Из дневника Джейсона Коллинза. Ничего не могу делать

19 февраля 2006

Ничего не могу делать. Опускаются руки. Считается, что ведение дневника – своего рода терапия. Может быть, и мне поможет.
В записях образовался большой пропуск, и не потому, что ничего значимого не происходило. Наоборот. Но я не хочу и не могу писать об этом. Мне никогда в жизни не было так плохо. Я пытаюсь не вспоминать, но это невозможно.
Я никогда не стану прежним. Они что-то сломали во мне. Я ненавижу их за это. Буду ненавидеть всю жизнь.
Их так и не смогли найти. Я сбежал неподалёку от крупной транспортной развязки, куда машина могла приехать из тысячи разных мест. В полиции пытались очертить хотя бы район поисков, но я не видел здания снаружи и мог сказать только то, что мы были в пути около полутора часов. Микроавтобус, в котором меня везли, на следующие сутки нашли сожжённым и брошенным. Его угнали три месяца назад вблизи Лондона, а номера на нём были от совершенно другой машины, тоже угнанной. Что касается похитителей, то записи с камер наблюдения не сильно помогли. Было темно, лица совершенно непримечательные, не за что зацепиться. От фотороботов тоже толку особо не было.
Полицейским я рассказал не всё. Может быть, это глупо, и я таким образом лишил их важных деталей – не знаю, я просто не мог заставить себя признаться, что они делали со мной. Я сказал, что провёл всё это время в камере, ни с кем не общаясь, зная только, что меня должны отправить на какой-то аукцион. Сказал, что почти всё время был под воздействием наркотиков и ничего не помню. Они поверили, когда пришли результаты анализа крови: там был такой коктейль из самых разных препаратов, какого им давно не приходилось встречать. Из-за этого меня два дня продержали в больнице. Как ни странно, со мной всё в порядке. По крайней мере, пока.
Общение с полицией было не самым приятным. Они никогда не говорили мне этого прямо, но по их вопросам и отношению было понятно, что они считают меня отчасти ответственным за то, что произошло. Они постоянно допытывались, не отвечал ли я на подозрительные объявления, не оказывал ли сексуальных услуг, не посещал ли заведения определенного толка. По-моему, мне так и не удалось их убедить, что я никого не провоцировал и не умолял забрать меня в секс-рабство.
Расспросы полицейских – наименьшая из моих проблем. На работе к моей истории отнеслись с гораздо большим подозрением. Естественно, они не могут исключать того варианта, что меня на самом деле похитили, пытали и завербовали. Финлэй отстранил меня от работы, пока не будет завершено расследование. Уехать отсюда я тоже не могу. Пока жду, чем это закончится. Боюсь, что ничем хорошим.
В первый же день, как меня выпустили из больницы, я забрал из квартиры самые необходимые вещи и уехал в гостиницу. Через два дня нашёл новую квартиру и переехал туда. В старой я не могу жить. Мне страшно. Те люди знали обо мне так много, они и поджидали меня недалеко от дома…
Новая квартира, конечно, похуже и далеко от работы, зато стоит дешевле. А это важно: пока я не работаю, платить мне будут только очень скромную компенсацию. У меня есть кое-какие накопления, но на них я долго не протяну. Даже не знаю, что делать. Может быть, вернуться в Штаты? Можно поступить в университет, думаю, проблем с этим не будет. Скорее всего, я по-прежнему могу рассчитывать на стипендию. Правда, до начала учебного года надо ещё дожить – сейчас всего лишь середина февраля.
Я понимаю, что это значит. Это значит, что я буду делать то, что запланировал для меня отец: начну научную карьеру, погружусь в исследования с головой и так далее. Но по сравнению с тем, что я пережил, эта перспектива уже не кажется мне такой неприятной. Я всегда злился на отца, что он вёл замкнутую жизнь, ничем не интересовался, кроме своих теорий и расчётов, и заставлял меня жить точно так же. Но теперь я отчасти его понимаю – я тоже не хочу видеть людей, не испытываю потребности общаться с ними, я бы с радостью вообще не выходил из квартиры.
Я понимаю, что это последствия моего заключения. Наверное, посттравматический шок. Но совладать с этим я не могу. Сейчас стало лучше по сравнению с первыми днями, но мне всё равно неприятны чужие голоса, слишком близкий контакт, случайные прикосновения, лица, руки, запахи. Меня от всего этого воротит.

