Глава 24. Из дневника Джейсона Коллинза

Из дневника Джейсона Коллинза

3 января 2007

Проснулся рано утром, в пять часов, и не смог больше уснуть. Даже не стал вылезать из кровати, лежу с ноутбуком. В квартире никакой звукоизоляции, поэтому пока не встаю, чтобы не разбудить Бапулала — его комната напротив ванной. За Уилла можно не опасаться, он вчера пришёл очень поздно из бара и теперь спит как убитый.

Первую половину дня я свободен, а после обеда надо идти на работу. Завтра возвращается в Лондон Дэниел. Я вернулся к нему. Я презираю самого себя за эту слабость, но без него я как будто потерян. Это невозможно объяснить. Без него во мне страшная пустота, я ничему не радуюсь, ничего не чувствую. Я сдался и вернулся к нему.

Мне отвратительно то, что мы делаем. Я не могу перестать думать о его жене и о том, как он с ней поступает. Она про нас рано или поздно узнает. Скорее всего, уже… Мне невыносимо стыдно, но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу быть с ним.

Дети — ещё хуже. С одной стороны, они пока ничего не понимают, но они не могут не замечать, что их отец редко бывает дома, практически там не живёт. Дэниел теперь почти всё время, когда не в деловых поездках, проводит в Лондоне. Он навещает их, но это не то… Я иногда хочу сказать ему, что он должен поехать в Париж, к жене и детям, но не могу себя заставить, не хочу вызывать их призраки. В конце концов, это не моё дело, как он обходится со своей семьёй, но я испытываю колоссальное чувство вины перед ними. Думаю, он тоже, хотя никогда не показывает этого.

Он хотел, чтобы я переехал в его дом в Белгравии, но я отказался. Что, если его жена приедет туда? Она имеет на это полное право. И она как жена Дэниела и хозяйка дома будет иметь полное право вышвырнуть меня оттуда. Я не хочу занимать её место рядом с ним. Я его любовник. Ничего больше. Жить в фамильном особняке — что-то слишком личное и одновременно официальное, как будто объявление о своих отношениях во всеуслышание. В старую свою квартиру я тоже не вернулся: во-первых, мне это просто было тяжело, а во-вторых, Дэниел посчитал, что она мне не подходит. Нужно, по его словам, что-то достойное моего положения. Очевидно, положения королевской фаворитки. Он говорит, что у меня должно быть больше места и помещения для прислуги и охраны. Если с прислугой я ещё могу мириться (в конце концов, я вырос в доме, где была прислуга, пускай и всего лишь одна миссис Риттер), то с постоянным присутствием охраны — с трудом.

Мне надо будет посмотреть квартиры, которые подберет для меня секретарь Дэниела, и выбрать что-нибудь. Честно говоря, я не был бы против, если бы она сама и выбрала. Мне всё равно.

Пока я живу на старом месте. Выторговал у Дэниела эту возможность, хотя он, конечно, был против. Представляю, какие картины ему рисуются: я в одной квартире с двумя молодыми людьми. Новая квартира, скорее всего, будет нуждаться кое в каких переделках или смене обстановки. Так что я смогу жить с Уиллом как минимум до марта. Я его уже предупредил, что скоро съезжаю. Парню не везёт с соседями.

Дэниел также милостиво позволил мне работать в книжном магазине. Я решил остаться там до тех пор, пока мне не найдут замену. Честно говоря, я думал, это произойдёт быстрее, но прошёл уже месяц, а я всё ещё работаю.

Я полный дурак. Когда я согласился вернуться к Дэниелу, он был готов пойти на любые уступки. И как я этим воспользовался? Миллиардер согласен выполнить любое твоё желание, а ты выбираешь несколько месяцев работы продавцом и жизнь в съёмной квартире с двумя студентами. Очень умно.

Мне ничего от него не нужно. Он и так даёт мне слишком много. Я чувствую, что каждую минуту, что он проводит со мной, я отбираю у кого-то другого.

Не буду лицемерить и говорить, что мне всё равно, сколько у него денег. Разумеется, я нахожу много плюсов в том, что Дэниел богат. Мне нравится не думать о расходах, не считать каждый фунт, жить в окружении красивых вещей. Я могу обходиться без всего этого — и несколько лет я экономил, занимался домашними делами, сам убирался в квартире, отказывал себе в вещах, которые не мог позволить, — но если есть возможность всего этого избежать, я готов ею пользоваться без зазрения совести. Жить, позволяя другим заботиться о себе, простительно до восемнадцати лет, но я, видимо, привык.

