Военные умы эмиграции

Эмиграция знаменовала собой вывоз за границу значительной доли умственного капитала русской армии и флота. Современным историкам известно, что примерно две трети специалистов русского Генштаба (около тысячи) либо находились в рядах контрреволюции и, значит, ушли на чуж — бину (за исключением погибших в годы Гражданской войны), либо оказались за границей, не участвуя в борьбе по разным причинам. А именно офицеры и генералы этой когорты по праву считались интеллектом армии²⁵.

Их представители прежде всего и составили мозг «военной зарубежной семьи». В различных странах беженского рассеяния оказались и продолжили деятельность профессора: Николаевской Военной академии (Генерального штаба) А.И. Андогский, А.К. Баиов, В.И. Баскаков, В.В. Беляев, Б.В. Геруа, Н.Н. Головин, А.А. Гулевич, М.А. Иностранцев, А.К. Келчевский, П.Ф. Рябиков, Д.В. Филатьев; Михайловской артиллерийской академии А.А. Нилус, В.Н. Ипатьев, И.Н. Майдель; Николаевской инженерной академии В.Н. Полянский, В.В. Пересвет-Солтан, А.В. Шварц; Николаевской морской академии А.Д. Бубнов; известные военачальники, военно-научные деятели и писатели, генералы и полковники К.М. Адариди, А.Н. Алексеев, Н.Н. Баратов, В.Е. Борисов, А.П. Будберг, А.Н. Виноградский, А.В. Геруа, М.В. Грулев, В.И. Гурко, Ю.Н. Данилов, А.И. Деникин, В.В. Добрынин, В.Н. Доманевский, A.M. и В.М. Драгомировы, Р.К. Дрейлинг. П.И. Залес-ский, В.А. Замбржицкий, Н.В. Колесников, П.Н. Краснов, А.Н. Лукомский, А.Л-Мариюшкин, Е.Ф. Новицкий, П.Д. Ольховский, Ф.Ф. Палицын, Й.Ф. Патронов, М.И. Репьев, Ф.И.ч Ростовцев, И.С. Свищев, П.Н. Симанский, П.П. Ставицкий, В.Е. Флуг, В.В. Чернавин, А.Н. Шуберский; адмиралы М.Н. Кедров, А.И. Русин, М.И. Смирнов и др.

Краткий очерк военной мысли Русского Зарубежья 463

За спиной у большинства из них были не только боевые, но и творческие и педагогические заслуги. Многие имели репутацию видных военно-научных деятелей, новаторов, писателей, публицистов. Им принадлежали сотни печатных трудов²⁶. Их имена были на слуху у всего мыслящего офицерства Императорской армии в связи с острыми дискуссиями о военной реформе, военной доктрине, военном образовании... В значительной мере этим именам Россия обязана своим «военным ренессансом» после Русско-японской войны.

Уже на чужбине на военно-научном, литературном, редакторском поприщах талантливо проявили себя А.А. Зайцов, Е.Э. Месснер, Л.М. Михеев, Б.А. Штейфон (все заслужили звание профессора в эмиграции), СИ. Лашков, В.В. Орехов, В.М. Пронин, Н.В. Пятницкий, К.К. Шмигельский, Н.П. Рыбаков, Б.А. Смысловский (Хольмстбн-Смысловский) и многие другие генералы и офицеры, чье военное мировоззрение и творчество базировались на образовательном фундаменте русской императорской военной школы.

Все они личным примером, упорным трудом и организацией военного обучения сумели подготовить преемников, в числе которых были Н.Я. Галай, В.Е. Кравченко, К.К. Миллер, А.В. Осипов, Е.А. Шелль и др., достойно выступившие на поле военной мысли в 30-х — 60-х гг. Кроме того, в Зарубежье, не без влияния старших коллег, зажглась звезда совершенно уникального русского военного писателя А.А. Керсновского (не имевшего военного чина, не служившего в Российской армии).

