказал?
— Стергиадис, митрополит, французский консул. Они тебя любят.
— А любили бы меня бедного? Привезли бы врачей из-за рубежа, если бы я не
был помощником Захарова? Ах, Ифигения, цена человеческой жизни колеблется в
зависимости от его денег и поста. Жертвы и кровь — последнее, что ценят люди.
Рекой льется кровь наших солдат у Сангарио. Пусть они победят и пусть не нужны
им будут почет неблагодарных новогреков!
* * *
Из Парижа и Лондона врачи прибыли одновременно. Прооперировали Мильтоса, и его здоровье шло к поправке.
События на фронте были тревожны. Греческие войска после ряда побед оставляли один пункт за другим. Армия была истощена, брошена на произвол судьбы союзниками. Не хватало боеприпасов, обмундирования.
21 сентября 1921 года на площади понтийского города Амасия были повешены политики, преподаватели, врачи, журналисты, интеллигенция и крупные коммерсанты Понта. Народ погибал в ссылках, повстанцы бродили в горах с останками своих родных.
Счастлив был тот, кому удавалось вырваться из этого ада.
* * *
16 ноября 1921 года корабль с беженцами причалил к порту Смирны. Среди них были Платон и Христина. Трудно было узнать Платона с длинными волосами, худого и возмужавшего от многолетнего нахождения в партизанских отрядах в горах. Христина внешне не изменилась, только черное платье и печаль в ее нежных карих глазах выдавали ее горе.
При высадке беженцев в порту разыгрались волнующие сцены. Слезы, объятия, радостные голоса, отчаянные крики. Голодные, оборванные сироты становились в строй для отправки в интернат. Спустя годы встречались родственники друг с другом. Возвращение тех, кого уже никто не ждал. Казалось, что вновь пишется древнегреческая трагедия, на этот раз в ее современном варианте.
Мильтос потянул за волосы Платона и крепко поцеловал его. Ифигения обняла Христину. Затем все четверо кинулись друг другу в объятия. После девятилетней разлуки они наконец встретились и им было о чем поговорить и поведать. Время и испытания оставили неизгладимый след в их душах.
Дома их ждала Сабиха.
Платон и Христина не знали ее, но не стали задавать вопросы. В проклятые военные годы в Турции все так переплелось, разыгрывались настоящие человеческие трагедии.
Сидя у горящего камина, они пили сваренный Сабихой кофе и делились своими перипетиями.
— Как вам удалось спастись? - спросил Мильтос.
Платон глубоко вдохнул и поведал свою историю:
— Как сообщал в письме, в июне я спустился в Самсунд за Христиной. Там меня
ожидала засада. Меня отправили в Кавак, оттуда я удрал. Два месяца скитался в
горах. 26 октября в Кара-Богазе у Самсунда мне удалось сесть на греческий корабль
«Наксос». На нем добрался в Константинополь, где и нашел Христину.
— Что нового в Понте?
— Мильтос, Понту пришел конец! — в голосе Платона зазвучало отчаяние. — Он
умирает медленной смертью, смерть уже видна. Турки уничтожат наши монастыри
и церкви. Выкопают кости наших отцов. Женщин и детей, поднимавшихся в горы
во избежание ссылок, в последние время защищали повстанцы. После поражения
греческой армии в боях с войсками Кемаля кто как мог, убегал из понтийского ада.
— А где ты нашел Христину, - спросила Ифигения.
Платон посмотрел на жену:
— Пусть она сама расскажет.
Христина растерялась, подавила вздох и начала:
—После ухода Платона из дома торговца табаком Хадзисавваса, где я жила, мы
все заночевали в доме одного черкеса, друга Хадзисавваса. В течение двух месяцев
почти каждый день меняли дома. Богатые горожане из Самсунда и Пафры собрали
тысячу лир туркам, и они ночью на лодках доставили нас в открытое море и посадили
на русский корабль, идущий в Константинополь.
—Вы не боялись, что турки бросят вас в море, поскольку заранее получили плату?
— спросил Мильтос.