Раньше меня всем обеспечивал отец, теперь содержит любовник. Господи, кем я становлюсь?

Год назад я даже подумать не мог, что буду делать это с мужчиной. А теперь…

Я провожу с Дэниелом несколько вечеров в неделю, но остаюсь на ночь далеко не каждый раз. Естественно, Уилл начал задавать вопросы. Я сначала изворачивался как мог, но скрывать не имело смысла, рано или поздно всё узнается, поэтому как-то раз просто сказал: «Я ночевал у своего любовника. У мужчины. Доволен?»

Уилл не особенно удивился и сразу спросил:

— У того, который прислал за тобой лимузин?

— Да, у него.

— Принимая во внимание лимузин, охрану и все эти твои дорогие шмотки, почему ты живёшь здесь?

— Я расстался с ним в октябре и переехал сюда. Пока мне удобнее оставаться тут.

— А у него нет случайно такой же состоятельной сестры?

Я чуть не ответил, что сестры нет, зато есть жена, но, конечно, промолчал.

Я несколько раз выходил вместе с Дэниелом. Мы обедали и ужинали в дорогих ресторанах и были на двух официальных приёмах. Помню, я раньше был вечно недоволен тем, что он куда-то ходит без меня. Совершенно зря. Я очень неуютно себя чувствую, просто ужасно. Одно дело — просто быть любовниками, и совершенно другое — делать недостойные отношения публичными. Разумеется, в обществе мы не позволяем себе никаких проявлений симпатии или чего-то ещё в этом роде, я даже лишний раз взглянуть на него боюсь. Кажется, пока меня принимают, скорее, за секретаря, которого Астон зачем-то берёт с собой, чем за его любовника. Но они скоро всё поймут.

Дэниел настаивает, чтобы я везде ездил с ним. Конечно, если мне совсем не хочется, я могу отказаться. Но он говорит, что хочет таким образом продемонстрировать мой статус: я не очередное развлечение, а его постоянный спутник. Но я не стремлюсь к тому, чтобы меня демонстрировали, в том числе и потому, что так слухи только быстрее дойдут до его жены. А Дэниелу, похоже, всё равно. Он считает своё желание поступать тем или иным образом достаточным оправданием. Мне сказал Брент, что члены одного клуба, где Дэниел раньше иногда обедал, дали ему понять, что его присутствие там в свете последних событий не очень желательно. Нет, его не исключили — это было бы слишком грубо и демонстративно для настоящих английских джентльменов, но, тем не менее, там он больше не обедает. Возможно, это только начало.

Дэниел говорит, что гордится мной и доволен тем, как я себя веду на приёмах. Так и сказал: «Я знал, что мне не придётся за тебя краснеть, но ты оказался просто выше всяких похвал».

Приятно слышать, но эта похвала… она как будто предназначена дрессированной собачке. Может, это лишь моё воображение, но он словно выставляет меня напоказ, как трофей. Так семидесятилетние богачи демонстрируют своих двадцатилетних жён-моделей. Только от меня требуется чуть больше, чем привлекательная внешность, — быть во всех отношениях достойным Дэниела Астона. Со второй половины января у меня начнутся занятия с консультантом по этикету, чтобы уж никто не мог придраться.

Я не простил его. Я не могу простить ему ни того, что он обманывал меня почти полгода, ни того, на что он толкает меня сейчас. Я хочу быть с ним и стараюсь ради него упрятать совесть и гордость в самый дальний угол, но это очень тяжело. Всё не так плохо, как в те полтора месяца, что я был один, нет… Но я понимаю, что мы никогда не сможем быть так счастливы, как в первые месяцы. Всё отравлено.

Я снова начал играть. На занятия не хожу, играю только дома. Рояль из квартиры в Челси переехал в дом Дэниела.

Пока не кончился осенний семестр, было даже легче. Сейчас слишком много свободного времени — слишком много мыслей. Я стараюсь не показывать ничего этого Дэниелу. Зачем? Пусть хотя бы один из нас будет счастлив. Хотя я думаю, что за этим его спокойным и уверенным фасадом, может скрываться всё что угодно, возможно, он мучается в душе не меньше меня — и всегда мучился, ведь он с самого начал знал правду.

Иногда я хочу, чтобы он тоже испытал ту боль, что испытываю я, чтобы он знал, что мне плохо, хочу бросить ему в лицо всё то, что накипело у меня внутри: стыд, вину, страх, растерянность и отчаяние.