Примечательно, что тон жизнедеятельности задавал генералитет. Известный в эмиграции писатель и соредактор «Часового» Е. Тарусский отмечал: «Без преувеличения можно сказать, что оказавшиеся с нами на чужбине генералы являются носителями русской военной культуры, русской военной интеллигенцией в самом лучшем смысле этого слова. Широко образованные (в большем числе с высшим военным академическом образованием), с громадным жизненным, военным, боевым и административным опытом, из этого опыта черпающие мудрое и спокойное свое отношение к жизни, даже к такой сумбурной и фантастической, какой является наша эмигрантская жизнь, — наши генералы-изгнанники за малыми и печальными исключениями являли для нас примеры... преданности Отечеству и Армии и непоколебимой веры в конечное торжество нашего правого дела»²⁷.

Можно констатировать, что храм военной мысли на чужбине строили по большому счету три поколения: «научно» созревшие и проявившие себя еще в России, на «кафедре» старой армии; там же получившие образовательный импульс, но творчески развернувшиеся уже в беженстве; их последователи — военно-духовная «креатура эмиграции».

Общее количество активных ревнителей военных знаний и служителей военного слова составляло несколько сотен. Главную же, «ударную силу» этого отряда можно определить в сотню «штыков-перьев», не менее десятка из которых сочтем поистине «золотыми». Таков интеллектуальный потенциал военной эмиграции.

Чем были движимы?

Предоставим право самим изгнанникам ответить на этот вопрос.

Будучи уверенными в том, что рано или поздно Отчизна самостоятельно или под воздействием внешних факторов «восстанет с одра ужасной социальной болезни», они полагали: «Россию мы найдем нищей, опустошенной, разваленной. Культурный слой — истреблен, государственно-мыслящая часть населения почти полностью уничтожена; дворянство и торгово-промышленный слой предпринимательства изъяты из жизни; армия — обескровлена и обезличена»²⁸. «Русская эмиграция живет надеждою на возвращение на Родину. Смысл нашего нахождения в изгнании заключается не только в нашем отрицании большевизма, но и накоплении тех знаний, какие будут необходимы возрожденной России», — писал в обращении к русским воинским Союзам и Обществам авторитетнейший в их среде профессор А.К. Баиов²⁹. «На эмиграции лежит священный долг, — формулировал генерал В.Н. Доманевский, — хранить обширное наследство русской культуры, это богатство бережно донести до России возрожденной и привезти с собой кадр воспитателей-учителей, которые принесли бы своему народу вместе со знаниями уважение к прошлому и примером своим пробудили бы в нем живительный патриотизм — чувство долга, без которого невозможно строительство армии... Наше офицерство обладает драгоценным опытом — боевым. Война — лучшая школа. Но и этот опыт получает ценность только когда он приведен в систему... пропущен через призму научного мышления. Выкристаллизация руководящих начал из опыта прошлого — одна из основных задач офицерских союзов за границей»³⁰.

Общество Русских Офицеров Генерального Штаба в Югославии, организуя Конкурсы на лучший военно-научный труд (конкретнее о них — ниже), преследовало две основные цели: «1) знакомить русских офицеров всех родов войск и служб, находящихся в эмиграции, с современными взглядами на ведение войны и подготовку к ней; 2) способствовать объединению взглядов на главнейшие вопросы военного дела, такие как основы устройства и подготовки к войне будущей Российской армии»³¹.

В.В. Орехов, редактор журнала»Часовой», «органа связи русского воинства за рубежом», реагируя на участившиеся в конце 20-х годов газетные ухмылки скептиков, подчеркивал: «Уныния среди нас нет. Мы работаем для России: все наши союзы, объединения, кассы взаимопомощи, доклады, лекции, курсы — все это мы делаем для того, чтобы остаться русскими людьми и подготовить себя к будущей работе в России». Спустя десять лет, уже в преддверии Второй мировой войны, — все те же уверенность и настрой у офицеров-выпускников Курсов ген. Головина, организовавших военно-научный журнал «Армия и Флот»: «Изучение всего касающегося Вооруженной Силы, во всех случаях применительно к русским условиям, даст нам основные данные, которые явятся базой для воссоздания Национальной Армии и Флота, отвечающих требованиям и интересам России»³².

При всем уважении к опыту прошлого — по отношению к нему никакой апологетики, напротив — постоянные предостережения: «Господа офицеры, не усыпляйте себя уверениями, что все старое было хорошо в Русской армии. А работайте изо всех сил на будущую нашу «Полтаву» (Н.В. Пятницкий)³³.