24 февраля 2006

Пока никаких новостей. На работу по-прежнему не хожу.
Я уже прошёл кучу допросов и испытаний на полиграфе, и, кажется, предстоят ещё. Пару недель назад разговаривал с Робертсоном. Удивительно, что он нашёл время, чтобы поговорить со мной. Я его подвёл. Да, не я в этом виноват, но всё же я умудрился каким-то непонятным образом впутаться в эту идиотскую историю. Разговор у нас вышел коротким и неловким, мы оба не знали, что сказать. Возможно, Флетчер уже всё ему рассказал.
Флетчер единственный знает правду, точнее, часть её. Он пригласил меня на беседу в свой кабинет и, кстати, вёл себя гораздо более сдержанно и дружелюбно, чем Финлэй. Когда я начал рассказывать свою версию произошедшего – в двадцатый, наверное, раз – он спокойным деловым тоном спросил:
- Тебя насиловали?
Я не смог ему солгать. Не знаю почему. Возможно, потому, что в его словах и взгляде не было осуждения или нездорового любопытства. Я сказал: «Да».
- Что, всё это время?..
- Нет, только один раз. И я плохо помню… Из-за наркотиков. В полиции я не стал рассказывать.
Флетчер только кивнул, и больше мы к этой теме не возвращались.
Мне не задавали вопросов, подвергался ли я сексуальному насилию, когда тестировали на детекторе лжи. Скорее всего, полиграфист согласовывал опросник с Флетчером, и тот убрал этот пункт. Он сказал мне, что добьётся от полиции, чтобы материалы моего дела были убраны из общего доступа - тогда они будут выдаваться только сотрудникам с высоким уровнем допуска. Вряд ли кого-то из них мой случай заинтересует.
И вряд ли я настолько дорог Флетчеру. Неужели Робертсон?

25 февраля 2006

Мне абсолютно нечего делать, остаётся только дневник. Я не могу ни читать, ни смотреть телевизор, ни слушать радио. Гулять – значит натыкаться на толпы людей. На этот раз я сам себя посадил в одиночную камеру. Надо найти себе какое-нибудь занятие, иначе сойду с ума.
Договорился на следующую пятницу сходить со Стивом, его невестой и ещё какими-то их друзьями в кафе. Надеюсь, я смогу это вынести и не выскочу из-за стола посреди ужина.
На послезавтра у меня запланировано занятие в школе Пирса. Может быть, игра на фортепьяно поможет успокоиться и придти в себя. Только вот я не смогу позволить себе такую терапию – по финансовым соображениям.