За два дня до Рождества я остался на ночь у него. Что бы ни происходило у меня в душе, секс с Дэниелом остаётся невероятным. Я забываю обо всём. Есть только Дэниел и моё желание.

Когда я проснулся, его уже не было рядом. Я принял душ и оделся. Здесь у Дэниела ванная ещё больше, в том числе сделаны две душевые стойки за одной перегородкой, чтобы нам не нужно было ждать друг друга или уходить в другую ванную комнату. Впрочем, она тут тоже есть. Если пройти через гардеробную — это огромное помещение, пока больше чем наполовину пустое, — то в конце есть дверь в ещё одну маленькую ванную. Через минуту вошёл Дэниел:

— Доброе утро. Ты уже, оказывается, встал, а я думал, не организовать ли тебе завтрак в постели.

— Наверное, не стоит, не хочется раздеваться. Сегодня снег выпал, ты видел? — я подошёл к окну.

— Да, конечно, — он обнял меня сзади. — Может, всё-таки разденемся. Я подумал что…

— Что? — я повернул к нему голову.

— Мы никуда не спешим, — промурлыкал Дэниел.

— Ты ведь уезжаешь сегодня?

— Разве я уже говорил тебе? — мурлыканье пропало.

— Завтра канун Рождества. И когда я говорил, что друзья зовут меня встречать Рождество у них дома, ты сказал, что это неплохая идея.

Он обнял меня ещё крепче и упёрся подбородком мне в плечо.

— Прости, Джейсон…

В его голосе было искреннее сожаление. Привыкай, Астон, это то, с чем тебе предстоит ближе познакомиться в ближайшие месяцы: постоянное сожаление, постоянное чувство вины. Но мне в тот момент стало по-настоящему грустно, не из-за Рождества, конечно, а из-за того, во что мы превращаем наши жизни.

— Дэниел, не нужно извиняться. Я прекрасно понимаю, что ты хочешь провести Рождество с семьей.

— Мы встречаем Рождество дома, а потом летим во Флориду. Я приеду к тебе четвёртого января и возмещу всё сторицей.

— Для меня это вовсе не трагедия. В конце концов, я постарше твоих детей, — успокоил я его.

— Ты тоже моя семья, Джейсон. Только с тобой я дома.

Я поцеловал его и попросил раздеть меня.

5 января 2007

Я уже вторую ночь остаюсь у Дэниела. Наши каникулы продолжаются. Хотя сегодня с утра он уехал в офис, но обещал быстро разделаться с делами и вернуться домой к обеду. После завтрака я играл на рояле, сейчас решил заняться дневником.

Дэниел позвонил мне третьего января и попросил приехать к нему с вечера:

— Я приеду домой ночью. Не хочу ждать до утра.

Вечером за мной заехала машина, чтобы отвезти в особняк Дэниела на Уилтон-кресент. (Если бы я захотел описать этот дом, ушло бы несколько страниц. Он огромный и роскошный. Как все дома здесь, он занимает не очень большую площадь, но зато очень высокий — четыре этажа и полуподвальное помещение. Два верхних этажа — сплошь гостевые спальни, я туда поднимался один раз). У Дэниела меня ждал прекрасный ужин и прекрасный одинокий вечер. Ничего удивительного, что я лёг спать рано.

Проснулся я в полной темноте, ничего не видя и не понимая, зато прекрасно чувствуя поцелуи на шее и плече.

— Дэниел… — прошептал я.

Он тут же забрался ко мне под одеяло. Он был полностью обнажён, как и я. Я лежал на животе, и несколько секунд он целовал мне шею сзади и гладил меня, проводя рукой от плеч чуть ли не до самых коленей. Я тут же почувствовал, что у меня наступает эрекция, хотя голова была до сих пор в полусне.

— Сколько времени? — спросил я.

— Три утра. Прости, что разбудил. Я не задержу тебя надолго.

И тут похотливый мерзавец начал раздвигать мне ноги. Видимо, я не менее похотлив — я не только не сопротивлялся, я сам развёл их ещё шире. Его пальцы — уже в смазке — легко вошли в меня. Я был так расслаблен, что в первый раз за всё время не почувствовал никакого дискомфорта, только удовольствие от плавного, уверенного скольжения внутри. Он растягивал меня сильно и почти торопливо.

— Я не могу терпеть до завтра… Провести больше десяти дней без секса и просто лечь спать рядом с тобой — это невозможно.

Он заставил меня согнуть одну ногу в колене, чтобы получить лучший доступ.

— Я включу свет. Хочу тебя видеть.

Он включил лампу на прикроватном столике. Я зажмурился от света, пусть и неяркого, и зарылся лицом в подушку, в то время как он продолжал готовить меня.