—Многих они утопили. Но Яков Хадзисаввас позаботился, чтобы нас сопровож
дали вооруженные греческие партизаны. Турки не успели бы что-то сделать с нами,
партизаны в любую минуту послали бы их в иной мир.
—Защитники бедных тоже взяли деньги? — спросила Ифигения.
—Какие там защитники, просто сказки! При виде золота все меняются, — горько
заявил Платон.
—А где сейчас Эвтихия, семья Хадзисавваса? — поинтересовалась Ифигения.
—Они с двумя забавными мальчишками, Ремисом и Мариосом, облегчали мою
боль. Собирались в кратчайшее время уехать в Пирей. Якову, заочно приговорен
ному к смертной казни судом Амасии, нельзя было оставаться там. Он торопился
уехать в Грецию.
—Давайте забудем все. Здесь вы успокоитесь... Начнем жизнь сначала и поживем
вместе, — предложил Мильтос.
— Какую жизнь, Мильтос? — с грустью произнесла Христина. — Я не смогу больше
рожать детей. Этот край мне напоминает мои беды. До сих пор слышу мольбу моей
дочери: «Оставьте мою мамочку...».
Наступила тишина. На глазах у всех были слезы. Платон прервал паузу и сообщил:
— Мы получили паспорта и через два дня уезжаем в Америку.
Эта новость удивила Мильтоса:
— Почему же так далеко? Поехали бы в Грецию.
Платон сердито покачал головой:
—В Грецию? Греческое правительство из Македонии выгнало беженцев, прибыв
ших из России и Кавказа. Они сейчас умирают медленной смертью в лагерях
Константинополя, откуда и союзники хотят их прогнать.
—А почему греческое правительство выгнало их? — возмутился Мильтос.
—Их выгнали со словами: «Мы не желаем, чтобы коммунисты заражали Маке
донию!». Отправили обратно и беженцев из Понта, заявив: «Вы нам нужны в Понте».
Чистое издевательство! Возможно, я ошибаюсь, но нынешние правители Греции
рассчитывают на то, чтобы нас всех вырезал Кемаль, и не добрались бы мы «в нашу
дальнюю, но дорогую Грецию!». С Христиной мы уедем далеко. Чужие среди чужих,
мы сможем залечить наши раны. Мильтос, у вас есть деньги, знания, вы говорите
на многих языках, уезжайте в Париж или в Лондон к нашей сестре Антигоне. Забудь
те Малую Азию и Понт!
—Мы никуда не уедем, пока не найдем наших детей. Только ради этого я живу,
- решительно заявила Ифигения.
В знак согласия с женой Мильтос кивнул головой:
— Хотим мы или нет, но мы несем тяжелый груз четырехтысячелетнего греческого
присутствия в Анатолии. На каждом метре земли могила, на каждом километре
греческий памятник. Имеем ли мы право удирать, когда всему угрожает опасность?
Платона задели слова Мильтоса, и он с возмущением закричал:
— Мы всегда отзывались на зов родины, пролили много крови. К чему наши
жертвы? Ты видел на фронте сыновей богатых греков? В июле прошлого года Король
Константин признался корреспонденту Ассошиэйтед Пресс:
«Меня интересует мое возвращение в Афины после военных операций и утверждение парламентом восьми миллионов в повышение моей дотации...»
Пока вы боролись в Сингарио и в горах близ Анкары, король не двинулся из Пруссы, а сейчас вместо того, чтобы быть в Смирне и спасти, что можно, он убежал в Афины, боясь потерять трон! Чтобы спасти то, что еще осталось в Малой Азии, нужны руководство и согласие. Если ты и Захаров убедите короля и Венизелоса, отставив свое упрямство и личные разногласия, объединиться и встретить эту смертельную опасность нашей нации, клянусь, я вернусь из Америки и пойду воевать.
* * *
Требовалось согласие и единое руководство. Но руководство не менялось и, более того, оно не заботилось о единогласии.
Подлую, неподобающую их сану борьбу за трон Вселенской Патриархии начали митрополиты и их друзья.