28 февраля 2006

Само занятие вчера прошло хорошо, мне действительно стало легче, но то, что было потом…
Я не знаю, или кто-то из сотрудников проболтался, или кто-то из наших общих знакомых увидел, как я вхожу в класс, но о том, что я в школе, узнала Эмили. В конце занятия она ждала меня в холле. Я увёл её в «Миндаль» - кафе неподалёку от школы, где наша компания часто проводила время, – иначе бы она устроила сцену у всех на глазах. В кафе были столики в уединённых уголках, к тому же время обеда ещё не наступило, и посетителей было мало.
У нас не получилось спокойного разговора. В конце она расплакалась. Мне было больно и стыдно, потому что я во всём виноват.
Я съехал со старой квартиры и даже не оставил ей адреса, а потом или не отвечал на её звонки вовсе, или говорил, что у меня всё в порядке и я не могу сейчас разговаривать. Я просто трус. Я не хотел причинять ей боль.
Я думал, она сначала немного позлится, а потом выбросит меня из головы. Я ошибался. Наверное, я равнял силу её привязанности со своей.
Она очень переживала за меня. Сначала я просто исчез, потом появилась полиция, потом серьёзные ребята из спецслужб, никто ничего не объяснял. Через месяц я вернулся, забежал в свою квартиру на три минуты (это ей рассказал Жоао) и опять пропал. На третий день, когда я приехал забрать остатки вещей, я поднялся наверх в квартиру Гибсонов. Открыла прислуга, но Эмили тут же вышла в холл.
Она сразу бросилась мне на шею.
Я позволил ей обнять себя, но потом убрал её руки.
- Эмили, я зашёл сказать, что…
- Случилось что-то плохое? – перебила она меня. – Да? Ты вдруг исчез…
- Да, очень плохое, и я…
- Зайдёшь? – кивнула она в сторону гостиной.
- Нет, прости, мне надо убегать. Я переезжаю в другое место, заехал за вещами. Я хотел сказать, что ты очень хороший друг, и мне хотелось бы, чтобы всё так и оставалось, но сейчас это невозможно…
- Ты хочешь сказать, что всё кончено? – неожиданно спокойным тоном произнесла она.
- Нет, не всё… Я хотел бы быть с тобой, но всё изменилось… Это невозможно. Прости.
- Что изменилось? Что произошло? – её губы дрожали так, словно она сейчас расплачется, но она держалась изо всех сил. У меня сердце защемило в тот момент, такая она была трогательная и красивая. И гордая. Гордость не позволяла ей заплакать.
- Я не могу тебе сказать. Надеюсь, ты сможешь простить меня.
И тут я сбежал: развернулся, не глядя на неё, открыл дверь и сбежал.
Я чувствовал себя настоящим подлецом, но что я мог поделать? Я бы не вынес её слов, её прикосновений, её поцелуев. Я не мог больше быть с ней. Да и ни с кем другим… Замарать её всей этой грязью, этой мерзостью, что стала частью меня? Лгать ей? Делать вид, что ничего не изменилось?
И вот мы снова встретились. Я знал, что теперь она не даст мне сбежать. Наш с ней разговор по содержанию мало чем отличался от первого. Он был длиннее, но я по-прежнему повторял то же самое. Я убеждал её, что не встретил другую, что просто не могу сейчас поддерживать отношения, что причина во мне и виноват во всём я, что мне жаль и что она никак не может мне помочь.
Я сделал ей очень больно. Не знаю, как такое произошло, но я был дорог ей. Может быть, она меня любила… А я… Я сбежал, как последний трус… И даже не от неё, от себя.
Я был как Адам после грехопадения, познавший тёмную сторону своей природы, стыдившийся её и одновременно понимающий, что теперь она навсегда с ним. Что внутри спит чёрное пламя, которое выжигает всё – боль, стыд, разум, совесть, память. И я никому не могу рассказать. Она не должна знать. Никто не должен знать. Я ненормальный, больной. Я не знаю, там меня сделали таким или это было во мне всегда. Не хочу думать об этом.

22 марта 2006

Скоро я смогу вернуться к работе. Понятно, что не на прежнюю должность. Финлэй и без того меня не особо жаловал, а теперь уж точно на порог своего отдела не пустит.
В целом, жизнь налаживается. Мне просто надо было отсидеться какое-то время дома, прийти в себя. На прошлой неделе после занятий в школе встретил Дженнифер и ещё пару знакомых, все вместе пошли в «Миндаль». Неплохо провели время. Хорошо, что никто не знал про нас с Эмили.
В тот раз мы с ней расстались не на такой уж плохой ноте. Может быть, когда-нибудь она поймёт, и мы сможем быть друзьями, как раньше.
Наверное, я слишком многого от неё хочу.
Меня до сих пор мучают ночные кошмары. Я толком даже не помню, что вижу, какие-то неясные расплывчатые формы. Но они по непонятной причине внушают мне такой ужас, что я просыпаюсь весь в поту и едва не кричу. Иногда снится, что меня заперли в микроскопической железной комнатушке вроде шкафа, и я даже знаю, как мне отпереть замок, но пальцы не слушаются, и ничего не получается.