— Дэниел, пожалуйста… — попросил я. — Войди в меня…

Мне стыдно об этом писать сейчас, но тогда это было единственное, чего я хотел. Моё желание каким-то странным образом сочеталось с сонной расслабленностью во всём теле.

Он вошёл в меня одним медленным движением и тут же начал двигаться. Я с жадностью принимал каждый его толчок, отвечал на него, и всё внутри сжималось от каких-то сладких судорог. Он взял мой член и начал двигать вдоль него пальцами в ритм со своими движениями. Оргазм был таким же, как наш секс в ту ночь, медленным, долгим, тягучим и сладким.

Дэниел вышел из меня и сел рядом, чертя какие-то знаки на моей спине и бёдрах. Он что-то тихо говорил, но я не понимал ни слова. Мозг словно отключился, так мне было хорошо. Мной овладела сильная слабость, и я был даже не в силах пошевелиться и лежал в той же позе. Я чувствовал, как из меня сочится семя Дэниела, стекая по паху вниз. Такого никогда не было раньше.

Дэниел встал и ушёл в ванную. Он тут же вернулся с полотенцем, перевернул меня на спину и вытер мне живот и бёдра.

— Ложись ближе ко мне. Пора спать.

Он обнял меня и прижал к себе. Я быстро уснул — я как будто даже до конца и не просыпался и просто погрузился в более глубокий сон.

Я не знаю, зачем я это пишу. Это как будто избавление, высвобождение чувств…

Дэниел однажды смог вытащить меня из моей раковины, заставил раскрыться, но потом я спрятался обратно. Это был единственный способ укрыться от боли, не дать ей стать ещё сильнее. И теперь мы опять вернулись на исходную точку: я не могу дать выхода и выражения своим эмоциям. Даже с ним. Особенно с ним. Только когда мы занимаемся любовью, я на какое-то время освобождаюсь. И я хочу остановить этот момент, запечатлеть чувство полной свободы и открытости. Доказать самому себе, что оно было, что оно снова может быть.

За каждую минуту с Дэниелом я испытываю чувство вины. Оно становится навязчивым, постоянным, почти невыносимым. Так не должно быть. Так невозможно жить. И я не уверен, что мне под силу справиться с этим самому. Но мне не к кому пойти с этим. У меня нет никого ближе Дэниела, а он не может мне помочь. Остаётся только дневник. Я хотел описать всё то, что произошло вчера ночью, чтобы со стороны увидеть, как это низко, по-животному отвратительно и грязно. Я не религиозен, но если бы был, то сказал бы — греховно. Всё греховно и порочно: и то, как он взял меня, как свою собственность, разбудив посреди ночи, не спросив и не сказав почти ничего, и то, как я отвечал на его прикосновения, как сам просил, и то, как мы оба желали лишь одного — удовлетворить свою похоть. Я писал это, чтобы ещё больше унизить себя и выплеснуть всё то презрение к самому себе, что скопилось внутри. Но теперь, когда я перечитываю, я вижу, что там была не только грязь и похоть, там было ещё что-то, чему я не могу подобрать описания. Наверное, близость. Близость двух низких душ. И вот сейчас я не испытываю вины, потому что только так мы можем познать близость, недоступную нам ни с одним другим существом. Мы виноваты в том, что обманываем, нарушаем законы общества и причиняем боль другим, но мы не виноваты в том, что любим.

Мы не виноваты, что только друг в друге обретаем покой. Мы не виноваты, что по какой-то нелепой случайности оба полюбили не того человека.

6 января 2007

Вчера я сел за дневник, чтобы написать совсем не о том, что получилось. Наверное, потом вообще сотру ту запись. У меня так часто бывает. Пишу для терапевтического эффекта, а потом, когда успокоюсь, всё стираю. Я хотел написать о другом.

Четвертого января я, в кои-то веки, проснулся раньше Дэниела. Тихо прокрался в ванную, оделся и вышел в соседнюю комнату, чтобы не мешать ему спать. Здесь устроен небольшой кабинет (большой и официальный находится на первом этаже). Дэниел в нём почти никогда не работает и говорит, что планировал его больше для меня — чтобы я мог заниматься тут домашними заданиями. Моего здесь пока ничего нет, разве что пара книг и запасной зарядник для ноутбука.