В этот спор вмешалось греческое правительство в лице министра иностранных дел, его наместника в Смирне Стергиадиса и наблюдателя в Константинополе Вот-циса.
Кемаль вооружался до зубов, покупая оружие у русских, французов и итальянцев, добивал последних греков, оставшихся в Понте и в Малой Азии.
Наблюдатели из Англии, Франции, Италии, Америки и Японии, пораженные небывалой жестокостью турков, вручили меморандум Кемалю, в котором осуждали эти зверства и угрожали, что создадут комиссии по изучению этих событий. Но все делалось для отвода глаз. За кулисами французы и итальянцы заверяли Кемаля, что ему нечего бояться.
Греческие газеты, подкупленные итальянцами и коммунистами России, предпринимали все, чтобы сломить моральный дух армии, остающейся в Малой Азии, на фронте Эски Сехир, Киютахия, Афион Карахисар.
На передовой голодали и мерзли солдаты. В армии царил хаос. Взяв отпуск, солдаты уезжали в Грецию и не возвращались, а правительство равнодушно взирало на это.
Новое греческое правительство признали лишь Швеция и Чехословакия.
Ясно было, что его не беспокоили ни геноцид, ни голодная армия, ни Малая Азия. Чтобы удержаться у власти, оно прибегло к помощи 32 турецких депутатов, в то время как в Турции греческие депутаты после выборов 1912 года были отозваны. Позднее многие из них погибли, были повешены или же высланы.
Только отдельные патриоты, подобно Дон Кихоту, патриарх Мелетиос Матакса-кис, митрополит Трапезунда Хрисантос, митрополит Смирны Хрисостомос, Константинос Константинидис, Захаров и его советник Мильтиадис Павлидис пытались предотвратить надвигающееся зло.
* * *
В июне 1922 года Захаров и Мильтос еще раз посетили Венизелоса. Он тепло принял их и, внимательно выслушав анализ Мильтоса о трагической судьбе эллинизма Анатолии, ответил, как и год назад:
— Я в курсе всех событий, но что я смогу сделать?
— Многое, господин председатель, — ответил Захаров.
— А именно? Слушаю ваши предложения.
— Греция изолирована от остального мира, ваша роль — вытащить ее из этой
изоляции, — сказал Мильтос.
— Господин Павлидис, вы предлагаете мне заменить греческое правительство?
— Нет, господин председатель, сделайте то, что сделал в 1825 году Каподистрия.
В то время как правительство, военачальники и фракции грызлись между собой, он
обращался к главам иностранных государств, искал друзей греческого народа, и в
1826 году убедил русского царя Николая выступить в защиту Греции.
От этих слов словно громом ударило Венизелоса. Поверх очков он посмотрел на Мильтоса:
— Молодой человек, тогда были другие времена.
— Господин председатель, в прошлом вместе мы добились многого, давайте по
пытаемся и сейчас, — предложил Захаров.
Венизелос серьезно посмотрел на него и почти сердито сказал:
— Базиль, дружище, ты достиг многого. Но из-за дружбы с тобой Клемансо
подвергается серьезной критике, Ллойд Джордж стал объектом острых нападок в
английском парламенте, его обвиняют, что он попал под твое влияние. Не лучше ли
тебе заниматься только коммерцией?
Захаров покраснел, нос его стал больше. Он уставился на Венизелоса:
— Господин председатель, меня не волнует, что обо мне говорят эти господа,
лучше им не связываться со мной. Другое меня беспокоит: сейчас грозит опасность
четырехтысячелетнему греческому присутствию в Малой Азии. В 1916 году вы
поднялись против законного правительства Греции и для блага нации свергли его...
— Перестань, Базиль, — прервал его Венизелос. — Я сказал, тогда были другие
времена.
—Господин председатель, в Малой Азии и в Константинополе создано движение
«Малоазийская оборона», готовое в случае предательства народа Малой Азии взять
на себя защиту края. Вы с вашим авторитетом сорвете планы врага, — добавил
Мильтос.
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 65 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Циркинидис, Харис 15 страница | | | Циркинидис, Харис 17 страница |