30 марта 2006

Вчера вечером позвонили в домофон – я даже не стал отвечать. Я никого не ждал. Ко мне некому прийти. Когда отвечаю, то всегда или что-нибудь пытаются продать, или хотят попасть в другую квартиру.
Но домофон всё трезвонил и трезвонил, просто сил не было терпеть, и я снял трубку. Это был Том. Наверное, не надо было его пускать, но я не смог набраться наглости и послать его. Да и немного растерялся – это было слишком неожиданно.
Том оглядел мою квартиру, усмехнулся и сказал:
- Не слишком шикарное место…
- Мне хватает, - ответил я и предложил чаю. Больше у меня все равно ничего не было.
Он согласился. Я прошёл в тот угол, который в моей комнате занимает кухня, поставил чайник и достал из навесного шкафчика банку с чаем. Том спросил за моей спиной:
- Почему ты переехал?
- Обстоятельства. К тому же, сейчас у меня не всё хорошо с деньгами, та квартира была мне не по карману.
- Где ты пропадал? Ты так никому ничего и не рассказал.
- И тебе не расскажу, - ответил я, радуясь, что стою к нему спиной и мне не приходится смотреть ему в лицо. Я специально долго возился с чашками и ложками, чтобы не поворачиваться. – Это мои личные дела.
- Так получилось, - с вызовом в голосе произнёс Том, - что они коснулись и моей сестры.
О, теперь я знал, к чему идёт дело…
- Мне очень жаль, Том, я не хотел обижать Эмили. Мы с ней поговорили, и она меня, кажется, поняла.
- Может, она и не держит на тебя зла, но она тебя не поняла. Она до сих пор не может от этого отойти. Она…
- Я ничего не могу поделать, - я не выдержал и прервал его. Я не желал слушать уговоры теперь ещё и от её братца.
Я уже залил чай кипятком, но всё не решался обернуться.
- С чем ты не можешь ничего поделать? – прозвучал тихий голос Тома у меня над самым ухом. – Может быть, с собой?
Я хотел развернуться к нему, но он обхватил меня сзади руками и прижал к столу. Он оказался сильнее, чем я думал. Господи, в тот момент я вообще ни о чём не думал, я просто… Не знаю, был в каком-то оцепенении… Единственная ясная мысль была о том, что мы сейчас чашки уроним, и всё разобьётся… Потом я решил, что он пришёл меня избить, отомстить за сестру, стал глазами искать на столе что-нибудь тяжёлое или острое.
Том сжимал меня и шептал уже совсем на ухо, я чувствовал его дыхание:
- Тебе нравятся мужчины… Поэтому ты бросил её…
Он начал шарить одной ладонью у меня по животу, и тогда я понял, чего он хочет. Я попытался вырваться, но с первого раза не смог. Он понял, что ищет слишком высоко, и его рука опустилась ниже, мне между ног. Самое ужасное, что от этого нашего трения друг о друга и его неуклюжих лапаний, у меня начал вставать. И Том это понял.
В этот момент я извернулся, освободил руку и ударил локтём под рёбра. Размаха не было, получилось не очень сильно, но он охнул и сразу меня отпустил. Судя по выражению его лица удар оказался не таким уж и слабым.
- Ты сам напросился, - сказал я.
- Я так и думал, Коллинз…
- Ты ошибаешься.
- Я? Ошибаюсь? Я всё чувствовал… своими руками.
Мне было так стыдно в тот момент, я не знал ни куда деться, ни что сказать.
- Ты, видно, тоже интересуешься такими вещами, - эта фраза была единственным, что мне пришло в голову.
- Нет, просто хотел проверить свою теорию. Теперь я смогу успокоить сестру.
Я просто вскипел от злости. Я вышел с кухни и почти закричал на Тома, указывая на дверь:
- Убирайся! Можешь успокаивать её как угодно, но это неправда!
Том бросился за мной:
- Скажу ей, что ты встретил мужчину своей мечты!
- Ты идиот! – закричал я. – Нет никакого мужчины и никогда не было!
Том меня как будто и не слышал, он подошёл ближе и нагло посмотрел прямо в глаза:
- Знаешь, у меня тоже не было. Но ты такой… не знаю, красивый что ли… С тобой я бы не отказался попробовать.
- Уходи, Том, - больше я ничего не мог сказать. – Убирайся.
Вместо того чтобы уйти, он вдруг набросился на меня, и мы упали на маленький диван, который в моей крохотной комнатушке стоит совсем недалеко от входа. Не знаю, почему у меня тогда случилась эрекция на кухне, но теперь я не испытывал ничего, кроме отвращения. Том начал меня целовать – хорошо, что не в губы, он лез куда-то под подбородок, тыкался в шею. Он пытался задрать на мне футболку и беспомощно ёрзал по животу.
Том не знал, что ему делать: хватал меня, мял, тискал, как игрушку, и попытки эти были такими отчаянными и неумелыми, что я даже не сопротивлялся им. Я с полминуты позволял ему это, думая, что он придёт в себя и успокоится, но он всё тёрся и тёрся своими бёдрами о мои. Это было настолько жалко и нелепо, что я расхохотался.
Нет, это не был истерический смех. Это на самом деле было смешно.
Том наконец прекратил вертеться на мне, поднял голову и недоумённо посмотрел на меня.
- Хватит, Том. Хватит…
Он, как ужаленный, вскочил с меня, смущённый и злой.
- Но до этого у тебя же встал… Я знаю…
- Да, но это не имело к тебе и к твоим жалким манипуляциям никакого отношения.
- А к чему имело?
- Это не твоё дело. Уходи.
В конце концов, он убрался. Не знаю, рассказал он что-нибудь Эмили или нет. Вряд ли…
С того раза в камере меня не касался ни один мужчина, и я не знал, чего мне ожидать. И сегодня, несмотря на оптимистичный финал (я не испытывал никакого соблазна предаться плотским утехам с Томом), мне всё-таки стало страшно. Почему в первый раз я испытал возбуждение? Причём, оно было таким сильным, резким, внезапным, как удар.
Я не понимаю. Всё что там делали со мной… Они ведь не пытались сделать так, чтобы я интересовался мужчинами, возбуждался при виде их. Им всего лишь было нужно, чтобы моё тело знало, что может получить удовольствие от секса с ними и не сопротивлялось. Им было плевать, что буду чувствовать я. Почему же теперь со мной такое происходит?..