Не знаю, сколько я там просидел, прежде чем явился Николс сообщить, что завтрак сейчас будет подан: по распоряжению мистера Астона, на два часа позднее обычного и прямо здесь, в кабинете. Я, недоумевая, почему вдруг такие изменения, пошёл проверить Дэниела, но оказалось, что он уже встал и успел одеться. Он набросился на меня с поцелуями и даже попытался затащить в кровать. Я вывернулся из его рук:

— Дэниел, за дверью накрывают на стол. К тому же мы занимались этим шесть часов назад.

— Всё было как-то… скомкано, — усмехнулся он. — И не забывай о почти что двухнедельном воздержании.

— Разве ты не с женой ездил отдыхать?

Он серьёзно посмотрел на меня.

— Я уже говорил: ни с кем, кроме тебя.

Я смутился и отвёл глаза:

— Не думал, что это относится к твоей жене.

— Кажется, в английском языке у «ни с кем» только одно значение.

Мне стало стыдно и одновременно страшно. И где-то глубоко-глубоко внутри промелькнула маленькая противненькая радость. Я растерялся.

— Дэниел, ты не должен… Я хотел сказать, что я не требую… не могу требовать такого от тебя…

— Зато я могу. И я не понимаю, чем ты недоволен, — в его голосе появились знакомые жёсткие нотки.

— Нет, я наоборот… Мне было неприятно думать, что ты с ней… Но радоваться этому — в этом есть что-то низкое, подлое.

Он взял меня за плечи и заглянул мне в глаза:

— Ты не должен радоваться, ты просто должен знать. Пойдём завтракать.

За завтраком мы мало разговаривали. Я был ошарашен. Сам не знаю, почему это так на меня подействовало. Может быть, они уже несколько лет не спят вместе, учитывая, что Дэниел постоянно изменял ей раньше, но мне всё равно было бы спокойнее думать, что он пытается сохранить для Камиллы хотя бы видимость брака. Хотя представлять их вместе, в одной постели…

Под конец завтрака я всё-таки заставил себя заговорить.

— Я оставил тебе подарок в кабинете на столе, — сказал я, тут же мысленно обозвав себя идиотом. Я хотел разрядить атмосферу, а заговорил о том, что мы на Рождество не были вместе, потому что он проводил каникулы со своей семьёй.

Дэниел улыбнулся:

— Я там пока не был. Спущусь вниз сразу, как только покажу тебе твой подарок. Пойдём…

Он встал из-за стола и протянул мне руку, я вложил в неё свою, и он подвёл меня к окну. Я недоумённо посмотрел на пустынную улицу, потом на Дэниела. Он указал пальцем:

— Я не стал перевязывать её бантиком — серебристый цвет сам по себе довольно нарядно выглядит.

Я только тут догадался, про что он говорит. В этом районе такими вещами никого не удивишь, и я сначала подумал, что это машина кого-нибудь из соседей. Но, Господи… Это был рождественский подарок от Дэниела. Я уставился на него в немом изумлении, даже ничего не сказал. Мог бы, конечно, выдавить хотя бы «спасибо».

Он рассмеялся. Наверно, у меня на самом деле был совершенно обалдевший вид.

— Всегда хотел «Астон Мартин», — сказал Дэниел. — Но с моей фамилией, согласись, это было бы глупо. Моя мечта хотя бы отчасти сбылась…

— Дэниел, это… У меня просто слов нет! Спасибо… Но это слишком, я не могу принимать такие подарки.

Я хотел сказать, что я не заслуживаю этого, что он не должен столько расходовать на меня, но слова застряли в горле. Я лишь крепче сплёл свои пальцы с его. Мне было радостно и неловко.

Дэниел развернул меня к себе и поцеловал.

— С Рождеством, — сказал он потом.

Мы спустились вниз — посмотреть подарок вблизи. Машина была просто великолепна. Это невозможно описать; сильные и плавные линии, стремительность и элегантность, само совершенство. Мы попробовали проехаться на ней по окрестностям (хотя это была не лучшая идея, меня всего чуть не трясло от неожиданности и восторга), и я вполне сносно справился, несмотря на долгое отсутствие практики и правый руль, с которым я раньше никогда не имел дела.

Когда мы вернулись в дом, Дэниел перешёл к менее приятной части — правилам пользования машиной. В основном, кроме того, что он запрещал (именно так) ездить с большой скоростью, это были правила, относящиеся не к машине, а ко мне. Мне не разрешалось выезжать на ней за пределы города без охраны, ездить ночью без охраны, ездить куда-либо, не предупредив охрану, и прочее в том же духе. В итоге он запретил мне пользоваться общественным транспортом и такси, а также перемещаться пешком больше чем в пределах трёх кварталов, заявив, что давно надо было это сделать.