Краткий очерк военной мысли Русского Зарубежья 465

И много позже, спустя годы после Второй мировой войны, когда остались позади все надежды на служение постбольшевистской России в рядах _ее.»молодой армии старых заветов», обоснование продолжавшейся военно-мыслительной работы было проникнуто непотускневшей верой в свою Правоту и обостренным чувством Истории. «Придет время и история потребует _ох русской эмиграции отчета в том, что она сделала в свое время для поддержания и продолжения идеи белой борьбы... Отчет этот эмиграция даст в виде своих... трудов, заметок, воспоминаний и других подобных материа-_лов>>> — писали члены Института по исследованию проблем войны и мира в Нью-Йорке³⁴.

Невзирая на физическую изоляцию от военной жизни на родине, изгнанники абсолютно не исключали себя из общерусского военно-мыслительного процесса, относясь к участию в нем как к необходимому условию выработки русской военной доктрины XX века (доктрины как школы национального военного искусства). «Эта задача не разрешается в одно поколение. Требуется не менее трех», — подчеркивал Генштаба полковник Б.В. Сергеевский, веривший, что наследие эмиграции обратится частицей будущего военно-доктринального основания России³⁵. Некоторые авторы свою миссию осознавали даже шире «российских рамок». «Мы — русские национальные солдаты, находясь в политической эмиграции, — восклицал Б. Хольмстон-Смысловский, — не имеем реализационной власти, а потому не ответственны за принятые народами решения, но на нас возлагается обязанность делать свои предложения, за которые мы, конечно, ответственны перед Историей нашей Нации и перед Историей всего Человечества»³⁶.

Таким образом, главным для себя изгнанники считали: 1) сохранение традиций русской военной культуры; 2) признание и осознание ошибок и грехов старой военной системы России, извлечение уроков из опыта последних войн; 3) предварительное определение принципов и путей строительства будущей российской вооруженной силы («учения об организации и применении русской армии будущего») на основе военно-исторического, военно-политического анализа и проработки основных вопросов современной войны; 4) посильную подготовку офицерских кадров для «будущей России». Эмиграция верила в пользу своего духовного опыта для развития русского военного искусства в грядущем.

В этих целях писались труды, создавались военная печать и военная школа, использовались другие формы служения русскому военному делу. Это придавало смысл пребыванию на чужбине и представляло своего рода «отчет военной эмиграции перед историей и потомками».

Помимо этой преимущественно рациональной мотивации безусловно имела место и едва ли не подсознательная: писательский, умственный труд Для многих был необходимостью, долголетней привычной потребностью, а также защитной реакцией высокоразвитой личности на изнуряющую будничность изгнанничества. Днем офицеры «постигали мотор чужеземного такси», как выразился однажды А. Керсновский, а поздним вечером склонялись над «наукой побеждать». «В условиях совсем неподходящих мы, продолжа-ем думать по-военному... После утомительного рабочего дня люди просиживают за книгами и учебниками, находя в учебных и научных заня—

466

тиях освежающий отдых», ■■ — писал генерал Б. Штейфон³⁷. То же подчеркивал полковник Е. Месснер: «Оторванные от своей профессии, офицеры не могли оторваться от военных интересов: одни, превозмогая все трудности бедственной жизни, работали в сфере военной теории, другие издавали журналы... третьи читали доклады, четвертые у всех у них учились»³⁸.

Таковы морально-нравственные и психологические пружины, двигавшие механизм военной мысли в изгнании. Если кто-то найдет в этом слишком много патетики, то пусть хотя бы окинет взором тысячи книг и неизданных рукописей, десятки тысяч статей, всевозможных «памяток», «наставлений», «руководств», более сотни наименований военных журналов и газет. К тому же следует помнить, что людям за этот труд, как правило, не платили; мало того, последние копейки жертвовались на то, чтобы напечатать написанное, выпустить очередной номер журнала, хотя бы машинописный. А нередко — под несколько копирок размноженный от руки. Воистину военно-эмигрантский самиздат!

Дата добавления: 2015-08-27