4 апреля 2006

Меня вернули в старый отдел, но я теперь просто перебираю бумажки, вернее, файлы. Рутинная, скучная работа. Я могу делать её, почти не думая. По сути, она сводится к тому, что я готовлю рассылки, которые получают наши работники и некоторые сотрудники других организаций. Ещё делаю отчёты, вернее, делает их программа, нужно лишь задать нужные параметры. Когда отчёт будет готов, его нужно отослать тому, кто отправил запрос. Сам я эти отчёты просмотреть не могу – нет доступа.
Ещё в Штатах я думал о том, чтобы найти своих родственников. Потом эта идея отошла на второй план, но я никогда о ней не забывал. На этой неделе собираюсь связаться с несколькими детективными агентствами. Было бы проще (и дешевле) заняться этим, пока я жил в Америке, но сразу после смерти отца я был словно в каком-то безумии. Я пытался найти деда, естественно, не смог, всё бросил и забыл. Потом я стал сомневаться, стоит ли, как они примут меня… Теперь я хочу попытаться снова.
У меня никого нет, и я вдруг очень остро почувствовал это.
Идею с учёбой я тоже не оставил. Жаль, конечно, что несколько лет потеряно зря, но что поделать. Так складывается жизнь. Как-то бессмысленно. Хотя почему бессмысленно? Надо говорить: «как у всех». Наверное, я слишком мало знаю о настоящей жизни и слишком много читал книг. Только в книгах жизнь имеет сюжет, в ней всё взаимосвязано, и в конце происходят драматические разоблачения. На деле же жизнь – просто цепочка несвязанных событий, одно сменяется другим без всякого сюжета, без всякого смысла…

Дата добавления: 2015-09-05