— Дэниел, как мне вообще теперь жить? Мне ничего нельзя! — не выдержал я.

— Тебе всё можно, — невозмутимо возразил он. — Ты можешь абсолютно везде ездить на своей машине при условии, что с тобой будет автомобиль сопровождения. На занятия, например, ты можешь ездить и один. Одно только это — огромная уступка с моей стороны. Эдер вообще никуда не хотел тебя пускать без охраны. Между прочим, я прожил так всю жизнь и, как видишь, прекрасно себя чувствую.

— Ты — другое дело… Я не миллиардер и не управляю огромными компаниями. Кому я нужен?

— Ты очень близкий ко мне человек. Если хочешь, ты — моё слабое место. Ты не должен оставаться без защиты ни на минуту. Мои враги могут причинить тебе вред, чтобы нанести удар мне. И даже те, кто на моей стороне, будут пытаться вытеснить тебя из моей жизни. Разными способами. Прости, Джейсон, что втягиваю тебя в это… Но таковы правила игры. Это плата за то, чтобы быть вместе.

— Я понимаю. Я, наверное, привыкну. Потом… Но пока это…

— Я тоже тебя понимаю, — сказал он примирительным тоном. — Но откладывать больше нельзя. Я и без того слишком долго откладывал, хотел, чтобы ты привык. Ты же знаешь, что за тобой постоянно следили — охране будет легче заботиться о твоей безопасности в открытую и с твоей помощью. От тебя не так много и требуется: просто сообщать, куда ты идёшь или едешь. Обещай мне соблюдать все эти правила.

— Хорошо, я обещаю, — сдался я.

Теперь я счастливый обладатель «Астон Мартин DB9», но могу им пользоваться только под бдительным присмотром телохранителей. Я даже не уверен, буду ли я ездить на нём на занятия. По-моему, для студента такой автомобиль — это слишком. С другой стороны, если я не буду ездить на нём, меня будут возить на чём-нибудь не менее пафосном. Дэниел говорит, что покупает ещё машину. По его словам, для постоянной жизни в Лондоне этих нам может не хватить.

10 января 2007

Два часа назад вернулся в свою квартиру, вернее, комнату. Всю неделю провёл с Дэниелом. Бр-р, до сих пор меня слегка передёргивает, когда пишу такое. Провёл всю неделю с мужчиной, у него дома, в его постели… Неужели это я?

Шестого января за завтраком Дэниел сообщил, что ему нужно съездить в офис, буквально на полдня, а я в это время должен собирать вещи.

— Мы куда-то уезжаем?

— Да, сегодня вечером. В Нью-Йорк. Ты просидел всё Рождество и Новый год здесь и заслужил небольшое путешествие.

— Но почему так внезапно?

— Это сюрприз. К тому же, я до вчерашнего вечера не был уверен, что смогу поехать с тобой. Возникли серьёзные проблемы на работе. Я подумал, что лучше ничего не обещать совсем, чем потом отменить поездку.

— Знаешь, у меня тоже есть работа, — сказал я, стараясь, чтобы голос не выдал моё недовольство. — И завтра мне надо быть там.

— Предупреди, что не придёшь, попроси заменить тебя. Они уже должны были давным-давно тебя отпустить.

— Но я не могу вот так вдруг не прийти…

— И что они сделают? Уволят тебя? — презрительно хмыкнул Дэниел.

Я хотел ещё что-то возразить, но он не дал мне:

— Так ты хочешь поехать?

— Да, конечно, — воскликнул я. — Я был в Нью-Йорке один раз. С отцом. Точнее, я был в Колумбийском университете. Нью-Йорка я почти и не видал.

— Значит, вопрос решён. Я приказал приготовить нам квартиру. Она не очень большая и, как тебе сказать, слегка старомодная, зато там чудесный вид на Бэттери-парк и на море.

— Прости, я не очень хорошо представляю себе, где находится Бэттери-парк.

— Самая южная оконечность Манхэттена, самый кончик. Сейчас это не самый престижный район, но мне там нравится. Я обычно приезжаю в Нью-Йорк ненадолго — легче остановиться в гостинице, но с тобой нам будет удобнее в собственном жилище.

— Когда мы вернёмся?

— Десятого числа. Ты как раз успеешь к началу семестра, я всё продумал.

— Во сколько мне надо быть готовым?

— К семи вечера. Времени полно. К тому же, вещей тебе много не надо, мы там пробудем всего три дня. Подумай, что тебе нужно, а Николс пришлёт кого-нибудь упаковать.

— Ночной перелёт — не лучшая идея. Завтра я буду весь день как варёный.

Дэниел фыркнул:

— Мы летим на «Боинге», там есть полноценная спальня. Умеренные физические нагрузки перед сном также способствуют засыпанию, — добавил он с многозначительной усмешкой.

Я чуть не подавился тостом, когда услышал это.

Конечно, я был рад поехать в Нью-Йорк, но меня слегка раздражало поведение Дэниела: он планировал поездки, совершенно не интересуясь моим мнением и, судя по всему, полагая, что я должен немедленно согласиться. Я понимаю, что он очень занят, у него плотный график, и он не может постоянно держать в голове ещё и меня с моими желаниями. Но иногда он начинает распоряжаться мной так, словно я один из его подчинённых. Я стараюсь не выказывать своего неудовольствия, особенно, когда он старается для меня же. Мне ко многому надо привыкнуть…

Квартира в Нью-Йорке оказалась, действительно, очень уютной и милой. Чуть старомодной, но в хорошем смысле этого слова. Эту квартиру купил отец Дэниела чуть ли не тридцать лет назад. Ему надо было часто бывать по работе в Нью-Йорке, и он хотел иметь свой собственный угол. Квартира не очень большая и какая-то холостяцкая, несмотря на то, что одна комната — бывшая детская, где до сих пор стоят кровати Дэниела и его брата.

— Надо тут всё переделать, — сказал Дэниел, посмотрев на кровати и две узкие парты.

— А твои дети? — спросил я.

— У них есть прекрасная большая детская в другой квартире. Вряд ли Камилла позволит им жить здесь. На её вкус, условия тут недостаточно хороши.

Дэниел ещё во время перелёта рассказал, что у него есть другая квартира на Манхэттене, которую он купил для жены вскоре после свадьбы. Три года назад её полностью переделали, после чего ему она полностью разонравилась.

— Проект разрабатывал какой-то очень известный дизайнер, всё красиво, даже слишком. Но мне неуютно. Всё сделано, чтобы произвести впечатление, а не для жизни. Впрочем, мне там и не приходится жить. Камилла с детьми проводит там три-четыре недели в году, а я — от силы одну.

За эту поездку я узнал о семье Дэниела больше, чем за несколько предыдущих месяцев. Не могу сказать, что он много и охотно о ней говорил, но я смог получить кое-какое представление. Всё, что у меня было до этого — красивые фотографии с торжественных приёмов.

Мы гуляли с Дэниелом по Центральному парку (возможно, январь не самое подходящее время для таких прогулок, и стоило бы приехать туда весной), и он по дороге показал мне дом 834 на Пятой авеню, где была его вторая квартира. Внушительный фасад, швейцар на входе и зелёный тент над тротуаром.

— Боюсь даже думать, сколько может стоить квартира в таком месте, — сказал я.

— Она не очень большая. Разумеется, просторная, но не огромная. Обошлась в пятнадцать миллионов, сейчас, конечно, цены выросли.

— Совершенно бешеные деньги за вид из окон.

— Не только вид, Джейсон. Престиж. Хотя это было гораздо важнее для жены, чем для меня, — жить по одному из пяти самых престижных адресов на Манхэттене. Изначально она хотела квартиру в другом доме, мы мимо него только что проходили. Но шести тысяч квадратных футов нам было определенно много, да и цена на ту квартиру была больше тридцати миллионов. Я тогда только вступил в права наследства и ещё не ощущал размеров собственного состояния. Не знал, могу ли я себе это позволить. К тому же, перед покупкой надо было пройти одобрение очень придирчивого совета жильцов. И мне, честно говоря, претило, что нашей семье нужно было получать одобрение от выходцев из Оклахомы. Понятно, что рассматриваться должно было не наше финансовое положение, оно было более чем устойчивым, а то, достойны ли лично мы жить в одном доме вместе с этими людьми. Думаю, Камилла чувствовала то же самое: в конце концов, её предки правили целыми областями в Германии с десятого века, когда Америку не открыли даже викинги. В итоге наши кандидатуры, естественно, всё равно рассматривали в совете, только в другом, и мы без проблем получили одобрение. Были дома, куда попасть было ещё легче и дешевле, но Камилла сказала, что не собирается жить на одном этаже с певцами и комедиантами.

— Это просто снобизм, — брякнул я, не подумав.

— Возможно, — нисколько не расстроился моим замечанием Дэниел, — он и мне в какой-то степени присущ. Мы с ней так воспитаны. Но на самом деле там были другие причины. Камилла хотела занять полагающееся ей место в мире, и внешние признаки этого положения имели для неё огромное значение. И до сих пор имеют. Она родилась в очень знатной семье. Её отец — состоятельный человек, но не более того. Он очень влиятелен, имеет колоссальные связи, пользуется большим авторитетом, но авторитет не всегда выражается в миллиардном эквиваленте, разве что в миллионном. Джейсон, ты представить себе не можешь, насколько дорого принцу вести жизнь на подобающем ему уровне. Один только его замок съедает кучу денег, а расставаться с ним он не желает. Доходы от посещения туристов не покрывают и трети того, что уходит на содержание. Их постоянно приглашают на королевские, герцогские и прочие свадьбы, крестины и похороны. Сами поездки стоят денег, а сколько ещё стоит достойный принцессы свадебный подарок. Таких расходов множество. Разумеется, Эттингены не бедствовали, но Камилла не получала многого из того, о чём мечтала и на что имела право. Всё это может тебе казаться капризами богатой девочки, но когда у многих твоих ровесниц что-то есть, а у тебя — нет, это очень больно ударяет по самолюбию. Это есть в любом социальном слое, просто в одной школе девочки обращают внимание на то, у кого какая сумка, а в другой — сколько миллионов стоит квартира их родителей. Эттингены не так уж много могли себе позволить. У них была вилла в Биарицце, но еще дед Камиллы был вынужден продать две трети сада, и на этом участке выстроил себе чуть ли не дворец владелец сети заправок. Ничего удивительного в том, что когда в её распоряжении оказались достаточные средства, она старалась наверстать упущенное и хотела иметь самое лучшее, эксклюзивное и недоступное.

— Она вышла за тебя ради денег? — это был смелый вопрос.

Дэниел улыбнулся:

— Не буду отрицать, это имело для неё значение. Можно сказать, что отец выдал её замуж ради денег. Но он предлагал ей и другие партии, в определенном смысле более удачные. Когда состоялась наша помолвка, я не был так уж богат, я был всего лишь наследником. Разумеется, у меня было своё состояние, но если бы только деньги имели значение, она бы им вряд ли соблазнилась, — Дэниел сделал паузу и оглянулся назад то ли проверить, не слушает ли кто, то ли посмотреть, следуют ли за нами телохранители. — Всё затевалось ради денег и положения в обществе, и я не был ей противен изначально, но потом… она меня полюбила.

Я сделал вид, что чрезвычайно заинтересовался прыжками белки по спинке скамейки. Дэниел сказал:

— Я знаю, что ты хочешь спросить.

Я отвернулся от белки и пошёл дальше:

— Я и сам этого не знаю, Дэниел.

Он в три шага догнал меня и взял за руку. Я так резко выдернул свою ладонь, что моя перчатка едва не осталась в его руке.

— Что ты делаешь? — прошипел я сквозь зубы. — Кругом люди.

— Да, я любил её, — сказал он. — Когда-то давно. По крайней мере, я считал это любовью. Я уважал её, мне нравилось радовать её. Я мог дать ей так много…

Я шёл вперёд, не поднимая головы.

— Прости, — тихо произнёс он, — я просто хотел быть честным с тобой. И… Ты знаешь, сейчас для меня не существует никого, кроме тебя.

И тут… Я не знаю, что на меня нашло. Мы стояли посреди дорожки в Центральном парке, людей непосредственно возле нас не было, кроме двух конных полицейских неподалеку, но всё равно мы находились в середине дня в общественном месте, и тем не менее, я почти закричал:

— Не хочу твоей честности! Избавь меня от неё! Лучше бы ты до сих пор обманывал меня. Лучше бы я ничего не знал. Ничего…

Я так часто и отрывисто дышал, что со стороны, наверное, казалось, что я сейчас разрыдаюсь. Поэтому Дэниел и обнял меня. Я уткнулся в его плечо и замер. Мне было плевать — пусть бы на нас собралось посмотреть хоть пол-Нью-Йорка. Дэниел тоже молчал, просто крепко держал меня. А мне было больно… И грустно.

Я люблю его. Люблю человека, который недостоин этого.

И эти его слова… Как можно быть настолько жестоким? Он уважал её, готов был исполнить любое её желание… Уважает ли он хоть чуть-чуть меня, или я — всего лишь инструмент для удовлетворения его собственных желаний? Был ли я для него когда-нибудь чем-то ещё, кроме как телом, которое можно швырнуть в постель, и оно там послушно останется? Имели ли значение мои желания?

Дата добавления: 2015-09-05